ЛАМПОЧКА ИЛЬИЧА

22-02-2009

В 2003 году на всем северо-востоке США и Канады рухнула энергосистема. Блэкаут от Чикаго до Нью-Йорка! К счастью, аварии таких масштабов случаются редко, но тем сильнее они запоминаются. Произошла она, естественно, во время так называемого вечернего максимума потребления – и полтора десятка штатов просто погасли! Секунду назад их города сверкали огнями, сияющая дуга атлантического побережья видна была даже из космоса, вокруг мегаполисов плескались золотистые электрические озёрца и внезапно – полная чернота, первобытный мрак. Лишь лунная дорожка на чугунной воде океана.

Юрий КирпичевСтоял август, и никто не замерз в темных лабиринтах городов. Грабежей и мародерства, как за тридцать лет до того при такой же аварии, не наблюдалось, слава богу, и все же это был шок! Люди застревали в лифтах небоскребов, поездах метро, перед погасшими светофорами – и не могли добраться домой. Транспорт встал. Прекратилась подача воды. Телефоны замолчали. Сами представьте себе, что творилось в огромном Нью-Йорке.

Мой зять задержался на работе в самом центре Манхэттена, пришлось ему в офисе «Lehman Brothers» и заночевать. Все же лучше, чем в метро! Некоторое время еще работали мобильные телефоны, и он успел позвонить нам в Донецк, настолько его поразило зрелище черного ущелья Седьмой авеню и погасших небоскребов. Кто сходил с ума, кто бился в истерике, но были и философы. Они выносили надувные матрацы, укладывались на тротуары и наблюдали то, что никогда не увидишь в этом удивительно разнообразном городе. Они видели звезды!

Как представить город, который никогда не спит, без электрического освещения? Без огней рекламы? Без видимых даже с океана, еще на входе в нью-йоркскую бухту огней Эмпайр Стейт Билдинг? Без факела в руке статуи Свободы? Вот уже более века из года в год Нью-Йорк сверкает все ярче – крещендо света! И вдруг на Бродвее, символе сверкающей западной культуры – лишь огоньки ручных фонариков. Это невозможно! Этого не может быть. Но это произошло.

Авария наглядно показала, что наша юная цивилизация в первую очередь – электрическая! Самолеты, автомобили, ракеты – все это вторично, без электричества им не летать и не ездить. Радио, электроника, телевидение, интернет, мобильные телефоны – лишь пыльца на сияющих крыльях электромагнитной бабочки, обнявшей нашу голубую планету и простершей их далеко в космос. Мы даже не говорим – электричество, мы говорим – свет!

И странно осознавать, что этой цивилизации чуть более ста лет. Всего лишь! Я родился очень давно, еще при Сталине. В холодном деревянном бараке из беленых досок внахлест. В нем не было ни водяного отопления, ни канализации, ни телефона, ни тем более телевизора. Не было даже люльки или детской коляски. Родители начинали с нуля и в качестве люльки приспособили отцовский армейский чемодан. В общем, почти ничего не было в этой бывшей юзовской конюшне, но электричество имелось: наружная проводка на фарфорных роликах. И мне трудно представить жизнь без него.

Как Пушкин писал «Пора, мой друг, пора!»? Что, без настольной лампы? А Достоевский, Толстой? Неужели они работали при свечах? Гусиным пером, стальным – это еще можно понять и представить, сам в школе писал похожим, но без электричества!? Как это? Даже в столицах? Не может быть! Выросло уже не одно поколение людей, не представляющих себе, что такое возможно. Например, Манхэттен без единого огонька, как при индейцах!

Но верно и обратное. Думаю, что впечатление от первой электролампочки для тех, кто ничего, кроме свечи или керосиновой лампы не видел, было не меньшим, если не большим. Мой дед, пионер электрификации, механик-самородок, блестящий организатор и вечный труженик Кондратий Ильич Кирпичев зажег такую лампочку...

Неподалеку от Донецка, где я и начал писать эти строки, берет исток река Волчья. Судя по названию, дикие были места, и так они и назывались веками – Дикое поле. Но как только на эти земли перестали захаживать татары, их быстро заселили – была бы земля, а пахарь всегда найдется! Татары ушли, оставив после себя много тюркских топонимов, в том числе и село со странным названием Конские раздоры. Здесь делили табуны угнанных лошадей. И татары делили их, угнав от казаков, и казаки, угнав от татар, а дело это непростое. Хороший конь в поле важнее жены!

Вот на этой извилистой речке Волчьей и стоит с 1703 года казацкое село Васильковка. В нем родились мой отец, дед и прадед – и были по духу украинцами. Но вообще-то мы русские. Дед моего прадеда, Яков, перебрался на эти вольные земли еще в начале ХIХ века, откуда то из-под Калуги или Тулы. Свободомыслие после отражения Наполеона и знакомства с Европой коснулось и крестьян, просто известен сей феномен больше декабристами. Кстати, девичья фамилия моей мамы Якушкина.

Семья беглецов от крепостничества вскоре была известна не под фамилией Кирпичевы, а по фамильной кличке Миненки, по Мине Яковлевичу, сыну первого переселенца. В 1890 году у Ильи Миновича Кирпичева родился третий сын, назвали его Кондратом. Знакомьтесь – это мой дедушка!

Но прежде чем перейти к описанию его славных деяний, остановимся немного на самой фамилии. Конечно, звучит она пока не так, как Мальборо или Волконские, и все же это колоритная, весомая фамилия. Вероятно – бывшая кличка, по роду занятий. Она говорит о том, что мои предки – из крепостных крестьян, но из тех, что были поэнергичнее, поактивнее. Из тех, что смогли уйти с земли, с барщины – на оброк. Они заводили свое дело и только платили помещику за разрешение им заниматься. Фамилия основательна. Да, к ней надо привыкнуть, но потом ее не поменяешь ни на-какую другую. А обидные клички, производные от нее – лишь закаляют характер.

И от нее веет судьбой! Мой дед по маме, Якушкин Анрей Иванович, перебрался в Мариуполь в начале ХХ века. Из-под Белева, что в Тульской губернии, недалеко от тех мест, откуда двинулись на юг предки отца за сто лет до того. И вот там, под Белевом, его семья имела какое-то отношение к кирпичным заводам и, конечно, соответствующую кличку! Кто знает, может быть, это были одни и те же заводы…

Но и это не все! Предки моей дражайшей супруги, гагаузы (турки-христиане), жившие в Комрате на юге Молдавии, тоже имели какое-то отношение к кирпичным заводам (кажется, даже владели ими) и носили кличку Кереметчи. Буквально – Кирпичевы! Бог парует. И вообще, если правильно написать нашу фамилию по-английски – Kirpichoff, – то она звучит очень даже неплохо. А как-то осенью 1972 года познакомился я на Красной площади Москвы, молодой и красивый ефрейтор, с молодой и красивой итальянкой. И даже получил от нее письмо – писалась моя фамилия Kirpicio. Мне понравилось.

Достойная фамилия и я должен был сказать о ней хоть несколько слов. Многие из моих пращуров хотели написать летопись рода Кирпичевых – тяга к литературе, дар убеждения и скромность – характерные черты нашей фамилии. Младшему брату моего деда, пресвитеру пятидесятников, это даже удалось. Но старшие братья по церкви забрали рукопись после кончины автора. Кстати, два моих дяди были редакторами газет, родной брат – московский писатель, да и сам я печатаюсь в газетах и журналах Киева и Нью-Йорка, Москвы и Петербурга, Донецка и Монреаля.

Сколько я знал деда? Несколько лет, да и те пришлись на детство. Умер он в 1963г., когда мне стукнуло одиннадцать. Был суров и немногословен, и больше с нами возилась Карповна, вторая его жена. Но дети понимают больше, чем думают об этом взрослые, и что-то поразило меня в нем еще тогда. Затем многое я узнал из семейных рассказов и так, постепенно, дед рос и рос в моей памяти. Я и сейчас, будучи сам дедом, имея трех внуков и внучек, с уважением и удовольствием о нем вспоминаю. Как говорят индейцы: у большого человека – длинная тень!

То ли потому, что отцовская земля оставалась старшим братьям деда, то ли оттого, что его вообще не тянуло к земле, но уже юношей Кондрат проявил характер, и против воли отца ушел на заработки в город, где устроился поближе к механике – помощником на паровую мельницу. Тогда это был передний край технического прогресса. Радио, автомобили, самолеты и электричество еще не выбрались из пеленок, цивилизация держалась на паровых машинах и мальчишки мечтали стать машинистами паровозов.

Там он и нашел свое призвание – механик! Да, механик он был от Бога. Но дед мог бы стать и великолепным электроником, – если бы электроника в то время существовала, но это, в принципе, не важно. Лишь бы речь шла о технике. Не зря первый детекторный приемник на селе был у него, первый ламповый приемник – тоже. Я его видел, он питался от сухих батарей. Рисковал дед. С началом войны их необходимо было сдать, чуть ли не под угрозой расстрела! У него же появился и первый телевизор, еще в 1956 году.

Пишу я эти строки и примеряю его жизнь на себя. Не получается! Говорят, вся великая русская литература вышла из «Шинели» Гоголя. Но это о писателях, и то о немногих, остальные все еще в ней барахтаются. Я не писатель, я наладчик сложного оборудования и знаю себе цену. И мой дедушка также был наладчиком высокого класса. И тоже знал себе цену. Но я потерялся бы в том юношеском фраке моего деда, о котором речь пойдет дальше, – великоват размер, хотя и невысок дед был ростом. Он, не закончивший и средней школы, был и умнее, и любознательнее, и предприимчивее меня. Иной масштаб!

Работал он в Екатеринославе, начинался ХХ век, шел год 1907 или 1908. Заря технической цивилизации полыхала вовсю, она взошла и над Украиной – и дед родился как раз вовремя! Появись он на свет лет на двадцать раньше, пахал бы украинскую землю и только. А сейчас рядом с Васильковкой уже пролегала железная дорога, вот по ней-то и вернулся домой из большого города возмужавший герой моего рассказа. Через пятьдесят лет после него и я высаживался на той станции каждый год. Нас, внуков, везли к деду. Полусонные выбирались мы из поезда, дожидались почтовой телеги и на ней уже глубокой ночью добирались до села.

Ошеломляюще черное и глубокое небо, усыпанное фантастически яркими украинскими звездами. Бескрайние поля. Бабы в платочках. Телега! Настоящие живые лошади! Колеса вязнут в песке. Все ново и необычно для городских детей. Было мне сначала четыре года, потом пять – и так далее, вплоть до 1962 года, когда дед был уже слишком болен, чтобы принимать внуков. Он ждал иной гостьи – и она пришла к нему в следующем году…

Но в том далеком уже – сто лет прошло! – году франтоватый молодой человек не стал ожидать на станции почтовой телеги, нет. Его самого ждал единственный на всю округу шарабан, тарантас или как они там в то время назывались – элитные средства передвижения? Аналог современного лимузина.

И в этом месте рассказа я останавливаюсь, задумываюсь и чешу затылок. Вряд ли этот двуконный лимузин ежедневно дежурил на небольшой станции, не так ли? Но ведь и телефона в тех краях тоже еще не было, разве что у начальника станции! Так как же мой юный дед обеспечил себе столь помпезное возвращение к родным пенатам? Не знаю. Хотя и есть предположение: он приехал на фаэтоне прямо из Екатеринослава. Это как сейчас на такси – в другой город! Очень, очень решительный юноша! Мне вот господь не дал такой высоты полета и красоты жеста! Мельчает народ.

Суровый прадед Илья жил на окраине села, на леваде, заливных лугах. Прабабушка возилась во дворе, у летней печи, когда во двор вкатил сверкающий шарабан и из него вышел роскошный денди. Во фраке, цилиндре и с тросточкой. Впрочем, я не утверждаю, что это был именно фрак. Это мог быть и модный тогда полосатый костюм с жилеткой. Лакированные штиблеты! Лайковые перчатки! Бархатные усики на юном лице. Целый век пролетел с триумфального возвращения блудного сына, но и сейчас я представляю себе ту классическую сцену с искренним удовольствием и интересом.

Дед был неотразим! Это вам не библейский и не рембрандтовский блудный сын-неудачник, этот юноша твердо стал на ноги и пошел дальше патриархальных предков. Я горжусь своим блистательным дедом! Неожиданным явлением городского франта была потрясена и моя прабабушка. Сына она не узнала:

– Илько! Йды-но сюды, тут до тэбе якийсь паныч прыихав!

Прадед вышел во двор, всмотрелся в гостя и сплюнул:

– Тьфу на тэбэ! Та цэ ж Киндрат!

Суровые все же были времена. Прадед понял, что из сына толку не будет, что к земле у того тяги нет, и чуть ли не проклял его. Потом, лет через десять-пятнадцать он, уже совсем немощный, умер едва не с голоду, живя у старших сыновей. И как ни звал его Кондрат к себе – не пошел! И гордость не позволила и чувство вины:

– Ни, сынку, нэ можу! Я тэбэ прокляв, то й не можу…

Может быть, эта история и приукрашена, но я ее слышал из разных уст и сомневаться в главном не приходится. Из чего рождаются легенды и мифы? Из таких вот поступков! Думаю, мой молодой дед всего-то и хотел, что похвастаться первым успехом, первым заработком. Отработал он год у еврея, хозяина мельницы, хорошо себя показал, а тот, пользуясь молодостью парня, часть заработка выдал ему натурой – одел по моде у родственника-портного. Но деду понравилось. Был, был в нем определенный аристократизм! Не врожденный, откуда бы тому взяться, но аристократизм духа! Дед, кроме всего прочего, еще и первым на селе стал носить галстук – причем в то мрачное и опасное время, когда в моде были сапоги и гимнастерки…

Написал я черновик этого расссказа и дал почитать своему литературному критику – маме. Мама меня поправила: никто не пользовался молодостью моего деда, отнюдь! Он сам хотел произвести впечатление, и сам попросил хозяина одеть его по-городскому, шикарно. И я еще больше зауважал деда.

С тех пор вся его жизнь была связана с техникой. В армию пошел в 1913 году, а в начале первой мировой войны попал на турецкий фронт. Там ему не повезло. Армия подверглась внезапной атаке турок, организованной Энвер-пашой зимой 1915 года. Никто не ожидал от них этого удара через заснеженные перевалы и русские быстро отступали. Очень быстро! Дед с однополчанами бежал по горам так, что загубил ноги, мучался потом с ними всю жизнь и все свои последние годы ходил с палочкой-ципком и в кожаных тапочках, которые почему-то назывались балетками.

После госпиталя на фронт он уже не попал, и годы войны провел рядом, в Армении, где чинил боевую технику для армии и локомобили окрестным помещикам. Через тридцать лет, в 1943 году, там же, в Армении, призвали в армию и моего отца. Снова шла война, его послали на ускоренные курсы водителей, после которых он перегонял колонны американских грузовиков. Однажды он взял меня с собой отвезти уголь деду – на «Студере». Замечательная машина! Колонны этих грузовиков по четыреста штук шли через Иран иногда с интервалом в час! День за днем, месяц за месяцем! И в одном из горных селений, случайно услышав, как к отцу обращаются по фамилии, к нему подошел пожилой армянин с вопросом: не сын ли он великого мастура (мастера), механика Кирпичева? Да… Мир велик, но тесен.

Как, оказывается, мало я знаю о своем дедушке! Нам всегда кажется, что важнее всего мы сами, все начинается с нас, а до того была лишь предыстория. Был он среднего роста, русый, с прямым носом, который к старости стал орлиным. Моя бабушка, Лукерья Лымаренко едва доставала ему до плеча, но родила пятерых детей, включая и моего отца, весьма крупного мужчину. А когда она пела, то сама была выше всех на голову, столь прекрасен был ее голос!

Помню тихие сельские вечера. Мало кто сидел дома – телевизоров еще не было и все выбирались на улицу или на завалинки. За долгий летний день они хорошо прогревались, и посидеть на них было приятно даже нам, мальчишкам-непоседам. Село встает рано, оно даже детям не дает поблажки, и – боже мой! – сколько мы успевали натворить с раннего утра до захода солнца! Шелестели тополя от вечернего ветерка, быстро темнело бархатное украинское небо, мерцающее огромными звездами, каких никогда не увидишь в городе. Прохлада после дневной жары. И всегда то с одного, то с другого конца села доносилась песня, и весьма неплохие звучали голоса.

Но мне рассказывали, что, когда запевала моя бабушка – смолкали все другие голоса и песни, село замирало, и слушало только ее! Редкостный был голос даже для украинского села. Ее звали учиться в Киев, в консерваторию, но она была мужняя жена, и кроме своей семьи не хотела знать ничего. Кое-какие крохи от ее необыкновенного голоса достались и ее любимому младшенькому – моему отцу, а от него и мне. Вот сейчас и моя внучка мешает печатать эти строки, бьет своей тяжеленькой ручкой и кричит, возмущается мною. Довольно громко кричит, но вряд ли бог дал ей прапрабабкин голос.

Звездный час деда пришелся на двадцатые годы. Только-только отгремела гражданская война со всеми ее ужасами, когда брат шел на брата, и никто никого не жалел. На Украине она шла особенно бурно, а недалеко от Васильковки к тому же расположено знаменитое Гуляй Поле, база Нестора Ивановича Махно, великого крестьянского полководца, гения маневренной партизанской войны. Здесь, в окрестных селах, он набирал своих лихих кавалеристов и пулеметчиков на легендарные тачанки! Нестора Ивановича народ помнил и уважал и как-то, уже в пятидесятые годы, два проходимца собрали по селам весьма приличную сумму, якобы на памятник ему. При советской власти! Это о многом говорит.

Но мой рано повзрослевший дед остался в стороне от политических страстей, хотя село раскололось на красных, белых, махновцев, зеленых – и просто на бандитов разных мастей. Война шла за землю, если выделить главное, а земля его не интересовала. Зато после войны он доставил в село трофейный австрийский дизель-генератор. Где и как он его достал – не знаю, но Кондрат Ильич всегда отличался предприимчивостью. Более того, он уговорил односельчан сложиться на приобретение столбов, лампочек, провода и прочей арматуры, на постройку помещения для дизель-электростанции и создания запаса солярки.

Кто не украинец, или хотя бы не жил среди украинцев, тот не поймет, что это означает! Несомненно, авторитет деда был очень, очень высок. И вот в один прекрасный вечер мой тридцатилетний тогда дед завел дизель. Тот заурчал, набрал обороты, рука деда уверенно перебросила рубильник – и в сельских домах посреди глухой степной тьмы бывшего Дикого поля зажглись первые электрические лампочки. Слабенькие, двадцатипятиваттные, без выключателей – их просто вкручивали и выкручивали из патрона – но ослепительно яркие лампочки Ильича! Кондратия Ильича Кирпичева.

Эта история уже печаталась в районной многотиражке старшим братом моего отца, дядей Колей, офицером-подводником, ее редактором, так что я ничего не выдумываю, просто записываю то, что читал и что слышал. Помню, отец рассказывал, как он гордился, когда однажды дед впервые позволил ему дернуть шнур пускача, вспомогательного движка, который прокручивал дизель и заводил его. Помню и то, как мой немалого роста и веса отец, в расцвете сил и способностей крайне уважительно относился к деду, если не сказать больше. Кажется, он его побаивался!

Впрочем, не мне судить, к внукам относятся иначе, чем к детям. Сурового деда я не боялся совершенно, хоть и видел влияние его авторитета. Но тоже уважал. Он, в свою очередь, уважительно относился к моей любви к чтению и старался повлиять на сельских ребят, моих друзей, которые этой любви не понимали. Ему это удалось. Сам он читал газеты, книг в доме было мало, и отец со временем объяснил мне, почему, рассказывая, как на уроках в школе они замарывали чернилами портрет очередного героя революции, попавшего в немилость к Сталину. Дед все понял и не хотел рисковать.

Все мы в молодости щедро разбрасываем камни, но когда приходит время их собирать, то уже не хватает ни сил поднять их, ни памяти – вспомнить, куда мы их бросали. Дед не разбрасывался, он был цельной натурой и создал себя сам. Он отличался от окружения, даже от своих родителей. Но круги от брошенных им камней разошлись далеко, они дошли до меня, а через меня дойдут и до вас. Нам с вами подобное вряд ли суждено. То ли камни мы бросали мелкие и робко, то ли среда стала вязче, но кругов после нас не останется, разве что пузыри…

Насколько я знаю, это были первые лампочки не только в Украине, но и в СССР. Волховстрой и Шатура заработали позже. И свое имя они носили заслуженно, в отличие от лампочек, загоревшихся позднее и названных в честь маньяка, залившего кровью самую большую в мире страну. Да что страну – полмира! Негодяй украл у человечества целый век. Его последыши зарились на весь мир. Нет, мой немногословный дед был намного умнее и порядочнее «литератора» Ульянова, по кличке «Ленин», оставившего после себя пятьдесят томов сочинений – и миллионы погибших и эмигрировавших!

Ничего нельзя скрыть, замаскировать, спрятать. Время – главный редактор, оно ставит точки, многоточия, вопросительные и восклицательные знаки в наших судьбах. Мой дед был нормальным, умным, порядочным человеком, он жил и давал жить другим, своими руками делал жизнь лучше, а не загонял человечество в счастье. Таким и приходится разгребать навороченое всякими ханами, вождями и фюрерами.

У Кондрата Ильича было много детей и внуков, все они состоялись, все стали порядочными людьми. Ульянова и Шикльгрубера господь лишил этого счастья, а товарища Джугашвили ими не обрадовал… По меркам истории прошел совсем небольшой срок, а уже мало кто поминает эту компанию добром. По меркам же человеческой жизни утекло много воды, вот – в соседней комнате шумят уже мои внук и внучка, а лампочки моего деда все еще горят в моей памяти – и не только в моей!

Очевидно, дед был горд успехом и решил ковать железо, пока оно горячо. Тем более что народ быстро привык к электролампочкам и был недоволен, когда они гасли, а такое случалось. Пришлось объяснить сельчанам (а деду верили безоговорочно, недаром его, беспартийного, выбрали председателем сельсовета), что надо бы обзавестись еще и гидроэлектростанцией. Они лопатами и тачками, без экскаваторов и бульдозеров за одно лето построили плотину на Волчьей. Первую ГЭС на Украине!

Где дед достал турбину – или он сам ее создал – не знаю. Кто проектировал плотину – тоже неизвестно. Но он был блестящим организатором и не пытался все сделать сам. Он умел находить специалистов! Думаю, кто-то ему помог. Но это я меряю по себе. Кто мог помочь деду в таком сложном деле в начале двадцатых годов? В глухой провинции? Знаю только, что плотина та и до сих пор стоит, и много лет служила народу, лампочки горели даже на улицах – дед позаботился и об уличном освещении в центре села. А какие сазаны и карпы завелись в водохранилище! И все это в порядке частной инициативы, без всякого плана ГОЭЛРО, партии и государства. Если людей не беспокоить опекой, они и сами справляются со своими проблемами.

Но и это не все! В 1923 или в 1924 году, в самый расцвет НЭПа (Ульянов обделался с военным коммунизмом и пришлось, скрепя сердце и скрипя зубами, дать народу немного свободы, хотя бы экономической) Кондрату Ильичу напомнила о себе земля. Он занялся сельским хозяйством! К нему в дом, а дед уже купил большой дом в центре села, явились два местных бизнесмена. Потом их окрестят кулаками и судьба их печальна. Они предложили ему войти в общество на паях по обработке земли. Деда земля не интересовала, как вы помните, и он подбирал уже вежливую форму отказа, но тут во двор вкатили ultima ratio, последний довод, весомый аргумент – новенький трактор «Фордзон»!

Не знаю, видел ли кто-нибудь из читателей кинохронику тех лет, но тем, кто не видел, объясняю: это одна из первых моделей колесных тракторов, причем очень удачная. Простой трактор, надежный и неприхотливый. Металлические колеса с грунтозацепами, питался чем угодно, чуть ли не самогоном, металлическое же дырчатое открытое сиденье (кабины не было) – какой механик мог устоять!? Дед и не устоял.

И сейчас я перехожу к тому, что всегда меня поражало, поражает – и будет поражать, будет вечным источником зависти, уважения и восхищения. Дед согласился на предложение пахать землю. Но в качестве компенсации своей нелюбви к этой работе он выдвинул встречные требования. Во-первых, он настоял назвать совместное предприятие скромнее, не «Земля и воля», а «Кондрат Кирпичев и Ко»! А во-вторых…

Нет, сначала вы мне скажите, как вам во-первых? Это я к тому, что следующее требование деда выходит далеко за пределы моей небогатой фантазии. Он хотел немногого. Он хотел всего лишь, чтобы в поле, к трактору, его отвозил черный лакированный фаэтон!

Я плохо представляю себе, что такое фаэтон, но в селе он смотрелся, мне кажется, куда шикарнее, чем сейчас американский военный вездеход «Хаммер» в моем Конецке. Конечно, дед добился своего. Кроме него в селе трактор не только никто не умел водить, но даже и не видел! Но главный свой сюрприз он приберег на то раннее утро, когда за ним прибыл фаэтон. Дед вышел во фраке! Во фраке, цилиндре и с тросточкой в руках, обтянутых лайковыми перчатками, дед проследовал в фаэтон и поехал в поля, к своему трактору.

Что тут скажешь! Разве что вздохнешь завистливо и мечтательно. Красивый жест, далеко не все на такие способны. Лишь большие и цельные люди решаются на такие поступки. Нет, я не прав. Они не решаются на поступки – они их совершают!

И через столетие этот блестящий выезд вызывает во мне чувство восхищения дедом и почтительного уважения к нему. «Да, были люди…» Но и вызывает вопросы. Зачем серъезному человеку эта клоунада? После всенародного признания – и на четвертом десятке лет? Ведь дед был суровым, строгим и не склонным к паясничанью. Чем объяснить такое поведение?

Объяснение есть. Дед был очень умным человеком. Он понимал, что к власти пришли бандиты без всяких моральных принципов, и вести себя следует очень осторожно. Он видел, что такое гражданская война и понимал, что она еще не закончилась. Все это так. Но и от такой роскошной игрушки, как «Фордзон» он не мог отказаться! Мужчина всегда остается мальчишкой…

И Кондрат Ильич нашел выход! Он устроил из такого серъезного дела, как работа на земле – и тем более на огромных полях нуворишей – чуть ли не цирковое представление! Дед был тонким психологом и не хотел вызывать зависть и пересуды – Украина, как никак, тут на меже за пядь земли брат мог убить брата! И чувство юмора у него имелось. Вот он и внес нотку буффонады, цирка, чего-то несерьезного и эфемерного, как оно потом и оказалось, в такое серьезное для крестьян дело. Не знаю, так ли это или не так, но такие поступки запоминаются, и память о них передается из поколения в поколение, ими жизнь и интересна. И все же дед здорово рисковал! Колыма тогда была гораздо ближе, чем сейчас.

Я получаю искреннее удовольствие от воспоминаний о его нерядовых поступках. Были бы они рядовыми – кто бы их помнил! Наконец, просто примерьте такой поступок на себя, – смогли бы? То-то же! Каждый знает размер своей шляпы. Я и сам уже дед, многое видал и многое понимаю, было время – сам чудил, но масштаб, масштаб! Да… С гордостью и восхищением вспоминаю я о Кондратии Ильиче, а ведь более сорока лет прошло, как он ушел чинить ключи святому Петру.

Три года он проработал в поле. Однажды их прибыль, их заработок привезли на трех подводах, в мешках! Для развлечения компаньоны высыпали эти деньги в главной комнате его дома, ведь молодые все были, веселились, радовались успеху. И решили таким вот способом поделить дивиденды. Денег было до… колена! Так деликатно выразился дед, рассказывая мне, восьмилетнему, эту историю.

Я помню эту комнату. В тех патриархальных домах обязательно одна комната была парадной. В ней не жили, она береглась для торжественных случаев, и там стояла лучшая мебель. Но нас, внуков, укладывали спать именно в ней, на огромной деревянной кровати. До сих пор помню матрас, набитый сеном (чувал), и ночную сельскую тишину! Из-за нее долго не удавалось заснуть городским детям. Так вот – комната была немаленькая. Какие деньги рассыпали в ней, мне и сейчас трудно сообразить, но немалые в любом случае. Значит, дед работал хорошо.

Но пришло время, и один добрый человек намекнул ему, что ветер подул в другую сторону. Дед оставил это предприятие. Как оказалось – очень вовремя. Сталину не нужны были независимые хозяева, особенно на земле. Нэпманов прижали, а с 1929 года и вовсе началось раскулачивание, у людей отбирали все и ссылали их на Север и в Сибирь целыми семьями. Про эти годы дед вспоминал неохотно. Сельчане выбрали его председателем сельского совета, мэром, но что он мог сделать в те жуткие времена? А вскоре пришел черед казней страшнее египетских.

Но не будем о плохом, попробуем остановить время, ведь мы многого не выяснили. Как дед работал на своем тракторе? Вот приезжает он на фаэтоне в поля, еще до света, снимает фрак, переодевается в промасленную робу и пашет до вечерней зари. А дальше? Ждал ли его фаэтон весь день или приезжал за ним к вечеру? Возвращался ли дед к позднему ужину снова во фраке, а если нет, то как он оказывался в нем на следующее утро? Любовалась ли моим красавцем дедом моя бабушка, или больше боялась за своего удивительного мужа?

Нет, не стоит останавливать время, оно само остановит тебя, когда придет срок. То время, о котором я собираюсь писать, было страшным…

Прошло немного лет, и начался голодомор 1933 года. Мой отец лишь однажды рассказал мне, как он съел кусочек хлеба своей мамы, не мог удержаться, ему было всего лишь восемь лет! Но помнил до самой своей смерти. Не знаю, что чувствовал дед, видя, как голодают его дети… Трупы жителей богатого украинского села, умерших от голода в двадцатом веке, в самой богатой черноземом стране мира, свозили в сельсовет, как раз напротив дедова дома, а оттуда на подводах увозили на кладбище, в общие могилы. Их у нас называют братскими. Как вы думаете, любил дед советскую власть?

Хоронили всех скопом, хотя в селе издавна было несколько кладбищ: православное, лютеранское, еврейское и цыганское. Культура погребения – один из важных показателей общей культуры. Самоубийц хоронили отдельно, в степи, на перекрестке дорог. Большое было село, с хорошими культурными традициями…

Затем пришла пора репрессий 1936-38 годов. Темные улицы, никто не зажигал по вечерам лампочки в домах, хотя дед по-прежнему заводил генератор и давал свет: по селу рыскали доносчики. Когда раскулаченных ссылали в Сибирь, то старались замарать всех соседей круговой порукой. Чекисты и комбедовцы (комитет бедноты) заставляли их брать вещи несчастных, вплоть до детских кукол и одеял. Делали их соучастниками преступления.

И, наконец, война. Всех женщин села, способных держать лопату, выгнали рыть противотанковые рвы. Десятки километров рвов! Там и моя бабушка надрывалась. Пустой труд, немецы танки ворвались в село прямо по главной дороге, через невзорванный мост. Местная власть так торопилась удрать, что позабыла о нем! Зато цвет молодежи, больше трехсот человек, вооружили одной винтовкой на троих и необученных бросили в бой. Никто не уцелел. А ведь до войны село славилось своими богатырями. Они занимали призовые места на республиканских соревнованиях по тяжелой атлетике! Мой отец при росте 185 см был только четвертым в строю одноклассников, в восьмом-то классе! Вот только не знаю, какой класс он закончил в 1941 году – восьмой или девятый. В селе уже в те времена была школа-десятилетка.

Дядя Коля, дедов первенец, служил на флоте, старшим офицером подводной лодки. Летом 1942 года немецкая авиация загнала его лодку на грунт в бухте осажденного Севастополя, долго бомбила и заставила всплыть. Это была чуть ли не последняя субмарина, прорвавшаяся в город. Аккумуляторы потекли, отсеки заполнились хлором, деваться было некуда. Отравленный, с сожженными легкими, дядя попал в плен, и через какое то время оказался в концлагере, здесь, в Конецке. В нем погибло больше шестидесяти тысяч человек. На этом месте сейчас дворец культуры металлургов. В лагере дядя уже доходил, был при смерти и немцы(!) сообщили о нем родителям в село. Все-таки флотский офицер!

Моя бабушка за двести километров пришла с тележкой, и на ней увезла сына. И выходила его. А вот сама не дожила до моего рождения. И голод 1933-го сказался, и противотанковые рвы 1941-го. Умерла в 1945 году, не дожив и до пятидесяти. Моему отцу 20 июня 41-го года исполнилось шестнадцать лет, через день началась война, и в июле дед пристроил его помощником пастуха – угонять скот на восток. Скот далеко не ушел, «Юнкерсы» разнесли его в клочья, а отец кое-как проскочил. Страшная одиссея выпала ему. Однажды пьяный особист из заградотрядов чуть не пристрелил отца, как дезертира, совал ствол нагана ему в рот. Рост ведь 185, несмотря на шестнадцать лет! Но бог миловал, и отец пешком дошел до Ростова, а оттуда уже добрался до Армении, к сестре.

Дед, чтобы прокормиться, чинил обувь, шил сапоги, а может быть, он и раньше умел, кто знает. Я помню его сапожный инструмент, обувные колодки и дратву. Ильич любил прививать фруктовые деревья в своем саду, и на яблоне у него росли груши, а на вишне – черешни, он мог организовать производство саманных кирпичей, мог построить печку для копчения окороков и закоптить их, он все мог, но очень не любил сажать картошку в огороде. И ноги болели – и не любил.

После войны он работал на своей ГЭС, а в 1947 году второй раз женился – на сироте из донских казаков. После ухода немцев с Кавказа и Дона за ними потянулись колонны беженцев от Советов, и Манштейн очень жаловался на это, они забили дороги и переправы и сильно затрудняли действия немецкой армии. Так попала в Васильковку и Карповна – мы всегда звали ее по отчеству и я с трудом вспоминаю ее имя – Екатерина. Она была замечательным человеком, стала настоящей бабушкой нам, внукам, но деда пережила всего лишь на три года.

Дед работал, но это был уже не тот уровень. Время таких зубров прошло, он это понимал и относился к советской власти насмешливо и с долей презрения. И дай бог, чтобы его потомки хоть немного походили на него. На этом и поставим точку. Мир его праху и да будет земля ему пухом!

Комментарии
  • Юрий Кирпичев - 26.01.2015 в 20:50:
    Всего комментариев: 626
    Дед ушел в мир иной в 1963 году. И - будь ты проклята Россия! - даже я, мальчишка, понимал, что он не реализовал себя и на треть.
    Рейтинг комментария: Thumb up 4 Thumb down 0
  • Юрий Кирпичев - 03.07.2017 в 20:40:
    Всего комментариев: 626
    Благодаря этому тексту меня нашли мои армянские племянники, дети кузины Ашхен, которую я в последний раз видел в начале 60-х, совсем юной девицей. Она дочь моей тети Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 1 Thumb down 0

Добавить изображение