РЯДОМ СО СВЕТИЛАМИ

Сам я знаю, что горечь есть в улыбке моей,
Здрасьте, Павел Григорич, древнерусский еврей!
Ярослав Смеляков.

Толкну калитку в старый сад…

Где -то в году 1976 в Доме Литераторов был вечер Павла Антокольского. Я, которая любила и хорошо знала его поэзию, помчалась в ЦДЛ. Каково же было мое недоумение и обида за поэта, когда я увидела почти пустой зал. Почему? Отчего?
Мне не понять до сих пор. Но Павел Григорьевич, похожий к тому времени на старенького кузнечика, поправил у горла дрожащей рукой шейный платок, и, выйдя из-за маленького столика, начал читать стихи. Махал яростно руками, подвывал, дрыгал ножкой и выпучивал огромные черные глаза. Мне было жаль его. Я видела, в каком он пребывает крайнем волнении.

И все равно, маленькая его фигурка была исполнена такого величия, что скоро я забыла про пустой зал и стала внимать его скрепуче-прокуренному голосу.
Назавтра была суббота, а по субботам я ездила на дачу к родителям, которые совсем переселились туда из Москвы, и жили там и летом, и зимой.
Обычно вечерами я ходила в гости к внучке Павел Григорьевича Кате и ее мужу Мише Журавскому. Катя была художницей, а Миша реставратором икон.

Калитка на их участке всегда была не заперта. Я толкала ее и шла по узенькой дорожке к дому. Дверь тоже всегда была открыта, потому что множество людей, друзей Миши и Кати сновали туда сюда, приезжая из Москвы и окрестных поселков.

Да и маленьких детей копошилось и шмыгало по даче немало, ведь у Кати с Мишей к тому времени было двое детей - Ваня и Вася, и с соседних дач прибегали играть с ними их товарищи.

Наталья, мама Кати, по домашнему прозвищу Кипса, тоже жила на даче. Была она художником детской книги, и сделала немало хороших иллюстраций. Вот беда - страдала она сахарным диабетом. Он ее и сгубил. Через два года после смерти отца, она умерла от диабетической комы. Кроме Павла Григорьевича в даче из взрослых жила его первая жена, Наталья Николаевна Щеглова-Антокольская.

Когда-то она была артисткой у самого Вахтангова. Кстати, Катя, ее внучка была на нее похожа почти пугающим сходством.

Наталья Николаевна была в молодости красавицей. К старости обрюзгла, опростилась, одряхлела и ходила черт знает в чем. Но в лице сохранила значительность и на всех взирала слегка свысока. Была она из бывших,
дворянкой, одним словом. И, думаю, никогда об этом не забывала.
Родила она Антокольскому двоих детей, Наталью и сына Володю. Сын погиб в Великую Отечественную. Павел Антокольский написал о нем поэму " Сын", за что и получил Сталинскую премию. В браке они прожили всего ничего. На гастролях Вахтанговского театра он имел неосторожность влюбиться в актрису Зою Константиновну Бажанову, и, бросив первую жену с двумя детьми, соединил свою судьбу с Зоей. Зоя, кроме того, что была актрисой, увлекалась поделками из дерева. И вскоре вся дача Антокольских была завалена ее деревяшками.

А что ж Наталья Николаевна? Антокольский, конечно же, давал ей деньги на детей. Но этого было мало. Она, вспомнив, что знает два языка, английский и французский, набрала группу детей. Учила их языкам, хорошим манерам и прививала им любовь к чтению. Так она зарабатывала много лет. С актерством же было покончено навсегда.

А Павел Григорьевич был счастлив с Зоей. Любил ее без памяти, и жили они душа в душу. В семидесятых, изящная, стильная и милая Зоя умерла. Детей у них не было. И Павел Григорьевич остался совсем один.

Сгорая от тоски и одиночества он явился к Наталье Николаевне и предложил всему своему семейству переехать на дачу в Красную Пахру.

Он, видимо не совсем понимал, что творит. Переехали все: Первая жена Наталья Николаевна, дочь Наталья, внуки Катя и Андрей, их половины, их дети, то есть правнуки Антокольского, аж пять штук. Двое Катиных, двое Андрюшиных от второй жены, и от первой жены один сынок Денис. Первая жена Милочка Тоом, актриса ТЮЗА, тоже переехала со своим вторым мужем. Вот и прикиньте, сколько народа! А еще и домработница.

Когда они всем кагалом въехали, с Павлом Григорьевичем чуть Кондратий не случился. Он сел за стол, обхватил лысую голову руками и стал раскачиваться, как старый еврей на молитве из стороны в сторону.

Суп на всю эту ораву домработница варила в выварке для белья. Садились за стол… Звали Пал Григорьевича. Он приходил, садился во главе стола.

Запалит бывало трубку и пускает дым. Наталья, дочь, скажет: - Папа, не кури! А он отвечает, что делает от них, чтобы их всех не видеть, дымовую завес
у. Так и обедал - в дыму.

Сидел потом у себя в маленькой комнатке и смотрел вникуда. Не работал, иногда по поселку шатался, но все больше молчал. Словом, потерял после смерти Зои интерес к жизни.

А Наталья Николаевна развила бурную деятельность.
На участок вынесли кресло, вышла, опираясь на палку, Наталья Николаевна, уселась и велела запалить костер.

Первым делом туда полетели Зоины деревянные скульптуры, потом ее любимые вещи, потом пошли предметы покрупнее: стулья красного дерева, столики, ковры… Костер палился несколько дней. Ночью нервные дачники, не выдерживающие такого надругательства над предметами искусства, лезли через забор и выхватывали из него, что могли.

Спалив все, что ей хотелось, Наталья Николаевна почувствовала себя полной хозяйкой дачи. Все ее слегка побаивались. Строга была.

-Алик, говорила она второму мужу Милочки Тоом, - расскажите мне матерные слова. Алик, художник театра, человек не робкого десятка, откровенно называл ей все, что знал.
- Ну что вы, Алик, - смеялась она, - это не мат, это народные выражения, я их с детства знаю. Ах, никто мне мата настоящего не скажет! Так и помру, не узнав.

Павел Григорьевич не долго прожил после водворения первой жены. Лет шесть.

И все тосковал. И умер в 1978.

А Наталья Николаевна переехала в его комнату на первом этаже и там жила, оглохшая, ослепшая, вспоминая свою прежнюю жизнь, и рассказывая ее Анне Масс, которая все за ней записывала, а потом, мне кажется, где-то опубликовала эти записи.

Умерла она в 1983 году. И после ее кончины стали многочисленные наследники дачу пилить. Суды, завещания и прочие прелести…
Кате с Мишей досталась веранда и две комнаты на первом этаже. К тому времени Катя родила третьего ребенка, и представьте, тоже мальчика.

Даньчик, так его назвали, был чуть младше моего сына Антона, а Васька, средний, старше. Так втроем они и дружили.

Не знаю, как случилось. Но без взрослых все пошло вразнос. Миша, Катин муж, сел на иглу. Катька стала пить. А поселок наш оказался к этому равнодушным.

Только мама моя пыталась что-то сделать. Да я и Таня Липатова, дочь писателя Виля Липатова, стучали в набат. Никто не слышал.
Однажды уехала я в Италию. Вернулась, а мама мне и говорит, что горе страшное - Миша Журавский на игле умер. Через год, села в частную машину Катя, ехала в Москву, и пропала на всю жизнь. Никто никогда ничего не отыскал.

Пропала и все. Думаю, убили ее. Время было мутное.

С юга приехала мать Миши, учительница английского языка. Забрала мальчиков и вырастила их сама. Ее даже по телевизору недавно показывали, как героическую бабушку. Честь ей и слава, и низкий поклон.

Ваня Антокольский-Журавский стал священником, Вася, как отец, реставратором.

А Даньчик, маленький Даньчик кончает институт.

Вася живет на даче. У него уже двое детей. И у них так же, как прежде всегда открыта калитка.

И, если я захочу навестить его, прижать к себе, как тогда, когда он был совсем маленьким, я толкну калитку и по узенькой дорожке пройду к теперь уже его дому…

Бабушка в ермолке

Ах! Как мучили меня в детстве мои обожаемые родители. Язык - учи! На рояле - играй! В школу танцев и всяческих художеств - ходи.

Только теперь я понимаю, что они хотели супер-девочку. Но, если к танцам, рисованию и языку я хоть как-то была способна, музыка, то есть игра на рояле, давалась мне с трудом. Я была к ней попросту не пригодна. Не было у меня слуха. Хоть тресни.

Папе моему, имеющему абсолютный слух, это обидным казалось. Он ведь умел играть на всех инструментах и не хотел верить в бездарность своей дочери.

Меня долго-долго учили петь "Во поле березка стояла…", а потом поволокли в музыкальную школу на прослушивание.

Ну, я им и спела!
- Приняли, - спросила с порога, переживающая за меня моя бабушка.

Не совсем понимая значение слова, которое маме сказали в школе, я гордо ответила: - Отсеяли!
Бабушка горестно вздохнула и ушла в свою комнату, хлопнув дверью. Через минуту вышла и, грозно сдвинув брови, изрекла: - Хватит мучить ребенка!

Не всем дано. Надо развивать то, что есть, а не то чего нет! И снова ушла к себе. Бабушка была моя с характером. Потомственная оренбургская дворянка.

Революцию пережила, лиха хлебнула, но осталась дамой во всех отношениях.

Платков не носила, дубленки презирала. Носила шляпки и кружевные воротнички.

А в дубленках говорила ямщики ездили, и приличным людям их носить не следует.

Но, не смотря на вердикт, вынесенный бабушкой, папа мой не успокоился.

И была нанята для обучения меня игры на фор
тепьяно частная учительница.

Мучилась она со мной. Но приходила исправно два раза в неделю. А до ее прихода я должна была выполнить домашнее задание. Вот я и долбала, как могла, этюды Черни.

Однажды, когда я так азартно упражнялась на пианино, в дверь позвонили.

Я слезла со стула, поскольку была одна в квартире, и открыть дверь кроме меня было некому.

На пороге стояла невысокая полноватая бабушка в шикарном атласном халате бордового цвета. На круглом затылке у нее помещалась крохотная шапочка.

Как держалась - неизвестно.
- Девочка, - сказала ласково бабушка, - Это ты мучаешь рояль.

Я кивнула.
- Бедная моя, и рояль бедный - скоро развалится от такой игры. Знаешь, у меня к тебе просьба. Я работаю с часу до трех. А музыка меня твоя убивает.

Ведь я живу под тобой. Можешь учить свой музыкальный урок позже?
Я опять кивнула.

- Ну и ладненько, - улыбнулась бабушка. - Вот и договорились, - и протянув руку, погладила меня по голове.

Я закрыла за ней дверь и обрадовалась. Как хорошо! Буду меньше упражняться на рояле, и оправдание нашлось этому.

Вечером пришел папа. Я ему и говорю, что приходила бабушка, что живет под нами, и просила с часу до трех не играть. Работает она, а я ей мешаю своей игрой.

Папа в недоумении. Какая бабушка? Под нами живет Виктор Шкловский - теоретик литературы и личность весьма известная. И жена его красавица, несмотря что в почтенном возрасте ,Серафима Суок. Господи, а я и не заметила, что у бабушки в атласном халате были небольшие усики.

Потом я Шкловских во дворе увидела. Он был уже в костюме, но на голове по-прежнему гнездилась шапочка. Только потом я узнала, что она называлась ермолкой. А жена его и впрямь была красавица с фиалковыми глазами. Говорят, что она прежде была гражданской женой Юрия Олеши. И послужила прообразом для циркачки Суок в книге " Три толстяка".

Вот так я и познакомилась с Виктором Шкловским.
Потом, став взрослее, прочла его книги. Люблю их и по сей день. Особенно "ZOO или письма не о любви".

Как он, эсер, участник февральской революции 1917 года, получивший из рук Корнилова Георгиевский крест, примирился с Советской властью и окончил жизнь признанным классиком советского литературоведения?
Что это? Смирение перед обстоятельствами? Или эмиграция внутрь себя?
Не знаю. Но ясно вижу его лицо. Глаза чуть с прищуром. И крохотную ермолку на голове, которая не скрывала его настоящей сути. Он носил ее, не прячась и не боясь для себя никаких последствий, что в то время было весьма опасно.

Ясно представляясь этим перед людьми, истинным сыном еврейского народа.