НИКА

Про то, "как я провела лето", ничего сказать не могу, простите, из-за отсутствия "я". Несколько слов о том, как лето прошло.
(Лена Негода ведет занятия в Гранаде).

Маленькая девочка лежала под вентиллятором на большой темной кровати. В белом платье с кружевами, ее можно было принять за куклу, если бы не странная бледность ее лица. Имя девочки было Вероника, или просто Ника, по имени ее страны. Казалось, Нике 2 или 3 года. На самом деле ей было 8. Она болела с рождения.
Два года назад мать оставила ее в сиротском приюте, но через три дня Ника нашла дорогу домой. С тех пор ее из дома не выпускали. Как кормили, кормили ли, не знаю, кто-то как-то заботился, брат, говорят, не отходил от нее часами. Мать видели последний раз год назад, она живет в Гватемале с новым бойфрендом.

Вулканы, джунгли, зеркальные озера, пустынные пляжи с теплой волной, руины соборов, блеск колониального наследия, все это по ценам третьего мира. И как в любой слишком хорошей сделке кажется, что что-то не так, чего-то не хватает. Смысла? Важного и полезного? Сегодня Никарагуа - очаг американской и европейской благотворительности.
Важное и полезное - это то, что хочется делать.

Я люблю промывать мозги. Поэтому летом я работала в Гранаде, почти-500-летнем городе на берегу большого, на треть страны, озера; занималась школьниками, до обеда младшими, после обеда старшими. В Каса (дом) Хальтева каждый день приходят 25 детей "с улицы", для каждого ребенка эта программа на несколько лет, пока не вырастет и не закончит школу. Здесь дети завтракают, обедают, учатся до и после школы (бывает, что в публичных школах не более двух уроков в день и не всегда с учителем), играют. Ужинают и спят они в своей семье (неблагополучной, если она есть) или у родственников.
Хосе-Рамону 11 лет. В четверг он не пришел в дом Хальтева. Еще за два дня до того я подумала, что он болен - хмурый, неразговорчивый, совсем охрипший. В четверг Ольма (она убирает в доме и готовит на всех) сказала, что у него умерла сестра.

Это была вторая близкая смерть в июле. В первую неделю месяца умерла американская студентка, которая приехала в группе университета Нью Мексико строить дома. За день до несчастья Кейт разговаривала с нами, казалась здоровым жизнерадостным человеком, случившееся было невероятно. Как немедленная помощь может быть такой медленной? Как можно не бороться за юную жизнь?
Никарагуанцам, напротив, смерть оказалась спокойно близка, "она же была больна люпусом, а тут еще простуда". Невероятной им показалась молниеносная реакция американского посольства, так быстро приехать из Манагуа могут только инопланетяне.
Собрали деньги, купили сладкий хлеб, оставшуюся сумму положили в конверт и пошли к Хосе-Рамону домой. То есть в дом родственников, которые приютили мальчика в отсутствии матери.
Прошли через бизнес-зал - отец-кормилец семьи из 18 детей (семеро из них выросли и живут отдельно) работает цирюльником, потом прошли темную комнату с большими и маленькими тенями. "Так, может, и лучше", шепнула мне Ольма, когда мы входили в комнату с девочкой на большой кровати. Я промолчала в согласии, им виднее, они здесь живут, я могу только стараться понять.

В тот день на католическом форуме шел спор о роли церкви в Калифорнии и Массачусеттсе в планировании семьи, и я, обычно внимательная и вежливая с профессорами юстиции не сдержалась, сказала, что считаю их слова о "morally offensive" политике этих штатов morally offensive.
Ни первое молчаливое согласие, ни сетевой спор не были правдой. Я знала это сразу, но уступила растерянности. Правда, заглушающая другие мысли колокольным звоном, в том, что жизнь бедной девочки не была зря, что в ней был смысл.

Я часто возвращаюсь к заключению Роберто Боланьо как к вечной загадке. Он сказал о жителях одного города северной Мексики, что если поставить их перед выбором умереть или никогда не существовать, они предпочли бы последнее. Как в принципе так может быть? Потерявшись перед абсурдом, я принимала слова писателя за трюк, за "красное" (только черное) словцо, эпатаж. И это о жизнерадостных, трудолюбивых, щедрых мексиканцах?? Тот, кто проехал по дороге из Мексики на юг, видел мгновенную разницу на границе с Гватемалой - мрачные озабоченые лица после мексиканских улыбок несут отпечаток войны, люди все еще в окопе, в панцире, в кокосовом орехе страхов.

Вечерняя месса возвращала мою мысль к Нике. Нет сомнения, что в этой несчастной и короткой жизни был смысл. Если бы Боланьо сам не умер рано, я бы давно выдернула занозу его слов из своей памяти.

Моя знакомая С., "доктор без границ", работает в госпитале Кот д'Ивуар. Им разрешено быть только в больнице, в гостинице или в машине между больницей и гостиницей. С. пишет, что она видит страну лишь с крыши гостиницы, куда выходит прыгать на скакалке. На улице ее ждут знакомые дети и машут руками. Они начинают прыгать вместе с ней, кто-то с веревкой, кто-то без.
В Никарагуа, прожившей целое поколение после окончания гражданской войны, дети просто заключают нас в большие объятия своих маленьких рук. Они всегда улыбаются в лицо и смотрят настойчивым, как тропическое солнце, взглядом, внимательным, интересующимся. Всегда "за", никогда "против".
Что такое детство? Если не рвутся рядом снаряды, детство - это свобода. Страхи только рождаются, их можно не замечать, как трехдневные сорняки, и их легко вырвать с корнем, в детстве это получается бессознательно.
Детство - это утро мирного города.

В Гранаде утро - самое упорядоченное время дня. Кто-то на лошади, кто-то на велосипеде, кто-то на машине едет на работу. Большинство идет пешком. Солнце яркое, но не очень жаркое. Мальчики и девочки в бело-синих униформах шагают в школу, не спеша, но уверенно. Все пуговицы на месте. Открываются кафе и магазины.
Гугл, наверное, знает многое о Гранаде. Но Гранада не знает слов "организация", "информация", ни, тем более, "организация информации". Сегодня, как и вчера, как и давны-давно жизнь просыпается утром, ходит по улицам, что-то немного делает, долго качается в стуле, разглядывая саму себя, и отходит ко сну.
Если что-то нужно узнать - расписание автобусов, где какую готовят еду, куда сходить, что делать (если это не относится к стране) - спросите знакомых или прохожих.
Утром надо просто открыть дверь и ждать. Проходящие мимо торговцы в конце концов предложат все необходимое на день. Сухая женщина с черными морщинами несет корзину фруктов на голове: как дела, что-нибудь хотите? У нее небогатый ассортимент и половина его названий мне неизвестна, усталый мужчина неопределенного возраста в кепке навырост катит тележку с морскими продуктами. Он только что вернулся с побережья, на рассвете купил свежей рыбы, крабов, креветок, кальмаров и проделал с поклажей трехчасовой путь на двух автобусах, с пересадкой. Продавец сыра в одежде цвета городского голубя несет два-три вида своего белого (желтого здесь не бывает) товара в алюминиевом тазу на голове. Соня (все знают ее по имени) со свежей выпечкой сидит на углу улицы. Она не встанет, чтобы подойти к двери, ей тяжело, но легко подойти к ней. Ее сына можно увидеть в середине дня в разных частях города с подносом сладостей, засахаренных фруктов, кокосовых конфет.
Во мне растет привязанность к этому городу, полу-руинам-полу-великолепию, не столько как к другому месту, как к другому времени. Путешествие в глубь истории, когда человек был более последовательностью действий, чем коллекцией амбиций.
С годами взгляд его жителей теряет настойчивость, но сохраняет интерес, спокойный интерес не к своей жизни, но к жизни вокруг. Им так чужды ложь, зависть, злоба, соревновательность, что хочется простить их лень. Может, это вовсе не лень, а отдых, созерцание. Традиция. В начале дня на два часа работы час отдыха, к концу дня на два часа отдыха час работы.

Я жила в семье среднего достатка, никто не голодал, но гайо пинто (рис с бобами) ни дня не уступили первенства другой еде.
В городе немало местных "богачей", либо никарагуанцев-иностранцев (пятая часть населения страны жила или живет зарубежом, в основном в США), либо партийных лидеров (сандинистов). Первая категория известна отреставрированными особняками, вторая - новенькими лэнд роверами или тойотами хилуксами, похожими больше на 6х6, чем на 4х4. Однажды я видела, как из рэндж ровера последней модели выходил приехавший в Гранаду епископ. Впрочем, он отличался от партийного лидера только в первый момент, неуклюжим долговязым телом в сутане с поясом, через минуту движения и звуки вокруг стерли первоначальное замешательство - рукопожатия, улыбки, целования младенцев, бодрый громкий рок христианских гимнов.
Но трущоб в баррио на окраинах города все равно больше, чем восстановленной колониальной роскоши в его центре.

Мой дом был прохудившимся (как показал первый дождь и ночная фиеста крыс в углу моей комнаты) , но в старом хорошем районе. Комната - это отделенное от кухни, наполовину стенами наполовину занавесками, помещение с кроватью, двумя розариями (уголками со св. Марией и свечами для молитвы по четкам) и тремя портретами-плакатами Иоанна Павла II, No tengan miedo ("чтобы у вас не было страха") на одном из них. Одна полустена помещения выходит во внутренний дворик с маленькими пальмами, двумя клетками с тремя попугаями, тремя клетками с четырьмя кроликами и бегающей вокруг них фрилэнс болонкой Лили.

Из-за упрямства домашней диеты я обедала в маленьком кафе дона Франциско, единственым посетителем его старых удобных кресел и раскрашенных по-испански столиков.
Пока жена долго готовит еду, дон Франциско разговаривает со мной о своих занятиях. Видно, что он из интеллигентной семьи, в доме шесть книг - Библия, два катехизиса и три 'по теологии'. Teologica I, II, III это не то, что вы думаете (не teologia), не Августин, не Фома Аквинский, но просто краткое изложение (по-американски spark notes) библейских событий. Чаще всего дон Франциско занят катехизисом, он перечитывает его внимательно, записывая главные мысли в тетрадь. Что-то переписывает, что-то передумывает.
Во время затянувшегося дождя мы беседуем на свободные темы.
- Зачем вы здесь?
- Хочу понять, как вы живете и о чем думаете.
...
Нет, не поняла. Я рассказала о Нике.
- Христос умер, чтобы побороть смерть.
- Да, он отрицал смерть души, вечный грех, дал прощение, дал нам неограниченный кредит жизни,
- И этом смысле человек может жить вечно.

Мне кажется, что дон Франциско смотрит на отношения Бога с человеком как на историю любви. Читает о ней, думает о ней, она питает его аппетит к жизни. Но в каком-то смысле подавляет аппетит к правде, то, на чем выросли доминиканцы, то, что оказалось сильнее всех других человеческих страстей и страхов.
Доминиканцы здесь известны мало. Наибольшее влияние в городе, как и во всем регионе - салезианское. Это один из молодых, чуть старше полутора столетий, орденов Церкви, основанный для помощи детям, как правило, бедным.

Хосе-Рамон вернулся в дом Хальтева в следующий четверг, серьезный, но не напряженный, как раньше. На следующий день в салезианском "колледже" (colegio - это средняя школа) должны были проходить городские школьные финалы по футболу и мы собирались идти смотреть, двое ребят из нашей программы играли за команду колехио Гвадалупе.

Дождь - лучшая компания тропической ночью: то вежливый, то настойчивый его стук по клавишам-черепкам крыши заставляет весь город затихнуть и слушать. Когда дождь застает вас врасплох на улице, все иначе, но не менее замечательно. Мы были на полпути к колехио Дон Боско, когда небо разразилось слезами. Сначала мы ускорили шаг, прижимаясь к стенам домов, но через пару минут все равно все промокли насквозь (в тропиках промокнуть означает не холод, но свежесть, новую степень свободы), шаг переходил в бег, улыбки в смех. Еще через минуту улица превратилась в маленькую бурную реку, и когда мы ее переходили, Хосе-Рамон все время терял ботинок, бежал догонять его в потоке, снова терял, захлебываясь смехом.
Финалы перенесли на понедельник.

Притяжение к месту, родившееся где-то глубоко в организме, может расти быстро, но незаметно, пока не поднимется к поверхности, готовое вылиться в слезы. Тогда дождь становится одновременно прикрытием и оправданием. Твое лицо такое же мокрое, как у всех. Может быть, все плачут.