МАРК ГОРЕНШТЕЙН - "ЛЮБАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ ЗАКОНОМЕРНА"

07-03-2010

Зоя Мастер в беседе с главным дирижёром и художественным руководителем Государственного академического симфонического оркестра России имени Е. Ф. Светланова, Марком Горенштейном.

Марк Горенштейн- Марк Борисович, в июне этого года в Москве прошёл четвёртый фестиваль симфонических оркестров мира. Что сегодня отличает Ваш оркестр от других и какие цели Вы ставите перед оркестром и собой, как его руководителем?

- Я думаю, что главная цель любого руководителя – сделать свой оркестр высококлассным, а значит – конкурентоспособным. А чем отличается мой оркестр от других… Говорить об этом – дело критиков. Но думаю, он отличается своим собственным, только ему присущим звуком, тембральными особенностями, абсолютным балансом между группами, что в совокупности и является признаком классного оркестра. Мне кажется, что духовые нашего оркестра играют по-западному, а струнные – по-русски. Это сочетание и даёт ту черту, которая отличает наш оркестр от остальных.

- Ицхак Перелман как-то заметил, что если говорить о «национальностях» музыкальных инструментов, то скрипка – еврейка. А что такое играть на скрипке по-русски?

- Это предполагает более интенсивное, эмоциональное и насыщенное звучание струнных.

- «Бунт и музыка несовместимы»,  сказали Вы в одном из своих интервью, имея в виду конфликты, буквально раздиравшие оркестр Е. Светланова в 90-е годы. Эти противоречия, безусловно, изменили не в лучшую сторону качество исполнения и, соответственно, репутацию этого знаменитого коллектива. Как Вам удалось создать практически новый оркестр? Можно ли сегодня назвать его коллективом единомышленников?

Зоя Мастер- Я должен начать с того, что происходило в 90-е годы. Когда всё начало рушиться, оркестр был вынужден приглашать на работу людей, мало соответствовавших названию того коллектива, который был когда-то гордостью советской симфонической культуры. Количество серых музыкантов превалировало в том составе оркестра. А, как известно, серость очень быстро объединяется – в отличие от талантливых людей. Когда критическая масса таких музыкантов перешла разумные пределы, они и объединились против своего художественного руководителя, то есть начался бунт. Правда, в случившемся была в какой-то степени вина и Евгения Фёдоровича Светланова. Но методы, которыми действовала группа этих «великих» музыкантов, не имеют права на существование. После того, как началась эта «война», ни о каком качестве исполнения не могло быть и речи. Помимо того, что это были плохие музыканты, их главной целью стало сжить со света Светланова, что им, к сожалению, в итоге удалось: в 2000 году он ушёл из оркестра, а в 2002-м умер.

- И в 2002-м Вы приняли оркестр.

- Да. Когда я пришёл, сопротивление внутри оркестра продолжалось не более трёх месяцев – полугода. Я тогда очень жёстко поставил вопрос: весь оркестр пройдёт переаттестацию, и тогда станет понятно, кто что умеет. И как только я это объявил, огромное количество людей сразу же подали заявления, потому что квалификация этих музыкантов была ниже плинтуса. Очень скоро из оркестра ушли от пятидесяти до семидесяти человек. Кроме того, что в оркестре в начале моей работы было двадцать пять вакантных мест. Можете себе представить! В этот оркестр всегда стояла очередь за сто кварталов и конкурс был шестьдесят человек на место. Мы провели более десяти конкурсов. От людей требовалось только одно – хорошо играть и музыкально мыслить, следуя трактовке дирижёра. Внутреннее сопротивление было преодолено, потому что та часть оркестра, которая пришла по конкурсу, желала сделать из коллектива то, что он представлял собой до 90-х годов – гордость российской музыкальной культуры. Сопротивление периодически может возникать в любом коллективе. Это неважно. Когда после концерта есть результат, внутреннее сопротивление моментально пропадает. Увлечь музыкантов таким образом, чтобы они считали, что только так и никак иначе можно исполнять то или иное сочинение – в этом и есть моя главная задача. Сегодня, думаю, оркестр хорошо укомплектован. Конечно, всегда есть, к чему стремиться, но путь к совершенству - процесс бесконечный. А насчёт коллектива единомышленников, – это всё лирические отступления. Однажды мой знакомый назвал один оркестр «террариумом единомышленников».

- Довольно едкое определение.

- Главный вопрос только один: увлечён оркестр своей работой или нет. Вне сцены сто двадцать человек не могут одинаково мыслить – они же не роботы! А на сцене они обязаны мыслить одинаково, но это зависит не столько от них, сколько от худрука и главного дирижёра. Лучший тест на «единомыслие» – выступление под управлением приглашённого дирижёра. Он берёт первый аккорд и сразу понимает, какого уровня этот оркестр, одинаково ли музыканты мыслят.

- Какими же качествами должен обладать дирижёр, чтобы, не обращая внимания на недоброжелательность, сопротивление внутри оркестра, не только выстоять в прямом и переносном смысле, но и вывести его на высокий профессиональный уровень?

- Во-первых, он должен обладать изрядной силой воли и убеждённостью, что его творческие идеи приносят результат. Во-вторых, он должен быть профессионалом, должен знать, как это сделать, что такое оркестр, как максимально использовать его тембральные возможности, ит.д. Для этого существуют тысячи способов. И если ежедневно целенаправленно и целеустремлённо дирижёр добивается результатов, рано или поздно они будут достигнуты, особенно если это коллектив музыкантов, которые любят музыку больше, чем деньги, – а я старался брать именно таких. Но первые три года я практически не выходил из репетиционного помещения. Сейчас оркестр уже построен, он катится не по инерции – у него есть своя дорога. Но ни один творческий организм не может существовать без художественного руководителя, без главного дирижёра, без его постоянного контроля.

- Даже если музыканты настолько профессиональны, что из зала кажется – они могут играть так же виртуозно и без дирижёра.

- Есть немало примеров, когда коллектив, оставшийся без руководителя, терял свои профессиональные навыки и своё лицо. Дирижёр – это как режиссёр, это одноплановая работа. Яркий пример для меня – это Большой драматический театр, который несколько десятилетий возглавлял гениальный режиссёр Георгий Александрович Товстоногов. Когда он умер, выяснилось, что артисты остались те же самые, а театр кончился. Но оценивать уровень должен не я, а люди, посещающие концерты, и в меньшей степени музыкальные критики, потому что в России музыкальной критики вообще нет. Те, кто пишут о музыке, имеют к ней очень далёкое отношение, часто ничего в этом не понимают, ничего не слушают, не знают. Они огульно пишут всякие глупости и гадости, то есть это «заказные» журналисты. Не все, конечно, но в основной своей массе.

- Предлагают ли Вам свои сочинения современные композиторы?

- За эти годы я сыграл множество сочинений современных композиторов. Ещё большее количество партитур остаётся несыгранным, но я физически не успеваю сделать всё то, что бы мне хотелось. Больше двух концертов современных авторов просто невозможно сыграть, потому что надо ещё думать, будет ли это интересно публике. У нас всё построено иначе, чем на Западе. Там сочинения современников вплетаются в абонементные концерты целого сезона. Необязательно, чтобы это было большое сочинение – это может быть увертюра. В России до сих пор, к сожалению, продолжается «компанейщина». Например, фестиваль «Московская осень», когда в течение месяца играют сочинения российских авторов и их друзей. На концерты ходят двадцать родственников и ещё двадцать любопытных, при том что вход свободный. Я много лет говорю об этом – бесполезно. Я говорю о том, что нужно вплетать в абонементные концерты произведения талантливых современных авторов. Тогда имена современников станут узнаваемыми, перестанут отпугивать, и года через три можно будет сыграть не увертюру, а более крупное сочинение, которое привлечёт всеобщее внимание.

- Есть такое понятие, как «свой дирижёр». А кого бы Вы назвали «своим исполнителем?»

- В основном у меня с солистами складываются очень добрые, можно сказать, дружеские отношения. Очень давно и с большим удовольствием я работаю с Николаем Петровым, Виктором Третьяковым, Николаем Луганским, а из молодых – Александром Бузловым, Алёной Баевой… Свой солист – это тот, который обладает музыкальным мышлением и музыкальной логикой. У меня нет «любимого солиста». Слава Богу, мы живём не в Советском Союзе, где был придворный солист одного оркестра, который катался с этим оркестром с утра до вечера. С моей точки зрения, это в принципе неправильно. Для меня и оркестра важно, чтобы солисты, приходящие к нам, были высочайшего класса. С другой стороны, оркестру очень полезно прочтение одних и тех же произведений музыкантами разных национальностей и школ. Оркестр много черпает из такого общения. Надеюсь, и музыканты-гастролёры тоже.

- Я ожидала, что Вы назовёте имя Андрея Коробейникова, о котором, судя по высказываниям коллег-пианистов, да и его собственным националистическим стихотворным опусам, выложенным в интернете, складывается неоднозначное впечатление. Вы ведь с ним играли. Можно пару слов о нём как о музыканте и личности?

- Я играл с Андреем Коробейниковым только однажды. Исполнялся Третий концерт Рахманинова. Андрей – приличный пианист. Никаких проблем при общении, в том числе во время музицирования, у нас не возникло.

- Многие известные дирижёры отмечают невероятное, никогда ранее не наблюдавшееся, количество молодых исполнителей, обладающих виртуозной техникой. Однако, конкурсная система зачастую не даёт пробиться и заявить о себе действительно талантливым солистам, настоящим личностям. Таким музыкантам, обратившим на себя внимание жюри и публики, но не выигравшим первые места, гораздо труднее быть замеченными, а значит – получить контракт. Что, по Вашему мнению, должен делать истинный талант, чтобы пробиться на музыкальный Олимп?

- К сожалению, последние двадцать-тридцать лет жизнь построена так, что это всё происходит через конкурсы. Без завоевания тех или иных конкурсных регалий тяжело пробиться. И пока с этим сделать практически ничего невозможно. Исключения из правил только подтверждают правило. Это, например, Кисин, который никогда не участвовал в конкурсах. Конечно, конкурс в какой-то степени показатель класса, но в немалой степени и показатель уровня стабильности нервной системы исполнителя, а с другой стороны - показатель достижений тех, кто сидит в жюри. Приезжает в жюри какая-нибудь «мафиозная» личность, быстро «окучивает» коллег и кончается всё тем, что какие-то люди получают премии. Когда начинаешь играть с таким солистом, не понимаешь, как он мог получить высокую награду. Разумеется, бывает, что человек, победивший в конкурсе, становится замечательным музыкантом, но многие победители куда-то потом очень быстро пропадают. Чудес на свете не бывает. Если обладатель даже двадцати первых премий играет с оркестром плохо, второй раз оркестр его не позовёт, ибо реноме коллектива – важная вещь. Так что по одному разу они могут объехать залы. А потом они куда-то деваются. Собственно, куда – меня меньше волнует, а вот почему они получили премии – это вопрос.

- Что Вы, как дирижёр, ищете в солисте, помимо безупречного владения инструментом?

- Множество молодых солистов играет очень быстро, но их перестали учить звуку, особенно пианистов. А мне кажется, что звук на рояле – это самое главное. Потому что «беготне» можно научить любого человека. Божественному звуку, которым обладали великие пианисты прошлого – Рихтер, Гилельс, Горовиц, Артур Рубинштейн, научить, конечно, нельзя, но улучшить то, чем от природы обладает музыкант, можно. Сейчас считается, что чем быстрее играешь, тем большее впечатление ты производишь на публику. Отчасти это правда. Но на истинных ценителей это не производит никакого впечатления. Пианист, который играет на фортепиано как на ударном инструменте (а фортепиано в какой-то степени ударный инструмент), который не умеет извлекать и тянуть звук на рояле, перестаёт быть для меня интересным. Я хочу играть с человеком, у которого прекрасный звук, который понимает, что такое музыкальная форма, обладающим музыкальным мышлением и музыкальной логикой.

- Всегда ли Вам удаётся быть самим собой?

- Я никогда себе не изменял, придерживаясь принципа: «Помогите талантам, бездарности пробьются сами». Я до сих пор продолжаю говорить то, что считаю нужным, и это дико осложняет мою жизнь. Именно поэтому почти никогда не приглашаюсь в конкурсные комиссии, коллегии и так далее. А принцип жизни компромиссного, лояльного власти человека – говорить то, что ждут. Так уж я создан и считаю, что людям гораздо приятней общаться с человеком, который говорит, что думает. А что до того, что я и кому сказал… Ну, сказал я однажды одному «высокому» начальнику, что он государственный преступник. И что? Его из-за этого с работы не сняли. Мне тоже от этого легче не стало, но, может быть, что-то начало меняться. Потому что когда Президент России вручал мне правительственную награду (Орден за заслуги перед Отечеством IV степени – пр. автора) и мне нужно было сказать ответное слово, он как бы в шутку спросил: «Только ругаться не будете?»

- Ваше утверждение или предположение, о том, что людям приятнее общаться с теми, кто говорит то, что думает, довольно спорное. На мой взгляд, чаще мы видим обратное. Но положительный эффект от того, что Вы говорите правду, имеется?

- В коллективе – да. То, что оркестры получили привилегии, – в этом есть и моя заслуга.

- Изменилась ли русская, некогда знаменитая и признанная во всём мире, школа обучения музыкантов? Не возникало ли у Вас желания преподавать? Предлагал ли Вам Геннадий Рождественский или Тигран Алиханов (до недавнего ухода на пенсию) должность в Московской консерватории?

- Да, система обучения изменилась абсолютно. Во-первых, с 1990 года она, с моей точки зрения, абсолютно развалилась. Могу сказать о воспитании оркестровых музыкантов. Во времена Советского Союза было три элитных коллектива, в которые все стремились попасть: Госоркестр, оркестр Мравинского и БСО, и два театра – Большой и Кировский. Огромное количество музыкантов со всего СССР стремились самыми разными способами попасть в Москву и Ленинград, потому что там работали коллективы высочайшего класса.

Марк ГоренштейнС 1985 года, когда началась перестройка, которая, с моей точки зрения, до сих пор не закончилась, число только государственных оркестров возросло в разы. При этом количество музыкантов, желающих работать в оркестре, по-моему, уменьшилось, а число оркестров увеличилось в десять раз. Можете себе представить, когда одни и те же люди работают в тридцати местах – что это за работа! Что касается самого обучения будущих оркестрантов, оно всегда было неправильно построено. Но прежде это нивелировалось тем, что количество рабочих мест было ограничено, а уезжать было некуда, потому что страна была закрытая. Изъян обучения заключается в том, что всех готовят к сольной карьере, поэтому с оркестровыми кадрами огромная проблема. И пока мы не начнём обучать людей с прицелом на симфонический оркестр, эта проблема не исчезнет. Думаю, лишь несколько из тысячи музыкантов становятся солистами высокого класса и могут себя этим трудом прокормить. А остальным – победителям всевозможных мелких конкурсов в горах Италии или ещё какой-нибудь страны в оркестр уже идти не хочется, потому что они «великие солисты», а жить им не на что, потому что концерты для них никто не устраивает. В этом и кроется ответ на вопрос, почему в США в оркестры огромные конкурсы, а у нас спрос в разы опережает предложения.

Тиграна Алиханова я вообще не упоминал бы в этом разговоре, потому что человек «не дружит с головой». Что касается Геннадия Рождественского, думаю, пока он работает в консерватории… Нигде в мире не может быть, чтобы главные дирижёры двух лучших оркестров не преподавали бы в главном вузе страны. И только в нашей стране такое возможно именно потому, что в консерватории работает Рождественский.

- Кого Вы считаете главными людьми, повлиявшими на Вас, как на личность и музыканта? Расскажите о них.

- Первым человеком, повлиявшим на моё музыкальное развитие, был Артур Леонидович Зиссерман, который, слава Богу, сейчас жив и здоров. Это был мой преподаватель в Школе имени профессора Столярского, гениальный педагог, гениальный скрипач, гениальный человек. Всему, что я умею, в основном научил меня он. Потом в Кишинёве у меня был замечательный педагог, ныне, к сожалению, покойный, Алексей Иннокентьевич Амвросов. Ну и безусловно, Евгений Фёдорович Светланов, с которым связана особая, совершенно необъяснимая история. Светланов ни к кому из оркестровых музыкантов не питал особых чувств. И почему он меня выделял, я не знаю. Может быть, потому, что я был одним из немногих, кто мог подойти и высказать ему то, что думаю. Если бы не он, я бы никогда не поступил в Госоркестр. Когда я в первый раз играл конкурс, у меня даже не было с собой нужных документов, потому что я приехал в Москву погулять и совершенно случайно узнал о конкурсе в Госоркестр. Евгений Фёдорович подозвал меня к своему столу и спросил, могу ли я поехать за документами в Кишинёв. Я ответил: «Нет». – «Почему?» – «Потому что там работает такой же народный артист Советского Союза, как и Вы», – ответил я, имея в виду Тимофея Ивановича Гуртового, дирижёра филармонического оркестра, где я тогда работал. Как ни странно, Светланов не обиделся и в 1975 году, когда я поступал ещё раз, он сказал на обсуждении: «Вот тут есть человек по фамилии Горенштейн, который два раза обыграл всех конкурсантов. Я считаю, что нужно взять его». Мнение Светланова было непререкаемо, и я попал в оркестр. После первого внутреннего конкурса, который я сыграл через несколько лет, меня с девятого пульта пересадили на шестой, потом с шестого на четвёртый. А потом Светланов дал мне попробовать оркестр. Он подошёл ко мне в Мадриде, я стоял в коридоре и разыгрывался, – и сказал: «Я знаю, что Вы увлекаетесь дирижированием, мы приедем в Москву – я Вам дам попробовать». И действительно это произошло. Ко мне подошёл наш библиотекарь Михаил Михайлович Иков, внук которого сейчас работает в Госоркестре, что мне очень приятно, и сказал: «Вы знаете, сегодня у Вас дебют». После прослушивания Светланов сказал, что нигде не преподаёт. Его тоже, видимо, никуда не пускали.

- А он хотел преподавать?

- Не могу сказать со стопроцентной уверенностью, но, мне кажется - очень хотел. И он сказал: «Придумайте, что я могу для Вас сделать» и написал письмо в министерство культуры, чтобы мне открыли место в Новосибирске. Это было умно, потому что он был человек очень ревнивый. И если бы я пошёл в Московскую консерваторию, с которой у него, видимо, были напряжённые отношения...

- ...то неизвестно, как бы сложились ваши взаимоотношения в дальнейшем?

- Светланов дал мне путёвку в жизнь, поэтому он для меня особая личность. Евгений Федорович давал мне репетиции, что, конечно, вызывало не самую добрую реакцию моих коллег. Единственное, что меня спасало, – я не говорил глупостей, никого не учил играть на инструментах – я учил текст без всяких поползновений на трактовку, для того чтобы Мастер мог заниматься только Музыкой. Именно в этом заключается функция второго дирижёра и ассистента – не творить, а заниматься технологией. Хотя я с детства мечтал стать дирижёром, творчество Светланова ещё сильнее подтолкнуло меня к этому.

- У Вас, кажется, были предложения из других известных коллективов.

- Да, но из-за желания работать только в оркестре Светланова я, уже будучи артистом оркестра Большого театра, отказался от двух заманчивых предложений, поступивших от Кондрашина и Федосеева.

- Чувствовали ли Вы зависть коллег? И как вообще Вы реагируете на зависть и злословие, которые неизменно сопутствуют таланту?

- Зависть коллег? Конечно. Когда в 1983 году Светланов заставил меня играть конкурс на место концертмейстера оркестра, я очень не хотел, потому что уже учился на дирижёрском факультете, не представляя себя без дирижирования. И тут начался ужас. Даже моё дирижирование коллеги перенесли легче, чем то, что я могу стать концертмейстером. Со мной практически перестали общаться. И это продолжалось около года. Но я считал и считаю: я никому не перешёл дорогу, я не сделал ни одного бесчестного поступка, отвечаю перед Богом за все свои деяния, поэтому меня это не волновало. После конкурса, когда, «к счастью», меня не назначили (если говорить объективно, то совсем незаслуженно), – тут всё сразу стало хорошо. Но через полгода я всё равно ушел. Я рад, что так получилось: если бы меня назначили концертмейстером, я, наверное, не стал бы дирижёром. Но в любом случае Евгений Федорович Светланов оставался и остаётся для меня человеком, которому до конца своих дней я буду благодарен. Именно поэтому первое, что я сделал, когда пришёл в Госоркестр, – назвал коллектив его именем, и теперь название оркестра выглядит так: Государственный академический симфонический оркестр России имени Е. Ф. Светланова. Считаю это своей большой заслугой.

- Для того, чтобы согласиться возглавить коллектив, которым в течение тридцати пяти лет руководил Евгений Светланов - дирижёр, считавшийся «русским Караяном», надо было обладать незаурядной смелостью и верой в себя. Что помогло Вам противостоять предвзятому отношению значительной части оркестрантов и особенно группы журналистов, которые в традициях незыблемого совкового коллективизма организовали сговор, если не травлю, продолжавшуюся не один год?

- Думаю, что эта травля до сих пор не закончена, хотя пошёл восьмой сезон, как я здесь работаю.

Что касается уверенности в себе, к тому времени я уже в трёх оркестрах был главным дирижёром, объездил много стран как приглашённый дирижёр. Например, приехав в Будапешт, я получил оркестр, которому было сорок лет от роду и который был не в очень хорошем состоянии. А через год за десять кварталов спрашивали билеты.Затем была Южная Корея. А потом я сделал с нуля оркестр «Молодая Россия», взяв музыкантов, которые нигде не работали, совершенно молодых ребят. И сделал коллектив, ставший одним из лучших оркестров страны.

- Но статус Госоркестра предъявляет несколько другие требования и к дирижёру, и к музыкантам.

Я точно знал, что делать с Госоркестром и как сделать из него единицу, с которой нужно будет считаться. Но вынужден был потратить огромное количество крови, нервов, здоровья, чтобы преодолеть огромное сопротивление – не только внешнее, но и внутреннее. Могу сказать одно: стоило мне всё это много крови. Сегодня для меня важно другое: какой популярностью мы пользуемся в Москве, как любит нас публика, как заполняются залы на наших концертах. Для меня ясно одно: публика – не дура. Когда я пришёл в этот оркестр, на сезон было продано двести абонементов – благодаря «выдающемуся дирижёру современности» Василию Синайскому. Вот этот деятель с 2000 по 2002 годы развалил всё то, что в оркестре ещё оставалось. И двести проданных абонементов на программу концертного сезона 2002/2003 года – это как раз оценка его работы. А с 2004 года тысяча сто наших абонементов расходятся за две недели – что в Большой зал консерватории, что в Концертный зал имени Чайковского. Именно переполненный зал - результат моей работы и показатель отношения публики. А всё остальное меня абсолютно не интересует.

- Недавно Ваш оркестр выступал в Кишинёве, который Вы часто называете второй родиной. Каким он Вам показался – что порадовало, что огорчило, что вспомнилось, что запомнилось?

- Когда я вернулся в город своей юности, меня обуревали ностальгические воспоминания. Конечно, я прошёлся по тем улицам, на которых жил, заходил в те учебные заведения, в которых учился, вспоминал своих друзей по учёбе, своих учителей. И всё это приятно, но, конечно, с оттенком большой грусти. Прошло очень-очень много лет. Город практически не изменился – за исключением центральной улицы, на которой просто стало больше современных магазинов и бутиков. Филармония работает, как работала и раньше, хотя зал показался мне очень маленьким. Когда я там работал, он мне казался очень большим. Наш концерт проходил не в филармонии, а в так называемом Кишинёвском дворце съездов. Было много народу, нас принимали очень восторженно. Что огорчило? Мне показалось, люди стали менее доброжелательными, более агрессивными, хотя по отношению ко мне я этого не чувствовал - с кем я встречался, были милы и добры ко мне.

- В какой степени исполнение желаний зависит от упорства в достижениии цели, а в какой – от удачи? Вы вообще верите в удачу?

- Всё в этой жизни случай. Случай, что я поехал из Кишинёва в Москву в то время, когда был конкурс в Госоркестр; случай, что Светланов обратил на меня внимание. Но любая «случайность» закономерна. Думаю, всякому человеку предоставляются те или иные шансы. Просто нужно быть готовым ими воспользоваться. Когда-то я не мог себе представить, что буду главным дирижёром Госоркестра – того оркестра, где мечтал работать с детских лет. Это тоже случай, это тоже судьба. Никто не мог предположить, что Евгений Фёдорович Светланов уйдёт из Госоркестра иначе, чем по естественной причине. Однако, когда мне в 2000 году предложили взять этот оркестр, я отказался. Но когда в 2002 году место было вакантно, я согласился, потратив после этого семь лет… Эти семь лет были не самые простые в моей жизни. Я думаю, что часть так называемой культурной прослойки, вместе с вышеупомянутыми «журналистами» и частью оркестра - были не очень довольны, когда человек по фамилии Горенштейн вдруг становится главным дирижёром первого оркестра страны. Но могу сказать одно: судьба подарила мне возможность осуществить все мои замыслы – быть дирижёром, выступать в лучших залах мира. Я думаю, это великое счастье.

- Ещё не вечер, но всё ли задуманное сбылось?

- Я начал довольно поздно заниматься дирижированием, в тридцать девять лет получил первый оркестр. В мире есть всего два примера, когда люди, начав заниматься дирижированием так поздно, получают в карьере то, что получил я, – ещё Шарль Мюнш, получивший свой первый оркестр в сорок два года. Если бы я стартовал раньше лет на десять-пятнадцать, если бы свой первый оркестр получил не в Венгрии, где к советским людям и людям моей национальности относились, мягко говоря, не очень хорошо, – думаю, возможностей передо мной открылось бы больше. Да, мне хотелось бы дирижировать в Бостоне, Чикаго и Нью-Йорке, но я совершенно ни о чём не жалею, потому что у меня есть замечательный оркестр, созданный собственными руками, от работы с которым я получаю огромное удовольствие. Но я и сегодня считаю, что не достиг всего того, чего хотел, мне ещё много чего хотелось бы сделать в музыке – именно в музыке, а не в карьере. Я не сыграл ещё столько потрясающих сочинений! И ещё не добился тех результатов, которых должен добиться.

- Вы – одессит. Учились в Кишинёве. Москва и москвичи, как известно, не любят провинциалов. Легко ли покорилась Вам столица? Что самое главное Вы открыли для себя, пройдя путь от скрипача, сидящего за дальним пюпитром, до пульта дирижёра этого же оркестра? И кем Вы чувствуете себя сегодня – южанином, москвичом, или человеком мира?

- Было бы неправдой сказать, чтобы люди, когда я работал в Большом театре и в Госоркестре, были очень счастливы, оттого, что человек, не закончивший Московскую или Питерскую консерваторию, там играет. Но образно говоря, столица покорилась мне, хоть и не сразу.

Что касается того, кем я себя ощущаю, – конечно, человеком мира. Я очень много езжу. У меня нет ощущения, привязанности к Одессе. Я был там недавно два раза подряд. Да, мне там хорошо, комфортно. Но главным и в юности, и сейчас остаётся одно – возможность иметь работу, которая полностью поглощает и приносит удовлетворение. И у меня замечательная семья. Всё это вместе – есть составляющие счастья.

- Что Вас восхищает в людях, а что раздражает? На какие человеческие слабости можно закрыть глаза, а что не заслуживает прощения?

- Восхищает – талант и профессионализм. Что касается слабостей, то у каждого человека должна быть планка порядочности, ниже которой он не имеет права опускаться. Правда, у каждого человека она, наверняка, разная. Я лично не приемлю людей, не помнящих добра, тех, кто считает вседозволенность – нормой жизни.

- И что происходит, если человек переходит эту грань?

- Тогда он перестаёт для меня существовать.

- Сурово.

- Может быть. Правда, такие люди мне встречались достаточно редко.

- А можно ли, по-вашему, всё вышесказанное простить необычайно талантливому человеку или гению?

- Подлость остаётся подлостью, что в случае с обычным человеком, что в случае с гением. Кроме того, я согласен со словами «гений и злодейство – две вещи несовместные». И большой талант не может служить извинением подлому поступку. Это моё твёрдое убеждение.

- В 2008 году вы гастролировали в Соединённых Штатах. Когда Вы снова собираетесь сыграть для американских слушателей?

- Да, гастроли 2008 года оказались весьма успешными: мы играли в переполненных залах, получили восторженную критику. Я очень надеюсь, что наша следующая встреча с американскими слушателями произойдёт в 2011, зимой – менее чем через полтора года.

Комментарии

Добавить изображение