АЛИС, или ОДНА ГЛАВА "РОМАНА С ДОМОМ"

04-10-2009

Семь лет назад мы купили во Франции небольшой участок земли на заброшенном хуторе, на котором мой муж решил сам построить дом. Начиналось все как настоящая авантюра, о которой нужно писать отдельно. Но сначала я хотела бы рассказать о потрясающей женщине, с которой свела нас судьба и благодаря которой наша «авантюра» состоялась.

--------------------------------

Преодолев все препятствия и подводные течения французской бюрократии, в начале сентября мы вышли, наконец, на финишную прямую, когда можно было начинать строительные работы. Мой муж бросился в них как в омут.

 

Место действия. Черепичная крыша в центе - хутор, на котором строился дом. Левее - деревня Longeray, где жила Алис. Река внизу - Рона. Крепость справа - форт Эклюз. Кругом - Альпы.

 

Каждое утро он приезжал из Женевы на наш участок и работал допоздна в любую погоду, а осень в тот год стояла на редкость холодная и дождливая.

На хуторе был еще один дом, разделенный на три части и принадлежавший очень милому семейству – двум братьям и сестре. Они использовали его как дачу и иногда наезжали туда летом на несколько месяцев. В тот год там жили Эдуард, старший брат, и его жена Одетт.

Они уже совсем старенькие – им обоим под девяносто, но если у Эдуарда были на лицо все признаки этого солидного возраста, то Одетт воспринималась нами почти как ровесница. Маленькая, худенькая, сморщенная как печеное яблочко, она сохранила необыкновенную подвижность, энергию и ясность ума. Мы прозвали ее «мудрая Тортилла», потому что она очень похожа на черепашку.

Детей у них не было, и к нам они прониклись почти родительскими чувствами. С самого первого дня они запретили Жене обедать на улице или в машине. Ровно в час дня они звали его к накрытому столу. Одетт послушно разогревала все, что он приносил с собой (в ту пору он соблюдал строгую диету), но всегда старалась угостить его чем-нибудь еще. В выходные я тоже принимала участие в этой совместной трапезе и веселилась от души, глядя на то, как Женя с Одетт подкалывают друг друга. У них сложились очень трогательные отношения – взаимного обожания.

Одетт – женщина удивительная. Аристократка до мозга костей, получившая прекрасное образование, она знает, кажется, все и может поддержать разговор абсолютно на любую тему. У нее очень живой и ироничный ум и, пожалуй, мужской склад характера. По крайней мере, мужчина в семье точно она, несмотря на то, что всю жизнь была домохозяйкой, поскольку Эдуард прилично зарабатывал, занимая большую должность в какой-то крупной компании. Она искренне восхищалась Жениными подвигами на стройке, поскольку ее собственный муж был из тех мужчин, кто не умеет забить и гвоздя.

Однажды ради моего мужа они с Эдуардом совершили героический поступок. Женя почти закончил первый этап работ, и вдруг обнаружилось, что ему не хватает одного-единственного блока (дом строился по специальной технологии, когда стены как в детском конструкторе «Лего» собирались из полых блоков, в которые потом заливался бетон). Это была катастрофа, поскольку мы уже заказали машину для заливки бетона, и счет шел на часы. Купить блок на заводе мы не успевали. Случайно Женя узнал, что в маленьком городке в ста с лишним километрах от нас проходила выставка, в которой принимала участие компания, поставлявшая нам материал. Он созвонился с ее представителем и узнал, что у них на стенде есть блок нужного нам размера. За обедом он поделился этой радостной новостью с Одетт и сказал, что срочно едет за ним.

И вдруг после обеда Одетт заявилась на стройку с сантиметром в руках и сказала, что они с Эдуардом как раз собирались на эту выставку и вполне могут зайти на стенд компании, чтобы забрать наш блок. Она только хотела его измерить, чтобы убедиться, что он войдет к ним в багажник. Она по-деловому измерила его со всех сторон, потом измерила багажник. Получалось, что в обрез, но все-таки он туда помещался. Часа через три-четыре они доставили ему драгоценный груз. Представитель компании был так потрясен явлением двух божьих одуванчика с этим поручением, что сам донес блок до парковки и загрузил к их в машину. Он не поленился нам позвонить и выразить свое восхищение стариками, сказав, что о таких соседях можно только мечтать. Через несколько дней Одетт раскололась и призналась, что ни на какую выставку им было не нужно – просто они понимали, как дорог для Жени каждый час.

Одетт. Мы прозвали ее «мудрая Тортилла», потому что она очень похожа на черепашку.

А еще Эдуард, который и ходил-то с трудом, каждый день наведывался к Жене на стройку и спрашивал, не может ли он чем-то ему помочь. Это было так трогательно!

Эдуард, который и ходил-то с трудом, каждый день наведывался к Жене на стройку и спрашивал, не может ли он чем-то ему помочь.

Была уже середина декабря, погода стояла ужасная, а они всё ещё оставались на хуторе без зимней одежды и в неприспособленном для зимы доме только ради того, чтобы Женя мог пообедать с ними в тепле и уюте. А ведь обычно они уезжали с дачи не позднее конца сентября…

Как-то за обедом Одетт сказала, что хочет познакомить Женю с женщиной из соседней деревни. Вид у нее при этом был таинственный. Знакомство состоялось в тот же день в большом старом крестьянском доме, половину которого занимал хлев с коровами и телятами. Напротив был курятник и свинарник, а чуть поодаль - клетки с кроликами, вдоль которых прогуливались утки. Словом, это была настоящая французская ферма. Почти весь первый этаж занимала огромная кухня с длинным столом, за которым легко могли уместиться человек пятнадцать, и большая деревенская печь. На ней стояла гигантских размеров кастрюля, в которой что-то уютно булькало.

Дверь открыла сама хозяйка. Это была Алис Пирроле. Она приветливо поздоровалась с Женей и сказала, что отныне он будет обедать здесь, поскольку Одетт пора возвращаться домой.

Одетт сияла. Теперь она могла уехать с легким сердцем, передав моего мужа в надежные руки.

Так Алис вошла в нашу жизнь.

Когда на следующий день Женя пришел к ней обедать, первое, что она сделала - отобрала у него кастрюльку с супом, который я ему приготовила, и демонстративно вылила содержимое свиньям. При этом Алис заявила тоном, не терпящим возражений, что отныне он будет есть только то, что приготовит она – уж она-то знает, чем нужно кормить мужчин, занятых физическим трудом. На обед она предложила ему салат, гигантскую отбивную с макаронами и какой-то десерт. Спорить он не решился и с удовольствием все это смел.

С тех пор он питался как «настоящий мужчина». И только позже я поняла, как права была Алис.

Однажды Женя заскочил ко мне на работу и случайно встретился с нашей общей знакомой. Как же она на меня потом набросилась: «Что ты сделала со своим мужем?! Посмотри, на кого он похож! Он же похудел килограммов на двадцать!» Я была потрясена – ведь я видела его каждый день и ничего не замечала. Боже мой, как я себя казнила! Я продолжала кормила его как всегда, не учитывая, что теперь он тратил раз в десять больше энергии. Самое интересное, что он не чувствовал голода и никогда не просил больше, ведь его организм привык к многолетней диете.

Благодаря «крестьянскому» питанию, Женя быстро окреп, но закончилось это довольно грустно. Через полгода у него началась язва желудка, которая дает знать о себе до сих пор. Есть мясо в таких количествах мой муж не привык.

В один из выходных, когда я приехала на хутор навестить своего строителя, Алис пригласила на обед и меня. Мы познакомилась и я как следует ее рассмотрела. Это была довольно высокая худая женщина. Тонкие черты лица придавали ей некий аристократизм. Седые, коротко стриженые волосы. На лице ни грамма косметики. Очень волевое, полное достоинства выражение лица. Его немного портили сильно оттопыренные, как у летучей мыши, уши, которые унаследовали от нее, как мы потом увидели, почти все ее дети и внуки. Но даже это она сумела превратить в достоинство. Мы были свидетелями, как кто-то из внуков спросил у нее: «Бабушка, а почему у всех людей ушки прижаты, а у нас нет?» На что она с гордостью ответила: «Потому что мы - Пирроле. И это - наша фамильная черта!»

В тот день Алис приготовила роскошный обед. Мы долго сидели, болтали обо всем понемножку и, конечно, затронули нашу больную тему – о том, как плохо нам жилось в Женеве – в полуподвальной крохотной квартирке, за которую мы платили большие деньги, и как тяжело было Жене каждый день ездить на стройку за тридцать с лишним километров. Мы спросили у Алис, не знает ли она кого-нибудь в деревне, кто мог бы сдать нам жилье. На что она тут же ответила: «А живите у меня, я ведь одна в таком большом доме». Мы с радостью согласились, и было решено переезжать сразу после Нового года.

Деньги брать она отказалась наотрез, согласившись лишь на оплату нами всех счетов и покупку продуктов.

И вот в середине января, набив пожитками обе машины, мы тронулись навстречу новой жизни. В нашем переезде было что-то мистическое и очень символичное. День был серый и пасмурный, в Женеве моросил дождь. Мы ехали по скоростной дороге вдоль Юры [горная цепь в Альпах – ред.] и уже издали увидели в нашем ущелье отливающий багрянцем золотой свет, будто ворота в другую – светлую и прекрасную – жизнь. На душе стало так хорошо и спокойно. И чувство это, несмотря на все трудности, которые пришлось преодолеть, не покидает нас и по сей день. Будто Господь Бог дал нам знак, что мы все делаем правильно.

Алис поселила нас на втором этаже, где было три спальни, душ и туалет.

Приехали мы под вечер, кое-как распихали вещи и легли спать. Но первая ночь превратилась для нас в сущий кошмар. Алис решила положить нас на самую лучшую, по ее представлению, постель. Это была огромная старинная кровать с пружинным матрасом, в котором мы утонули, как в гамаке. Для нас, привыкших спать на ровном плоском, уснуть на этом «царском ложе» было невозможно. Скатившись друг к другу, мы промаялись в этой люльке до утра. К тому же в комнате было холодно. Через широкие щели в оконных рамах улетучивалось то жалкое тепло, которое давала маленькая батарея под окном.

Но это были еще цветочки. Самое большое испытание ждало меня утром, когда я пошла в душ. Горячая вода закончилась в тот самый момент, когда я намылила голову, и домывалась я почти ледяной водой.

Как оказалось, вода в доме нагревалась той самой печкой, которая стояла на кухне, а топилась печь дровами. Конечно, за ночь дрова прогорели, а печка остыла.

Вообще мое мытьё стало камнем преткновения в наших с Алис отношениях. Она не понимала, как это можно – мыться каждый день. Ей это казалось блажью. А я со своей стороны, поняла, что французское выражение «намыливаться в гости» имеет вовсе не переносный, а самый что ни на есть прямой смысл. Наша Алис «намыливалась» только в гости.

Поначалу она пыталась бороться с моей «дурной привычкой» и своеобразно воспитывать меня – не топила вечером печь, чтобы не греть «зря» воду. Но, когда она увидела, что я и вправду не могла лечь спать, не помывшись, и потому не уставала кипятить воду в больших кастрюлях на плите, то смирилась и уже безропотно топила печь каждый вечер. (А может быть, просто решила, что газу я так потрачу больше?). Позже она даже спросила у своего врача, не вредно ли мыться так часто? И он ей ответил, что, да, конечно, вредно! Тогда мне пришлось уточнить, что не тру себя мочалкой до багрового цвета каждый день, а чаще просто принимаю душ. Это немного ее успокоило.

Мы очень смеялись, когда месяца через три после нашего «вторжения» ей пришло письмо с просьбой проверить, не протекают ли у нее трубы, поскольку потребление воды у мадам Пирроле вдруг увеличилось в три раза. Хорошо, что все счета оплачивали мы!

Алис у себя на кухне

Еще одна моя «блажь» сильно удивляла ее. Она была очень горда тем, что ее лицо никогда не знало косметики. И никакими кремами она отродясь не пользовалась. «Вот поэтому я так хорошо выгляжу!». Откровенно говоря, с этим я никак не могла согласиться. На наш взгляд, ей было далеко за семьдесят, а оказалось, что всего - шестьдесят пять.

Алис криво усмехалась, глядя на мои лосьоны и баночки с кремами, которые я расставила в ванной на полке, и очень удивлялась, что даже к завтраку я спускалась уже тщательно причесанной и слегка подкрашенной. Да, такой «штучки» она еще не встречала.

Но больше всего Алис была потрясена тем, что Женя каждое утро готовил мне завтрак. Она просто остолбенела, когда впервые это увидела. С ужасом глядя, как муж варит кашу, готовит кофе, делает бутерброды, она спросила меня: «И ты разрешаешь ему это делать?!!» Видно, для нее было большим позором, когда мужчина делал женскую, по ее мнению, работу. Но мужа моего это не смущало. За двадцать пять лет нашей семейной жизни для него это настолько же вошло в привычку, как утром чистить зубы. Он, в отличие от Алис, очень ценил, когда женщина за собой следит, и позволял нам с дочкой заниматься утром собой. Поэтому завтрак он готовил сам. Надо сказать, что французы вообще не завтракают. В лучшем случае выпивают чашечку кофе.

Таких мужчин Алис еще не видела. В своей семье она все делала сама: растила пятерых детей, ухаживала за скотиной, занималась садом, огородом, домашним хозяйством. Для нее было в порядке вещей, что всё это ложится на женские плечи.

Сохранить мужское достоинство в глазах Алис моему мужу помогло лишь то, что он не только умел приготовить завтрак, но и сам строил дом.

Потихоньку Алис смирилась со странными привычками нашей семьи и даже позволила Жене варить кофе и ей.

В тот первый день, увидев наши помятые физиономии, Алис спросила, как нам спалось. Пришлось признаться, что мы не спали совсем и рассказать ей про наши мучения. Тогда она предложила нам комнату Бруно, своего сына, который учился в Лондоне и дома почти не бывал. У него, к счастью, стояла нормальная современная кровать с удобным матрасом, на которой мы прекрасно спали весь год, что провели у Алис. К тому же его комната была хорошо изолирована, в ней мы не мерзли.

Постепенно мы и изучили нрав ее знаменитой печки, на которой держалось все – и горячая вода, и отопление, и готовка. Газовой плитой она почти не пользовалась, только изредка пекла пироги в духовке или варила кофе.

В ванную нам пришлось купить электрообогреватель, поскольку отопление там не было предусмотрено и холод зимой был страшный. Хорошо еще, что к нашему приезду Алис заделала большое отверстие, выходящее прямо на улицу. Но все равно какие-то дырки еще оставались, и время от времени я видела ныряющих туда мышек, что приводило меня в полуобморочное состояние. В таких спартанских условиях нам жить еще не приходилось.

Но человек привыкает ко всему. Привыкла и я к этому экзотическому быту. Здесь все было интересно и необычно. Я понимала, что нам выпала уникальная возможность – полностью окунуться в жизнь французской деревни. Казалось, мы перенеслись лет на двести-триста назад. Окна спальни упирались в полуразрушенный монастырь XIV века, вернее его остатки, в котором хранилось сено для скота и жили хрюшки. Утром нас мог ожидать сюрприз в виде родившегося ночью теленка. Алис шла в курятник и приносила к завтраку свежие яички. Иногда она делала творог из своего молока, который, правда, больше походил на пресную простоквашу. Мы поняли, что такое свое, а не покупное мясо, овощи из огорода за домом, самодельное вино.

К тому же персонажи здесь встречались прелюбопытные, особенно мужчины. Все как на подбор крепкие, румяные, громогласные. Большие любители выпить и закусить. Это были ожившие персонажи из «Кола Брюньон». Шутки, остроты и каламбуры сыпались как из рога изобилия. Поначалу нам было трудно их понимать, поскольку язык сильно отличался от того стерильного французского, на котором говорили мы.

Но с Алис сравниться не мог никто. Это была ЛИЧНОСТЬ во всех проявлениях – от самых плохих и до самых хороших. Мы звали ее «наш генерал».

Жизнь была безжалостна к Алис с раннего детства. Родилась она перед самой войной. Мать умерла почти сразу после её рождения. Отец ушел на фронт. Девочку воспитала бабушка. Они очень бедствовали и голодали во время войны. Алис ходила в обносках. Первую хорошую одежду и обувь ей купил немец-оккупант (вернее не купил, а экспроприировал в местном магазине).

Дело было так. Немцы вошли в деревню и стали расселяться по домам. Алис было тогда года три-четыре, отца она не помнила, но знала, что он - солдат. И вот, когда к ним в дом вошел мужчина в военной форме с автоматом наперевес, она бросилась ему на шею с радостным криком: «Папа пришел!». Немец был так потрясен и растроган, что взял девочку под свою опеку – одел ее и накормил. Правда, в доме у них жить не решился – уж очень страшное зрелище представляла собой бабушка Алис, лицо которой было сильно обезображено ожогом.

Чуть позже он спас им жизнь. Фашисты искали оружие и проводили повальные обыски. Тот немец спросил у Алис, есть ли у них ружье. Малышка сказала, что есть, и показала в тайник. Немец взял ружье и закопал в большую навозную кучу на скотном дворе.

Когда очередь дошла до них, фашисты перевернули все вверх дном, но в навозную кучу лезть побрезговали (видно, тот немец хорошо знал психологию своих соотечественников). Если бы они нашли ружье, бабку Алис расстреляли бы на месте.

Работать Алис начала лет в семь или восемь – убиралась и присматривала за чужими детьми. Она любила рассказывала нам, как каждый день отправлялась пешком через лес в другую деревню за пять-шесть километров от дома. Из обуви у нее были лишь деревянное сабо, которые она носила круглый год. Когда Алис пошла в школу, учительница выпросила у нее эти сабо для школьного музея. А когда девочке исполнилось лет четырнадцать, ее забрала с собой в прислуги парижанка, отдыхавшая в санатории недалеко от деревни. В Париже Алис научилась прекрасно готовить и набралась хороших манер. Вернувшись домой, она устроилась работать в госпиталь, где и познакомилась со своим будущим мужем Андрэ.

Андрэ, в отличие от Алис, был из зажиточной семьи. У них была своя ферма, поля, большой сад, виноградники. Алис оставила работу в госпитале и занялась хозяйством. Свекровь умерла еще до их брака с Андрэ, а вот со свекром Алис пришлось повоевать, прежде чем она его укротила. Она очень любила рассказывать нам эту историю.

Отец Андрэ был страшным пьяницей и грубияном. Свалив всю работу в доме на невестку, он не отказывал себе в удовольствии унижать ее, показывая, кто в доме хозяин. Но не на ту напал! Как-то он вернулся домой пьяным, когда ужин уже закончился и Алис мыла в тазу посуду, и грубо потребовал, чтоб его немедленно накормили. Тут Алис развернулась и выплеснула ему в лицо полный таз грязной воды. Она заорала на него так, что окна в доме зазвенели: «С этого дня ты будешь работать, и обедать вместе со всеми, а иначе сдохнешь с голоду!!!» Свекор оторопел, но понял, что невестка не шутит.

С той самой минуты все изменилось, и Алис стала полновластной хозяйкой в доме. Свекор стал как шелковый. Народ в деревне глазам своим не верил, видя, как тот послушно плетётся вслед за Алис в поле, в огород, на виноградники. Он даже почти перестал пить. Надо сказать, он был редким виноделом и многому успел научить Алис за то короткое время, что они жили вместе.

У Алис один за другим пошли дети: Жан-Луи, Роже, Кристина, Франсуа – почти все погодки. И вдруг через десять лет после Франсуа, когда ей было уже под сорок, родился самый младший сын – Бруно. «Несчастный случай», - любила она повторять.

Андрэ всю жизнь служил на железной дороге. Последние годы он продавал в кассе билеты. Вечерами и в выходные работал на тракторе, обрабатывая поля и заготавливая корм для скота. А все остальное тянула на себе Алис. От виноградников пришлось отказаться – на них времени уже не осталось. Постепенно они расширили дом и надстроили второй этаж.

Алис крутилась как белка в колесе, покрикивая на домашних и раздавая приказания направо и налево. Домашние её побаивались и слушались беспрекословно. Жили тяжело. Что такое выходные, а уж тем более отпуска этой крестьянской семье было неведомо. Ее дети признавались нам, что никогда не видели от нее материнской ласки. Неудивительно, Алис ведь и сама не знала, что это такое, у нее вообще не было детства.

Когда Алис было лет пятьдесят, случилась большая беда, чуть не стоившая ей жизни. Корова, испугавшись телефонной будки, шарахнулась и наступила ей на ногу. Нога все время ныла, но Алис продолжала крутиться по хозяйству – когда ей было болеть?! В конце концов, нога почернела и распухла. Кончилось все тем, что однажды вечером Алис упала как подкошеная, не подавая признаков жизни. Дети были уже взрослые. Они погрузили ее в машину, и Франсуа помчался в ближайший госпиталь. Осмотрев Алис, врач авторитетно заявил, что место её скорее в морге, чем в больнице. Но тут подошел другой врач, помоложе, и сказал, что все же попытается ее спасти. Удивительно, что Алис, пребывая в глубокой коме, прекрасно слышала этот разговор. Очнувшись, она очень смутила первого врача, пытавшегося отправить ее в морг, дословно пересказав его речь.

Вытаскивали Алис с того света долго и мучительно. К тому же у нее обнаружился рак желудка, а потом еще и лейкемия. Она перенесла не одну химиотерапию. Больше года моталась по больницам и санаториям. Тяжёлая болезнь не изменила ее. С детьми она оставалась такой же суровой и очень редко разрешала себя навещать. Господь сжалился над ней - она выздоровела и вернулась домой. Правда, нога продолжала болеть всю жизнь, и без палки она ходить уже не могла.

Дети выросли. Все сыновья, кроме Бруно, женились. Вышла замуж и Кристина. Пошли внуки, которых она растила так же, как и детей. Нрав ее с возрастом не смягчился. Но это вовсе не значило, что она очерствела душой. Это внешне она не умела быть нежной и ласковой, сердце же ее было огромным и добрым, а любви ее хватало на всех.

Дом Алис и Андре славился на всю округу. Двери его никогда не закрывались, а за столом всегда было много гостей. О них ходили легенды. Расскажу лишь одну историю, которую мы услышали от соседей.

Их дочка отдыхала на Лазурном берегу и случайно на пляже разговорилась с двумя парнями. Когда она сказала им откуда родом, они стали допытываться, как называется ее деревня. Услышав ее название, они очень оживились и спросили, не знает ли она Алис Пирроле. Конечно, она ее знала. Ребята рассказали, что несколько лет назад, путешествуя на мотоцикле, они заехали в деревню переждать грозу и случайно оказались у порога дома Алис. Та пригласила их к себе в дом, напоила, накормила и оставила ночевать. Естественно, не взяв за это ни франка. Для нее это было в порядке вещей.

То же самое ведь произошло и с нами. Только мы остались у нее не на два дня, как те ребята, а на целых одиннадцать месяцев.

Еще одна история, которую рассказала нам сама Алис, меня потрясла. В их деревне жила женщина, за короткий срок потерявшая и мужа, и детей. От горя она сошла с ума: никогда не выходила из дому и общалась только с крысами, которые стали ручными. Они запрыгивали на стол, садились кружком, женщина разговаривала с ними, кормила и пыталась их дрессировать. Никто в деревне не мог заставить себя войти в этот дом – такое страшное это было зрелище. Только Алис навещала ее до самой смерти. Она убиралась у нее, стирала и кормила эту несчастную женщину.

Когда мы переехали к Алис, ей было шестьдесят пять. Лет шесть назад она похоронила Андрэ. Умер он внезапно. Упал ночью в коридоре - инсульт, паралич. В больнице врачи сказали, что могут сохранить ему жизнь, но это уже будет не человек, а «растение». Алис проявила характер и здесь. Она заявила, что Андрэ ей нужен только живой, и запретила продлевать это жалкое существование. Через несколько часов он умер.

Она так и не смогла пережить его смерть. Часто впадая в депрессию и без конца повторяя, что не хочет жить без своего Андре, она сотворила из него икону. Алис любила рассказывать, какой он был добрый и веселый, как он по первому зову бросался на помощь друзьям и соседям, занимаясь в последнюю очередь своим собственным хозяйством, за что она его даже ругала. Она все сокрушалась, что мы его не застали. Конечно, Андрэ доставалось от его боевой женушки так же, как и всем остальным. Их друзья не раз нам об этом рассказывали. Думаю, лишь после смерти мужа Алис поняла, кем он для нее был. К тому времени все дети уже давно жили отдельно со своими семьями. Дом её опустел.

С нашим приездом она оживилась, у нее появилась привычная цель в жизни – заботиться, кормить, поить. Она прекрасно готовила и с радостью демонстрировала свои таланты. Дети ее были счастливы – они не узнавали свою мать, а нас прозвали «русским чудом». А еще их радовало, что мы невольно оттянули ее внимание на себя, и теперь мать-командирша оставила их в покое

Наш медовый месяц с Алис длился недолго. Поначалу она очень старалась быть светской – ведь у нее поселился не кто-нибудь, а бывший дипломат. Но скоро она отпустила тормоза и стала относиться к нам, как к своим детям – характер ведь не изменишь, а притворяться она не умела. К счастью, притворяться не умели и мы, и это спасало нас всех на протяжении долгих месяцев совместного существования. И она, и мы больше всего ценили в людях искренность и открытость, а этого у нас было не занимать.

Труднее всего привыкать к новой жизни было мне – городской штучке и единственному ребенку в семье. К тому же по гороскопу я Рак и очень люблю одиночество, что у Алис было недостижимо. Это был настоящий дом – проходной двор. Дети, внуки, друзья, соседи, многочисленные родственники, друзья детей и внуков следовали друг за другом сплошной вереницей. Редкий день мы были за столом одни. Благодаря Алис и ее гостеприимному дому, мы перезнакомились со всеми хорошими людьми в округе - плохие к ней не ходили – уж в людях-то она разбиралась! Все ее друзья и друзья ее детей стали для нас близкими людьми, которые помогали нам, чем могли, и помогают до сих пор. А мне потихоньку пришлось привыкнуть к этому вечному столпотворению и даже находить в нем свою прелесть.

Вскоре после нашего переезда у Алис начался очередной приступ болезни, который сопровождался сильной депрессией. У нее страшно болела нога, и она изводила всех вокруг, требую двойную порцию морфия. Врач пытался ее убедить, что это только усугубит положение, но переспорить Алис было невозможно. Устав с ней бороться, врач прописал-таки ей двойную дозу, и наша Алис улетела куда-то в другие миры. Она находилась в полной прострации, не зная, день сейчас или ночь, какое время года и где она находится. Это был настоящий кошмар. Однажды ночью она чуть не умерла. Спасло ее то, что наша спальня находилась напротив, и мы услышали, что с ней творится что нехорошее.

Потихоньку ее выводили из кризиса, и мы в шутку стали звать ее наркоманкой. Еще долго она оставалась очень слабой. Но вот однажды утром во время завтрака мы услышали на лестнице бодрые шаги, на пороге появилась наша генеральша, подбоченившись, громко и как-то даже воинственно сказала: «Бонжур!» И мы поняли, что Алис, наконец, выздоровела.

От депрессии не осталось и следа, она гоняла всех подряд – детей, внуков, нас и кошку. Последняя, кстати, не оставалась в долгу. После очередной выволочки она тайком пробиралась в спальню Алис и гадила ей на кровать. Да так лихо, что той приходилось стирать все, от покрывала до матраса. Что касалось остальных, мы безропотно сносили все ее фокусы – лишь бы она больше не болела и не впадала в депрессию.

Апофеозом ее выздоровления стала сценка в саду, которую нечаянно подсмотрел мой муж. Он увидел Алис в модной яркой кепке, бодро катящую перед собой тачку, а в ней - костыли, на которых совсем недавно она с трудом передвигалась по комнате.

Пока Алис «наркоманила», я дорвалась до кухни и готовила все свои любимые блюда – русские, греческие, французские. Местный народ, не привычный к таким изыскам, уплетал все за обе щеки и нахваливал мои экзотические «sp?cialit?s». Но вот на кухню вернулась хозяйка. Соперницы здесь она потерпеть не могла. Отдавать мне звание лучшей поварихи Алис не собиралась. Масла в огонь подливал Франсуа, который по два-три раза просил добавки всех моих блюд, и, хитро подмигивая, упивался страданиями своей матушки. Мне стало жаль Алис, и я безропотно вернула ей бразды правления. Теперь я готовила сама только в те редкие дни, когда она уезжала.

Было забавно наблюдать, как она подсматривала мои кулинарные секреты и кое-что у меня перенимала. Например, стала печь пироги на пергаментной бумаге, а еще, перед тем, как запечь курицу или рыбу, стала обмазывать их сметаной.

Она осталась единственной, кто никогда не хвалил мою стряпню. В лучшем случае молчала, в худшем - говорила: «Такое мы ели только в войну!» Как правило, это касалось супа с крапивой или борща. В результате, мне надоели ее нападки на мои супы, и я сказала: «Алис, ну как же так – почему вы не считаете суп за еду, ведь даже французское слово «souper» - ужинать, произошло от слова суп!» Она ничего не ответила, но когда вечером я пришла с работы, она буркнула, не глядя на мня: «Там на плите стоит суп вам на ужин!» И с тех пор она почти каждый день готовила нам супы. Особенно мы любили знаменитый французский луковый суп в ее исполнении.

Алис настолько внимательно к нам относилась и так старалась предугадать каждое наше желание, что иногда казалось, будто она понимает по-русски или читает наши мысли.

Герои романа: Евгений и Галина, Алис - в центре. Фамильные уши Пирроле не оставляют сомнений.

В Жене она души не чаяла и очень пеклась о его здоровье. Когда у него болели зубы, и было трудно жевать ее фирменные отбивные, Алис тут же это замечала, брала у него тарелку и размалывала их в мясорубке. А уж, когда у мужа от бесконечного мясоедства обнаружилась язва желудка, какой виноватой она себя почувствовала! Даже снизошла до того, что стала обсуждать со мной Женино меню.

Меня она тоже любила - я это знала, но я для нее была существом загадочным. К тому же она считала, что Женя меня слишком избаловал (в чем, конечно, была доля истины). Иногда у нас с ней возникали стычки из ничего. Мы просто не понимали друг друга. Например, мою я пол и выливаю грязную воду в унитаз. Вдруг с Алис начинается истерика. Она рвет на себе волосы и кричит: «Если бы Андрэ это видел, он бы в гробу перевернулся!» Я в ужасе – что же я такое натворила? Оказывается, воду в унитаз вылила – он может засориться! От воды-то! В следующий раз она берет ведро с грязной мыльной водой и у меня на глазах выливает в бассейн с рыбками на площади перед домом. Тут уже истерика начинается у меня. Я называю ее живодеркой, а она смотрит на меня с изумлением: «Подумаешь, какие-то рыбки!»

К счастью, обидеть меня трудно - больше пяти минут я зла не держу. Но иногда Алис доставала меня так, что мне, как и кошке, хотелось ее проучить. Однажды я нарушила вечерний ритуал наших поцелуев перед сном. Я просто сказала ей из другой комнаты: «Спокойной ночи», и ушла спать. Это очень ее задело. После того, как это повторилось и на второй, и на третий день, я увидела, что она по-настоящему страдает. Вот тогда я поняла, насколько она чуткий и ранимый человек, несмотря на всю ее внешнюю ершистость и грубость. На какое-то время мое «наказание» подействовало - она стала шелковой, я не узнавала мать-командиршу. Вернувшись с работы, я находила свое белье, снятым с веревки на улице, поглаженным и сложенным в аккуратную стопочку, ужин стоящим на столе, Алис вела себя тихо. Конечно, сердце мое растаяло, и я снова целовала ее перед сном.

Я прекрасно понимала, что и ей было трудно со мной. Может быть, даже труднее, чем мне. Ведь она была у себя дома, и вдруг здесь, на ее территории, в сложившиеся годами устои и привычки вклинилась какая-то пигалица, к тому же иностранка . ( Алис была националисткой, как и большинство французов.) Спасало положение то, что она видела мою искренность. Если бы хоть раз она почувствовала фальшь, все было бы кончено – мы не смогли бы жить вместе.

Я очень ее любила, и часто сердце мое сжималось от жалости, когда видела вечером ее одинокую фигуру перед телевизором. Мне так хотелось подойти к ней, обнять, поцеловать. Но она не привыкла к таким телячьим нежностям, и я заранее знала ее реакцию: «Laisse tes conneries!» («Оставь свои глупости!»)

Когда подошло время собирать деревянную часть нашего дома, пришлось пригласить из Москвы нашего друга – тут уж один мой муж справиться не мог. Тот готов был приехать. Оставался один вопрос – где ему жить.

Мы обрисовали ситуацию Алис, и она тут же сказала, что пусть приезжает и живет у нее – ведь наверху есть еще одна спальня (та самая, с кроватью-гамаком).

Митя очаровал Алис сразу и навсегда. Наверное, эта была ее последняя любовь. Женя сразу ушел на второй план. Теперь ее любимчиком стал Митя. Наверное, большую роль в этом сыграло и то, что он ни слова ни говорил по-французски, а значит, не мог подшучивать над ней, как это частенько делал мой муж. Митя только смотрел на нее добрыми глазами, на все своим тихим проникновенным голосом говорил «мерси», неустанно хвалил ее стряпню, был галантным и услужливым. Он приносил дрова, топил печь, помогал по хозяйству. Ее очень подкупало то, что Митя обожал ее внуков, а внуки – его, ведь дети всегда чувствуют хороших людей.

Комната, в которой жил Митя, для нее навсегда осталась «Митиной комнатой». Она разрешили положить под матрас знаменитой кровати-гамака несколько слоев картона, что превратило ее в удобную постель.

Алис обстирывала и обглаживала нашего Митю, смотрела на него влюбленными глазами и млела, когда он, как и мы, целовал ее перед сном. Ее близкие шутили, что Алис, пожалуй, уведет его у жены.

Митя быстро стал здесь всеобщим любимцем. Он был нарасхват. Наши друзья-французы приглашали его в гости, в выходные брали с собой на прогулки. Он так красиво говорил женщинам комплименты (в моем переводе!), что каждый его приезд с нами вызывал всеобщий ажиотаж. Он прекрасно обходился без языка. Его доброта и щедрость не нуждались в словесном подкреплении. С его подачи наши французы узнали много русских слов и традиций. Теперь они пьют «на посошок» и почти без акцента произносят это слово.

Мы были счастливы, что Мите удалось превратил нашу Алис из воинственной генеральши в нормальную женщину. Она стала заметно спокойнее, и только в те дни, когда готовился очередной праздник (из-за огромной семьи их было множество), снова слышались ее громогласные приказы, а кухня превращалась в поле боя. Она жарила, парила, пекла. На плите шипело, трещало, булькало, гремело, и главное было не попасться ей под горячую руку.

Зато, когда все было готово, стол накрыт, семья и гости в сборе, она сидела где-нибудь в уголке стола тихая, умиротворенная и очень красивая.

Зато, когда все было готово, стол накрыт, семья и гости в сборе, она сидела где-нибудь в уголке стола тихая, умиротворенная и очень красивая. В такие минуты мы всегда любовались ею. У нее было очень интеллигентное и одухотворенное лицо, совсем не крестьянское. Она много знала, всем интересовалась, ум у нее был очень цепкий. Глядя на нее, я всегда жалела, что ей не довелось не то что образование получить, но даже школу окончить. Сложись судьба иначе, из нее получилась бы выдающаяся личность – с ее-то умом, характером, организаторскими способностями, житейской хваткой. К тому же Алис всегда умела преподнести себя и во всем показать высший класс - недолгая парижская выучка давала о себе знать до конца дней.

Эти таланты Алис продемонстрировала во всей красе, когда нас приехали навестить наши друзья из Греции. Мы сказали ей, что это очень богатые и известные в мире коллекционеры картин, рассказали ей увлекательную историю их семьи и коллекции.

Алис прониклась серьезностью момента и решила устроить для наших «высоких гостей» торжественный обед. Жили они в небольшом очень симпатичном отеле, похожем на замок, недалеко от нашей деревни. Мы показывали им окрестности, гуляли, а в один из вечеров они пришли к нам на ужин.

Алис накрыла стол не на кухне, как всегда, а в маленькой гостиной, в которой стояла старинная резная мебель и красивый дубовый стол. Скатерть, салфетки, посуда, хрустальные бокалы, серебряные приборы, тонкое французское вино – все было по высшему классу. Я уж не говорю о еде – Алис превзошла сама себя, - приготовив самые изысканные французские блюда. Сама она оделась со вкусом, держалась с достоинством и выглядела рядом с нашей гостьей-«аристократкой» вполне на равных. Лишь не сверкала, как та, бриллиантами и драгоценными камнями. Друзья наши были в восторге от приема. Сидя за этим столом, трудно было поверить, что за стенкой, обитали три коровы и два теленка, которые, впрочем, периодически не давали о себе забыть.

Так же органично выглядела Алис и на первом в своей жизни концерте классической музыки в «Виктория Холл», куда мы ее однажды пригласили. На фоне холеных и высокомерных швейцарок она выглядела великолепно. Даже самый пристрастный взгляд не мог бы угадать в ней крестьянку.

Вообще Алис очень нравилось изображать из себя богатую даму. Когда по субботам мы ездили с ней за продуктами, она любила заходить в мясную лавку и с небрежным видом выбирать самые дорогие деликатесы. Я с удовольствием их покупала. Мне хотелось побаловать ее, как ребенка, ведь я знала, какие тяжелые и голодные времена ей пришлось пережить.

Во время наших походов по магазинам Алис научила меня выбирать продукты, и я до сих пор следуя ее советам стараюсь не попадаться на удочку коммерческих хитростей. А вот тяжелые сумки она всегда таскала сама, зная, что я не могу поднять больше пяти килограммов. Всю свою крестьянскую жизнь Алис с легкостью ворочала любые тяжести и очень этим гордилась.

Однажды пережив голод, она все закупала впрок. В доме были такие запасы, что можно было пережить целую зиму. Этим она тоже гордилась и напутствовала меня следовать ее традициям.

Очень интересно было наблюдать за ее отношениями с детьми. Как ни странно, за исключением фамильных оттопыренных ушей они оказались мало похожи друг на друга и внешне, и по характеру.

Жан-Луи - старший сын - наш человек во всех отношениях.

Старший сын Жан-Луи живет километрах в шестидесяти от матери. Ему уже далеко за сорок, но выглядит он совсем как мальчишка – маленький, худенький, живой, очень работящий. Он сам построил дом в живописной горной деревушке, потом достроил еще конюшню и небольшой манеж.

Его жена Бриджит занимается лошадьми. У них четыре пони и красавец жеребец. Бриджит зарабатываем тем, что катает на пони малышей. Алис зовет ее дикаркой. В этом есть доля истины. Человек она необщительный и расцветает только на своем хуторе рядом с лошадками.

А Жан-Луи, по профессии электрик, в свободное от работы время занимается своим обширным хозяйством.

Когда мы с Алис приехали к нему в гости, он, хитро подмигнув, спросил меня: «Ну, теперь ты понимаешь, почему я удрал подальше от матушки?!» И, правда, все ее дети, друзья, знакомые и соседи очень удивлялись, что мы так мирно уживаемся с ней.

Жан-Луи – наш человек во всех отношениях. Большой любитель собирать грибы, ягоды, орехи. Он делает заготовки на всю зиму: варит, сушит, маринует все, что можно. Его собственное вино и аперитивы славятся на всю округу. И даже сыры и творог он делает сам.

Мы обожаем бывать у него в гостях. Из его дома открывается сказочный вид на горное озеро, леса и долины. Рядом на поле гуляют лошади, и таким покоем и патриархальностью веет от этой райской картины.

У Жан-Луи и Бриджит три дочери, почти погодки – девицы со сложным характером, но Жан-Луи чувствует себя прекрасно в этом женском царстве и довольно ловко разруливает возникающие иногда конфликтные ситуации.

Если маленький и юркий Жан-Луи уже давно упорхнул из-под железного крыла своей матушки, то его братья – Франсуа и Роже все еще продолжали нести свой крест.

Женатые на сестрах-близнецах, дома свои, тоже похожие друг на друга как близнецы, они построили совсем рядом с родительским домом. Братья по-очереди ухаживали за скотиной, поэтому волей-неволей каждый день общались с матерью.

Алис не делала скидки на то, что сыновья сами уже давно отцы собственных семейств, и понукала ими, как в детстве, покрикивая на них и зычным голосом отдавая приказания. И лишь после того, как все было сделано: коровы и свиньи накормлены, хлев и свинарник вычищены, она традиционно наливала им по стаканчику вина.

Любимчик Франсуа

К сожалению, в то время, когда мы жили у Алис, отношения между братьями были натянутыми, отчего очень страдали их жены-близняшки. Но Алис, как природный стратег, извлекала из этого пользу, искусно воплощая в жизнь принцип «разделяй и властвуй».

Франсуа всегда был ее любимчиком. Почти десять лет, до рождения Бруно, он был самым младшим ребенком в семье. Похожий на мать весельчак и балагур - он единственный в семье позволял себе шутить над нею, и как бы та ни кричала на него и ни ругалась, было видно, что Алис обожает Франсуа и готова простить ему все что угодно.

Помню, после бесплатного обеда, устроенного мэрией для пенсионеров, Алис долго маялась животом, а Франсуа целую неделю издевался над ней, рассказывая всем, как «трудно перевариваются налоги честных людей», намекая на то, что подобные обеды устраиваются на деньги налогоплательщиков. Алис гонялась за ним, шлепала полотенцем, но, обожания в глазах скрыть не могла.

Из всей семьи Франсуа жилось труднее всех. У него было трое детей. Они с женой очень много работали: он – на заводе в ближайшем городке, а жена - в доме престарелых. Они еле-еле сводили концы с концами, выплачивая кредит за дом. Алис их опекала: часто готовила для них, кормила детей после школы и даже ухитрялась подбрасывать им денег из своей крошечной пенсии.

Несмотря на скромный достаток, Франсуа очень любит устраивать большие застолья. В этом он, говорят, пошел в отца. Сколько же праздников мы у него отметили! Гостей бывало до ста человек. Тогда столы накрывались в ангаре, откуда предварительно выгонялась вся техника. Конечно, им помогали, и мы как равноправные члены семьи Пирроле всегда вносили свой вклад – Женя солил огромных лососей, а я готовила салаты – целыми тазами! Как правило, это был винегрет или наш традиционный «Оливье». Алис пекла пироги и жарила мясо.

"Забойная команда" за работой

По особо торжественным случаям забивалась свинья. Это был целый ритуал, в котором участвовали лишь посвященные. Зрелище для непривычного человека жуткое. После того, как я стала невольным его свидетелем, я совсем перестала есть свинину и поняла, что в выражении «Кричит, как свинья резаная» нет никакого преувеличения, а даже наоборот. Этот предсмертный крик еще долго стоял у меня в ушах. Но для деревенских сие действие было праздником, а для Алис - в первую очередь.

Как-то, вернувшись с работы, я увидела в сборе всю «забойную команду». Они уже закончили свое мокрое дело и обмывали окончание операции. Только Алис, засучив рукава, что-то перемешивала в ведре. Когда она вынула оттуда руки, они оказались по локоть в крови. Вид у нее при этом был очень довольный. Оказалось, она готовит свои любимые кровяные колбаски. Заметив мое побледневшее лицо, она презрительно фыркнула, отпустила в мой адрес свою обычную фразу «О боже, какие мы нежные!», - и продолжила свое увлекательное занятие.

Слух о предстоящем пиршестве быстро распространился, в дом стал стекаться народ. Алис разложила на столе огромные кольца кровяной колбасы, еще горячие, и народ с нескрываемым удовольствием стал их поедать, запивая красным вином. Для меня это выглядело как пир людоедов. К моему удивлению, Женя и Митя присоединились к этой французской компании, хотя на их лицах я не увидела особого восторга от дегустации столь экзотического блюда.

Роже с приятелями ещё два дня готовил всевозможные колбасы в подвале своего дома, где была настоящая мясная фабрика.

Как я потом узнала, Митя запечатлел на пленку весь процесс – начиная с забоя свиньи и заканчивая последующими кулинарными изысками. Конечно, это было очень интересно и экзотично, тем более что исполнялось все в полном соответствии с вековыми традициями. К тому же вся команда «забойщиков» состояла из редких персонажей, достойных кисти художника.

Но я отвлеклась. Пора бы рассказать о третьем сыне Алис – Роже.

Он являлся полной противоположностью Франсуа. Материально он обеспечен гораздо лучше, поскольку работает в Швейцарии, в строительной фирме, а у его жены, Сильви, свой небольшой бизнес. Она возглавляет команду медсестер, которые в большом дефиците в этой части Франции. У них двое детей: очаровательная дочка Мари и сын Габриэль.

Роже довольно стеснительный и закрытый человек. Раскрепощается он, только изрядно выпив. Тогда он начинает балагурить, много шутить, правда шутки его немного злые, и по ним можно догадаться, сколько комплексов за ними скрывается.

Внешность у него очень смешная – довольно нежные черты лица, хотя нос немного длинноват, и яркий румянец во всю щеку, как у красной девицы.

В детстве ему больше всех доставалось от Алис, и он до сих пор ревновал к Франсуа как к маминому любимчику.

К нам Роже отнесся приветливо, но не с распростертыми объятиями, как все остальные дети Алис. Дома у него мы бывали редко. Он, в отличие от Франсуа, не любил устраивать пиры и при большом скоплении народа чувствовал себя не слишком уютно. Его жена Сильви - розовощекая громогласная пышечка и большая хохотушка - очень много работает, и ей тоже не до гостей. У нее сильный и властный характер, и, конечно, в семье верховодит она.

Алис недолюбливала Сильви, несмотря на то, что та часто навещала ее, делала уколы, покупала лекарства. Ее веселость казалась Алис показной, к тому же ей было не по душе, что кто-то еще командует ею сыном. Это право она хотела оставить за собой навсегда.

Зато Бернадет, бесхитростную и безропотную жену Франсуа, она обожала. В их семье главным был Франсуа, и Алис этим очень гордилась.

Кристина - единственная дочка Алис. Она всегда довольно сурово и холодно с ней разговаривала, хотя, конечно, любила ее. Когда по субботам, возвращаясь из магазина, мы проезжали мимо дома Кристины в соседней деревне, она всегда говорила что-нибудь нежное: «Как там моя девочка? Спит еще, наверное…» Но при встрече выказывать ей свою любовь она считала лишним.

Образцовая дочь Кристина и её муж Клод, который поначалу казался довольно «мрачным парнишей».

Кристина очень забавная. Я называю ее «наш великий вдохновитель и организатор», поскольку она всегда что-то устраивает, собирает деньги, покупает подарки, на всех праздниках и юбилеях делает фотографии и всем их потом раздает. Маленькая, крепенькая, миловидная, с короткой стрижкой под мальчика, с неизменным рюкзачком за плечами, она вечно чешет куда-то с деловым видом.

Трудно найти более надежного и ответственного человека. Раньше она работала в мэрии и, кстати, была первой из семьи Пирроле, с кем познакомился мой муж. Она очень профессионально и толково объяснила ему, что нужно сделать для покупки участка и подготовила все необходимые бумаги.В мэрии Кристина работала много лет. Андрэ, который обожал быть на людях, состоял там в каких-то комитетах, и оба они – отец и дочь – вечно пропадали на бесконечных заседаниях. Как нам рассказывали их друзья и знакомые, Алис это очень раздражало. Может быть, в этом и крылась причина ее холодного отношения к Кристине. К тому же та была любимицей отца, что вызывало ревность со стороны матери.

Кристина была образцовой дочерью. Два раза в неделю навещала мать со всем своим замечательным семейством. Муж Клод, симпатичный бородатый парень, работает строителем в швейцарской компании. Он такой же надежный и правильный, как его жена. Рубахой-парнем его не назовешь. Поначалу он казался нам довольно «мрачным парнишей». Зато теперь, когда притирка закончилась, и он принял нас как родных, мы поняли, какой это золотой человек. У них двое детей - Элиза и Антуан, очень красивые и прекрасно воспитанные. Все они все очень трогательно заботились об Алис.

--------------------------------

В середине декабря Женя закончил гостевую квартирку на первом этаже, в которой мы собирались жить, пока не достроим другие этажи. Новый год мы решили встречать уже в своем доме. Чем ближе был день переезда, тем больше сияла я, но тем мрачнее становилась Алис. Она все спрашивала меня: «Ну, куда ты торопишься? Разве вам тут плохо живется?» Я чувствовала себя виноватой, но все же скрыть своей радости не могла. Как мне хотелось иметь свой угол и почувствовать, наконец, что у нас есть ДОМ, а не СТРОЙКА.

Переезд мы запланировали на 20 декабря. Так совпало, что в этот день Алис уехала в Лион улаживать какие-то свои бумажные дела. Вернулась она поздно вечером, когда я уже все перевезла и даже успела убраться в обеих комнатах. И она, и я так устали, что на эмоции сил уже не осталось. Перед тем, как проститься, она взяла с Жени слово, что он всё равно каждый день будет приезжать к ней обедать, на что он, конечно, с радостью согласился. Мы расцеловали ее, пожелали спокойной ночи и уехали спать к себе.

Мне казалось, что ей тоже хотелось побыть одной, ведь мы у нее слишком загостились. С другой стороны, было страшно – как бы к ней не вернулась депрессия. Кого она будет теперь гонять, учить жить, о ком заботиться? Хорошо хоть обедать она будет не одна...

И вот у нас началась новая жизнь. Мы обживали свое гнездышко.Каждый день, кроме выходных, Женя обедал у Алис, а меня почти всегда вечером ждал сюрприз. Я приходила домой и видела у себя на кухне знакомую кастрюльку – это Алис присылала мне что-нибудь на ужин. Я звонила ее благодарить, и она, растроганная, все повторяла мне: «Видишь, как приятно, что ужин готов, ведь ты, наверное, устала».

В субботу утром мы ехали за продуктами в ближайший городок и всегда покупали букет ее любимых желтых цветов. На обратном пути мы заезжали ее навестить. Каким же пустым казался теперь ее дом! И наша Алис такая непривычно тихая! К тому же она не знала, как себя с нами вести, ведь теперь мы приобрели непривычный для нее статус гостей. По той же причине и к нам выбиралась крайне редко – она уже не могла, как прежде, делать мне замечания – ведь теперь это она была у нас гостьей.

Все праздники мы продолжали отмечать вместе или у нее, или у кого-то из ее детей. Все вокруг воспринимали нас как членов ее семьи.

Через несколько месяцев после нашего отъезда, у нее началось обострение болезни. Ее лейкемия дала о себе знать, и каждую неделю Алис возили на переливание крови. Она относилась к этому спокойно, ведь эта процедура была ей давно знакома. Удивительно, но больше о смерти она не говорила. Хотя раньше эта была ее любимая тема – мол, делать ей больше нечего на этой земле и поскорей бы уж уйти следом за своим дорогим Андрэ. Теперь она хотела жить и часто строила планы на будущее – обещала, что к весне выздоровеет и будет приходить к нам в гости пешком, мечтала, какие цветы посадит возле дома на следующий год, ждала очередного приезда своего любимого Мити. Депрессия, слава Богу, не возвращалась, но и болезнь не отступала. С каждым днем она слабела все больше, и переливание крови уже не помогало. В начале декабря ее положили в больницу. Врач вызвал к себе ее детей, и сказал, что все возможности уже исчерпаны и остается надеяться только на чудо. Но чуда, к сожалению, не случилось. Алис таяла на глазах, хотя держалась молодцом, ни на что не жаловалась и очень радовалась, когда мы приезжали в больницу ее навестить. Она так надеялась, что и на сей раз все обойдется.

Мы закрутились с делами, и все откладывали свой очередной визит в больницу, как вдруг 17 декабря нам позвонила Кристина и убитым голосом сказала, что, если мы хотим увидеть живой ее маму, то нужно срочно ехать. Мы бросили все дела и помчались туда. Алис уже не приходила в сознание. Она вся горела и тяжело дышала. Мне захотелось хоть чем-то ей помочь. Я взяла полотенце, смочила его холодной водой и положила ей на лоб. Вдруг она открыла глаза, пристально посмотрела на меня, узнала, попыталась улыбнуться и прошептала: «Оставь, не нужно ничего…» И опять провалилась в небытие. Оказалось, что это были последние слова в ее жизни, и волей судьбы обращены они были ко мне. Через несколько часов она умерла…

В день похорон Алис был страшный холод, дул ледяной пронизывающий ветер. Было в этом что-то символичное – конец жизни Алис был таким же, как и ее начало.

Несмотря на такую погоду, проститься с ней пришло столько народу, что в церковь поместилась лишь третья часть всех присутствующих. Мужчины срочно соорудили шатер из толстого полиэтилена, чтобы хоть как-то защитить людей от непогоды. Службу вел местный священник, близкий друг Алис и всей ее семьи. Мы тоже хорошо его знали, поскольку он часто обедал с нами у Алис, да и у нас в гостях он тоже бывал. Проповедь его была очень проникновенной, он не мог сдержать слез, когда рассказывал о жизни Алис, обо всех тяготах, которые ей пришлось пережить, о том, скольким людям она помогала и что жила она всегда для других.

В конце он сказал, что по его глубокому убеждению, мы с мужем продлили жизнь Алис по крайней мере на год или два, поскольку привнесли в нее новый смысл и стали очень близкими для Алис людьми. Слава Богу, если это действительно так.

--------------------------------

Еще раз испытать силу характера Алис мне пришлось в Лондоне через полтора года после ее смерти. Там, окончив университет, жил и работал ее младший сын Бруно. Хотя это слишком громко сказано - жил и работал. Скорее, выживал, снимая угол в квартире, где было еще человек пять поляков и работая официантом в третьесортной забегаловке. Алис и представить себе не могла, каким жалким и потерянным чувствовал себя ее ребенок в этом громадном городе, он ведь никогда не рассказывал ей об этом. В то лето, когда мы приехали в Лондон навестить нашу дочку, Бруно выглядел совсем несчастным. После вечера, проведенного вместе с ним, ко мне во сне пришла Алис.

...через десять лет после Франсуа, когда ей было уже под сорок, родился самый младший сын – Бруно. «Несчастный случай», - любила она повторять.

Происходило все очень интересно. Сначала она появилась молодой и цветущей, такой, какой она была лет в тридцать (я видела ее старые фотографии). Потом, будто спохватившись, что я могу ее не узнать, на глазах превратилась в ту Алис, которую мы хоронили, и даже одета была точно так же. Одновременно мне объяснили (кто и как я не знаю – это происходило без слов), что в том мире мы выглядим так, как выглядели в наши лучшие годы. Потом, опять помолодев, Алис присела на пол – он был такой, как в нашем доме, и нарисовала большую жирную точку и четыре четкие линии вокруг нее. Я проснулась с ясным пониманием того, что она хотела сказать мне что-то очень для нее важное, но я не могла понять что. Я тут же рассказала про свой сон дочке и мужу, но они тоже не смогли его разгадать. Я промучилась три дня, чувствуя, как ругает меня Алис за мою бестолковость. На четвертый день мы опять ужинаем с Бруно, и в ту же ночь мне приходит расшифровка ее послания. Большая точка – это Бруно, а четыре линии вокруг – три его брата и сестра. Так, через меня, Алис пыталась внушить ему, что единственная опора в его жизни – это семья, в которую он должен вернуться. Эта мысль была четко вложена в мою голову и опять же без слов.

При жизни Алис мы нередко говорили с ней о том, что мне часто снятся вещие сны, и я умею их расшифровывать. Наверное, поэтому она решила прийти именно ко мне, и, скорее всего, была разочарована, как долго мне пришлось разжевывать такие простые вещи.

Бедная Алис! Ведь теперь она видела, что на самом деле происходит с ее сыном, который всегда рассказывал ей сказки о своей красивой жизни в Лондоне. Видеть-то она видела, но помочь ему ничем не могла. И вот решил наш генерал навести порядок в своем войске, отдавая приказания с того света и надеясь направить свое неразумное дитя на путь истинный.

Теперь дело было за мной. Подвести Алис я не могла. Я тут же позвонила Бруно и обо всем ему рассказала. Мой сон произвел на него должное впечатление. Нужно сказать, что мы все и раньше уговаривали его вернуться во Францию, где был отчий дом, завещанный ему Алис, большая семья, да и работу найти было легче. Непонятно, почему он так цеплялся за Лондон, который ничего, кроме унижений, ему не принес. Видно, не хотелось ему признаваться, что, несмотря на свой университетский диплом, он так и не смог сделать карьеру вдали от дома.

Вернувшись во Францию, я пересказала свой сон и всем остальным детям Алис. К моему удивлению и стыду, Кристина и Франсуа смогли сразу расшифровать рисунок Алис, не дожидаясь моих дальнейших разъяснений. Оба они плакали, слушая мой рассказ, и были потрясены тем, что мама и сейчас пытается им помочь. Семья была всем в её жизни, это она и пыталась передать своим детям.

Через несколько месяцев Бруно вернулся домой – из-за меня, как он признался потом моей дочке. Усмирив свою гордыню и презрительное отношение к деревенской жизни, он, как и в детстве, стал помогать братьям ухаживать за скотиной, возиться в саду. Со временем он нашел неплохую работу в Женеве, начал приводить в порядок дом – словом зажил нормальной человеческой жизнью. Думаю, сейчас душа Алис успокоилась.

Больше она мне не снилась, но не проходит и дня, чтобы мы с мужем не вспомнили о ней по тому или иному поводу.

А вот ее дом мы больше не посещали. С уходом Алис он стал для нас пустым, будто из него ушла душа.

Комментарии

Добавить изображение