EROS И AGAPE

Любовь приходит так же незаметно, как день, и так же неизбежно.

Будильник зазвонит еще через три часа, а я уже проснулась.

Не знаю отчего, но знаю, что с какой-то целью, потому что иначе не объяснить, как бесконечно малые движения воздуха, незамеченные и петухом, разбудили мою кожу. Логичнее предположить, что то был не небесный ветер, а свет веки иногда чувствительнее самого точного физического прибора – какой-нибудь сумасшедший фотон, примчашийся из-за горизонта, отразившись тысячу раз не совсем мрачными облаками и не абсолютно черной землей. Да, скорее всего свет.

Как свет чувствуешь кожей до того, как твои глаза могут подтвердить его рождение в ночной тишине, так и любовь проникает в твой организм через кожу или легкие, бесшумно и необратимо, чтобы без боя завоевать все твое существо, до последней клетки. Так солнце к разгару дня безусловно завоевывает землю.

Можно лежать с закрытыми глазами и через какое-то время заснуть, забыв о загадочном своенравии ночного воздуха, но человек любопытен и нетерпелив. Какая –то цель в этом сомнамбулическом хороводе молекул или в бешеном беге фотонов?

- - -

Все начинается с кожи и с легких, что бы ни говорили очень умные философы. Они не замечают рассвета при свете включенной настольной лампы. А когда заметят, это уже не рассвет, а расцвет, день безоговорочно властвует над землей, проникнув во все щели и победив последний мрак своим светом, как Сид победил мавров.

Такой философ встречает не начало дня, а день, и не кожей и легкими, а языком и желудком. Жена тихо приносит поднос с завтраком, выключает лампу, открывает окно и за ним ставни, утренний воздух наполняет комнату, не споря, но сотрудничая с кофейным ароматом и слегка встряхивая начинающие засыпать ученые мысли.

А к концу дня, когда философ, выспавшись, снова сядет за стол и включит лампу, он вспомнит утреннюю чистоту и почувствует какое-то притяжение, и подумает о любви к жизни, ко всему миру, ко всем и всему на земле, об agape. Но очень скоро его мысли засохнут и превратятся в пустые логичекие упражнения. Он не видел рассвета, эроса – он инвалид, как дерево без ветвей.

- - -

У меня, между тем, есть час-полтора до восхода солнца.

Одеться, умыться, выпить воды, доехать до городской окраины, оставить машину и подняться на гору.

Мир еще спит, но уже беспокоен. Воздух дышит будущим днем. Наконец, удар колокола. Звон сначала летит в небо, не знаю как далеко, были бы на небе облака, я бы сказала, точно дальше них, а потом спускается с неба на землю. Тогда я его вижу и слышу одновременно. Удар колокола как громадная капля, падающая с небес на мирную поверхность сонного озера – утверждает начало нового дня.

А потом рассвет завоевывает землю быстро, на глазах.

Сначала противоположные, по другую сторону города, холмы, потом, спускаясь в долину, крыши домов и верхушки деревьев, потом сами дома и деревья, машины, траву. Это победное шествие изумительней самого сладкого сна, если, конечно, не считать, что рассвет, хоть и очень редко, бывает и во сне.

Рассвет это эрос. Утром я впервые касаюсь тебя.

. . .

В разгаре дня, в какую-то минуту остановишься и вдруг понимаешь, что все это - привязанность, томящее, сосущее желание что-то для тебя сделать, ты уже весь в лучах жаркого полуденного солнца, никуда не деться. Но в то же время и эрос не отпускает своих тисков, а напротив, сильнее их сжимает, уже и минуты не прожить не касаясь тебя. Становится счастливее, но не становится легче. Ну да, у меня тоже есть воля и я тоже могу скрывать свое волнение, не показывать виду, но стоит отпустить мысль или расслабить тело, они несутся к тебе, как моряки на голос сирен. И мой внутренний управляющий, наверное, работает по ночам моряком.

Кто сказал, что человек – хозяин своей судьбы? Или тот, кто хорошо притворяется, делает вид, что ничего вокруг него не происходит или тот, кто стоит в стороне от этого залитого солнцем мира.

- - -

По сравнению с восходом солнца день длится слишком долго.

Мы так привыкли к дневному свету, что не замечаем его. Устали мы от него или нет, не знаю, но наверняка о нем забыли и существуют для нас только предметы и люди, которые он освещает. То есть солнцем в эти часы является не общепризнанное небесное светило, а внутреннее видение, состояние души и тела
, настроение, именно оно льет свет на окружающий мир. Или льет яд.

И ты оказываешься посреди ядовитых просторов, на которых цветут одни сорняки.

Да, бывают передышки. Случается иногда забыться на минуту, засмотревшись на слепящую рябь реки или на занятую желтыми одуванчиками пчелу, безразличную ко всему остальному, но стоит отойти от нового (а новое бывает чаще в природе, чем у человека и его созданий), как пропадаешь в своем настроении, тяжелом как колокол.

Любовь, разумеется, не непрерывна, она не может быть ежеминутным состоянием, и разгар дня – самое худшее для нее время. Дневное солнце поддерживает положенное напряжение, не дает нейронам покоя.

- - -

В тебе вдруг остывает боевой дух и ты дрожишь как воздух над пропастью -  ты соскучился и хочешь быть рядом. Яркие лучи заставляют твои глаза щуриться за темными очками. Не то, чтобы я не верила, но сначала я должна сказать честно и спокойно, что я о тебе думаю. Непедагогично, да. В тот момент, когда ты хочешь быть вместе, когда мы уже вместе, мои слова – как нож, опустившийся в праздничный торт, он мгновенно делает его другим. Торт теряет лицо, больше не радует глаз и годится только для желудка. Его можно съесть по частям.

И мы оказываемся разрезанными на куски. Но не сказать тебе тоже невозможно, молчать означало бы тащить с собой карго лжи.

Сначала ты споришь и перебиваешь, "it is always your way or highway, isn’t it", но я прошу тебя слушать молча и говорить, когда я кончу. И ты соглашаешься, потому что воин в тебе ослаб, ты пришел, чтобы быть вместе.

Ты мужчина, Адам. Я хочу слушаться тебя, следовать за тобой, хочу, чтобы ты был моим примером, и если не совершенством, то какой-то вершиной. Я хочу быть частью тебя. Но не могу принадлежать тому, кто возмущает разум. Я говорю тихо и уверенно, и в какой-то момент, вдруг смотрю в лицо собственному чудовищу - неужели, чтобы хорошо о тебе подумать, надо представить тебя мертвым? И тут же мне самой кажется, что я на самом деле мертва и мне снится, что я жива, а репродуктор с другой стороны повторяет "be angelically pure and eucharistically fervent" снова и снова, и слова становятся бессмысленные как коммунистические лозунги.

Мы сидим на горячем капоте моей машины, и ты неотрывно слушаешь. Ты ничего не говоришь в ответ, разве что громкое междометие, молча встаешь, подходишь к своей машине и перед тем, как хлопнуть ее дверцей, выкрикиваешь что-то вроде «запишись на прием к себе самой, доктор!». Окончания я, впрочем, не расслышала, там наверняка было что-то покрепче.

Начинаются тяжелые полуденные страдания.

Мне кажется, что я становлюсь тобой, перестаю думать, но истекаю кровью от твоей раненной гордости. Переживания самые настоящие, но почему-то возвышенные. Тяжело, но почти радостно. Я люблю тебя.

 Мы не видимся долго и теряем счет времени. Как слепой муэдзин (правда, что раньше им выкалывали глаза, чтобы движение солнца не нарушало их внутренних часов?), который шарит рукой по круглому парапету в поисках выдолбленного в камне знака, указывающего на Мекку.

Только у тебя нет Мекки. И ты возвращаешься ко мне.

- - -

«Легче любить, чем быть любимым» говорит лишь о том, что у людей бывают разные определения любви. Ну разумеется, они ведь разные люди.

Ставлю себя на твое место и думаю: я бы сделала иначе, я бы объяснила понятнее, я бы помогла незаметно, я бы не жалела того или этого- наверное, ты меня просто не любишь. Имеется ввиду, не любишь так, как люблю я.

То есть любовь достается в упаковке субъекта, несет отпечаток его характера. И таким образом, она не есть абсолют.

Ну а все-таки. В характере человека, в его действиях, в самом человеке, в его душе, есть абсолютно хорошее и абсолютно плохое, то, с чем согласятся все, если честно посмотрят. ЕСТЬ абсолютные компоненты, та правда, про которую знаешь, что она правда еще до того, как подумаешь о ней словами. Примерно то, что св. Августин называл «внутреннм чувством» в своем диалоге о свободе воли. Оно находится вне нормальных функций разума и не есть результат рассуждений. Его можно назвать инстинктом души.  Через него разум осознает свою временную, ненадежную природу, признает существование чего-то вечного, выше себя – абсолютной правды. Именно ее Августин называл Богом.

Неужели у любви нет абсолютной основы, нет правды? Всеобщей, широкой, классической правды? Можно ли считать любовь к Богу – как абсолют основой любой любви? Наверное
, нет.

В разгар дня любовь переходит из легких в желудок и ложится в нем камнем. Меня тошнит. Это тягостное ощущение меняет весь мир вокруг, тошнота переносится на людей и предметы, на поступки и события дня, на весь день и ведет к самому страшному, что может случиться в жизни – к разочарованию.

Если верить теологам, тошнит от отсутствия любви-agape.

От недостатка душевной щедрости, от собственничества, от быстрого и легкого осуждения других людей, от неуважения, нежелания меня понять, от нежелания читать, что читаю я – в тебе. От отвратительной ревности, от еще большей привязанности к тому, что не нравится,  наперекор простой и ясной логике – в себе. Теперь презираешь себя дважды – не только за порочность, но и за глупость. И все это обильно полито виной, как салат оливковым маслом. Вина как приправа к любому душевному блюду. Я сказала душевному, а не дешевому, но думай, что хочешь. Very funny.

Думаешь, у меня в голове зоопарк? Напротив, там идет непрерывный верховный суд, по всем правилам и канонам. На него выносятся все мои дела и поступки, но чаще всего – мысли. Приговоры исполняются неукоснительно и аккуратно.

Я, в конце концов, понимаю слова. Скажи мне, в чем я неправа, я постараюсь понять и по мере понимания исправить. Но ты не говоришь не хочешь или не знаешь? – а продолжаешь бросать камни в душу  и желать моего тела, а я не могу догадаться.

 Нет, господа теологи, потерянность в середине дня не просто от дефицита снисходящей, дающей любви, но следствие трудности, невозможности объединить ее с эросом. Цемент этих отношений, скрепляющий раствор – philia, любовь-дружба. Без него рушится любое здание. Philia должна быть там, в сердце любви, в зените любого дня.

Сесть и написать. Но Бог не отвечает на письма. А говорить с Ним не время. То, что приходит само собой ночью, перед сном, не дается сейчас и самыми большими усилиями. В середине дня Бог занят своими делами и ему не до тебя. Если, конечно, это не чрезвычайное обстоятельство. Но нет, слава Богу, все здоровы, так, душа корчится в судорогах, нужно быть терпеливым.

Когда-нибудь наступит вечер.

- - -

Вечер – воспоминание утра, без горечи и сожаления, может быть, под звуки тихой рапсодии благодарности. Переживания утра в совсем ином, закатном свете.

Близится тишина, и весь мир, как отодвинутый от плиты котел, стынет и успокаивается. Эрос не умер, но переродился.

Вечер – это воспоминания о тебе.

Мне не трудно взять телефон и набрать твой номер, мне не трудно ответить на твои сообщения и старые имейлы. Не трудно, но невозможно.

Вечером не спорят и не дерутся, не ранят друг друга, не обижают. Вечером дорожат памятью. Может быть, из страха потерять ее во мраке ночи (хотя Гюго уверял, что ночь не так черна, как человек), а может, совсем не из страха, а от невозможности не вспоминать, потому что все пространство вокруг наполнено любовью, agape, которую кто-то называет светом заходящего солнца.

Солнце льет слезы по уходящему дню, слезы радости, что он был.

Вечер – это слезы по тебе.