ЧЕЛОВЕК РАЗМНОЖАЮЩИЙСЯ

05-04-2009

Виктор ДольникДольник Виктор Рафаэльевич (род. 1938) — российский орнитолог, доктор биологических наук, профессор, главный научный сотрудник Зоологического института РАН. Вице-президент Российского орнитологического общества, почетный иностранный член орнитологических обществ США (один из 6), Германии, Нидерландов.

Около 30 лет возглавлял орнитологическую станцию Зоологического института АН СССР (ЗИН) на Куршской косе, причем 22 года как и.о. директора.

Широкую известность ученому принесли публикации в конце 1980-х-1990-х годах статей по этологии человека.
Медали « За трудовое отличие», « Ветеран труда», премия им. акад. И. П. Павлова (2005)

Беседам с Дольником посвящёно эссе Андрея Битова «Птицы, или Новые сведения о человеке». В эссе Дольник фигурирует под именем доктор Д.

Нам известно три глобальных периода повышения численности. Первое — в конце плейстоцена, порожденное освоением приемов охоты на крупных животных и быстрым расселением охотников далеко за пределы ойкумены собирателей, почти по всему земному шару. Второе — около 10 тыс. лет назад, после открытия земледелия, позволившего людям увеличить свою численность в 20-30 раз. И третье, связанное с начавшейся несколько столетий назад промышленной революцией. Этот период продолжается и в наши дни. Успехи науки и техники позволили увеличить площадь обрабатываемых земель в 2 — 3 раза, а урожайность в 7 раз. Население земли увеличилось в 20 раз.

Десять тысяч лет назад на Земле было около 10 миллионов людей, к началу нашей эры их стало 200 миллионов; к 1650 г., условному началу промышленной революции, — 500 миллионов; к XIX веку — 1 миллиард, а в начале XX века — 2 миллиарда. Сейчас нас 6,7 миллиардов. Чтобы достигнуть первого миллиарда, человечеству потребовалось более миллиона лет. И в этот момент началась промышленная революция. В абсолютных цифрах рост по экспоненте всегда очень впечатляет (по расчетам демографов, к 2050 году население Земли достигнет 9,2 миллиарда человек - ред.).

Торможение началось

Изменение численности людей на Земле за более длительное время. Чтобы его можно было нарисовать, применены логарифмические шкалы (каждый шаг на них соответствует десятикратному увеличению величины). Можно видеть, что за свою историю человечество прошло несколько периодов увеличения численности. Первый — при расселении по всей Земле охотников; второй — при распространении традиционного земледелия; третий — за время научно-технической революции. Два последних роста численности достигнуты благодаря использованию новых технологий, позволивших увеличить емкость среды.

До 70-х годов XX века количество людей вырастало на 2% в год, удваиваясь каждые 35 лет. Теперь темп прироста снизился до 1,6% в год. Производство пищи на Земле росло на 2,3% в год, удваиваясь каждые 30 лет. Теперь этот темп тоже снизился до 2,1% в год. Численность человечества, как и всякого биологического вида, строго следует за изменением количества пищи — главного показателя биологической емкости среды. Емкость нашей среды увеличивается не сама по себе, это делает человек, распахивая новые земли, выводя более урожайные сорта, внося удобрения, применяя ядохимикаты. С каждым годом повышать суммарный урожай на Земле становится все труднее. Производство пищи на Земле сейчас растет на 2% в год; чтобы получить такой прирост, приходится увеличивать потребление энергии на 5%, забор воды для орошения — на 7%, производство удобрений — тоже на 7%, а ядохимикатов — даже на 10% в год. Эти титанические усилия истощают ресурсы, разрушают среду и все более ее загрязняют.

Такой рост производства возможен только потому, что человек интенсивно использует запасы угля, нефти, газа и минерального сырья, накопленные за всю предшествующую историю биосферы. Запасы эти конечны и невозобновимы. Поэтому нынешняя почти безграничная мощь человечества конечна во времени. Если спросить биолога, что произойдет, когда ресурсы кончатся, он должен ответить однозначно: разрушение среды обитания, падение производства пищи (т.е. глобальный экологический кризис), а вслед за ними — сокращение человечества до уровня, который будет обеспечен возобновимыми ресурсами. Так случилось бы с любым видом. Но человек очень изобретателен, и поэтому утверждать, что численность людей сократится до первобытного уровня, мы не рискуем. С другой стороны, и расти бесконечно она не может. В условиях исчерпания энергоресурсов неизбежно будет происходить сокращение численности людей, коллапс. Его темп в первую очередь определит темп падения производства пищи.

Оказывается, на этот несколько странный вопрос экологи мот ответить вполне определенно. Дело в том, что в устройстве биосферы соблюден простой закон, связывающий размеры тела потребляющих органическую пищу видов с их численностью. Главную роль в потоках вещества и энергии в биосфере играют мелкие организмы, а крупные — лишь незначительную, вспомогательную, как это видно на рисунке. Основные потребители продукции в биосфере — микроскопические бактерии, грибы и простейшие. За ними следуют мелкие животные — черви, моллюски, членистоногие. На диких позвоночных животных (земноводных, пресмыкающихся, птиц и млекопитающих) предусмотрен 1% продукции биосферы. Человек со своими домашними животными должен входить в эту группу. А это значит, потреблять менее 1%. Если подсчитать вместе потребление людей, их скота и изъятие леса, то оказывается, что оно составляет 7% продукции биосферы, т.е. мы вышли далеко за пределы того, что в биосфере отведено для группы крупных потребителей. Человек нарушил биосферную закономерность, внес в нее возмущение.

Но биосфера — саморегулирующаяся система, и она стремится вернуть численность людей к дозволенному уровню. А он в 25 раз ниже современного — 200 миллионов на всю планету. Вымирание нужных человеку животных и растений, падение продуктивности самых ценных для нас экосистем, невключение в биосферные круговороты производимых нами загрязнений — все это мы должны понимать как результат обратной связи, действие биосферного механизма, стремящегося ограничить рост потребностей людей. Пока человек вооружен ископаемыми источниками энергии, у него сохраняется возможность противостоять давлению биосферы. Но, когда эти источники кончатся, неограниченно долгое стабильное существование человека может обеспечить только солнечная энергия. Эту энергию частично можно получать прямо в энергетических установках, частично с помощью растений, перерабатывая их продукцию в горючее, и частично в форме урожая, поедаемого людьми и домашними животными. При этом удается использовать без ущерба для биосферы около 1% мощности биосферы. Это в 10 раз меньше современного энергопотребления человечества. За счет такого постоянного и возобновимого источника энергии смогут жить 500 миллионов человек, если они будут потреблять на душу столько же энергии, сколько ее потребляется сегодня.

Снижение численности населения может произойти в силу нескольких причин. Во-первых, решающим фактором способен стать голод, вызванный сокращением пищевых ресурсов. Этот механизм хорошо известен человечеству, он и сейчас «работает» в некоторых странах. На планете только 500 миллионов человек имеют полноценную пищу в избытке, а 2 миллиарда человек питаются плохо и голодают. Ежегодно от голода умирают 20 миллионов. Численность же человечества увеличивается на 200 миллионов в год. Если количество умирающих от голода возрастет на порядок, прирост населения остановится, а если еще больше, то начнет сокращаться. При этом люди будут умирать «где-то далеко и нечасто», поэтому широкое сообщество могло бы даже сделать вид, будто ничего не замечает. Это самый «естественный» вариант коллапса.

Второй вариант небиологический: одна из ядерных стран попытается захватить остатки невозобновляемых ресурсов, а другие начнут с ней ядерную войну. Именно к критическому моменту демографического взрыва человечество накопило атомное оружие в таком количестве, которого достаточно для того, чтобы в любой момент довести себя до сколь угодно малой численности. Случайное ли это совпадение или безжалостное проявление неких законов эволюции, пусть гадают философы. Есть надежда, что, как ни примитивно мышление политиков, они все же не допустят постановки этого сценария.

Третий вариант сугубо политический: страны сознательно вводят ограничение рождаемости и постепенно снижают численность населения. Этот путь, с точки зрения биолога, может оказаться мало эффективным. Дело в том, что плодовитость человека определяется популяционными биологическими механизмами, и поэтому до сих пор все попытки государственного стимулирования или ограничения рождаемости оказались безрезультатными, но вызывали очень сильный протест людей. Мы вернемся к этому вопросу позднее. Тут же заметим, что совсем иное дело, если бы рождаемость снизилась без принуждения, самопроизвольно, на основе действий популяционных механизмов.

Но это была бы уже четвертая форма коллапса, самая мягкая и поэтому самая желательная. Ведь биосфера подает нам все более сильные сигналы о том, что мы опасно превысили свою численность. Однако эти сигналы адресованы не политикам, ученым или вообще разумным людям. Они адресованы нам всем как биологическому виду и призваны, минуя наше сознание, действовать на наши популяционные механизмы. Если человечество в целом и составляющие его популяции остаются нормальным биологическим видом, они должны реагировать на эти сигналы. Конечно, форма восприятия сигналов и реакция на них будут внешне не похожи на реакции других видов, замаскированы нашими особенностями цивилизованных людей. Если популяционный механизм сработает, этолог в состоянии нарисовать картину коллапса. Для этого нам придется вспомнить, что мы знаем о биологических механизмах сокращения численности.

Возрастая численно, вид как бы усиливает свое давление на свою среду обитания, экосистему и биосферу. В ответ среда обитания, включающая в себя уйму других видов, в том числе пищевые объекты, конкурентов и потребителей того, о ком идет речь, отвечает увеличением встречного давления. Биосфера как сумма всех видов на Земле много сильнее каждого в отдельности, поэтому она всегда рано или поздно стабилизирует его численность, а если требуется — то и сократит ее до приемлемого для остальных уровня. Биологи знают многое о том, как биосфера «осаживает» чрезмерно размножившийся вид. Они разделяют воздействующие факторы на две группы. В первую объединяются первичные или ультимативные факторы среды (биологические — пища, конкуренты, паразиты, хищники, загрязнения; и небиологические, но контролируемые биосферой — газовый состав атмосферы, осадки, климат и т.п.). Действие ультимативных факторов прямое и беспощадное.

Во вторую группу объединяются вторичные или сигнальные факторы, косвенно указывающие виду на избыточность его численности. Если вид имеет генетические программы слежения за изменением сигнальных факторов, заблаговременно сообщающих, например, о возросшей плотности особей или о снижении биологической емкости среды обитания, он имеет возможность заблаговременно, до удара ультимативными факторами, стабилизировать свою численность и начать ее сокращать. В то время как контроль первичными факторами неизбежен для любого вида, предупреждающим фактором могут воспользоваться только те виды, у которых естественный отбор выработал специальные механизмы реагирования на них. Эти механизмы проявляются на популяционном уровне, а на индивидуальном уровне они не действуют.

Обратимся сперва к первичным факторам, влияние которых на популяции людей несомненно и сравнительно хорошо известно.

Ультиматум первичных факторов

С исчезновением лучших объектов питания вид переключается на иные. Но к ним он не столь приспособлен физиологически. Поэтому качество пищи ухудшается. Не лучший, но всем видный пример: еще недавно чайки питались рыбой, а теперь кормятся отбросами. Исходная, естественная пища человека как вида-собирателя была весьма разнообразной: съедобные корневища, плоды, орехи, насекомые, моллюски, мелкие позвоночные животные, изредка более крупные. Поэтому в пределах полноценного по содержанию белков и витаминов питания человек может сильно изменять свой рацион: у эскимосов пища в основном животного происхождения, а у некоторых племен в Индии — в основном растительного, но если рацион обедняется витаминами или протеинами, как это происходит у голодающих народов, если в хлеб начинают подмешивать траву и кору, здоровье людей подрывается, причем в первую очередь детей.

Нехватка полноценной пищи и переход к питанию неполноценной нарушают энергетический баланс. С пищей поступает меньше энергии, чем нужно организму для того, чтобы ее добыть и усвоить. В результате активность поиска пищи снижается. Этот эффект очень силен в недоедающих популяциях человека. Его страшное действие в разные времена описано многими очевидцами. Вспомните хотя бы описания голода на Украине. Специалисты ЮНЕСКО пришли к выводу, что охватывающие недоедающие популяции безынициативность, апатия и подавленность усиливают распространение голода и затрудняют борьбу с ним настолько, что они губительнее самого голода.

У любого вида избыточная плотность популяции ухудшает его среду обитания. Не успевая восстанавливаться, среда становится все менее пригодной не только для этого вида, но и для всех других, полезных ему. Ухудшают свою среду обитания и бактерии, и растения, и животные. Вы могли наблюдать, как после вспышки «цветения» сине-зеленых водорослей водоем становится отравленным и для них самих. После вспышки численности шелкопряда леса в Сибири стоят буквально голыми. Человек в той же мере может ухудшать свою среду обитания — обедняются охотничьи угодья, выедаются и вытаптываются пастбища, истощаются или опустыниваются пашни и т.п. В сбалансированной природной ситуации все результаты жизнедеятельности данного вида устраняются другими. Кучи навоза растаскивают насекомые, а окончательно перерабатывают бактерии и грибы. Постройки термитов или бобровые плотины и каналы — вовсе не подарок экосистеме, но в конце концов и они разрушаются усилиями многих видов.

Если баланс нарушен, загрязнения накапливаются. Залежи каменного угля — это огромные скопления погибших деревьев, стволы которых не успевали перерабатываться в ту эпоху. В наше время по той же причине образуются торфяники. Человек всегда загрязнял среду обитания, но, пока людей было мало, природа успевала перерабатывать или погребать загрязнения. Например, вода в реке очищалась через три километра ниже деревни.

Современный человек увеличил объем привычных для природы загрязнений настолько, что она не успевает их перерабатывать. Мало того, он стал вырабатывать такие загрязнения, для переработки которых в природе пока нет соответствующих видов, а для некоторых видов, например радиоактивных, их никогда и не появится. Поэтому «отказ» биосферы перерабатывать плоды человеческой деятельности неизбежно будет действовать как все более нарастающий ультимативный фактор в отношении человека.

У многих видов, например у кроликов, в достигшей высокой численности популяции возникает и распространяется эпизоотия (массовое заражение), сокращающая популяцию в десятки и даже тысячи раз. Для многих грызунов эпизоотия — нормальный регулятор численности.

Человеческие популяции многократно подвергались их сильному воздействию. Всем известный пример — эпидемия чумы в XIV веке, за два года сократившая население Европы вдвое. В наше время эпидемиям старых, известных болезней успешно противостоит медицина, поэтому, несмотря на небывало высокую численность людей, эпидемиям не удается проявить всю свою сокрушительную силу. Но свято место пусто не бывает. Экологи уже давно предсказывали, что рано или поздно должен появиться новый вид возбудителей болезни, к которому медицина будет не готова и который может вызвать мощную пандемию. Такой возбудитель теперь появился в образе вируса СПИДа. Он обладает всем необходимым набором качеств, позволяющих сократить численность людей во много раз.

Развивая давление на избыточный по численности вид всеми перечисленными ультимативными факторами или хотя-бы частью из них, биосфера увеличивает его смертность, снижает плодовитость и вводит в состояние коллапса. Пока численность коллапсированного вида остается низкой, восстанавливаются окружающая среда и численность видов — объектов питания. Оттого, что механизм снижения численности науке хорошо известен, он не стал для нас самих менее грозным. Если тридцать лет назад приближение экологической катастрофы и демографического коллапса обдумывали всего несколько экологов на всей планете (а публика, обозвав их алармистами, потешалась над ними, как могла), то теперь огромные массы простых людей самостоятельно почувствовали нарастающее давление первичных факторов.

Массовое сознание поразительно быстро перекинулось от кощунственного и святотатственного отношения к природе к суеверному поклонению. Последнее называется теперь «экологизм». От экологизма мало проку, ибо он основан все на том же антропоцентризме («что хорошо человеку, то и хорошо вообще»). Подлинное же экологическое (а не экологистское) мышление биосфероцентрично («человеку может быть хорошо только то, что хорошо биосфере»).

Очень бы хотелось знать ответ на вопрос: к какому же типу видов мы относимся? Неужели к регулируемым только первичными факторами? В одной компании с дрожжами и кроликами, плодящимися, пока не упрутся в первичные факторы? Или к тем, чья стратегия изменяется в ответ на предупреждающие сигналы биосферы? Большинство экологов относят человека к первому типу. Их главный аргумент — человек мог полностью утратить необходимые генетические программы. А если они и остались, то в условиях, совсем непохожих на первобытные, не срабатывают. Я отношусь к меньшинству, думающему иначе.

Как действуют сигнальные факторы

Многие из них вам знакомы.

Территориальность, например. В природе есть виды, заблаговременно снижающие свою численность, получив сигналы о том, что она приближается к верхнему пределу. Открытие подобных видов — достижение экологии последних десятилетий. Для каждого вида среда обладает своей биологической емкостью, позволяющей популяции иметь ту или иную плотность населения. Емкость среды непостоянна, она колеблется, причем всегда важен тот фактор, который оказался в минимуме.

В сосновом лесу мало птиц-дуплогнездовиков не потому, что там мало пищи, а потому, что в соснах редко бывают дупла. Развесив дуплянки, мы снимаем этот ограничивающий фактор, увеличиваем емкость леса, и численность дуплогнездовиков будет увеличиваться, пока не «упрется» в новый фактор, находящийся в минимуме, и т.п. Но нам так и не удастся, снимая один за другим ограничители, увеличить численность дуплогнездника до ограничения со стороны пищи, если только наш вид обладает территориальным поведением: самцы делят лес на участки, а их представление о допустимом размере участка преувеличенное. Поэтому пищи на участках оказывается много больше, чем нужно семье. Раздел происходит не между всеми самцами. Все достается более агрессивным, а остальные остаются без участков. Если даже какой-нибудь из изгоев и займет маленький, плохонький участок, размножаться он не сможет: у самки генетическая программа контролирует допустимый размер и качество предлагаемого ей самцом участка. Самца с плохим участком, а тем более вообще без участка, она отвергает. Так, путем исключения из размножения территориальные виды устанавливают свою плодовитость на нужном уровне, избегая малоприятной встречи с ультимативным фактором — недостатком пищи.

У человека территориальные программы не разрушены полностью: при всяком подходящем случае он стремится обзавестись своей территорией. Сверх этого (в отличие от дуплогнездовиков, но в полном сходстве с человекообразными обезьянами) люди выделяют групповые территории и отстаивают их очень активно. У первобытного человека групповой территориализм был, как считают, главным регулятором численности.

Знакомая нам агрессивность может служить той же цели. Агрессивность — присущая большинству видов животных настырность — служит основой для самых разных внутривидовых построений. Суть агрессивности в том, что при общении каждая особь стремится занять по отношению к другим более высокое, доминантное положение. Выяснение отношений приводит к самоорганизации группы в иерархическую лестницу или пирамиду с доминантами наверху. При увеличении плотности популяции или уменьшении емкости среды агрессивные стычки значительно учащаются и служат важным сигналом о неблагополучии. Этот механизм подробно изучен на очень многих видах, он проявляется в огромном разнообразии форм.

Рассмотрим некоторые из них, ибо человек — не просто вид с агрессивным поведением, а один из самых агрессивных видов. Он способен в припадке ярости даже убить своего соплеменника. В природе такое встречается не часто. Человеку свойственно создавать и самые сложные иерархические структуры. Они самособираются, стоит дать волю инстинктивным программам. Так что, читатель, когда я буду описывать проявления агрессивных контактов у разных животных — от кузнечика до обезьяны, — смело обращайтесь к собственному опыту: в этом мы их прекрасно можем понимать. В частности, все мы знаем, как долгое пребывание в людном месте, особенно в неблагополучной обстановке, непроизвольно повышает раздражительность, провоцируя бессмысленные стычки, и, главное, подавляет психику.

При увеличении плотности у всех видов агрессивные стычки учащаются многократно. Возникает субъективное ощущение, что «нас что-то слишком много» и «тут кто-то лишний». Это ощущение опережает действительный рост плотности, выступает как предваряющий сигнал. В популяции увеличивается доля особей, попавших в состояние стресса и неврозов. Такие долго не живут и чаще всего не размножаются.

Сигнал «тут кто-то лишний» запускает имеющуюся почти у всех видов и служащую многим целям программу: найди своих и отделись от чужих, вместе со своими прогони чужих. Если свои и чужие существуют в действительности, например на одном пастбище смешались два стада и им стало тесно, ясно и кто чужой, и что нужно делать. Но в экспериментальных условиях легко удается скрыть, кто свой, а кто чужой, и тогда животные разделяются по любым второстепенным, в том числе и ложным, признакам.

В благополучной обстановке люди обычно относятся к «не нашим» мирно, часто проявляют интерес, а иногда и симпатии, гостеприимство. В такой ситуации очень немногие проявляют устойчивую неприязнь к чужим, а все их попытки натравить на последних популяцию остаются без поддержки. Но измените ситуацию, например, соберите детей в школу, и через несколько дней у них появится разделение: одноклассники — свои, а параллельный класс — чужие. Скучьте ребят, собрав из нескольких городов в летнем лагере или (более старших) в казарме, — и они тотчас разделяются по признакам землячества, о котором вчера еще и не думали. Распадаться на «своих» и «чужих» мы можем по расам, национальности, языку, религии, классам, занятию, взглядам, цвету волос, одежде — все годится, только скучьте нас и лишите благополучия. Группа или популяция вскипает неприязнью к «чужим», может проснуться ненависть, проявиться неслыханная жестокость. Прогнать «чужих» кажется недостаточным, даже просто убить их мало. С древности до наших дней свидетели отмечают, что вызванные политическими причинами войны с действительно чужими, например с другим государством, сохраняют какое-то подобие гуманности и не сопровождаются такой жестокостью, как братоубийственные внутрипопуляционные взрывы.

При высокой плотности у животных отключаются врожденные программы не посягать на то, что принадлежит другим. Агрессивные особи начинают нарушать границы участков соседей, отнимать пищу, гнезда, норы. Подавленные особи отнять ничего не могут, но они пытаются похитить незаметно. Кто наблюдал избыточные скопления чаек, тот мог удивляться странному их поведению: в то время как некоторые птицы пытаются ловить рыбу, остальные бесцельно держатся на воде. Но стоит одной поймать рыбешку, как поднимается страшный гвалт, все взлетают и гоняются за бедной добытчицей, пока кто-нибудь не отнимет улов. Тогда чайки принимаются гоняться за воришкой и так далее. Иногда в сваре рыба вообще падает в воду. Все птицы садятся на воду и опять бездельничают, в ожидании когда кто-то из немногих сохранивших нормальное поведение сородичей что-нибудь добудет. И опять отнимут и разделят. Комфортность, качество жизни популяции в результате такого изменения поведения падает быстрее, чем растет ее плотность.

У человека такое поведение принимает свои формы: широко распространяются грабежи, мелкое воровство, люди перестают продуктивно трудиться, обкрадывая тех, кто сохраняет эту способность. Есть бессмысленная дележка на крохи отнятого.

Снижение качества жизни, усиливая агрессивность и иерархичность, приводит популяцию животных к расслоению на сохраняющих для себя хорошие условия питания доминантов и остальных, которых сильно обделяют в пище. Если вы подкармливаете синиц за окном, то, вероятно, не раз наблюдали, как доминант не подпускает подчиненных птиц к кормушке, прячет корм в щели, иногда даже как бы купается в нем, разбрасывая его из кормушки крыльями. Словом, делает все, чтобы другим не досталось ни крохи, чтобы более слабые особи поскорее начали голодать. В результате такого странного на первый взгляд поведения доминантов популяция разделяется на тех, кто отлично перезимует, и тех, кого обрекают на голод и смерть или эмиграцию. Причем, обрекают заранее, когда при равномерном распределении пищи ее хватило бы всем.

Сходное поведение людей, когда им кажется, что пищи становится маловато, хорошо известно и многократно описано. Голод всегда усугубляется тем, что люди при малейшей неуверенности в завтрашнем дне пытаются делать непомерные запасы, зарывают зерно в землю, а более сильные или богатые отнимают или скупают его в невероятных количествах, обделяя остальных.

Еще одна поразительная реакция — утрата осторожности. У уток, например, с помощью кольцевания обнаружили, что в период высокой плотности они чаще начинают гибнуть от самых случайных причин — хищников, охотников, столкновения с проводами и т.п. У человека утрата осторожности при нарастающем неблагополучии наиболее наглядно проявляется в форме бунтов, когда люди вдруг теряют страх перед властью, полицией, толпами идут навстречу пулям и смерти.

Подавленная часть популяции резко снижает заботу о собственной гигиене и сохранении в чистоте мест обитания. Читатель-горожанин мог это наблюдать хотя бы у голубей зимой. На одном и том же месте кормятся доминантные красавцы с ухоженным оперением и грязные, озябшие, растрепанные птицы. Голубю нужно всего один час в день, чтобы содержать оперение в порядке. Неужели эти несчастные его не имеют? Нет, время есть, но желание пропало. Именно такие подавленные, опустившиеся животные становятся носителями и распространителями паразитов и инфекций в популяции. Они способствуют вспышке эпизоотии, а с ней и сокращению численности.

У людей при скученности и недостатке пищи тоже появляется большое количество опустившихся личностей. На них плодятся вши, переносчики заразных болезней. За время первой мировой воины вши унесли больше человеческих жизней, чем оружие.

Весь описанный комплекс изменений поведения преследует одну цель — еще до достижения избыточной численности расслоить популяцию на две части: оставленную пережить коллапс и обреченную на вымирание. И при этом первых не ослаблять, а вымирание остальных ускорить. Трудно отрицать действие сходного механизма и в человеческих популяциях. Как и многие биологические механизмы, он действует, минуя наше сознание или трансформируясь в нем неверно. Этот механизм, с нашей точки зрения, конечно, жесток. Но общество, когда пытается сознательно бороться с надвигающейся нехваткой продовольствия, обычно вводит жесткий контроль за распределением пищи и тем самым разделяет себя на тех, кто будет продовольствие распределять, и тех, кому его будут распределять. То есть включает все тот же механизм, ибо, как сказано одним сатириком, «кто что охраняет, тот то и имеет, а кто ничего не охраняет, тот ничего и не имеет».

Нашествия и инвазии

В природе действуют и еще более удивительные механизмы: поколения, находящиеся в стрессовом состоянии, родят потомков, у которых реализуется альтернативная программа поведения, при лучших условиях жизни заблокированная. Потомки эти не могут уже жить так, как это делают их родители. Например, саранча в благоприятных условиях живет по территориальному принципу, каждый самец охраняет свой участок. Но, если плотность популяции стала слишком высокой и чужие самцы слишком часто вторгаются на территорию, саранча откладывает яйца, из которых выйдет «походное» потомство. Рождение таких «наследников» можно вызвать экспериментально, достаточно расставить на участках много маленьких зеркал, что заставит самцов много конфликтовать со своими отражениями. «Походные» потомки утрачивают территориальность и поэтому собираются вместе, их стаи растут, достигают огромных размеров — много миллионов особей — и начинают куда-нибудь двигаться. Стаи походной саранчи покидают территорию популяции, вторгаются сначала в места, занятые другими популяциями (это называется нашествием), затем в области, зачастую непригодные для жизни (это называется инвазией), и в конце концов погибают. Сходно ведут себя в подобной ситуации лемминги, а в менее яркой форме инвазия есть у многих видов млекопитающих и птиц. Цель нашествия и инвазии — выбросить за пределы переуплотняющейся популяции избыточное молодое поколение. Участники нашествия становятся как бы бесстрашными, не боятся погибать, особенно коллективно.

У людей при сходных обстоятельствах происходят подобные же изменения: молодежь не хочет жить так, как жили родители, образует группы, которые легко превращаются в очень агрессивные орды, а те неудержимо стремятся куда-то двигаться и что-то там совершать, обычно разрушительное. Аналогия между нашествиями животных и некоторыми нашествиями орд варваров лежит на поверхности. Но о причинах нашествий варваров мы знаем так мало, что трудно решить, сходство это внешнее или в основе некоторых нашествий, в частности кочевников Центральной Азии, лежал инвазионный механизм. Если это так, то их «пассионарность» (по Л.Н.Гумилеву) не нуждается ни в каких космических объяснениях — это просто люди, реализующие альтернативную программу.

Коллапсирующие скопления

Эта форма регуляции численности менее драматична. В условиях обострения социальных отношений часть особей утрачивает интерес к борьбе за территорию, иерархический ранг и снижает агрессивность. Тогда начинает преобладать другая программа, противоположная агрессивности, — программа сближения, объединения, окучивания. Особи собираются в плотные группы, и эти группы либо кочуют, либо просто держатся на одном месте. В таких скоплениях животные или совсем не размножаются, или размножаются очень ограниченно, меньше, чем нужно для воспроизводства. Насекомые перестают даже питаться. Обычно же главным занятием в таких группах становится разного рода общение.

У людей скучивание принимает несколько форм, но самая мощная из них — урбанизация, собирание в городах. Достойно удивления, что у многих народов плодовитость жителей гигантских городов (в отличие от маленьких) уже во втором поколении падает настолько, что не обеспечивает воспроизводство. Город засасывает из деревни молодежь с высокой потенциальной плодовитостью и снижает ее обычно до очень низкого уровня (в среднем это 0,7 дочери на мать). Так было в Древнем Риме времен империи, так и теперь повсюду: от Нью-Йорка или Мехико до Петербурга и Москвы, Токио или Сингапура. Такие города без притока людей извне сокращали бы свою численность примерно в два раза в течение всего двух поколений (0,7 х 0,7 = 0,49). Города действуют как демографические «черные дыры».

Уместно вспомнить, что безудержный рост городов ныне происходит не в индустриальных странах с низкой рождаемостью, а как раз в странах с высокой рождаемостью, где бы они ни были — в Азии, Африке или Латинской Америке. Стекающиеся в города-гиганты люди совсем не обязательно «находят себя». Здесь они часто влачат бессмысленное и неактивное существование. Урбанизация, сопровождающаяся коллапсированием в городах, может быть самым естественным, простым и безвредным путем снижения рождаемости в современном мире и в мире будущем.

Для социолога или демографа это неожиданный и не бесспорный вывод. Но, прежде чем отвергать его, надо понять биолога. Биолог знает, что скучивание ведет к снижению плодовитости у многих видов животных; город для него — форма скучивания, и он знает от демографа, что рождаемость в городах ниже той, которая может компенсировать смертность. Отсюда биолог делает вывод, что, какую бы разнообразную роль ни играли города в жизни людей, для чего бы они ни возникали, попутно они срабатывают как коллапсирующие скопления. Еще раз напомним, что биологические популяционные механизмы работают вне сознания особей и групп животных. Эта их особенность должна проявляться и на людях.

Снижение плодовитости

Третий комплекс заблаговременного снижения численности у животных связан с изменением структуры брачных отношений и отношения к потомству. При возрастании численности потомство зачастую перестает быть главной ценностью для членов популяции, включая иногда и родителей. Это проявляется в том, что особи избегают размножения, откладывают яйца куда попало, меньше заботятся о потомстве и даже его умерщвляют и пожирают. Лишенные достаточной родительской заботы детеныши (в том числе и у обезьян) вырастают нерешительными и агрессивными, они испытывают затруднения в образовании пар, часто не создают устойчивых пар, в свою очередь плохо заботятся о своем потомстве. Рождаемость падает, а смертность растет.

Сходные феномены наблюдаются и в неблагополучных человеческих популяциях. Одно из таких проявлений — развитие эмансипации женщин. Одно из следствий ее — увеличение в популяции доли матерей-одиночек. Они довольствуются малым числом детей, их плодовитость обычно вдвое ниже, чем у замужних женщин. Да и последние при эмансипации избегают иметь много детей. Это самый безболезненный путь снижения рождаемости в наши дни. И не только в наши: вспомним указы цезарей, призывавших древних римлянок рожать детей, не заменяя их собачками, ручными львятами и обезьянками. Призывы, видимо, безрезультатные, раз их приходилось повторять вновь и вновь. Эмансипация обычно сопровождается внешней эротизацией общества, превращением половых отношений в средство общения и забавы. Вопреки обывательским представлениям, показная эротизация не только не приводит к увеличению рождаемости, но, напротив, ее сокращает. И это тоже испытали еще древние римляне.

Итак, есть основания думать, что у людей, так же как и у некоторых других животных, действуют механизмы саморегуляции численности популяции и поддержания ее на оптимальном уровне. Среди них есть и жесткие, и сравнительно безобидные, причем лучший — снижение рождаемости. В условиях, когда семья имеет в среднем одного ребенка, такой механизм может сокращать численность вдвое за каждые 35 лет — темп, возможно, достаточный для ухода от экологического кризиса, если бы он начал действовать повсеместно уже сейчас. Но беда человека в том, что, с одной стороны, он является видом с самой медленной сменой поколений, а с другой — способен очень быстро изменять биологическую емкость среды. Поэтому на отдельных этапах стремительного развития человечества регуляция его численности отстает от той, что требует среда. Экологический кризис — глобальное явление, но одни популяции встречают его в полной готовности, а другие — находятся еще в состоянии демографического взрыва, который может продолжаться слишком долго по сравнению с темпами деградации среды обитания. Такова общая схема популяционных реакций человека на рост плотности и изменение емкости среды. Чтобы понять ее детали, нам надо рассмотреть отдельные популяции и их историю.

Игра жизни со смертью на сцене истории

В наше время в развитых странах чаще всего встречаются одно-, двух- и трехдетные семьи. Нам часто указывают на то, что у наших прадедов имелось по 4 — 7 братьев и сестер, говорят, что это некая древняя норма. Сколько же детей в семье должно быть с точки зрения биолога? Чтобы понять нелепость самой постановки вопроса, зададимся другим: сколько детей достаточно для воспроизводства популяции? В идеальном случае (если нет смертности в детском и репродуктивном возрасте) одной среднестатистической матери достаточно за жизнь произвести одну дочь. В среднем это соответствует двум детям обоих полов на мать. Такого уровня рождаемости достаточно для поддержания стабильной численности у любых видов растений и животных, включая человека. Однако в реальной жизни требуется больше потомков, так как часть их погибнет, не успев размножиться. Сколько потомков нужно произвести для покрытия детской и репродуктивной смертности, зависит, как нетрудно сообразить, от уровня этой смертности: чем он выше, тем плодовитее должны быть самки. Плодовитость у каждого вида имеет свой верхний предел, называемый потенциальной плодовитостью. Уровень смертности задается прежде всего условиями среды обитания в сочетании с образом жизни. Но вид может его изменить, выбрав ту или иную стратегию воспроизводства. Сельдь ежегодно откладывает сотни тысяч мелких икринок в море и никак о них не заботится — авось из такой уймы потомков кто-нибудь да выживет. Это, как говорят экологи, R-стратегия. Трехиглая колюшка откладывает немного, но зато крупных икринок, на производство которых самка тратит всю свою энергию размножения. Самец же заранее находит для потомства подходящий участок дна, охраняет его от конкурентов, строит гнездо, аэрирует отложенную в него икру, а затем водит и охраняет мальков. Эти рыбки при равных в сравнении с сельдью затратах энергии на воспроизводство вкладывают в каждого потомка значительно больше энергии. Естественно, что детская смертность у них на несколько порядков ниже. Это называется К-стратегией.

Человеку как виду свойственна, конечно, К-стратегия. Но в пределах своей потенциальной плодовитости он может сдвигаться в сторону R-стратегии. Это не раз случалось в прошлом.

По сравнению с другими млекопитающими сходных размеров потенциальная скорость размножения человека низкая. Большинство женщин не могут родить более 6—11 детей за жизнь, так как организм изнашивается от родов. Но и эта потенциальная плодовитость в течение многих сотен тысяч лет не реализовывалась. Вспомним, мы об этом уже частично говорили. В давние-давние времена средняя продолжительность жизни человека была такой же, как у человекообразных обезьян: 25—27 лет. Созревала женщина позднее человекообразных, годам к 15. Беременность длится менее года, и родится, как правило, один ребенок. У занимавшихся собирательством первобытных людей пища была такова, что ребенок мог жить на ней только после трех лет, когда вырастали зубы. До этого его приходилось кормить или подкармливать грудным молоком. Многие ученые считают, и не без оснований, что в те времена у женщины, пока она кормила молоком, следующая беременность обычно не наступала (как у современных человекообразных). В благоприятной ситуации мать успевала родить троих детей и погибала раньше, чем младшие достигали самостоятельности. При столь низкой плодовитости численность популяции едва удавалось поддерживать, и ее рост был медленным. Нужно заметить, что в те времена дети погибали от голода, травм и хищников, но зато редко гибли от заразных болезней: люди жили небольшими изолированными территориальными группами, что препятствовало передаче инфекций.

Освоение земледелия и животноводства позволило увеличить плотность популяции по сравнению с собирателями и охотниками по крайней мере в 10 раз. А в очагах земледелия, на лучших землях, плотность доходила до очень высокого уровня. Большая плотность создает, как мы знаем, благоприятные условия для распространения детских (т.е. наиболее заразных) болезней. Детская смертность повысилась. Но ее компенсировало увеличение рождаемости. Последнее оказалось возможным, во-первых, потому, что при устойчивом производстве пищи стала продолжительнее жизнь взрослых, а во-вторых, люди нашли заменители материнского молока для детей старше года — молоко домашних животных и семена культурных растений. Женщины теперь могли рожать чаще и дольше. Но в течение многих тысячелетий (в старых земледельческих очагах) и столетий (в новых) этой рождаемости только-только хватало для покрытия высокой детской смертности. В этих условиях у земледельческих народов выработалась установка на реализацию полной плодовитости женщин, рождение 6 — 11 детей. Возникавшие именно в это время и в этих районах высокой плотности населения (Ближний Восток, Индия, Китай) мировые религии требуют от женщин: «Плодись, плодись»,— и обрекают на презрение бесплодных или малодетных. За 17 веков нашей эры численность людей выросла, как вы помните, всего от 200 до 500 миллионов. Это значит, что в среднем у матери выживало чуть больше двух детей — меньше, чем у современной матери. Да, в отличие от нас у наших предков было много братьев и сестер, но не рядом в жизни, а на кладбище. В такой обстановке у традиционных земледельцев неизбежно формировалось сочетание стремления иметь много детей, детолюбия с легким отношением к их смерти («Бог дал — Бог и взял»).

Теперь ответим на обычный вопрос: почему в наше время в промышленно развитых странах преобладают малодетные семьи? Во второй половине XVII века несколько европейских северных народов (англичане, затем голландцы и французы) встали на путь промышленной революции, которая позднее в тех же странах переросла в научно-техническую. Этот путь занял у них три столетия — довольно долго в сравнении с жизнью одного поколения. Эти народы все изобретали и внедряли сами, они успевали приспосабливаться к ими самими создаваемым новым условиям. По мере постепенного развития гигиены и медицины детская смертность снижалась, продолжительность жизни росла, и рост популяции могла обеспечить более низкая рождаемость. В результате и рождаемость постепенно сокращалась, популяции переходили к К-стратегии. Англичане, голландцы, французы испытали демографический взрыв в XIX веке, и он был у них несильным. Вставшие на тот же путь, но несколько позднее немцы, шведы, прибалты, русские прошли период более сильного демографического всплеска позднее, в начале XX века. Теперь те и другие находятся в стадии стабилизации численности, и рождаемость у них низкая. У народов, вставших на этот путь еще позднее (испанцы, грузины или японцы), демографический взрыв завершается в наше время.

Пока все выглядит понятно. Но многие теряются, видя некий парадокс в том, что стремительный рост населения Земли происходит благодаря развивающимся странам Индокитая, Ближнего Востока, Латинской Америки, Китаю, Индии (а у нас — Средней Азии), отнюдь не благополучным по уровню жизни. Как такое получилось? Ведь экономически он многим из этих стран невыгоден.

Рост населения съедает прирост продукции, и жизненный уровень, исходно низкий, растет медленно или даже снижается. Внешне создается впечатление, будто нехватка пищи и голод, наоборот, стимулируют рождаемость — как бы против всех биологических законов. Этот парадокс ставит в тупик демографов. Но для биолога, знающего, что механизмы, регулирующие рождаемость в популяции, изменяются медленно, здесь нет ничего необъяснимого. Эти народы встали на путь научно-технической революции последними и недавно, причем они не сами все изобретают, а заимствуют плоды прогресса, к тому же очень быстро и не в той последовательности, в какой те были открыты.

Возьмем только один пример. В Европе первую вакцинацию — единственно надежную защиту от грозной детской болезни — оспы — начали делать в XVIII веке. Понадобилось 200 лет упорных поисков, чтобы, побеждая дифтерит, скарлатину, туберкулез, корь, победить наконец (всего лишь 20 лет назад) полиомиелит — последнюю массовую заразную детскую болезнь. Детская смертность, а следом и рождаемость в Европе сокращались постепенно и плавно. Созданные на основе успехов медицины программы всеобщей вакцинации детей удается осуществить в развивающихся странах за несколько лет. Это самая дешевая, эффективная и гуманная помощь. Реализация такой программы сразу снижает детскую и юношескую смертность в южных популяциях с высокой плотностью населения во много раз. В результате, если вчера еще, как и тысячи лет назад, в семье из 6 — 11 человек умирали 4 — 9, то сегодня большинство из них живы. Высокая рождаемость, вчера жизненно необходимая в таких популяциях для компенсации высокой смертности, сегодня стала избыточной. Но рождаемость не смертность, ее не изменить прививками в одночасье. Она, контролируется биологическими механизмами, очень сложной популяционной системой, поддержанной бытом, традициями, религией. Популяции требуется время, чтобы привести рождаемость в соответствие с новым уровнем смертности. И в течение этих лет будет происходить демографический взрыв, даже если он не выгоден популяции, обгоняет рост продуктов питания.

Развитым народам не следует осуждать развивающиеся за проблемы, порожденные демографическим взрывом: они сами их дестабилизировали, дав, пусть и из самых лучших побуждений, слишком сильно действующее лекарство, да еще в лошадиной дозе. Народы Средней Азии находятся сейчас в фазе демографического взрыва по тем же причинам резкого снижения традиционно высокой детской смертности. К сожалению, она там в последнее время начала расти. Это не только ужасно само по себе, но опасно еще и тем, что на рост детской смертности такие популяции сразу отвечают повышением рождаемости. Взрыв в таких условиях может длиться долго.

«Бедность» и «богатство» — понятия расплывчатые даже в экономике и социологии. Для эколога они вообще непригодны, а демографам мешают понимать простые законы природы. Вот уже второе столетие, со времен Мальтуса, они силятся понять: бедность порождает многодетность или многодетность порождает бедность? Видимо, читатель уже понял, что между таким субъективным и кратковременным состоянием, как бедность, и таким долговременным популяционным ответом, как рождаемость, строгой причинной связи просто не может образоваться.

В стабильных популяциях рождаемость приведена в соответствие со смертностью — высокой или низкой. Материальное благополучие, если часть средств употребляется на снижение смертности (причем успешно), создает предпосылки к снижению рождаемости, к переходу от R-стратегии к К-стратегии. Нет ничего удивительного в том, что передовые в техническом отношении народы живут в достатке. Но их достаток — не прямое следствие их низкой рождаемости. Кувейт, Южная Корея, Тайвань за одно поколение достигли высокого уровня жизни на фоне сохранения традиционно высокой рождаемости. Нужно время, чтобы рождаемость в этих странах пришла в соответствие с новым низким уровнем смертности, достигнутым благодаря экономическим успехам. Многие малочисленные народы севера Азии и Америки имели исходно невысокую смертность (вследствие изоляции от заразных болезней) и невысокую рождаемость. Заселение их земель другими народами привело к резкому увеличению детской смертности. Рождаемость оставалась низкой в течение нескольких поколений, да и сейчас она еще у многих таких народов недостаточна для покрытия смертности, и их численность снижается. Эти народы никогда не слыли богатыми, но рождаемость у них была невысокой. В условиях высокой плотности населения, при бедности, напротив, высокая рождаемость неизбежна, чтобы компенсировать высокую смертность. Медленное реагирование рождаемости на изменившиеся условия жизни и новую смертность особенно видно в США. Здесь у недавних эмигрантов из стран с высокой смертностью — Латинской Америки, Азии, Африки — высокая рождаемость сохраняется в течение двух-трех поколений, постепенно приближаясь к рождаемости эмигрантов из развитых стран и их потомков. У коренного населения — индейцев — рождаемость, напротив, долгое время была ниже, чем у эмигрантов, но в отличие от них росла.

Теперь читатель сам может понять, почему биологи против государственного регулирования рождаемости. Они возражают потому, что это регулирование является вмешательством и в частную жизнь, и в биологические популяционные механизмы, причем, как правило, совершенно некомпетентным. Из того, что каждый человек может (и мог всегда) сознательно контролировать свою плодовитость, еще не следует, что и на популяционном уровне все так же просто и мы можем сознательно контролировать численность человеческих популяций и человечества в целом. Плодовитость популяции контролируется популяционными механизмами, действующими помимо (а зачастую и вопреки) нашего коллективного сознания. Действие этих механизмов верное, беда лишь в том, что в наше быстрое на перемены время они срабатывают медленно. Для меня очень показательно не только то, что все программы искусственного воздействия на рождаемость оказались недейственными, но и то, что они вызывают отчаянный протест в тех народах, над которыми такие эксперименты проводят.

Все попытки искусственного стимулирования рождаемости у народов со стабильной или снижающейся численностью не дали результатов. В печати время от времени сообщается, что с помощью экономических мер или самого грубого вмешательства государства в личную жизнь в той или иной стране удалось повлиять на рождаемость. Но потом оказывается, что это были либо заведомая ложь, либо естественная флуктуация рождаемости, либо кратковременно удалось поймать в ловушку небольшую часть населения. Численность французов стабилизировалась около ста лет назад. С тех пор в стране неоднократно проводили кампанию стимуляции рождаемости. Были и призывы, и запугивание отстать от других народов, и материальные стимулы, и уголовная ответственность за аборты, и запреты на противозачаточные средства — а французов все столько же. В последнее десятилетие в Румынии проводилась предельно жесткая стимуляция рождаемости — и тоже безуспешно. Не дали результата и попытки снижения рождаемости у народов, находящихся в состоянии демографического взрыва. В Китае крайне жесткая программа искусственного ограничения рождаемости дала (при правильном анализе) пренебрежимо малый результат, который был полностью снят вспышкой размножения в последние годы, последовавшей сразу вслед за ослаблением кампании. В Индии подобная по цели программа включала в себя все возможные в наше время методы. Она тоже не дала результата. А когда ее попытались усилить массовой принудительной стерилизацией мужчин, взрыв негодования привел к уходу в отставку премьер-министра Индиры Ганди. (Кстати, этот пример показывает «научный» уровень творцов таких программ: они даже не понимают, что в популяциях плодовитость женщин не зависит от числа способных к размножению мужчин — их всегда избыток.) Пример нашей страны (где негласно применялись косвенные методы стимуляции рождаемости — пропаганда, награждение многодетных матерей, запреты на аборты, непродажа эффективных противозачаточных средств, пособия матерям-одиночкам, внеочередные квартиры многодетным и т.п.) очень показателен. Одни и те же стимулы кратковременно повышали рождаемость у тех народов, у которых она и так высока (в Средней Азии, например), но не влияли на народы со стабильной численностью (русские в России) и не останавливали снижение численности у прибалтийских народов.

Нужны не принудительные программы, а создание таких условий в обществе, при которых каждый человек максимально свободен от других в решении, сколько ему иметь детей, обеспечен соответствующей информацией с детства, и ему доступны все современные средства, как препятствующие зачатию, так и способствующие.

Программы ограничения рождаемости в обществах, находящихся в состоянии демографического взрыва, соответствуют реальным нуждам, и мотивы ратующих за них людей вполне понятны.

Совсем иные мотивы у тех, кто в период демографического взрыва на Земле требует стимуляции рождаемости. Кто ратует за это? Националист, ибо для него не своя нация — нелюди, пусть их будет меньше, а своих больше. Милитарист, ибо чем больше детей, тем больше может быть армия, тем больше генеральских мест. И придворный демограф, который обещает за счет прироста рабочих рук заткнуть дыры в экстенсивной экономике. Последний отчасти прав, но он забывает, что в условиях надвигающегося сокращения ресурсов эти руки не на что будет употребить.

Предсказывать будущую историю человечества — занятие антинаучное и неправедное. Но будущее человека как биологического вида более предсказуемо: экологический кризис и снижение численности неизбежны. В рамках этих двух ограничителей эколог может предполагать несколько сценариев, основанных на тех же процессах, которые наблюдаются в разных местах земного шара и сейчас.

Уже готовые перейти в состояние коллапса высокоразвитые популяции станут, сохраняя хороший уровень жизни, плавно снижать свою численность путем небольшого снижения рождаемости. Другие популяции будут, сокращая сельское население, коллапсировать в городах, для которых свойственна низкая рождаемость (этот механизм описан выше). В третьих популяциях усилится расслоение на верхушку общества, удерживающуюся на приемлемом уровне жизни, и прозябающие в полуголодном существовании коллапсирующие массы. В последних популяциях возможны голод, эпидемии, образование инвазирующих групп, а отсюда не исключена возможность опустошительных межнациональных и гражданских войн. Если бы этим народам была оказана правильная помощь со стороны высокоразвитых, они коллапсировали бы в более мягких условиях. Но удастся ли человечеству перед лицом экологического кризиса действовать слаженно — судить не биологу.

Мы видим, что легче всего пройдут коллапс популяции, развитые в техническом отношении, с низкой рождаемостью. Они уже многие десятилетия находятся либо в состоянии очень слабого прироста численности, либо сохраняют ее на одном уровне, либо даже слегка сокращают. У таких народов существует определенный процент женщин, имеющих много детей или не имеющих их вовсе, но большинство рожают по два, реже одному ребенку за жизнь. Если (при сохранении той же доли многодетных и бездетных матерей) установка большинства незначительно сдвинется (чаще один ребенок, чем два), то популяция начнет плавно сокращаться, причем может делать это довольно быстро. При среднем числе детей чуть больше одного (это «чуть больше» должно быть равно детской и репродуктивной смертности) популяция будет сокращаться на 2% в год (за счет естественной смерти в старости) или вдвое через каждые 35 лет. В течение 100 лет численность человечества при таком сценарии сократилась бы в 10 раз, до 500 миллионов, и произошло бы это не более заметно, чем современный рост численности, имеющий такие же темпы. Биологическая стратегия коллапса не апокалиптична, если не будут реализовываться небиологические сценарии.

И еще всех нас волнует: сохранится ли цивилизация при такой низкой численности. Но уровень цивилизации зависит не от численности людей, а от плотности их в очаге цивилизации. Величайшие открытия науки и техники, высочайшие достижения культуры человечество создавало, имея численность популяций, которая нам сегодня кажется невероятно малой. Не говоря уже о древних Греции, Риме или Китае; даже во времена Шекспира, Ньютона или Петра I на земле жило не более 500 миллионов людей, а цивилизованных — и того меньше. При современных (а тем более будущих) средствах коммуникации люди, в отличие от прежних времен, не будут чувствовать себя разделенными большими расстояниями.

Из книги «Непослушное дитя биосферы» http://www.ethology.ru/library/?id=321

Комментарии

Добавить изображение