ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ О КОЛУМБИИ И ВЕНЕСУЭЛЕ. ЛЕТО 2008

(Продолжение, часть вторая)

4. Автопробегом по терроризму.

Достаточно закрыть глаза и возвращается эта смесь дорог, облаков и тумана. Разные оттенки зелени, прочерчивающие четкую границу с небом. Красная сырая от дождя земля, которая пахнет весной или могилой.

Как мы и договорились, в полседьмого утра я жду Генри в дверях отеля с рюкзаком, наполненным, как обычно, в последний момент фаршем из носков, футболок, книг, батареек, блокнотов и предметов личной гигиены. Адриана, дежурная по отелю, следит, чтобы я не вышел далеко на улицу, «потому что опасно» и не заходил слишком глубоко в ворота, потому что «тогда с улицы меня не видно». На узкой улочке темно и свежо, под ближайшим фонарем видны неподвижные тени спящей семьи, в роли звезд – лампочки чердаков здания напротив. Пока жду появления фар джипа Генри, наблюдаю за тем, как сонная Адриана пытается понять, кто, куда и зачем увезет сейчас этого странного постояльца. После получаса ожидания звоню и выясняется, что экс-генерал разведки заблудился в центре столицы, хором с Адрианой задаем нужную ориентацию и проблема благополучно разрешена.

В разные дни в Боготе есть ограничения на циркуляцию автомобилей с разными окончаниями номеров, поэтому важно выехать из города до того, как по времени это ограничение вступит в действие. При выезде на трассу вспоминаю, что специально купленная два дня назад самая подробная карта дорог Колумбии осталась лежать в отеле.

В эти первые часы поездки мы испытываем друг к другу чувство некоторого раздражения или недоверия, или просто это мне хочется спать и мир в эти рассветные часы кажется неудобным и враждебным. Генри заводит беседу о том, что больше всего в жизни его волнует – о Боге. Первые осторожные вопросы – о том, как я объясняю себе устройство мироздания, и не приходило ли мне когда-нибудь в голову задуматься о сложности и неслучайности всей этой жизни. Хорошая тема для упражнения по стыковке первых утренних нейронов. После первого часа беседы, которая мой монолог о человеческих интерпретациях Неведомого и потребности обретения Смысла, замечаю что меня не особо слушают, готовя следующие провокационные евангелистские вопросы.

Еще через какое-то время мы сворачиваем с уже знакомой мне трассы на Толиму и продолжаем путь по узким проселочным дорогам в окружении буйной субтропической зелени. Масштабы окружающего пейзажа гор и обрывов в постоянном диалоге с облаками-туманами, облаками-укрытиями, облаками-дождями и облаками-реками будят мое еретическое сознание куда больше, чем разговоры на богословские темы. Генри говорит, что хочет посвятить меня в один из своих главных секретов. Вскоре вдоль нашей дороги виднеется длинный белый забор с крестиками и ромбиками. «Как ты думаешь, что находится за этим забором?», - загадочно спрашивает Генри. «Скорее всего кладбище», често и не думая отвечаю я. Глядя на посерьезневшее лицо Генри понимаю, что лучше было бы промолчать. Огороженный кладбищенской оградой участок оказался его загородным домом, тайным местом уединения его семьи и нескольких ближайших друзей. Большой колониальный дом с садом, беседками и верандами и там же проживающая в небольшой присторойке молодая семья крестьян с ребенком, которая все это содержит. Здесь собрана главная гордость и хобби Генри – коллекция из многих десятков орхидей, которые он уже больше десяти лет привозит сюда из разных диких уголков Колумбии. Генри подходит и беседует с каждой из них и просит у орхидеи разрешение сделать фото. На веранде дома и на множестве деревянных пристроек и перил сидят чучела птиц. Эта зловещая комбинация из мертвых птичек и живых орхидей в удаленной от дорог субтропической фазенде кажется идеальной сценографией для средненького фильма ужасов. Прислуга приносит сок и кофе. Сажусь в огромное кресло-качалку и пока Генри продолжает беседовать с орхидеями, засыпаю.

Продолжение пути – по «линии». «Линия» - это серпантин через горы Центральной Кордильеры из Толимы в главную кофейную провинцию страны – Киндио. Наверное изо всех дорог Колумбии эта – самая живописная. Медленный подъем вдоль деревушек со склонами, засаженными бананами и неизвестными мне субтропическими культурами, деревья, кусты и дома, нависающие над пропастью, гигантские разломы земли и десятки водопадов, стекающих прямо на трассу с лесов, которые над нами. Эта дорога – подъем в парамо – особую высокогорную экосистему, начинающуюся в Эквадоре и проходящую через всю Колумбию в соседнюю Венесуэлу. Дождливое и холодное парамо парит над облаками и является отдельным миром, населенным только здесь встречающимися животными и растениями. 83 километра от Ибаге до столицы Киндио – Армении, кажутся бесконечными. Поэтому здесь сейчас строится крупнейший в стране туннель длиной почти в 9 километров, который позволит сократит эту дорогу чуть ли не в два раза. Очень часто в пути встречаются следы оползней – результат дождей, в этом году особенно долгих и обильных. Много домов, состоящих только из деревянного каркаса, обтянутого черным пластиком и в каждой более или менее большой деревеньке – военные посты и втиснутая между домами бронетехника. Окружающие нас холмы и особенно парамо – территория, контролируемая ФАРК.

Продвигаемся очень медленно за длинной цепочкой грузовиков и автобусов, пока не случается то, что предполагалось с самого начала – оползень впереди. Дождь и сумерки приходят одновременно. Мимо нас по самой кромке Линии продвигается специализированная тяжелая техника для убоки и вывоза тонн камней и земли с дороги. Потом на велосипедах появляются жители соседних деревень с бутербродами и горячим кофе, заставляя задуматься о том, что без оползней и с законченным туннелем, их жизнь заметно осложнится. Поглощая горячий хлеб со щедрыми порциями козьего сыра, мы с Генри возвращаемся к духовным беседам и постепенно спускаемся с небес на землю, к его жизни в посюстороннем измерении. Генри, которому чуть больше 50-ти, поражает воображение своими совершенно консервативными и ультратрадиционными понятиями о взаимоотношеии полов, воспитании детей и нормах повседневной жизни. Он убежден, что главное в жизни – это семья и Библия, и все наши сегодняшние проблемы – от того, что мы отошли от этого. Но его дети, живущие между Штатами и Колумбией уже не такие. Старший сын, приезжающий к нему в гости со своей американской невестой, еще не женат, но они останавливаются у него дома в одной комнате. Генри рассказывает, как непросто для него было принять это когда-то и как он изменился в последние годы. «Колумбия – одна семья», - говорит он, - «В этой семье не хватает любви. Одна из сторон семейного конфликта вместо поиска диалога приглашает соседского громилу для улаживания семейной ссоры». Я не думаю, что Колумбия – одна семья, я вижу много колумбий и чуть ли не единственный элемент их объединяющий – это насилие. Соседский громила здесь не нуждается ни в чьем приглашении – он давно здесь хозяин, режиссер и постановщик этой драмы. Мы не спорим, наши беседы – скорее обмен монологов, помогающий обоим увидеть и удивиться разности нашего восприятия. Утреннее недоверие проходит и я чувствую, что мы становимся друзьями. Вся оставшаяся поездка станет дискуссией с элементами взаимного стёба и без какой-либо дипломатии или «рамок приличий», потому что основа всего этого – большое взаимное доверие и искренность, делающие возможными любые чудеса. Аллилуйя. Следующие шесть часов проводим в этой пробке в парамо, пока где-то впереди под дождем расчищают завал.

Поздно ночью (или рано утром) видим внизу огни города и еще через полчаса мы в Армении – одном из самых интересных колумбийских городов.

Армения была основана в 1989 на месте одного из поместий, хозяевами которого были, видимо, армяне из Армении европейской. Но название это утвердилось окончательно несколько позднее, когда миру стало известно о геноциде армян в Турции и жители Армении колумбийской решили выразить таким образом свою солидарность. Этот город – кофейная столица страны и второй туристический центр после знаменитого карибского курорта Картахена. По уровню жизни Армения и вся провинция Киндио – самая благополучная часть страны. Но больше известна Армения не этим. В 13:19 25 января 1999 г. здесь случилось землятресение силой в 6,2 баллов. За основным, самым сильным, последовали последующие толчки, многократно усилившие разрушительный эффект первого. 60% зданий города было разрушено. 200 000 человек остались без крова. По официальной статистике, от самого землетрясения погибло 1230 человек и 3900 пропали без вести. Еще около тысячи стали жетвами разгула мародерства и бандитизма в первые дни хаоса, когда большая часть населения Армении жила на улице. Поскольку спасательные и ритуальные службы были совершенно не подготовлены к трагедии такого масштаба, большинство погибших были похоронены без опознания в братских могилах, а часть так и осталась под завалами. Произойди это землетрясение ночью, число жертв было бы страшно представить. Сегодняшняя Армения - самый современный, чистый и новый из колумбийских городов, весь исторический центр отстроен заново. Центр Армении напоминает мне один из микрорайонов, из тех что строились в Союзе в 70-е и начале 80-х. Но главное мое впечатление другое – глаза и брови армян колумбийских оказываются невероятно похожим на брови и глаза армян армянских.

Поселившись в два часа ночи в довольно дорогом и неуютном во всех отношениях отеле, следуем совету портье и заказываем пару гамбургеров из соседнего заведения. Никогда раньше я не представлял, что гамбургеры могут быть такими большими и вкусными. Вива Армения.

В певую половину следующего дня едем в соседний с Арменией поселок Саленто. Дорога на Саленто знаменита тем, что на ней время от времени любил приземляться один из местных наркотрафикантов, а расположенные на живописных склонах мансионы его друзей и родственников были около десяти лет назад экспроприированы правительством, но так и остались брошенными. Никто почему-то не решался с тех пор ни купить ни арендовать их. Может быть, не совсем всё, что мне рассказывают, правда, но слушать интересно. Оказывается, что один из медельинских друзей Генри по духовной линии – бывший личный певец Пабло Эскобара и если мы привезем сюда российских туристов – обязательно надо будет познакомить. Генри подумывает от том, как за счет туризма в Колумбию можно будет финансировать деятельность его фонда по налаживанию мирного процесса. Трудно сказать, насколько он осознает, что в сравнении с силами, стоящими сегодня за правительством и сделавшими войну образом жизни, Пабло Эскобар это почти что мать Тереза из Калькутты.

Саленто – маленький, чистый и уютный туристический городок, с точки зрения истории – старший брат Армении. Здесь красиво и скучно. Можно пройтись по пешеходной зоне центра, где наклонный рельеф, колониальные фонари и свежевыкрашенные в разные цвета дома напоминают немного буэнос-айресский квартал Ла-Бока и немного чилийский Вальпараисо, только все намного меньше и упорядоченнее. Можно подняться на фуникулере и фотографировать открывающийся оттуда пейзаж долины с рекой и сосновыми лесами, если, конечно, не думать, что подобные фотографии выходят обычно плоскими и не передают даже ничтожной часто того масштаба и простора, который хотелось бы передать. В восходящих потоках воздуха внизу под нами летает пара орлов. Туристы возле нас покупают сувениры, пьют кофе и щелкают фотоаппаратами... картина возможная чуть ли не в любой предгорной точке Латинской Америки, от центра Мексики до середины Чили.

Спустившись в город, долго беседуем с Хайро – молодым пастором, который еще лет шесть назад был мелким трафикантом, а сейчас совмещает церковную жизнь с работой туристическим гидом, «потому что Господь благословил меня способностью к языкам». Хайро говорит, что в последние месяцы ему все чаще снится Россия и что наверное это знак того, что ему необходимо выполнить там какую-то важную миссию, и сейчас он ищет преподавателя и учебники, чтобы серьезно заняться русским языком. У Хайро нет почти никакого формального образования, но университеты выживания уличных детства и юности сделали его интереснейшим собеседником. В ходе разговора о происходящем в стране и регионе он представляет историю в лицах, блестяще пародируя ведущих политиков, Буша и партизанских командиров. Генри потом расскажет мне, что в здешних евангелистских кругах Хайро известен как «пастор-клоун», благодаря его способности и привычке смеяться над собой и жизнью. «Два моих главных занятия – молиться и дурачиться», - признается он.

Мы возвращаемся в Армению, Генри исполняет свои угрозы и я впервые попадаю в евангелистскую церковь, где нас уже ждут. Генри представляет меня присутствующим как «брата, которого Господь пока не благословил верой, но который признает возможность существования Высшего существа», т.е. как заблудшую, но не совсем потерянную овцу. Потом он добавляет, что «Бог свел нас, чтобы выполнить миссию по приближению мира в Колумбии и цель предстоящей поездки – увидеть и рассказать миру правду о происходящем, потому что Господь наделил моего украинского брата даром писания репортажей». Потом начинается поучительная беседа о семье, которая открывается вопросом Генри к присутствующим: « Какое слово самое сладкое?»... В этот момент мой грешный, почти отчаявшийся и ищущий спасения взгляд встречается с другим взглядом и эти глаза меня больше не отпускают. Всё в мире становится на свои места, я готов добровольно и в одностороннем порядке еще приблизится к Богу, бормотание братьями-евангелистами сладких слов превращается в классическую арию, моя душа становится сердцем, а стены церквушки ребрами с целью защиты ее от внешних влияний. Наши взгляды выстраивают мост из четырех стихий, отражая реку под, облака над и всеобщую неуместность, невозможность и неизбежность этой волны, подкатившей к горлу. В ходе намеченных мероприятий мы немного общаемся, но это так, для виду. За нас общаются наши глаза. Они знают, что должны проститься, но мы не давали им на это никаких полномочий. Прощание совпадает со знакомством и я узнаю что имя хозяйки глаз – Ленин. Покинув пределы храма, уже от Генри я узнаю, что все это время я сидел возле мужа Ленина, и что будь этот бедный муж просто ленинцем, а не христианином-евангелистом... И мне ничего не оставалось, как поблагодарить нашего Господа за еще одно чудесное спасение, поспорить о «самом сладком из слов», которое все-таки, наверное, не «отец» и послушно сесть в машину...

Так, раненный взглядом и благословленный армянским приходом, трагикомически-торжественно попрощавшимся с нами, я покидаю этот славный кофейный город.

Едем в сторону Кали. Вдоль дороги, в тени банановых деревьев - плантации кофе. Глядя на еще зеленые, промытые недавним дождем плоды, не могу не вспомнить о том, когда я в последний раз был на кофейной плантации и собирал кофе. Никарагуа, декабрь 1988 года. Сандинистская революция, солидарность людей из разных стран, мечты всего континента... Манагуа, жара, переполненный школьниками автобус, втиснувшись в который ловлю взгляды и вдыхаю аромат тропиков, которые пахнут дерьмом и апельсинами. Предпоследний год власти сандинистов, неравная война маленькой трехмиллионной крестьянской страны с империей, где танкам, банкам и круглосуточной лжи в эфире противостоит энтузиазм юных участников кампании по ликвидации безграмотности и пространные декларации солидарности издалека тех, кто через несколько лет предаст своих и чужих мертвых и станут добровольными вассалами иностранных держав на одной шестой части суши. А лидеры сандинистской революции будут разыгрывать между собой экспроприированные поместья диктатора Сомосы, преследовать бывших товарищей по оружию, каяться в несуществующих грехах и клясться в верности новым хозяевам. Старый дребезжащий на одной из дорог Манагуа автобус, духота от времени и мыслей. Ловлю взгляд старика на заднем сидении. В его крестьянских руках – «Маленький принц» Экзюпери. Вдруг понимаю, что что бы ни случилось теперь, эта преданная и брошенная революция была не напрасна. На ум почему-то приходит мелодия песни Виктора Хары, где такие слова «как трудно найти в тени ясность, потому что солнце, которое нас слепит, обесцвечивает правду...» Прошло всего двадцать лет. Всё изменилось... Всё? Изменилось?

Наш путь – в район долины реки Каука, в муниципалитеты Флорида и Прадера и «партизанскую столицу» - городок Коринто. Это одна из самых конфликтных зон страны, обладающая идеальными условиями для затяжной партизанской войны и очищение от войск именно этого района требует ФАРК как предварительное условие для начала мирных переговоров. Еще несколько лет назад захват и похищение заложников из проезжавших по этим дорогам было повседневной реальностью. Сегодня войска выбили партизан из всех основных населенных пунктов и армейские патрули круглосуточно охраняют по крайней мере наиболее важные участки основных трасс. Ездить по дорогам Колумбии стало безопаснее. Мне необходимо встретиться с людьми, живущими в этой «партизанской зоне», чтобы услышать их мнение о конфликте и его участниках.

Заезжаем в городок Пальмира, где нас ждет у себя дома и в кругу семьи следующий связной – индейский пастор Педро, добровольный ответственный за мирные инициативы Генри в районе от Кали до Коринто. Очень умный и приятный в общении человек, Педро оказывается одним из самых политизированных руководителей местной евангелистской церкви и прекрасно осведомлен о борьбе индейских движений от Мексики до Чили.

Мы говорим о необходимости доверия и взаимодействии между религиозными и светскими организациями, борющимися против насилия. Он вспоминает о временах двадцатилетней давности, когда он был торговцем одеждой и в поисках клиентов забирался далеко в сельву, в районы, находившиеся под контролем ФАРК. «Все люди работали и жили достаточно сносно, партизаны всегда помогали крестьянам строить дома, чинить домашнюю утварь и учителя из них учили грамоте. Существовала довольно жесткая, но в целом справедливая дисциплина. Воровство и насилие по отношению к женщинам строго наказывались. Крестьяне не то чтобы чувствовали ФАРК своей армией, но отношения были скорее дружеские, чем другие. Потом, с расширением плантаций коки всё изменилось... Всё очень изменилось с тех пор...». Я фотографирую самую красивую девочку Пальмиры - дочь Педро – и она с удовольствием позирует дома и во дворе.

После прекрасного обеда они всей семьей пытаются уговорить нас остаться у них на ночь, Педро хочет побольше узнать о Чили и бывшем Союзе, но мы действительно спешим и надо ехать дальше, чтобы до наступления темноты добраться до Коринто. Педро связывается с церковью Коринто, где нас уже ждут, потом, как обычно, нас благословляют, желая пути «без приключений» и мы едем дальше.

Мы проезжаем по удивительным местам, небольшим селениям, жители которых – пестрая смесь всех рас, живущих в Колумбии. На натянутых над улицами проводах – странный паразит в виде пучков травы, который очень напоминает птичьи гнезда.

Несколько раз выходим попить кофе или пива в придорожных кафе. Заметно, что мы довольно сильно выделяемся из здешнего человеческого пейзажа, на нас смотрят со смесью любопытства и недоверия, и, как это принято во всех провинциях мира, все здороваются. Достаю фотоаппарат и делая вид, что снимаю сидящего напротив Генри, пытаюсь фотографировать проходящих и проезжающих мимо людей.

В пути Генри говорит мне: «Эта машина, которую мы только что обогнали, и сидящие в ней люди – типичные парамилитарес». Я поворачиваюсь назад и вижу среднего размера открытый джип армейского образца и сидящих в кузове бритых и серьезных молодых людей с рюкзаками. «Пожалуйста, больше никогда так не делай», - тихо реагирует Генри и наступает молчание.

Военных патрулей вдоль дороги уже давно не видно. Мы приближаемся к Коринто. Вдоль этой трассы каждую неделю происходят столкновения между армией и партизанами. И у ФАРКа и у парамилитарес и у армии здесь везде есть свои глаза и уши. Генри уверяет, что всем им уже известно о нашем присутствии, но если бы это было чревато какими-то проблемами, его доверенные люди нас бы уже предупредили. Несмотря на мою уверенность в том, что любитель театральных эффектов Генри по крайней мере в несколько раз преувеличивает драматизм ситуации, на тропический пейзаж вдоль трассы начинают накладываться мелодии из «Семнадцати мгновений весны».

Генри говорит, что через пару километров впереди будет мост, где у нас примерно 80% вероятности встретиться с патрулем ФАРК, где партизаны взимают «налог» за проезд по дороге. На въезде на мост сидят, болтают и смеются чернокожие парень и девушка лет 16-ти. Они одеты как обычные местные жители и оружия тоже не видно. Ребята останавливают нас и вполне дружелюбно спрашивают, куда мы и зачем. Генри с шутками отвечает и протягивет им банкноту, эквивалент которой примерно доллара четыре. «Только смотрите, не озорничайте», - добавляет он. Они благодарят, смеются и желают нам счастливого пути. «Главное мое обязательство перед тобой выполнено, - говорит Генри, - я тебе обещал, что ты увидишь партизан и ты их увидел». « Знаешь, мне так хотелось их сфотографировать, но почему-то я не стал этого делать... Думаешь, правильно?» - отвечаю я. Генри смеется.

Буквально через пять минут мы видим большой армейский пост с мешками и бойницами и въезжаем в Коринто. В районе центральной площади нас встречает семья одного из местных пасторов и мы поднимаемся к ним в дом. Нам сообщают, что скорее всего я «первый русский в Коринто» и им ужасно приятно, что мы до них все-таки добрались. За кофе приходится прочитать нечто типа краткого курса истории перестройки и ее последствий.

Эта семья заметно богаче среднего уровня, у нее два магазина в центре города. Последние новости Коритно – на прошлой неделе солдаты убили двоих жителей по подозрению, что они из ФАРКа, а на самом деле - ничего подобного. Месяц назад ФАРК похитил одного из сотрудников церкви, который был очень нетерпелив и поехал в горы к партизанам раньше, чем те дали официальное согласие на встречу. В результате ему не обеспечили безопасность и говорят, что это уже не их ответственность. Скорее всего его «удержала» первая же из встретившихся групп и поскольку у ФАРКа в последнее время серьезные проблемы с координацией и центральным руководством, отыскать его в сельве знакомые ФАРКовские контакты пока не могут. Придется ждать, когда придет требование о выкупе.

Несмотря на присутствие амейских постов на въезде, выезде и центральной площади Коринто, реально в городе двоевластие. ФАРК здесь слишком давно, слишком близко и слишком много родственников коринтян находятся или провели какое-то время в горах с партизанами. Но никто не будет говорить на эти темы с незнакомыми. Настроения большинства жителей однозначны – никто не хочет войны. По словам людей информированных, настроение большинства солдат и партизан примерно то же. Очень часто ими используются неформальные каналы для общения и когда та или иная сторона готовит военную операцию против другой – противник просто покидает эту территорию. Никто не хочет умирать. Раньше, примерно лет двадцать назад, Коринто с окрестностями был вотчиной других партизан – Движения М-19. Несколько раз и на довольно продолжительные сроки этот городок переходил под полный контроль М-19 и партизаны становились единственной официальной властью. Младшие поколения об этом уже почти ничего не знают. А старшие (не в микрофон, разумеется) говорят, что «М» были совершенно другие, не как ФАРК, что они были «очень наивны, очень идеологизированы и старались всегда поступать по справедливости, поэтому почти всех их убили, когда они сложили оружие... Это присходило здесь, на этой вот площади... Они поверили, что правительство выполнит свои обещания... Когда «М» занимали Коринто, они всегда платили за еду, а если денег не было – они просили помощи, но никогда ни у кого ничего не отбирали... и их бойцы все время беседовали с нами, объясняя, с кем и за что они воюют, рассказывали нам о политике и истории... за это их всех убили...»

Одна из целей нашего прибытия в Коринто – завтрашняя поездка в соседнее селение Калото, где находится община индейцев наса. Дело в том, что некоторое время назад в Колумбии начали возникать так называемые «общины мира» - группы крестьян, зачастую индейцев, компактно проживающих в той или иной зоне военного противостояния, принимали решение не участвовать в конфликте, не иметь на своей территории никакого оружия и не оказывать никакой поддержки ни одной из вооруженных групп, включая армию. В результате, подавляющее большинство «общин мир» оказались между трех или четырех огней одновременно. За отказ сотрудничать их гражданские власти регулярно становятся жервами парамилитарес, армии и партизан (да, именно в этой последовательности), но несмотря на многие сотни убитых, число «общин мира» сегодня растет. В одну из них мы завтра поедем.

Поэтому речь зашла об индейцах. Мы говорим с женой пастора, приютившего нас у себя дома – тучной черной женщиной, величественные жесты и властный голос которой не оставляет сомнений на тему того, кто в семье хозяин.

- Я никогда ничего не имела против индейцев, - говорит она. - Я понимаю, что у них своя собственая культура и понятия. Мне они никогда особо не нравились, но я понимаю, что они – почти такие же люди, как и мы.

В разговор неожиданно вмешивается ее дочь, до сих пор молчавшая и кормившая грудью ребенка. – Это твое «почти», мама, и есть дискриминация!

С этим гневным блеском в глазах она невероятно красива. Чувствую, что чем дольше смотрю на эту коринтскую Мадонну, тем легче забывается о Ленине. В этот момент из Боготы звонит Лусиана, чтобы узнать, удалось ли наконец Генри записать меня в пасторы. В ответ ехидничаю, богохульствую и вздыхаю.

В этот вечер, как меня честно предупредили вначале поездки, предстоит два непростых мероприятия. Мы должны посетить две службы в двух евангелистских храмах – венчание в одном и проповедь молодого и очень перспективного пастора из Кали – в другом. Поскольку повсюду хожу с фотоаппаратом, во время венчания меня принимают за приходского фотографа и все позируют с молодоженами. Потом начинают петь «аллилуйя» и удается затеряться в массах. После окончание меня знакомят с Патрисией – маленькой индейской женщиной из одной из соседних общин. В юности она была одним из командиров М-19. Двое ее сыновей вступили в ФАРК и были убиты солдатами в соседних горах несколько лет назад. Она осталась одна и так пришла в церковь. Мне трудно задавать ей заранее подготовленные вопросы, потому что все эти слова что ли излишни, неадекватны... но не могу подобрать другие... Вместо интервью, единственное, что у меня получается – это крепко обнять ее и пожелать, чтобы самый мудрый и добрый из всех человеческих Богов дал ей сил, здоровья и счастья.

Вторая миссия оказывается сложнее. Молодой калийский пастор начинает проповедь, которая через несколько минут превращается в истерику. Он молит Господа нашего о прощении грехов, закатывает глаза, иногда повизгивает, а иногда завывает. Я чувствую, что мне все труднее контролировать себя, отступаю к выходу и выхожу из храма. Но поскольку храм находится в центре квартала терпимости и мое несвятое выражение лица наверняка заметно окружающим, одновремено с нескольких сторон начинается наступление терпимых и разноцветных коринтских блудниц, от безотказного оружия которых у меня нет иной защиты, кроме молитвы. Трусливо отступаю в лоно церкви, на авансцене которой к этому времени уже происходят истинные чудеса. Скулящий в микрофон пастор подступает к первому ряду паствы, с закрытыми глазами тянущейся к нему. Первые приближенные падают и бьются в конвульсиях у его ног. Голова одной из упавших и затихших женщин оказывается в проходе внутреннего коридора, откуда немедленно появляются две большие черные собаки и начинают лизать ей лицо, а потом грызутся между собой за право облизания. Я изо всех сил прикусываю себе губы и язык и опять зависаю на выходе. Из транса меня выводит Генри, чтобы сообщить, что служба закончена и пастор из Кали пригласил нас отужинать.

К счастью, на ужине – десятки приглашенных. Среди них – Сесар, советник мэра города. Одна из основных добровольный обязанностей Сесара – переговоры с местным руководством ФАРК по урегулированию конфликтных ситуаций. У партизан в Коринто постоянно находится свой «контакт», который в течение двух-трех дней может организовать встречу в горах. Разумеется, в целях всеобщей безопасности этот «контакт» очень часто меняется. Для обладающих чувством реализма военных, независимо от мнения высших чинов министерства обороны, эта ситуация тоже достаточно удобна, иначе она могла бы стать совершенно неуправляемой. При этом, с точки зрения нынешнего колумбийского законодательства, любой не санкционированный правительством контакт с ФАРК является уголовным преступлением и «пособничеством терроризму». От центра Коринто до регулярных застав партизан – примерно сорок минут езды по старой проселочной дороге в сторону гор. Сесар бывает там в среднем по два-три раза в неделю. На вопрос о его личном мнении по поводу ФАРК он задумывается и говорит примерно следующее: «Среди их командиров есть очень порядочные и совершенно бескорыстные люди, которых я знаю уже много лет... они продолжают защищать свои идеалы и люди отсюда очень уважают их. Есть и другие, которые совершенно другие... привыкшие к власти и кому нравится держать людей в страхе... Но проблема в том, что эта война зашла уже настолько далеко, что от мнения первых уже почти ничего не зависит... этот идиотизм приобрел собственную огромную инерцию, которую ужасно трудно остановить...» Сесар сожалеет, что у нас так мало времени на Коринто, «иначе я бы за пару дней договорился и мы бы вместе съездили к партизанам, что бы ты сам спросил у них, о чем хочешь...». Обещаю постараться вернуться, потому что действительно очень хочу вернуться. Я вижу, как важен здесь для этих людей уже сам факт нашего присутствия. Большинство их соотечественников, по их словам, боится или просто не хочет знать правду.

Лица детей, присутствующих на ужине, напоминают мне фотографии 30-х годов. Нет, это не наивность... просто в их глазах и жестах – отпечатки другого времени. Попробую объяснить. Если мы сравним черно-белые портреты 30-х и 70-х, кроме очевидных различий в фототехнике, костюмах, прическах и макияже, мы заметим в их лицах вербально неуловимую, но какую-то иную, куда большую разницу. Мы можем определить это, как присутствие другого времени. Об этом я думал, пытаясь сделать детские портреты.

На стоянке возле центральной площади ржавеют десятки машин, реквизированные у наркотрафикантов.

На выезде из города – военная застава с изрешеченными автоматными очередями воротами. Небольшой отрезок пути из Коринто в Калато пользуется дурной славой, поэтому Генри старается проскочить его побыстрее. В отличие от предыдущих дорог, машины почти не встречаются. Опять каждые пару километров видны военные патрули и легкая бронетехника. Сворачиваем с основной трассы, проселочной дорогой поднимаемся в сторону холмов и въезжаем в сонную полуденную деревню.

Это и есть община индейцев наса, объявивших что это не их война и что людям с оружием на этих землях делать нечего. Здесь проживает несколько сот человек, в большинстве своем – дети. Католики мирно и дружно сосуществуют с евангелистами, пожалуй, единственное отличие между одними и другими – это отношение к спиртному и курению. Нас принимают духовные власти, пока заканчивается приготовление праздничного - в честь гостей - обеда, мы собираемся в церкви и по индейской традиции, которая похожа во всех знакомых мне странах от Мексики до Чили, приходящий впервые в чужой дом, должен представиться, рассказать хозяевам немного о своей жизни, родителях и происхождении своего рода, о том, чем занимается, рассказать, каковы его мысли и что в этой жизни считает самым важным.

В очередной раз, пытаюсь объяснить им и себе, что я здесь делаю. Причем как в узком, так и широком смысле. Признаюсь, что влюбился в их землю, которая называется Колумбией, и что самые старые и настоящие колумбийцы это они – ее индейские народы.

Я понимаю, что в этом описании это выглядит несколько высокопарно, но там где слово еще не проституировано экономическими и политическими интересами, я чувствовал, что этот разговор шел от сердца к сердцу. Признавшись в своем нехристианстве, я говорю о том, что в извечной борьбе за человека, созданного по образу и подобию Бога, можно победить только если мы, христиане и нехристиане, сможем объединиться, как братья и сестры, которыми мы являемся. Я рассказываю им, что был с братьями индейцами майя в Мексике и мапуче в Чили, мечта которых одна и та же, что в Боливии наши братья наконец строят мир, где быть индейцем перестанет быть позором и проклятием. Что восхищаюсь их мудрым и мужественным решением бороться за справедливость и достоинство, не беря в руки оружия, что святая кровь их мучеников, которая уже пролилась и еще прольется, будет не напрасна.

После обеда нам показывают деревню и ближайшие окрестности. На одном из соседних холмов – сельская школа, во дворе которой – огромный, чтобы было видно издалека, белый флаг, на случаи перестрелок армии с партизанами, происходящих здесь каждый месяц.

Мне рассказывают, как противоборствующие стороны регулярно пытаются втянуть их в конфликт, как в деревне время от времени появляются то партизанские комиссары, то армейские политруки, все с разговорами о необходимости «реально защитить индейцев от их настоящих врагов». Потом все по очереди угрожают. В оличие от других «общин мира», в этой пока погибших нет.

Меня знакомят с руководителем общины, который больше похож на завхоза сельской школы, чем на индейского вождя. Присев в гамаке, он курит сигарету и читает Сартра. Он не является членом никакой церкви, не верит «ни в какие сверхъестественные доктрины», любит Че Гевару и мексиканских сапатистов и мы договариваемся не терять связь. Что касается роли евангелистской церкви в жизни общины, он считает ее в целом позитивной, при условии, если они не смотрят на него по-инквизиторски, когда он собирается в субботу вечерком с друзьями выпить рома и спеть пару не совсем богобоязненных песен.

На обратном пути в Коринто заезжаем к одной знакомой Генри. Она живет примерно на полпути между двумя населенными пунктами, как раз в центре дороги, которая считается наиболее опасной. В тени деревьев у ее дома - солдаты, камуфляж которых сливается с тропической листвой.

Эта знакомая, назовем ее донья Тереса – белая женщина лет семидесяти пяти – одна из самых известных в округе христианок, дворик дома которой превращен в импровизированный евангелистский храм. Донья Тереса видит нас, обнимает Генри и падает в обморок. В течение нашей примерно двухчасовой встречи это произойдет с ней несколько раз, когда эмоции или Иисус или и то и другое продемонстрируют свою сногсшибательную энергию. Во дворе, который храм, собрались несколько десятков людей, большинство – негры из окрестных хуторов и хижин. Много молодых мам с детьми. Среди присутсвующих – пожилая негритянка в ярко желтом тюрбане, чем-то неуловимо выделяющаяся из основной массы.

Генри говорит мне, что в недавнем прошлом это была самая опасная колдунья округи, которой боялись все – от партизан до парамилитарес, и полгода назад она раскаялась и обратилась в христианство. Колдунья приветственно обнимает Генри и при этом что-то про себя негромко бормочет... видимо по привычке. Генри проводит короткую беседу о важности семьи и «самого сладкого слова», народ слушает без излишнего энтузиазма, складывается впечатление что на христианские тусовки к донье Тересе большинство из присутствующих ходит не столько из духовных потребностей, сколько из-за отсутствия в этих краях кинотеатров, аттракционов и торговых центров.

Донья Тереса говорит о необходимости мира в Колумбии. «Бог избрал нашу страну, чтобы дать человеку урок мира...». Она просит всех присутствующих взяться за руки, закрыть глаза и вместе помолиться за мир. Когда молитва начинается, над нашими головами в сторону гор пролетает несколько армейских вертолетов и через несколько минут за ближайшими холмами слышатся разрывы бомб, заглушающие слова молитвы. Этот один из самых сильных для меня моментов поездки почему-то заставляет вспомнить фильм «Апокалипсис сегодня».

После этого донья Тереса показывает сад своего дома с деревьями наполовину сожженными войной. Каждую неделю над ее домом пролетают партизанские «пипас» - газовые баллоны, обычно используемые ФАРКовской артиллерией как бомбы, и ответные армейские снаряды. Часть разрывется у нее в саду, калеча деревья, обугленные ветви которых похожи на почерневшие человеческие пальцы. Донья Тереса останется здесь навсегда, потому что «это лучшее в Колумбии место, чтобы Бог смог услышать молитву о мире». Одинаково уважающие донью Тересу военные и партизаны, с обеих сторон продолжают методично сжигать ее сад.

Перед тем, как продолжить наш путь, Генри и донья Тереса просят у находящихся в нескольких десятках от ее дома солдат разрешения благословить их на мир.

Эти молодые ребята, в большинстве своем срочники из бедных семей, которые не могут откупиться от «патриотического долга» убивать и умирать, не хотят этой войны. Но они солдаты и у них есть приказы. Они смотрят на донью Тересу как на святую, способную творить чудеса. Как будто святые до сих пор на это способны.

Из Коринто мы едем в Кали – столицу департамента Долина Кауки и третий по величине город страны, в котором проживает больше двух миллионов человек. Дорога идет вдоль плантаций сахарного тростника, зеленеющих на фоне синих гор, которые окаймляют долину с запада. Спокойная и величественная красота. «Идеальные условия, чтобы подойти вплотную к трассе, атаковать, скрыться и через два часа ты в горах, где тебя никто не найдет», - оптимистично замечает бывший военный разведчик Генри.

Как обычно, мы проезжаем маленькие негритянские селения, где на улицах хватает грязи и бедности, но в лицах людей нет ни малейших следов уныния. Потомки рабов остались жить на этих плантациях и жизнь их в последние века была наверное настолько неизменной, что под бой барабанов и вкус тростниковой водки им удалось выработать неведомый белому человеку иммунитет от печали. Когда я предаюсь этим и им подобным размышлениям, Генри перебивает их, хватая меня за фотоаппарат и показывая свободной от руля рукой на дорогу.

И я вижу нечто, ради чего стоило посетить Колумбию, будь здесь в хоть сто раз больше военных, боевиков, партизан и евангелистов. По тротуару идет, вернее плывет, нечто... как бы это правильно назвать... Гигантская задница, все остальные элементы хозяйки которой, наподобие головы, рук и ног, кажутся второстепенным приложением. Перед нами колышет своими полушариями целая вселенная, для достойного описания которой наша бедная западная культура не в состоянии выдумать ни слов ни метафор. Несмотря на очевидное нарушение всех классических пропорций и канонов, в ней столько гармонии, изящества и достоинства, что душный тропический воздух расступается перед ней, как океан перед мощью синего кита или атомного теплохода. Или нет, скорее она похожа на гигантскую черную яхту, пиратские паруса которой наполнены дикой доисторической африканской энергией и множеством элементов, которых не уместить ни в слово задница, ни в один из других известных нам синонимов. Нажимая на затвор фотоаппарата, я стыжу моего христианского друга за духовно неправильную направленность его взгляда.

В Кали мы попадаем на празднование 100-летия евангелизации этих краев. Торжественное мероприятие в одном из крупнейших театров города. Обещанных Генри партизан, разумеется, не видно, вообще на фоне всей этой публики, нарядной и при галстуках, самые похожие на партизан – это мы. Атмосфера зала напоминает съезд ЦК КПСС задолго до начала перестройки. Сбегаю в интернет-кафе, упустив гвоздь сегодняшней программы – встречу бывшего похитителя ФАРКовца с бывшим похищенным им американским буржуем, которые оба недавно обратились в христианство, поднялись на сцену, обнялись и простили друг друга. Аллилуйя.

Обратный путь проходит без особых историй. В окрестностях Армении мы снова встречаемся с «пастором-клоуном» Хайро и участвуем вечером в огромной и красочной ярмарке кофе. Центральное мероприятие ярмарки – избрание «мисс кофе». Признаю предвзятость моего отношения к подобным акциям – я не люблю когда женщина (или мужчина) выставляется на всеобщее обозрение в качестве идеального куска мяса, а искомые пропорции 90х60х90 неизбежно напоминают мне замеры «правильных черепов» нацистами. Мне трудно представить что-то одновременно более пошлое, антиэротическое, унизительное и печальное, чем превращение человека в надувную куклу по заказу заказчика. Но такие конкурсы - важная часть латиноамериканской культуры, берущая видимо начало с времен колонии, когда купля-продажа невест была нормой жизни не обремененной моральными комплексами креольской аристократии... И не случайно в некоторых семьях Колумбии и Венесуэлы сохранилась мода дарить девочке на 15-летие пластическую операцию... Но мы на ярмарке, а на ярмарке праздник, а на празднике – конкурс. Занявшие первые места девицы посвящают свою победу «нашему дорогому президенту Урибе» и «нашим славным вооруженым силам, которые побеждают бандитов». Ничего не напоминает?

На следующий день пути, уже на «Линии» чуть ниже парамо, я угощаю кофе скучающую в дозоре группку военных и пытаюсь разговорить их. За всех отвечает сержант-конрактник, остальные с любопытством смотрят, но отвечают достаточно односложно. А с сержантом выходит примерно следующий диалог:

- Как жизнь, как служба, ребята?

- Прекрасно. Я выполняю свой долг. Уже 8 лет я здесь в горах преследую и убиваю бандитов. Так что можете ездить спокойно... Мы здесь, чтобы защищать колумбийцев и туристов.

- Надеюсь, эта война когда-нибудь закончится.

- Если она скоро закончится, я останусь без работы. Но скоро она не закончится. Но вам бояться нечего. Мы вас охраняем. Вы откуда?

- С Украины.

- ........ И как вам Колумбия? Пляжи, женщины?

- Очень хорошие люди... и красивые пейзажи... и много бедности.

- Бедность иногда это хорошо. Если всем бедным дать деньги они перестанут работать. А нам нужно работать и развиваться. Чтобы стать, как развитые страны. Нам сейчас очень повезло с президентом. Он знает, что нужно делать. Поэтому он не нравится бандитам и соседям – врагам Колумбии. Поэтому мы здесь, чтобы выполнять его приказы. А вообще политика меня не интересует. Я солдат. Еще наш президент говорит, что надо развивать туризм и охранять туристов. Так что вы не бойтесь и приезжайте еще. Самые лучшие пляжи и женщины – у нас, в Колумбии.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ