НАДЕЖДА КОЖЕВНИКОВА: "ПОНРАВИТЬСЯ ВСЕМ - НЕВОЗМОЖНО. . . "

ИНТЕРВЬЮ

«Воспоминания – вот из-за чего мы стареем...»
Ремарк

«Писать должно либо о том, что ты знаешь очень хорошо, либо о том, что не знает никто»
Братья Стругацкие

Надежда Кожевникова – писатель и журналист, опубликовавшая пятнадцать книг, бесчисленное количество очерков и интервью, с 1997 года проживает в Колорадо и, судя по всему, не жалеет о том, что променяла шумную, деловую Москву на явно не претендующий на столицу мира Денвер. Она полна творческих замыслов, активно печатается в американских русскоязычных журналах и готовит к изданию новую книгу.

Выросшая в элитарной семье, с детства знакомая с известнейшими музыкантами, писателями, актёрами, общественными деятелями, многих из них она сделала героями своих рассказов, ставших бесценными заметками 4321современника, в которых великие предстают просто людьми со своими слабостями, печалями и сомнениями.

В предлагаемом вниманию читателя интервью, Надежда Вадимовна поделилась мыслями о том, что по её мнению является важным для каждого человека, независимо от места проживания, возраста и профессии.

- Как подметил кто-то из великих, жизнь состоит не из времени, а из моментов. Какие моменты Вашей жизни стали наиболее важными и почему?

- Самым важным моментом было моё рождение. Ведь я могла и не родиться.

- Но это от Вас не зависело.

- Почему же? Я очень боролась за свою жизнь. Когда я должна была родиться, мама так опасалась за мою сохранность, что пролежала все девять месяцев. Считала это гарантией сохранности. И я раздалась до размеров слонёнка весом более четырёх килограммов. И когда отцу позвонили из роддома, естественно кремлёвского, и спросили, кого спасать, меня или роженицу, он ответил: «Конечно, жену. А ЭТО рвите на части.»

- Под ЭТИМ, как я понимаю, имелись в виду Вы?

- Угадали. Ну, лексикон такой был. Да и сам вопрос, кого спасать, тоже был идиотский, заданный с целью избежания ответственности.

- Да, жизнь началась в борьбе. А можете вспомнить моменты, формировавшие Ваше неординарное мировоззрение?

- А у меня его и сейчас нет. (смеётся.)

- Нет, так не пойдёт. Писатель без мировоззрения, вс равно что композитор без музыкального слуха. Читатель нас не поймёт.

- Я всегда вела растительный образ жизни.

- В смысле созерцательный? Объясните.

- Воспитывали меня дед с бабкой. Когда я появилась, родители были не так молоды. Папе было 40, но он очень хотел этого ребёнка.

- Ну, исходя из того, что Вы только что поведали, в этом не осталось сомнений.

- И тем не менее, это действительно так. У мамы была уже 13-летняя дочь от первого брака. То есть, с определённых позиций, родители были зрелыми людьми. А с другой стороны, в своём браке, очень молодыми и жадными ко всяким другим аспектам жизни. Потому лет с четырёх и до школы я жила в Переделкино, а они когда приезжали, когда нет. Там, в Переделкино, была такая улочка напротив леса (потом лес вырубили новые русские) с нарезанными на ней участками и неказистыми финскими домиками.

Писательские дети там не жили. В моём окружении была дочка молочника, с которой я дружна до сих пор.

- И о которой написали рассказ.

- Да. Она стала женой нувориша. Я жила такой вот сельской жизнью, знала всех переделкинских собак, но в общем, не жаловалась на одиночество. Мне казалось, что только так и можно жить.

- Ваша проза весьма автобиографична. Интимные факты, отношения, семейные истории, не предназначенные для посторонних, детали из жизни великих... Пожалуй, можно согласиться с Вашим отцом, определившим подобную тягу к истине «выносом сора из избы». Чем Вам так полюбился именно жанр мемуарной литературы?

- Дело в том, что между тем, что я делаю сейчас и раньше большая разница. На самом деле, только четыре или пять из моих последних книг я бы причислила к этому жанру. А до того я честно работала в нормальной беллетристике. Есть писатели, которые не меняются, которые пишут об одном и том же и в 20 лет, и в 70. Как ищущий человек, я меняюсь и надеюсь на то, что понимающий читатель это заметит. Я пишу так, как того требует моя индивидуальность Не знаю, хор
ошо это или плохо. Понимаю, что понравиться всем - невозможно, да и незачем.

Что касается моего отца, я считаю его очень одарённым человеком. Случилось так, что мы разошлись во взглядах, но отношения наши всегда оставались очень близкими. Как-то, прочитав его повесть, за которую он получил Гос. Премию, сказала:« Папа, в мой бы безыдейный текст да мешок твоих гаек с шурупами – вот был бы шедевр!». И он мне это простил.

А вообще, я не меньшая сочинительница в своих мемуарных текстах, чем Дарья Донцова в своих детективах.

- Донцову обсуждать не будем. Однако, мемуары ведь предполагают правду. Возьмём рассказ «Молодая бандитка» о романтических отношениях с Андреем Мироновым, недавно опубликованный в «Чайке» (значительно раньше он был опубликован в «Лебеде», даже с факсимиле письма Миронова Надежде - www.lebed.com/2006/art4824.htm - ред.). То, о чём Вы повествуете именно так и случилось, или просто хотелось, чтоб так было?

- Что такое мемуар? Это конкретные люди в конкретном времени. А у меня врождённая память на детали. Но восприятие моё при почти документальном свидетельстве канвы, весьма произвольное. Потому я не знаю сейчас, была ли в тот отрезок времени влюблена в Миронова. Да, всё это было. Было даже больше. Но сейчас мне уже неинтересно то, что нас когда-то связывало. Важнее то, что развело. Я на самом деле тогда совершила насилие над собой. Я должна была остаться с Андреем, но не смогла. А он этого не понял.

Да, признаю, что писать об известных людях – занятие рискованное. Раньше я старалась завуалировать свои персонажи, но всё равно прототипы их узнавались. Мои герои обсуждались. Публикации сопровождались скандалами. Обижались друзья, портились отношения. И самое грустное было в том, что их негативная реакция для меня всегда становилась неожиданностью.

Поняла: людям неприятно узнавать себя, но приукрашивать никого, ничего не хочу, не умею. И вот перестала играть в прятки, называю всё, всех своими именами. Но могу понять отца, который не приветствовал мои откровения.

- Кстати о Вашем отце...Читая предыдущие интервью, я заметила, что вопросы о нём присутствуют в каждом из них. Я, честно говоря, не собиралась о нем расспрашивать по той простой причине, что Вас считаю более одарённым писателем. (Вадим Кожевников – автор бестселлера «Щит и Меч», Герой Соц. Труда, лауреат Гос. Премии, Главный редактор журнала «Знамя», Секретарь Союза писателей СССР – прим. З.М.). Порой возникает ощущение, что Вы продолжаете с ним давно начатый, нескончаемый спор. Вот Вы пишете: « Когда я встала, по его понятиям, на ноги, у нас нарушился контакт.» И дальше просите прощения за то, что возможно не оправдали его надежд. А в чём выражались отцовские надежды? И что такого было в той первой публикации в «Юности», после которой он поклялся ничего из Вами написанного, не читать?

- Ну, давайте не забывать, что я сочинительница, и это во мне присутствует постоянно. А ещё дело в том, что половина моей жизни а мне скоро 60 – была вплотную связана с фигурой отца. Он, разумеется никому не звонил, не говорил: «Вот у меня дочка Надя, обратите внимание.» А поскольку я писала совсем иначе, чем он, некоторые редакторы в журналах, издательствах хотели ему дать почувствовать, что я больше их, чем его. Но на самом деле, то, что я писала, он не одобрял. Всё же он был классической выучки.

- В смысле?

- Ну, вот говорил, учись описывать небо, лица, что на что похоже... А для меня еще важна музыкальная интонация. Во многом то, что я пишу, держится на ритме. Меняю слова, переделываю фразу именно потому, что меня не устраивает звучание. Но поскольку моему отцу слон на ухо наступил, он этого не понимал. Так что стилистически мы с ним не совпадали.

- А Вы не упрощаете, сводя разногласия лишь к стилистическому диссонансу?

- Вы имеете в виду наши идейные разногласия?

- Естественно, ведь по мнению многих, Вадим Кожевников был не столько писателем, сколько функционером. Отсюда его идейность, которой в Вашем творчестве явно не нашлось места. Так что музыкальная интонация, видимо, дело десятое...

- Его не устраивало многое, в том числе и упомянутое вами. Впрочем, моя журналистика, публицистика ему нравились. А я много работала в этих жанрах. Правда, не писала о прорабах. Но определённую нишу себе нашла. А почему я пишу о своём отце? Потому что для меня он человек-загадка. Он мне интересен как личность, неоднозначная личность.

И потом, он м
ой отец. В конце 80х я пережила период, когда его начали долбать, уничтожать. Меня не трогали. Но упоминать имя отца не рекомендовалось.

И мне это внятно дали понять. Советовали даже взять псевдоним, тогда мне-де будет проще публиковаться.

И в эмиграции с русскоязычными изданиями получалось поначалу непросто. Фамилия не та.

-Да уж, у многих Вадим Кожевников ассоциировался не с самыми приятными воспоминаниями о стране советов, а тут его дочь приносит в редакцию мемуары...

- Ещё одна причина, по которой я начала о нём писать именно потому, что это не приветствовалось. А по свойственному мне, как вы сразу определили, «чудному характеру», мне нужно было добиться именно того, что не поощрялось. Но обнародовала один текст, другой, а потом разнуздалась. Мне не хотелось, чтобы забыли отца и вместе с ним то поколение людей - сложных и неоднозначных. А я это поколение знаю как мало кто теперь. Я много времени проводила с отцом. Он гулял с Катаевым, Чуковским, и я рядом трусила. Мне нравилось со взрослыми, и отец это приветствовал.

- Судя по Вашим воспоминаниям, у меня возникло ощущение, что Вы с отцом были ближе, чем с матерью.

- Ну это безусловно. Мама была изумительно красивой женщиной, но женщиной. Ну а я была как бы полусын. Похожа на отца. Мы даже стареем одинаково. Видите, бороздки на щеках, а были ямочки...

- Хочу успокоить - у Вас они хоть были, а другим и ямочек природа не подарила, и морщинок избежать не удалось.

Но давайте поговорим вот о чём. Слог Вашего письма довольно сухой, как Вы выражаетесь – без соплей. По всему видно, Вы – реалист, человек, не строящий иллюзий, не возводящий замков на песке, и розовые очки – не ваш стиль. И всё же, случались ли с Вами вещи мистические, не поддающиеся объяснению? Вы пишете: « В своих снах я хозяйка, полностью считаю, что ими овладела: смотрю, что хочу, жаль иной раз просыпаться».

Это действительно так?

- Да, это сущая правда. Я возвращаюсь в города, в жилища, в интерьеры, которых нет, не было, не существует нигде. А там, во сне они присутствуют. Проснувшись, всё помню. .

- А знаете, Тора говорит, что сон – это подготовка к смерти.

- Да? Мои сны в основном населяют люди, которых давно нет. Мы выясняем отношения, преодолеваем то, о чём не договорились в жизни.

Хотя конфликтность всегда остаётся. Видимо, на сны характер человека тоже влияет. (смеётся)

- Вот уже 11 лет Вы живёте в Колорадо. В своих очерках и эссе вы не скрываете свою если не любовь, то уважение к этой стране.

А вот в отношении к России скупы на похвалы. В основном, Вы очень резко отзываетесь о том, что там происходит, не слишком оптимистичны в оценке будущего Вашей родины, не верите в реалистичность перемен. Что это, врождённый скептицизм или мнение, основанное на личном опыте?

- Это мои твёрдые убеждения. До приезда сюда, в США, мы прожили, с перерывом в три года, 14 лет в Швейцарии. В течение девяти лет мой муж работал заместителем Генерального секретаря Международного Красного Креста. Потом в «наилучшем» 90-м вернулись в Россию и действительно хотели там жить, везли с собой в контейнере всё, вплоть до туалетной бумаги.

Но довольно быстро разобрались что к чему и решили, что лучше быть от такой «свободы» и « демократии» подальше.

- Я знаю, что в одном из московских издательств готовится к изданию Ваша новая книга. А над чем Вы сейчас работаете?

- Книга действительно должна выйти, но на сегодняшний день, она застряла в производстве из-за того, что издательство задолжало типографии. Это к слову о том, что кризис России якобы не коснулся. А сегодня закончила новый текст. Из сорока страниц оставила семь. Это мой метод работы.

-Надя, в Вашем эссе о Проханове я прочитала определение «писательское стадо». Что Вы имели в виду?

- Меня не спрашивали, в какой среде я хочу родиться.

Но писательская - мне не очень нравилась, хотя кто-то туда и стремился.

Для меня писательская жизнь была коммунальной кухней: я там росла и обитала.

А когда знаешь изнанку, достоинства не так сияют и кумиры тускнеют.

- Свойственно ли Вам сомневаться: в себе, своих словах и поступках?

- Да вы что? А как без сомнений?

- Да очень просто. Уж сколько вижу небожителей, в том числе среди творческих людей, у которых даже само слово сомнение в словаре не присутствует.

- Не знаю. Каждый раз садясь за ко
мпьютер, думаю, что ничего не умею.

А что происходит с утратившими способность сомневаться?

- С ними вот именно ничего и не происходит.

- Если не против, расскажите немного о своей семье. Кто в ней алмаз, а кто – оправа?

- Алмаз, причём очень твёрдый, – это наша дочь. Только она обладает способностью меня в чём-то убедить или переубедить. Ну, а кому интересно узнать больше о моей семье, найдёт все ответы в моих книгах.

- Справедливо. Мы недавно встретили Новый Год. Что бы Вы пожелали читателям?

- Знаете, мне гораздо проще писать, чем говорить. Это свойственно людям, которым самим с собой нескучно. Вы, думаю, меня понимаете.

А читателям хочу пожелать, чтоб перестали читать.

- А вместо этого?

- Жить!

Январь 2009, Колорадо