ХОРОШИЕ НОВОСТИ

30-03-2008

Как все нормальные люди я терпеть не могу лечиться, избегаю посещения врачей, а уж если визит к доктору неизбежен, у меня сразу портится настроение. Ничего удивительного, правда? Но вот прослеживается со мной некая странность: именно при болезнях в моей жизни происходили события, я бы сказала роковые.

Надежда КожевниковаВ детстве тоже, возможно, что-то случалось, но забывалось. Впервые врезалось, когда в совсем еще молодые годы меня вдруг скрутил, как посчиталось, радикулит.

Слегла, но без паники. Скучно, правда: весна брезжила, пусть по-московски слякотная, но как положено в юности чем-то неясным тревожащая. Поэтому при звонке приятельницы, пригласившей меня на день рождения и благо живущей неподалёку, я поднялась, крехтя с койки, налепила на поясницу перцовый пластырь, влезла в умопомрачительные, по крайней мере для самой себя, черные, бархатные, с низкой, по тогдашней моде, талией, брюки, доставшиеся по случаю, то есть у форцы, и двинулась навстречу, как выяснилось, своей судьбе.

К моему прибытию гулянка была уже в разгаре. Понимая, что пленить окружающих ловкой подвижностью, изящной гибкостью при радикулите не удастся, села в центре комнаты на табуретку и, развлекая в основном опять же себя, понесла чушь, неожиданно вызвав внимание к своей персоне.

Задираться без всякого повода мне вообще свойственно, а тут еще ноющая боль в спине раздражала, поэтому я умудрилась довольно быстро мужскую часть компании против себя восстановить: женская была занята на кухне.

В застолье пикировка продолжалась, что меня от боли отвлекало.

Но вот начались танцы, а, если кто помнит, в начале семидесятых плясали резво, твист, рок и кто во что горазд, для меня и здоровой утомительно, а уж с радикулитом участие в подобном веселье исключалось вовсе.

Но вдруг подходит какой-то, чьё лицо разглядеть не успела, и утягивает меня в круг отплясывающих. Не отказалась из гордости, чтобы не догадались о моём недуге. На партнёре повиснув, попыталась изобразить томность, плавность, невлад совершенно с прочими парами. Глядь: мы одни с ним остались в комнате, медленно топчась на одном месте, а вокруг никого.

Он ко мне, как признался потом, прилип. Не в переносном - в прямом смысле. Перцовые пластыри отошли от моей поясницы и приклеились к его рукам. Не спросил, что со мной, но ушли мы из гостей вместе. Так я познакомилась со своим мужем, в браке с которым состою уже больше тридцати лет.

Оказалось, что он медик по образованию, и роман наш сопровождался визитами к врачам, пока он не добился наконец правильного диагноза, что никакой у меня не радикулит, а изъян врождённый, лишний в поясничном отделе позвонок, сдавивший нерв. Вот почему боли.

Периодически я застревала в клиниках, откуда он меня романтично, тайно от медперсонала похищал. Ждал возле больничной ограды, а я, на сугроб вскарабкавшись, прыгала в его объятья. Всё бы неплохо, только вот боли не прекращались, никакое лечение не помогало. И что дальше будет непонятно, ничего радужного не маячило.

Спасла нас дочка. Хотя предупреждали, что при родах возможны два варианта: либо позвонок не туда зафиксируется, и тогда мне обеспечена инвалидная коляска, либо, наоборот, нерв при раздавшемся тазе высвободится, и я стану здоровой. Почти. Мы дружно уверовали во второй вариант, и риск нам принёс победу. На какое-то время забыла про свою спину и наслаждалась жизнью вовсю.

Но как-то летом повезла четырехлетнюю дочку в Коктебель, а мужу испытания предстояли: в Минздраве, где он работал, его кандидатуру предложили на довольно высокий пост в международной организации среди других соискателей, выбор же предоставлялся руководству Международного Красного Креста, базирующегося в Швейцарии, в Женеве. Я к этой затее не то чтобы подозрительно отнеслась, но с долей скепсиса. Во-первых, муж был среди конкурентов самым молодым, во-вторых, только лишь с кандидатской степенью, тогда как его соперники все доктора медицинских наук. Кроме того, длительное пребывание за границей как-то не вязалось ни с моим предшествующим опытом, ни, надо сказать, с воспитанием. Длительный отрыв от дома, родных, друзей казался нереальным, но и заманчивым вместе с тем.

Предполагая мужнину неудачу, я заведомо готовилась, что придётся его утешать. Смогу ли? Хватит ли силёнок, то есть, наоборот, женской мягкости, искренней состра
дательности, такта, да и просто ума?

Сама утешения при неудачах отвергала и отвергаю. Предпочитаю совместную радость в везении. А если срыв, уползаю зализывать свои раны в одиночестве, как шелудивый, никому ненужный пёс.

Что правда, свои недостатки я изучила если не с детства, то уж с молодости точно. Но натура моя, дубовая, никаким исправлениям не подлежала. Какая есть, такая есть. Прежде стыдилась, угрызалась, каялась, не вслух, разумеется, молча. Теперь – нет. И знаю почему, Жизнь, судьба с меня ровно столько же изымала, сколько и давала. Установился баланс: дали-взяли. В результате оплачено всё. Почти. Сохрани Бог, чтобы и дальше обходилось без перекоса в худшую сторону.

Словом, приезжаем мы с дочкой в Коктебель, где сама выросла, всё там каждой клеточкой впитала: поворот с шоссе, когда море впервые мелькает, бухты, Карадаг, с профилем, по мифу, Волошина - первооткрывателя в начале прошлого века этого дивного, райского места, когда-то захолустного, потом загаженного и туристами, и нуворишами. А всё-таки в моём сознании Коктебель остался лучшим из того, что есть на земле.

Ну и занимаюсь нашим с дочкой устройством, разбором вещей из чемоданов, и вдруг дикая боль, но не та, что знала, не в спине, а из нутра. Боюсь испугать дочку, ей улыбаюсь и на четвереньках ползу к двери наших соседей Борщаговских. Ежели кто не знает или забыл, Александр Михайлович Борщаговский, до того успешный критик, в период компании по искоренению «космополитов» оказался в числе преследуемых, отверженных, но ни Александра Михайловича, ни жену его Валентину Филипповну испытания такие не озлобили.

Так вот, подползаю, скребусь в дверь к Борщаговским и слышу: деточка, что с тобой? Деточкой не помню когда меня называли, скорее никто никогда. Что-то мычу и падаю у ног Валентины Филипповны. Боль, конечно, боль, но еще так сладко ранит, когда тебя жалеют.

Борщаговские подняли на ноги весь Коктебель: Надя умирает!

Явилась единственная на весь наш писательский дом творчества медсестра.

Что-то вколола. Призвали и местного экстрасенса, Толю Приставкина, который потом, написав «Тучку», стал знаменит, но тогда еще нет, и популярность его держалась на его же уверениях, будто он что-то учуивает, скрытое от других. Однажды, созвав любопытных, в числе которых и я оказалась, искал спрятанный по его просьбе перочинный нож. Не нашёл, чуть ли не до слёз огорчился, и мы его утешали, мол, верим, Толя, верим в твой чудесный дар.

И вот он, наш доморощенный кудесник, закрыв глаза, верно так свой дар концентрируя, стал проделывать над моим животом какие-то пассы. Возликовал: нашёл, у тебя внематочная беременность! Говорю: а пошёл ты, Толя, знаешь куда...

Между тем, не до шуток. Боль во мне нарастает до воя.

Борщаговские водят дочку в домтворческую столовую, на пляж: а что дальше?.

Меня погружают в опять же домтворческий автобус и в сопровождению медсестры везут в феодосийскую больницу. Выясняется: у меня камни в почках, нужен баралгин, которого, разумеется, нет нигде.

По принципу – кругом шешнадцать - как раз в это время, знаю, муж находится в Женеве на интервью с руководством Международного Красного Креста. Но всё-таки доплелась до местной почты и заказала разговор с Москвой. Жду в очереди, сидя на цементной ступеньке. Еще с проблемами со спиной дошло, что место мне, молодой, румяной, востроглазой, никто не уступит. И старухе с клюкой - вопрос. Поэтому ну жду, моля чтобы приступ не начался очередной, тогда меня скорчит и потеряю свою очередь.

Иной раз всё же везёт: муж отозвался на мой звонок, только что прилетев из Женевы и дав полный, в подробностях отчёт, суммировал: результата пока нет, но вроде шансы прорваться имеются Говорю: это хорошие новости, а вот у меня похуже, нужен баралгин, можешь прислать? Он: кому нужен? Я: мне, нашли камни в почках, поэтому... Он: вылетаю! И повесил трубку.

Не успела спросить, когда вылетает и что, ведьмой на метле? В разгар сезона как собирается билет достать? Да и баралгин тоже.

Опять романтика, чёрт её побери. До Симферополя-таки долетел, но вот в те годы такси оттуда найти – ветра в поле свищи. Часть пути на попутках преодолевал, часть пёхом. В Коктебеле до того никогда не бывал, ранним утром добрался, еще только светало. Но что ли инстинкт привёл его к корпусу, где мы с дочкой поселились. И стал меня звать: Надя, где ты?

Борщаговские на балкон вышли: вы Надин муж, привезли баралгин? Типа того, что без баралгина обрат
но топай, откуда пришёл. Но баралгин он привёз. А спустя недолго мы уже мчались с ним обратно в Симферополь на консультацию к профессору - специалисту по почкам, сказавшему, вашей жене надо в стационар, под капельницу. Я: «Нет, не могу в стационар, не с кем оставить дочку. В Москве за ней некому присматривать, муж на работе, мама моя умерла, а отец в таком состоянии, что за ним самим надо присматривать».

Профессор нас с мужем оглядел: ну это сами решайте, хотя камни у вас, как рентген показал, с острыми краями, выходить будут с большими болями, предупреждаю.» Ладно, говорю, стерплю.

По возращению в дом творчества прошу мужа: ты хотя бы в море-то искупнись, коли уж здесь. Он: я и так опаздываю на вечерний рейс, утром совещание, где обязательно должен быть. Ну раз так, значит, так. Друг друга успели изучить: он меня не убеждал в больницу лечь, и я его тоже не уговаривала в Коктебеле задержаться. Провожая, всплакнула, но когда он уже от ворот дома творчества отъехал, исчезнув в придорожной, крымской, взвихрённой колёсами рейсового автобуса пыли.

Нет, не каждый день, но с устойчивой периодичностью приступы наступали, и я обучившись угадывать симптомы, договаривалась либо с Борщаговскими, либо с кем-то еще, чтобы уводили на это время дочку. А я стоя уже привычно на четвереньках, заталкивала в рот полотенце, пытаясь сдержать вой. Профессор не соврал: камни действительно исторгались из моего нутра очень болезненно.

Но молодость загадочна, как, собственно, каждый этап в человеческом существовании. Всё ведь впервые, и детство, и старость повторить, опыта поднабравшись, не удаётся. Так что надо брать, полной ложкой хлебать дарованное: другого шанса не будет.

Наверно поэтому в то коктебельское лето я вовсе не чувствовала себя несчастной. Даже наоборот. Когда у меня ничего не болело, с восторгом плавала, загорала, ела жесткую с синюшным оттенком курицу в столовой дома творчества, пила местное винцо - рубль стакан – и, взбодрившись, кокетничала с теми, кто рядом оказывался, пока у меня приступы не возобновлялись.

А как-то за завтраком приносят мне телеграмму. Я её сохранила среди ценных реликвий. Красным шрифтом: я прошел едем в Женеву целую Андрей.

Соседи по столу на меня смотрят, готовые соболезновать, но и с любопытством: что-де еще у бедолаги стряслось? Вот тут до меня доходит, что про Женеву не стоит никому говорить. Какая Женева, когда рацион у «инженеров человеческих душ» скуден как у нищих на паперти, в местном сельмаге лишь мыло с убийственным запахом, годным разве что для измора тараканов, канализацию время от времени прорывает, и некогда кристально-прозрачная в коктебельском заливе вода буреет, густеет плывущими прямо в лица купающихся нечистотами.

Молчу, но ведь надо что-то сказать, и меня осеняет: хорошая новость, затопило над нами два этажа, но нашу квартиру не залило. Общий вздох облегчения: Надя, поздравляем! Всем хорошо, и мне хорошо. Можно открыто порадоваться, но о чём только я знаю.

В Женеве вместо предполагаемых ну двух, ну трёх лет мы осели почти что на десять, вернувшись на родину аккурат в девяностом, в самый пик разлада-разброда всего, врезавшись, что называется, лбом в такую неразбериху, что и ко всему привычных, никакой Европы не нюхавших сограждан ошеломила.

Но как раз в смысле быта, то есть отсутствия такового, наша семья проявила выносливость. Мы с мужем выстаивали в очередях, запасаясь чем бог послал, как полярники-исследователи, оказавшись на отколовшейся, уплывающей в никуда льдине. Хуже другое: мы не вписались, и как мне чуть подсказывало, что уже и не впишемся, в атмосферу, привычки, правила страны, еще инстинктивно любимой, но ставшей чужой после долгой разлуки.

Думаю, то же самое чувствовал и муж, хотя вслух мы с ним такие темы не обсуждали. Внешне всё выглядело, можно сказать, образцово.

Квартира в Сокольниках, дача отремонтированная в Переделкино, дочка училась во Французском лицее вместе с франкоязычными детьми дипломатов. Подружившись с гендиректором Большого театра мы на оперных, балетных спектаклях усаживались в ложу рядом со сценой, на концерты в консерватории опять же друзья оставляли билеты. Ну что еще надо? Не могу объяснить, но ощущение возникало, что всё это не стабильно и вот-вот развалится как карточный домик.

Главным для меня утешением в том периоде жизни стали собаки. Мы взяли миттель-шнауцера, спустя год южнорусскую овчарку. Щеночком Лакки походил на пушисто
го пуделька, но вырос с телка. С нами он вёл себя кроткой овечкой, но когда кто-то шёл мимо нашей дачи, на ворота кидался и грыз их с неистовостью дикого зверя.

А Микки, шнауцер, мог целиком уместиться в Лаккиной пасти, но именно он верховодил, добродушно-смиренного великана обижал, от миски с едой отталкивал, и приходилось нам Лакки от задиристого наглеца защищать, чем в основном я занималась.

Однажды сидела на дачном крыльце, обняв Лакки, вдруг Микки, взревновав, вцепился ему в ухо, собаки клубком покатились вниз, увлекая с собой и меня: я сверзилась с высоты крыльца на асфальтированную площадку рядом с домом.

В голове от удара загудело, и наутро гул не прошёл. Муж, как уже в наш обиход вошло, поволок меня в клинику, где поставили диагноз: перфорация барабанной перепонки. Постельный режим, уколы три раза в день, болезненные процедуры, разумеется, в стационаре, если не хотите оглохнуть навсегда. Я: а как же мои собаки? Врач: вы с ума сошли, какие собаки, при чём тут собаки, вы что калекой хотите остаться на всю жизнь...

Муж ежедневно меня навещал, но что говорил с трудом понимала, а переспрашивать стеснялась, да и не хотелось его огорчать. Ну что за напасть, вот опять неприятности доставляю близким, мало в жизни проблем, а я, нескладёха, то в одно, то в другое вляпываюсь.

В очередной визит ко мне мужа подозрительным показался необоснованно радостный его вид. Улыбается! С чего? Обиделась: уходи, ты меня раздражаешь, веселись, радуйся без меня.

Он что-то, улыбаясь, шепчет. И тут до меня доходит, словно пробка из уха выскочила: Надя, я получил в Международном Красном Кресте контракт, мы уезжаем в Женеву.

В Женеву? Если в первый раз туда отправляясь, совершенно не представляла, что меня там ожидает, то теперь, лёжа на больничной койке, узрела мгновенно женевское озеро с фонтаном, набережную, обсаженную платанами с мощными, пятнистыми стволами, лопающиеся на жаровнях жареные каштаны, средневековые узкие улочки, вымощенные выпуклым булыжником, запах фиалок, мимозы весной, а самое главное – другие лица, приветливые, улыбчивые, умиротворённые и гармонией вокруг, и в самих себе. Короче, Европа, без которой я тосковала, не смея себя признаться как мне хотелось бы вернуться туда. Неужели, да?

Ощущение, что распахнули дверцу в клетке, и птаха, с обтрёпанными, облинявшими в неволе перьями, не верит, что свобода – вот она! Неважно какие опасности подстерегают. Свобода такая сладость, что и погибнуть, но на свободе, имеет смысл.

Говорю мужу: хорошая новость. И чёрт меня дёрнул произнести: странно, но почему-то, ты заметил, когда со мной что-то плохое случается, вдруг неожиданно преподносит судьба подарок, сюрприз. Но почему только в обмен? Муж: при чём тут судьба, я год о контракте хлопотал, случайно совпало... Случайно?

Уже в США при рутинном анализе крови выясняется, что избыток кальция у меня свидетельствует о нарушении в костях: остеопороз.

Нужна операция на горле. Там какая- то пакостная мелочь, паращитовидная железа, кальций из моих костных тканей высасывает. Чтобы переломов избежать, надо с железой разобраться, недолго, часа три, под общим наркозом.

А мы только щеночком обзавелись, скотч-терьером, взамен ушедшего, прожившего с нами четырнадцать лет Микки. Рана от потери собаки–друга залечивается только с появлением его подобия, четвероного, с хвостиком, как метроном, ритмично, туда-сюда, вздрагивающим, отмеряя доли счастья, довольно-таки скудно нам, людям, положенного.

Спрашиваю врача: а после операции может муж меня домой забрать? Мне: да пожалуйста, если вы будете в состоянии передвигаться.

Буду, конечно, буду.

Очнулась после наркоза: муж у постели сидит, а у ног его ящик-крейт. В зарешеченной дверце вижу мордочку нашего скотч-терьера, Ванечки. Ничего, встала, пошатываясь, до машины дошла: домой! В больницах уж належалась.

А у нас в Колорадо с погодой ну чудеса! Сегодня лето, завтра зима. Утром проснулась: белым-бело, и мороз, по Цельсию минут двадцать.

Укутываюсь, вывожу Ванечку на прогулку. Щеночку положено расписанию следовать, уразумев, что дома писать-какать нельзя. Я же ведь для чего? Чтобы дом в порядке содержать, дочку, собак, мужа воспитывать. Такая моя планида.

Но что такое, куда мой голос девался? В горле сип, хрип. Муж снова к врачам: что вы сделали с моей женой? Ему: мы-то всё сделали как надо, но ваша жена застудила голосовые связки, после операции надо было беречься. Беречься? Мне?

И – тишина. Благодать. Не слышно меня. Ни с кем не говорю, попробовала позвонить приятелям: не признали, кто это? Интересно, что предпочтительнее: не слышать или онеметь? Мне выпало и то, и то. Задумываюсь: что бы выбрала? Как-то даже не знаю.

Если представить мою судьбу как диаграмму, то сплошные завихрения, то вниз, то вверх. Такой отвратительный сип раздаётся из моего горла, что предпочтительнее никак словесно себя не выражать. Тоска! И вдруг муж сообщает, имейл тебе пришёл из издательства, приняли твою рукопись, высыллают договор. Я, без ожидаемого, видимо, им от меня энтузиазма: хорошая новость. Удивлённо: ты не рада? Ну почему же, рада, только хотелось бы полюбопытствовать, если еще меня порадуют, чем, как я должна заплатить?

И дождалась.

Должна заметить, что к старым болячкам привыкаешь, огорчительны новые. Когда MIR показал четыре искореженных диска в поясничном отделе моего позвоночника, не удивилась. С годами ничего там и не могло улучшится. Но муж вызнал про новый метод – альтернативы операции, шесть недель каждый день надо ездить на процедур. Но шанс есть, нельзя его опускать. И вот час лежу под суперсовременным, аппаратом, и единственное, что от меня требуется – соблюдать осторожность, не бегать, не поднимать тяжелое, побольше лежать, вообще беречь себя. Ну да...

Вывожу Ванечку на прогулку, он зайчика увидел, рванулся, еле его удержала, но вот щиколотка у меня подвернулась. Хрясь - растяжение связок. Стопу раздуло, она обрела лилово-зеленоватый цвет, в туфель не влезть, только в шведские клоги, без задников на деревянный подошве. Стук-постук, загляденье, я еще и хроменькая.

Ну цирк. С туго зажатой эластичным бинтом ногой, в поясе-корсете, надеваемом после процедур со спиной, бредём с мужем к самой дорогой в Денвере плазе, от бутика к бутику, выбирая дочке к Рождеству подарок. Что ей надо, ей богу не знаю, но не ударим лицом в грязь.

Муж мой – привлекательный мужчина, пожалуй, даже роскошный. Осознала недавно, хотя барышни бросали на него зазывные взгляды всегда и везде. Мне-то что? Но сейчас несоответствие его, здорового, и меня, клячи, показалось унизительным издевательством. За что?

Хромая, подхожу к прилавку. Решаю: вроде подходит для дочки, берём, иди плати. Продавщица, льстиво : вы такая элегантная пара. Дурень, промолчи, так нет же, муж ляпает: жена у меня - красавица. Ну это уже чересчур!

Волоча ногу, со скоростью страуса - видела как они мчатся по африканским прериям – бегу, то есть ковыляю к нашей машине. Ладно, всё выдержу, но любопытно, какой мне еще судьба предложит подарок. Ведь мы же договорились, принимаю от неё каверзы, в обмен на хорошую новость.

Комментарии

Добавить изображение