ОБЛАКА

05-04-2009

Вы бывали когда-нибудь на коксохимических заводах? Нет? И слава богу. Для экскурсий это не самое подходящее место, для работы же тем более. А мне довелось. Помню, прошелся я вдоль печей в нейлоновой рубашке, тогда они еще были модными, – молодой был, глупый. За проходную вышел уже в сеточке, рубашку проело насквозь капельками кислоты.

Юрий КирпичевЭтим там и дышат, там и металл недолго выдерживает, так что не советую. Хотя ночью коксохимы красивы – болезненной, мрачной, индустриальной красотой. Над батареями вечным огнем вьются на ветру факелы-флаги сжигаемого газа, видные издалека в наших краях, а днем над степью плывут белоснежные громады облаков.

Но прежде чем поделиться с вами воспоминаниями своей коксохимической юности, я сошлюсь на Германа Мелвилла, который раньше Льва Толстого создал роман-эпопею, великий «Моби Дик». И хотя писателя упрекают, что по его книге нельзя учиться охоте на китов и разделке их туш, я думаю иначе. Туши тушами, а души душами. Помимо неотъемлемых литературных достоинств и любопытной философии, роман имеет еще одно интересное для меня свойство: в нем впервые ярко показана технология производства. Но любое производство это профессии, специальности. О них я и хочу поговорить.

Углезагрузочный вагон всю свою короткую жизнь проводит в поездках по коксовой батарее, вот главный энергетик и потащил меня наверх, вводить в курс дела. За дымящими трубами соседнего комбината угадывались жилые кварталы Макеевки, а с другой стороны, за железной дорогой и чахлыми, отравленными дачными участками простирались зеленые поля и лесопосадки, синие терриконы – до самого горизонта, на котором дымили заводы соседнего города. Пейзаж. Природа. Я залюбовался и прослушал часть объяснений:

– …и недавно поставили обсадные трубы, толстостенные. Раньше через полгода все сыпалось, а сейчас – смотри!

И энергетик пнул ногой трубу, проложенную по ограждению печей. Что-то затрещало, хрустнуло – и секция ограждения обвалилась и повисла на кабеле! Энергетик задумчиво посмотрел на соседние секции и покачал головой. То, что он прошептал при этом, я приводить не буду, слишком уж специфична была его терминология…

Под нами в сотнях печей горел уголь, тысячи тонн угля, душила жара, снизу тянуло дымом, воздух переливался, искажая формы предметов, да и был ли это воздух? Степной ветер замирал перед гудящими батареями, брезгливо задувал в устья печей и улетал в поисках ковыля и простора.

Так начиналась моя работа в наладке. Иногда я задумываюсь о ней и о работах вообще, то есть о человеческих занятиях и профессиях. Их много и они столь разнообразны, что приходится только удивляться. Но еще удивительнее, что на каждую из них находится желающий! Как писал Мелвилл: много на свете китов, но много и китобоев.

Некоторыми работами живут и кормятся поколения и поколения людей. Обычно это солидные, традиционные работы, связанные с повседневной жизнью. К примеру, работа врача, учителя, проститутки, священника, строителя. Как видите, не так много профессий добавило время к этому перечню. Я, правда, не упомянул земледельцев и скотоводов, но это не профессии, это образ жизни.

Я наладчик, этим и интересен. У меня редкая и необычная работа, но она практически незаметна. Ну, наладил ты сложный станок или ракету – и что? Кому это важно, кто узнает об этом кроме специалистов? Мы чуть ли не бойцы невидимого фронта, но в отличие от рыцарей плаща и кинжала излишняя скромность нам не нужна, она даже вредит. Настоящий наладчик носит в своем рабочем портфеле маршальский жезл и лавры барона Мюнхгаузена! Эта работа не позволяет ни засидеться, ни закиснуть – где только я не бывал, чего только не повидал, чем только не занимался.

Она и привела меня на коксовую батарею – полукилометровый блок узких вертикальных печей, стоящих на мощном основании; их штук четыреста в блоке. В каждую загружают 24 тонны угля, и менее чем через сутки получают 16 тонн кокса. Куда девается остальное, догадайтесь сами. Раскаленный кокс выталкивается в специальный вагон (не в наш, в другой), тот загоняют в градирню и заливают водопадами воды. Это так называемое мокрое коксотушение, при котором высоко в небо вздымаются тугие, белоснежные облака пара, очень красивые издалека.

В нашем краю привыкли к таким красотам. Но это не водяной пар. Эти великолепные облака состоят из кислотных аэрозолей и травят все вокруг. Вокруг Конецка и в нем самом таких заводов не один и не два, есть даже крупнейший в Европе. На сухое тушение инертным газом, либо углекислотой, как это давно делается везде, нет средств. Их не было при коммунистах, нет их и сейчас. В будущее я заглядывать не хочу: у применяющих мокрое коксотушение нет его.

Так вот. Уголь в печи надо загрузить. По 24 тонны в каждую из четырехсот – и чаще, чем раз в сутки. На ЯКХЗ стоят три таких батареи и если вы в ладах с математикой, то можете подсчитать, сколько эшелонов угля съедает завод. В эшелоне до сорока вагонов, и в каждом из них пятьдесят тонн угля. Теперь вы понимаете, для чего нужны наши шахты?

Над батареями возвышаются угольные бункеры, из которых и заправляют вагоны, те снуют по рельсам, загружаются углем и высыпают его в люки печей. Вот такой югославский вагон мы и монтировали. Выяснилось, что пульт управления можно было компоновать по-разному – эргономика! Этим и кондиционером вагон выгодно отличался от дубовых советских конструкций. И я решил выяснить у машиниста, как же ему будет удобнее работать. Да и вообще, монтировать серьезные машины только по чертежам рискованно, мало ли что. В схемах тоже случаются ошибки.

Помню, на одном из заводов, в одном из цехов вентиляция не действовала еще со времен царя Гороха. Скорее всего, она и при нем не действовала, судя по толщине слоя пыли! Мы восстановили все цепи и допустили лишь одну, но непростительную ошибку – включили схему без предупреждения. Эффект был потрясающий! Когда я нажал кнопку «Пуск» – наступил конец света. Сотня человек вылетела из цеха в мгновение ока, все черные, как Отелло, и по-черному матерясь! Хорошо, что я не Дездемона.

Мои ли монтажники перепутали фазы, или у цеховых электриков был непорядок с их чередованием, но вентиляция заработала в обратную сторону. Все вековые отложения вдуло внутрь. Ад кромешный! Я вышел последним, едва сумев выключить рубильник, задыхаясь, спотыкаясь и чуть живой. И что вы думаете? Когда мы сфазировали питание правильно – никто не захотел присутствовать при повторном пуске. Ну и зря! Никогда еще в цехе не было так свежо и чисто. Что вы там вспоминаете? Подвиги Геракла? Авгиевы конюшни? Что ж, думаю, приблизительно так оно и выглядело.

Но пора все же нам перейти к работе машиниста вагона, его называют еще оператором. Это та еще работа! Собственно говоря, мой рассказ висит на ней, как на гвозде.

Я снова карабкался на верхотуру. В кабине меня встретил огромный голый мужик в одних семейных ситцевых трусах, съехавших с потного пуза, в резиновых галошах – и со шваброй наперевес! Он смахнул пот с чумазого лица, взмахнул ею, как Посейдон трезубцем, и проорал что-то плохо слышное в шуме механизмов. Вагон зазвенел, тронулся с места, и началось!

Такого потока, такого фейерверка движений и действий – да еще в таком темпе! – я никогда не видел. Затрудняюсь даже подобрать аналогии. Ближе всего, конечно, боевой танец зулусов, а если уж сравнивать с чем-то классическим, то разве что с балетом «Спартак», или с половецкими плясками в «Князе Игоре» – в сольном варианте. Эдакий монобалет!

Приняв уголь из бункера (знаете, как пылят 24 тонны угля, высыпаемые тебе на голову?), надо поскорее подъехать к нужной печи, снять люк и высыпать груз в огнедышащее жерло. Люк из кабины не виден, поэтому на вагоне приваривают стрелку, а к рельсам – метку, их надо совместить. Затем быстро закрываем люк, снова на загрузку – и к следующей печи. Не помню, сколько их входило в зону обслуживания, но оператор все время спешил.

Вскоре прояснилось назначение швабры и галош. Часто надо было почти одновременно нажать кнопку и перебросить рычаг, вот только кнопка находилась в одном углу кабины, а рычаг в другом. О чём конструктор думал, чем? Непонятно, но оператору приходилось нелегко. Скользящий шаг от окна в центр кабины, левая рука давит кнопку, балетный разворот, фехтовальный выпад шваброй – и точное попадание в рычаг!

Галоши при этом не давали скользить по металлу пола, к тому же любая иная обувь недолго выдерживала его высокую температуру. И, Боже мой, какая точность, какой темп – и в каких жутких условиях! Каждое движение оператора плавно перетекало в следующее, все было отработано до автоматизма и так шесть часов подряд! Без перерывов, перекуров и посещений туалета – шесть часов половецких плясок при температуре свыше пятидесяти градусов не оставляют в организме лишней воды. Поэтому и ничего из одежды, кроме трусов. В поте лица своего будете зарабатывать хлеб свой насущный – сказал господь, и он знал, что говорил.

Вскоре закружилась голова от жары и угарного газа, зарябило в глазах от стремительных движений оператора и зазвенело в ушах от его крика. Он старался – иногда это получалось! – перекричать шум механизмов и высказать все, что он о них думает. Во многом его вопли совпадали с шепотом энергетика цеха. Не могу припомнить, доработал ли я до конца смены. Вряд ли. И все же я постарался скомпоновать органы управления поудобнее, для чего пришлось еще не раз забираться наверх, в эту угольную, с языками пламени инфернальную феерию. Но век вагонов краток. Кто будет монтировать следующий? Будет ли он таким же филантропом, как я? Что ж, я сделал все, что мог.

Если вам покажется, что лучшей профессии, чем машинист углезагрузочного вагона не бывает, не спешите! Вы не видели барелетчика, этого Ланселота в черной промасленной робе и кирзовых сапогах. Изо дня в день стоит он с копьем наперевес рядом с открытыми пастями печей, весь в языках огня и клубах дыма. Одинокий рыцарь против множества драконов! Дым струится вверх, угарный газ вниз – и уносят с собой всю таблицу Менделеева. Барелетчик длинным ломом зачищает кромки печей от нагара. В просторечии его зовут долбое…ом, а чуть деликатнее – дятлом. Н-да…

Понятно, что не всем дано быть астрофизиками или, допустим, ловить сачком чешуекрылых. Жизнь такова, какова она есть, но даже в нашем рабочем краю не хватает желающих изо дня в день махать тяжеленным ломом возле огнедышащих печей. Приходилось привлекать осужденных, и до четверти, а то и более рабочих отбывали здесь «химию», так это называлось.

Бывал я и на других заводах. В Макеевке, помню, ставил американский вискозиметр, и мне мешал яркий свет из окна. Я и спрашиваю у девчат, почему не повесят хоть плохонькие шторы? Оказывается, пробовали. Бесполезно! Вскоре те просто осыпались – пылью. Журналы работ года через два читать уже невозможно, бумага расползается в руках. А ведь завод расположен в центре города... Что делать, от них в наших палестинах никуда не денешься.

Полагаю, на доменщиков и на сталеваров все насмотрелись в свое время по телевизору. Да, это тяжелые работы, это символ металлургии. Но есть работы и потяжелее. Моему отцу, к примеру, замечательному теплотехнику, мастеру термических печей листового цеха, частенько приходилось забираться внутрь только что погашенной печи. Стенки едва переставали светиться, но ждать, пока они остынут, никак нельзя было, стране нужен металл!

Или еще пример. В старых сортовых цехах не хватало места вытянуть все обжимные клети в линию и вторую половину ставили параллельно первой – в обратную сторону. А чтобы повернуть прокат, нужны вальцовщики, жилистые мужики с огромными клещами в волосатых руках – выхватывать из валков раскаленный пруток, разворачивать его и втыкать во вторую линию. В отличие от машиниста углезагрузочного вагона они плотно одеты. Голым тут, в горячем цеху, несмотря на жару, не поработаешь – не дай бог коснуться металла о6наженной кожей! Они похожи на укротителей огненных змей, но всю жизнь, пока есть здоровье, укрощать их – не приведи Господь! Факирам легче. Их змеи и не такие длинные, и не такие раскаленные, и не такие тяжелые.

Есть и другие работы на заводах, и все же на каждую находится желающий. Помните, Мелвилл рассказывал, как неопытный капитан Деррик гнался за китом, которого невозможно было догнать, и философски заключал: «Да, много на свете китов, но много и Дерриков». Он хотел сказать, что хотя и много на свете китобоев, но некоторым из них вообще не стоит выходить в море.

Укротителям хищников, а также учителям младших классов также нелегко приходится, а старших и подавно. Но недостатка в смельчаках не ощущается. А с другой стороны, предложите тому же вальцовщику работу на природе, на свежем воздухе, например, день за днем махать тяпкой на бесконечном колхозном поле, окучивая свеклу, и он в ответ покрутит пальцем у виска, сам окучивай! И с радостью вернется на свою каторгу. Многие – да что там, подавляющее большинство! – согласны изо дня в день, из года в год, всю свою жизнь выполнять однообразную, монотонную работу и это кажется мне самым невероятным. Им это даже нравится! Что ж, каждый выбирает кита по силам и мало желающих гоняться за Моби Диком.

Но я отвлекся. Конечно, коксохимы это не только кокс. Это еще и тонкая и сложная химия, это и редкоземельные элементы, и благородные газы. Вам никогда не предлагали купить несколько килограммов гафния? Нет? Вы даже не знаете, что это такое? Ну, и слава богу. Значит, вы не строите у себя в огороде атомный реактор. Из угля надо извлекать метан, надо делать моторное топливо, полимеры, лекарства, а кокс при этом вообще может оказаться побочным продуктом. Но вряд ли мы до этого доживем – с нашими заводами.

Поэтому не торопитесь с экскурсией на коксохим и не спешите восхищаться прекрасным видом белоснежных облаков, величаво плывущих над степными просторами и городскими кварталами. Не стоит.

Комментарии

Добавить изображение