ЗОЛОТОЙ УНИТАЗ

Замечательная документальная история о словах Ленина про "отхожие места из золота при коммунизме", превосходно рассказанная Нелли Осиповой - невесткой участника советской торговой миссии Леонида Андреевича Лиманова в Лондон в 1921 году.

Редактор.

Коммунизм и торговля?! Что-то очень уже несвязное, несу­разное, далекое. Но если поразмыслить экономически, одно от другого не дальше, чем коммунизм от мелкого крестьянского, патриархального земледелия.
Когда мы победим в мировом масштабе, мы, думается мне, сделаем из золота обще­ственные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира.
См. В.И. Ленин. Сочинения, 5 изд., том 36, стр. 205.

История эта давняя, но отголоски её дошли до наших дней. Всё случилось, заквасилось, завязалось и начало прорастать в двадцатые годы замечательного двадцатого столетия. И действующие лица в ней были все сплошь замечательные люди: Владимир Ильич Ленин, председатель Совнаркома РСФСР, Красин Леонид Борисович, нарком внешней торговли РСФСР, одновременно полпред и торгпред в Великобритании, его заместитель Лежава Андрей Матвеевич, Чичерин Георгий Васильевич, нарком иностранных дел, а также Клышко Николай Константинович, резидент ВЧК, внедрённый в состав советской торговой делегации в Лондоне в качестве секретаря, попутно исполнявший роль переводчика Красина и его соглядатая.

И в далёкой Великобритании в ту пору жили не менее замечательные люди, которые встречались, переговаривались, договаривались с россиянами и совместно подписывали разные нужные и полезные для обеих стран бумаги. В их числе: премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд-Джордж, министр торговли Великобритании сэр Роберт Хорн, глава 1-й торговой миссии Великобритании в Москве Роберт Ходжсон и другие.

Хочу упомянуть ещё новоиспечённого москвича, молодого человека, совсем мальчишку, которому в мае знаменательного 1921 года исполнился всего-то двадцать один год, а работал он в должности заместителя управляющего секретариатом наркомата внешней торговли. К лету того же года его рабочий стаж составлял полтора месяца. Несмотря на молодость, небольшой опыт и не очень высокий чин, он представляется мне не только ключевой, но и весьма интересной фигурой в моём рассказе, поскольку через 40 лет станет моим свёкром, а пока, разумеется, знать не знает об этом.

Приехал Леонид Андреевич Лиманов - так звали юношу - в Москву из благословенного города Ростова-на-Дону, где, кроме прочих наук, он постигал искусство игры на виолончели в музыкальном училище, возглавляемом прекрасным скрипачом, другом Сергея Рахманинова Николаем Константиновичем Аверьино. Именно здесь, в зале этого училища, в январе 1917 года Леониду Андреевичу посчастливилось попасть на последнее выступление в Ростове Рахманинова: 23 декабря великий композитор и гениальный пианист уехал на гастроли в Стокгольм и больше не вернулся в Россию. В концерте прозвучали: Соната №2 для фортепиано, Вариации на тему Шопена, 8 этюдов-картин, "Полишинель" и несколько небольших ранних произведений, которые сам автор называл "мелкашками". Спустя много лет восторженная Мариэтта Шагинян, "нота ре", как подписывала она свои письма Рахманинову, напишет про этот концерт в своих воспоминаниях.

Впечатление от блистательного исполнения Рахманинова Леонид Андреевич сохранил на всю жизнь. Тогда же возникло страстное желание выучить его Сонату для виолончели. С трудом достал ноты, но, внимательно прочитав их, понял, что пока ему не под силу это произведение.
А вскоре грянула Революция, затем Гражданская война со всеми чудовищными последствиями. Правда, голод на Дону наступил значительно позже, чем на Волге и в других местах России, но и ростовчанам пришлось хлебнуть лиха.
Однажды, взяв буханку черного хлеба, Леонид отправился на рынок, чтобы обменять её на что-нибудь более существенное. Не знаю, как долго он бродил, приглядываясь и прицениваясь ко всякой снеди, какую только и можно встретить на южных рынках, но тут случилась, словно в сказке, неожиданная встреча с неказистым с виду человеком, державшим перед собой, почти в обнимку, виолончель - так и хочется сказать: обнажённую виолончель, потому что она была без футляра и ничем не прикрыта.

Описывать всё дальнейшее не берусь, ибо никак не могла присутствовать при этом, а Леонид Андреевич в подробности необычного торга никогда не вдавался. Словом, буханка черного хлеба была обменена на виолончель, к обоюдному удовольствию и продавца, и покупателя.
Если бы молодой человек мог предвидеть, какую роль сыграет этот старинный немецкий музыкальный инструмент в его жизни…
Вскоре семья Лимановых переехала в Москву, и Леонид Андреевич, в чьём багаже, кроме личных вещей, были виолончель в футляре из плотной ткани, сшитой собственными руками, и изрядная стопка нот, начал свою службу в Наркомате внешней торговли. В свободное время он музицировал дома, хотя и не надеялся уже на большие успехи, а уж тем более на исполнение виолончельной сонаты Рахманинова. Но оставались любовь к музыке, великолепная память и музыкальность, а главное, желание играть и удовольствие от погружения в мир звуков. Репертуар постепенно расширялся, мастерство исполнителя росло, а звук поражал родных и друзей своей красотой и чистотой.

Между тем, 1921-й год кипел и бурлил судьбоносными событиями. Они буквально накатывали, набегая одно на другое. Посудите сами.
В начале года, 28 февраля, начался Кронштадтский мятеж, и уже 13 марта был жестоко подавлен. Кровавая история этой "молниеносной войны" с собственным народом вошла в историю большевизма как победа над эсерами, анархистами, меньшевиками и связанными с ними белогвардейцами и иностранными интервентами. Словом, тотальная блистательная победа добра над злом.
В те же дни (8 - 16 марта) проходил Х съезд РКП(б), который в последний день своей работы принял решение о введении в стране Новой экономической политики (НЭП). Интересно, что, несмотря на напряжённый график съезда, некоторые его делегаты, видимо, особо обуреваемые патриотическими чувствами, приняли участие в подавлении Кронштадтского восстания.

Именно в тот самый день, 16 марта 1921 года, в Лондоне после длительных переговоров (первая встреча прибывшей туда делегации Центросоюза, возглавляемой Л. Б. Красиным, с английскими представителями состоялась 31 мая 1920 года) наконец согласовали и подписали Советско-Британское торговое соглашение. Под документом стояли фамилии двух министров - Красина Л.Б. и сэра Роберта Хорна. Без преувеличения можно утверждать, что Россия прорубила экономическое окно в Европу, после чего подобные договоры, один за другим, стали заключаться с Германией, Норвегией, Австрией, Италией. Недаром В.И.Ленин отметил, что торговое соглашение с Великобританией "имеет всемирное значение".

Не стоит считать, что Англия облагодетельствовала Советскую Россию: она и сама была заинтересована в скорейшем налаживании торговых отношений, поскольку находилась в тяжёлом экономическом положении, сопровождавшемся катастрофическим ростом безработицы.
Ровно через неделю после подписания договора, 23 марта, в Палате общин выступил Ллойд Джордж. Он объявил, что англо-советское торговое соглашение означает признание Великобританией де-факто Советской России. А юридическое признание Англией России, вернее уже СССР, произойдёт лишь 2 февраля 1924 года, но уже при новом премьер-министре и одновременно министре иностранных дел Джеймсе Макдональде.
Итак, англичане решили направить в Москву представительную делегацию с широкими полномочиями, включая консульские функции. Не правда ли, любопытный факт: при явном политическом неприятии капиталистической страной большевистской России, при отсутствии юридических оснований для её признания, будущую делегацию наделяют ещё и консульскими обязанностями. Такое решение лишь подтверждает заинтересованность Великобритании в развитии торговли с Россией.

Началась тщательная, детальная подготовка, предусматривающая множество серьёзных и мелких требований и пожеланий по поводу условий пребывания будущей делегации в Москве. Красин вернулся на родину, а в Лондоне остался Клышко (позже мы ещё вспомним о нём), чтобы обговорить и согласовать все вопросы с неким Питерсом, представлявшим интересы английской стороны.

Но вернёмся в Россию.

После Х съезда партии здоровье Ленина заметно ухудшилось: болезнь прогрессировала, симптомы склероза мозга нарастали. В июле 1921 года, в разгар всех событий он пишет Горькому: "Я так сильно устал, что не способен больше ни на что". Тогда же решили перенести резиденцию вождя в Горки, где Владимир Ильич продолжал работать.

К концу 1921 года, когда НЭП и торговля со странами Европы и США начали положительно сказываться на экономическом состоянии страны и настроении народа, Ленин пишет статью для "Правды": "О значении золота теперь и после полной победы социализма". Газета опубликовала её в сдвоенном номере от 6-7 ноября. Вот небольшая цитата из этой работы: "Когда мы победим в мировом масштабе, мы, думается мне, сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира".
Не помню, когда и от кого я слышала в вольном изложении эти слова, не придала им особого значения, а только посмеялась и потом забыла. И напрасно.

Потому что обстоятельства жизни нашей семьи сложились так, что пророчество вождя неожиданно вспомнилось, хотя и вызвало на сей раз не смех, а только грустную улыбку. Случилось это в ноябре 1998 года.

Но прежде чем рассказать об этом забавном событии, я хочу вернуться к последствиям давней истории с буханкой черного хлеба и виолончелью.
Леонид Андреевич Лиманов прожил долгую жизнь и много путешествовал по разным уголкам нашей необъятной родины. Первое путешествие привело его в историческое место, совсем недалеко от дома, где обитал он с момента приезда в Москву. А жил он в квартире 30 на последнем этаже замечательного восьмиэтажного дома с башней и ендовой на крыше, представляющего архитектурную ценность как пример перехода от жилых зданий особнякового типа к многоквартирным многоэтажным домам. Дом строили для купца А.В.Лобзева в 1911-1912 году по проекту архитектора Эрнста Карловича Нирнзее, автора первых "неборезов-высоток", как в ту пору называли их в Москве. И хотя дому исполнилось сто лет, он и сегодня незыблемо стоит по прежнему адресу: Оружейный переулок № 43.

Думаю, уместно рассказать здесь о гениальной уловке, хитрости или купеческой изворотливости - называйте, как хотите, - его владельца. До начала строительства этого "небореза" практически по тому же адресу построили кинотеатр "Экран жизни", где, между прочим, в 1925 году работал художником-плакатистом Михаил Николаевич Румянцев, рисовавший к каждому новому фильму афишу, а через десять лет ставший известным на всю страну прекрасным цирковым клоуном Карандашом. После войны кинотеатр утратил в своём названии второе слово, сделался просто "Экраном", но продолжал радовать жильцов дома 43 своей близостью. Дома стояли на расстоянии не более полутора метров друг от друга, а вверху, на уровне примерно третьего-четвёртого этажей соединялись двумя параллельно установленными двутавровыми балками, казалось, абсолютно бессмысленными, поскольку не несли функциональной нагрузки и не имели никакого практического применения. Правда, долгое время они служили развлечением для мальчишек, которые облюбовали эти балки и, выходя в окно "чёрной" лестницы, с риском для жизни, на спор перебирались по ним на чердак кинотеатра. Однако до мальчишек эти самые балки сослужили службу и купцу Лобзеву: дело в том, что при строительстве нового здания следовало вносить в казну изрядный налог, но если возводилась пристройка к уже имевшемуся дому, то налог существенно снижался. Вот для чего понадобились бессмысленные, с точки зрения непосвящённых, балки, наличие которых означало, что новый дом - просто пристройка к кинотеатру.

В начале шестидесятых годов кинотеатр ликвидировали, а вместо него открыли кафе "Аэлита", куда ломилась молодежь, потому что после долгих лет запрета там играл настоящий джаз и саксофонистом был блестящий Георгий Гаранян. Подумать только: два таких имени - Румянцев-Карандаш и Гаранян! Разве это не повод сохранить дом рядом с "пристройкой"? Лучшего памятника знаменитым артистам не придумаешь. Но дом снесли, балки спилили, а лобзевское владение отдали городскому департаменту здравоохранения. Впрочем, в этом нет ничего примечательного или удивительного, зато смешно, как ещё не раз будет в моём рассказе: никакого переулка там нет, потому что давно снесён сквер с фонтаном перед домом, вместе с ними исчезла и Угольная площадь, осталось лишь неизменным Садовое кольцо, на которое смотрит и выходит нынче старый дом. Москвичи, страждущие попасть в Департамент здравоохранения, ищут переулок, многократно проходя мимо дома то в одну, то в другую сторону, а переулка нет как нет! Что за мистификация и зачем она - непонятно. Впрочем, должна признаться: эта несуразица, вопреки здравому смыслу, приятна моему сердцу: ведь здесь прошли самые первые и потому очень счастливые годы моего замужества, а слова "Оружейный 43, квартира 30" буквально впечатались в мою память.

Так вот, своё первое путешествие Леонид Андреевич совершил в знаменитую Бутырскую тюрьму, всего-то в пятнадцати минутах ходьбы от дома. Однако пешей прогулки не получилось: его везли в машине (именно в машине, а не на машине, как правильно было бы сказать). Случилось это в 1931 году. Он был арестован секретно-политическим отделом ОГПУ по делу "Союзного бюро меньшевиков". И вот новый повод улыбнуться: во-первых, такого Бюро в природе не существовало, а во-вторых, Лиманов никогда не состоял ни в какой партии - ни большевиков, ни меньшевиков, хотя к этому времени его имя уже было известно в экономических кругах, а в газетах и отдельными брошюрами публиковались работы о преимуществе свободного рынка перед плановым хозяйством. Просто потребовалось подчистить "хвосты" по громкому делу "Промпартии", крупному судебному процессу о вредительстве в промышленности, а поскольку люди в ОГПУ работали в основном креативные, то и придумали это "Союзное бюро".

При аресте перетрясли и изъяли книги, переписку, конфисковали имущество, но рассмотрев тщательно виолончель, предварительно извлечённую из самодельного футляра, и не найдя в ней реальных признаков ни гитары, ни балалайки, бросили на пол, прямо на кучу распотрошённых нот, которые также не стали забирать, не найдя в них никакого проку. Ах, как они ошиблись, так бегло и небрежно отнесясь к нотным изданиям… Но о последствиях нотной безграмотности "товарищей", производивших обыск, мы узнаем позже.
Человек с юмором, Леонид Андреевич, вспоминая прошлое, похоже, гордился своим пребыванием в стенах крепости, построенной ещё при Екатерине Великой, да и какие люди здесь сидели! Но я не стану углубляться в историю сидельцев Бутырки: много и подробно разные авторы писали об этом за прошедшие годы. Единственное, на что хочу обратить внимание, - это гуманное отношение следствия к заключенному "врагу народа": его не били! Знающие люди утверждают, что ему повезло "сесть" в 1931 году: позже - было бы хуже. Как говорится, повезло так повезло.

Продержав зека в камере достаточное время, его перевели в северную башню тюрьмы-крепости, которую сидельцы называли "вокзалом", потому что именно отсюда их отправляли в ссылку в отдалённые места, преимущественно на север и на восток страны. Именно с этого "вокзала" началось второе путешествие Леонида Андреевича, на сей раз очень далёкое - в восточную Сибирь, в Енисейский край.

Годы в ссылке то мучительно ползли, то щёлкали, как костяшки на счётах, и, наконец, грянула свобода, правда, отягощённая благоприобретёнными тяжёлыми болезнями, строгими ограничениями в передвижении по стране, а главное, запретом жить в Москве с собственной семьёй, но всё-таки - свобода! Случилось это в самом конце приснопамятного 1937- го года, который вошёл в историю и запомнился как двуликий Янус: кому - улыбаясь ошеломляющим триумфом монумента Мухиной "Рабочий и колхозница" на всемирной Парижской выставке, а кому - ощетинившись разгаром сталинских репрессий, уничтоживших миллионы таких же рабочих, колхозников и не только…

За прошедшие со дня ареста семь лет старые знакомства и деловые связи постепенно рассосались, растворились. Зато завязались новые, среди которых оказался невероятно энергичный и предприимчивый человек по фамилии Дубинский, настоящий везунчик: его сослали всего лишь по уголовному делу, связанному с соучастием в спекуляции золотом, и потому после окончания срока ссылки его отпустили на все четыре стороны. Бывший зэк, а ныне свободный человек, вернулся домой, в Москву, к своей жене, зубному технику, ради которой он и совершил когда-то роковой поступок: спасая любимую от тюрьмы, взял на себя её вину.
Человек деятельный и, безусловно, творческий, Дубинский еще в ссылке придумал, чем станет заниматься после выхода на свободу, чтобы и денег заработать, и не маячить пред "светлыми очами" органов. Выбор был сделан в пользу мало кому известной артели "Коопохрана" в системе Мособлпромбытсоюза, само название которой, казалось, придумали лишь для того, чтобы надёжно запутать любого, кто захочет выяснить род деятельности этой, как сказали бы сегодня, фирмы. По сути задача этой загадочной организации сводилась к благородной цели - защите от разграбления товаров народного потребления в пути от производителя к потребителю. Механизм защиты был гениально прост: охранник, точнее, проводник, снабжался винтовкой, соответствующей одеждой и документами, подтверждающими его право сопровождать груз и в случае опасности стрелять.

Дубинский с самого начала взял под свою опеку Леонида Андреевича и убедил его вступить в артель. К слову сказать, в самом начале шестидесятых годов я познакомилась с Дубинским, невероятно энергичным и позитивно настроенным человеком. К этому времени он успешно работал директором типографии одной старейшей московской газеты, с успехом держал на контроле весь производственный процесс, был популярен и уважаем в журналистском мире.
Лиманова приняли на работу в артель по трудовому соглашению, вручили оружие и отправили в путь. Так вчерашний враг народа в одночасье сделался вооружённым защитником товаров для народа, а следовательно, и другом этого самого народа. Трудно представить себе человека, более неприспособленного к роли вооружённого проводника на железной дороге, нежели мой будущий свёкор, а его нелепый вид с маленькой бородкой-эспаньолкой, пенсне и ружьём в руках, уверена, вызывал у всех смех.
Главное преимущество новой профессии заключалось в том, что все поездки оформлялись как командировки, после которых полагалось вернуться с отчётом в Москву и там ждать следующей командировки. Таким хитрым способом удалось обойти запрет на проживание в Москве, который народная молва окрестила коротко: "минус 100". В те годы это выражение быстро стало популярным и понятным каждому - не приближаться к крупным городам ближе, чем на 100 километров.

Надо заметить, что в рамках артели "Коопохрана" существовал цех "Автопроводник", занимавшийся перевозкой по железным дорогам Советского союза автомобилей различных марок, и товарищи по несчастью специализировались именно в этом направлении. Время работы проводником стало третьим и самым масштабным путешествием Леонида Андреевича "по просторам родины чудесной". Сопровождать автомобили приходилось и в края, где совсем недавно он обретался, и в солнечный город яблок Алма-Ату, где удавалось задержаться чуть дольше и купить фруктов для семьи. Словом, всякое бывало…

Через полгода, 1-го июля 1938 года, руководители артели, присмотревшись к новичку и убедившись, что имеют дело с высокопрофессинальным экономистом-плановиком, перевели его в штат. Видимо, для этой цели потребовалось направить на него характеристику в некую вышестоящую инстанцию. Это всего лишь моё предположение - к сожалению, в документе ни дата, ни адресат, ни, тем более, повод не указаны. Чудом сохранившийся пожелтевший листок лежит передо мной и настойчиво просится быть увековеченным: это не только образец зарождавшегося в те годы "канцелярита", как определил его Корней Чуковский, но и блистательный экземпляр словесной эквилибристики, когда каждая фраза, вроде бы, понятна, но весь текст при этом остаётся вещью в себе. Современные чиновники освоили этот приём и довели его до совершенства. Не могу отказать себе в удовольствии процитировать эту характеристику: "ЛИМАНОВ Л.А. провёл в артели большую работу по организации сложного производства цеха проводников, разработал методы планирования производства на основе графика, калькуляцию, обеспечившую рентабельность деятельности цеха, систему организации труда проводников и т.д., проявив себя при этом высоко квалифицированным специалистом, энергичным и инициативным работником. Не ограничивая своей работы рамками текущих работ, тов. ЛИМАНОВ организовал учёт и углублённое изучение условий охраны машин по 39 жел дорогам, благодаря чему стало возможным гибкое маневрирование в оперативной работе, обеспечившее её рентабельность.

На ряду с основной работой тов. Лиманов разрабатывает по артели в целом все наиболее сложные вопросы, благодаря чему артели удалось преодолеть ряд затруднений и стать на путь чётко организованной работы в рамках строгой плановости".
Характеристика подписана председателем правления Гайгулиным, парторгом Каштановым и председателем профсоюзного комитета Степановой.
Рядом с тремя подписями стоит круглая печать, где по центру написано "ПРАВЛЕНИЕ", а по кругу "Артель "КООПОХРАНА" и "МОСОБЛПРОМБЫТСОЮЗ".
Орфографию документа я сохранила.

Не знаю, как у других, а у меня возникает куча вопросов: что значит "гибкое маневрирование в оперативной работе", это когда маневрируют по железнодорожным рельсам паровозы? И что за "наиболее сложные вопросы", решение которых поставило "на путь чётко организованной работы", при этом "в рамках строгой плановости", вышеназванную артель? Наконец, как можно "организовать сложное производство" там, где вообще ничего не производят? Ответов нет, и спросить уже не у кого…

Как долго продолжались бурная деятельность цеха "Автопроводник" в рамках "строгой плановости" и пребывание в нём Леонида Андреевича, не знаю, но все три путешествия изрядно потрепали его здоровье. Самый тяжёлый и необратимый недуг поразил глаза - он надвигался медленно, коварно, не торопясь, словно давая не только адаптироваться к ухудшению зрения, но и привыкнуть к мысли о неотвратимости надвигающейся трагедии.

А пока - всё хорошо: он снова дома, в привычной обстановке, сын, которого оставил пятилетним малышом, подрос, учится в школе, много читает, жена выдюжила и после долгих мытарств, хождений по учреждениям, бесконечных отказов устроилась наконец на работу, виолончель всё в том же самодельном чехле стоит на своём месте, в углу, ноты аккуратной стопкой лежат на этажерке. Он робко, неуверенно - сумеет ли после стольких лет? - настроил инструмент и попробовал поиграть - получилось! Звучит! Смычок подчинился руке. Сам себе удивляясь, через пару недель он вспомнил несколько любимых мелодий и начал серьёзно заниматься, разучивая новые сочинения…
Дальше я делаю большой скачок во времени, поскольку задача моя не биография Леонида Андреевича, а те замечательные люди по ту и эту сторону государственной границы, с которых я начала свой рассказ.

… В 1961-м году я вышла замуж за Юрия Леонидовича Лиманова, сына Леонида Андреевича, и в 1963-м году родила сына Сашу, а в 1967-м дочь Нину.
Поскольку наука генетика к тому времени перестала называться "продажной девкой империализма" и была реабилитирована, то, выйдя из подполья, она немедленно воспользовалась своими правами: наградила наших детей дедушкиными генами - музыкальностью и абсолютным музыкальным слухом. Саша, презрев этот дар, отдал предпочтение отцовским генам и занялся литературным творчеством, а Нина - музыкой, фортепиано, и как только достигла в мастерстве необходимого уровня, начала музицировать с любимым дедом.

Для Леонида Андреевича каждая встреча с внучкой превращалась в маленький праздник. Вместе они разучивали новые произведения, подолгу беседовали, слушали пластинки, которые, к счастью, во множестве выпускала в тот период фирма "Мелодия", и потом делились впечатлениями. Постепенно оба достигли великолепной ансамблевости и на всех семейных праздниках, к всеобщему удовольствию, выступали с небольшими концертами.
Шли годы. Зрение Леонида Андреевича становилось всё хуже и хуже. Сначала пришлось отказаться от чтения газет, а позже и книг. Потом стали недоступны и новые нотные тексты. Поневоле ограничились исполнением уже разученных произведений, благо, музыкальная память деда была великолепна.

Так буханка чёрного хлеба, обмененная в юности на виолончель, придала смысл жизни в старости…
Примерно в начале 1985 года стала подводить память - случалось, начав исполнять какую-нибудь пьесу, Леонид Андреевич неожиданно опускал смычок и, обращаясь к внучке, спокойно, будто речь идёт о некой банальности, замечал: "Давай, сегодня не будем это играть". Он стоически, до последнего старался держать удары коварной старости, которая, казалось, вступила в союз с болезнью глаз, чтобы лишить его последнего утешения. Понятно, что репертуар виолончелиста постепенно, как шагреневая кожа, сокращался. Наконец наступил день, когда Леонид Андреевич решил передать внучке свою небольшую нотную библиотеку, которая теперь была ему ни к чему. Среди прочих, изрядно потрёпанных тетрадок, выделялась одна, почти новенькая, но слегка поблёкшая. Это была виолончельная соната Рахманинова, которую так и не довелось разучить. Дочь впервые видела эти ноты и потому с любопытством стала листать их. Неожиданно тоненький листок папиросной бумаги, размером с четвертушку обычного машинописного листа, выпал из тетради и, медленно планируя, упал на пол. Она подняла его и начала читать, дед взял листок, поднёс к глазам и грустно произнёс: "Странно… я считал, что потерял его, а он всё и всех пережил…"

Я постараюсь воспроизвести текст, напечатанный на пожелтевшем листке папиросной бумаги.
В правом верхнем углу штампик СЕКРЕТНО. Далее - первая короткая строчка: вх. № 949 15/V11 1921 г.
На второй строчке крупным шрифтом: ИЗ ЛОНДОНА Г.ЧИЧЕРИНУ МОСКВА КОПИЮ ЛЕНИНУ ЛЕЖАВЕ ДЛЯ КРАСИНА и далее собственно текст телеграммы:

"Отъезд английской делегации окончательно решен воскресенье семнадцатого июля стоп паспорта представлены визы выданы стоп Будет Риге к четвергу двадцать первого ИЮЛЯ стоп к этому дню просят иметь наготове пассажирский состав на пятнадцать человек два крытых товарных вагона одну платформу для автомобиля абзац (50 сл) Согласно обещания данного Питерсу Москве надеятся дом будет готов их приезду напоминают обещании дезинфекции установки телефонов мелкой починки стоп 13 июля
КЛЫШКО"

Как видим, телеграмма послана тем самым "многофункциональным секретарём", внедрённым органами в состав нашей делегации.
В левом верхнем углу простым синим карандашом размашистым почерком Владимира Ильича начертано: Красину. Все поручения подчёркнуты и пронумерованы красным карандашом. Внизу, на свободном поле, так же размашисто синим карандашом - требование Ленина: "Не зевайте! Налягьте (именно так, с мягким знаком) и добейтесь, чтобы было на деле". Последние три слова подчёркнуты дважды. И в правом нижнем углу подпись: ЛЕНИН.

Эх вы, советские профессионалы шмона, перевернувшие всё вверх дном в квартире №30 по Оружейному переулку №43! Ищейки вы нерадивые! Кто же так небрежно обыскивает дом врага народа, да ещё ноты эмигранта-невозвращенца Рахманинова! Разве вы не знаете, что его музыка вот уже более десяти лет под негласным запретом? Где вы? Если живы, кусайте себе локти! Вы пропустили и навсегда потеряли автограф своего вождя!

Не стану говорить о нашей реакции, когда мы, осторожно передавая друг другу полупрозрачную бумажку, прочитали телеграмму, пришедшую к нам из прошлого. Наши вопросы сыпались на Леонида Андреевича, пока мы не поняли, что лучше выслушать спокойный, последовательный рассказ, нежели довольствоваться спорадическими ответами на наши сумбурные вопросы. Сомнений не было: перед нами важнейший документ, оповещающий о скором прибытии первой торговой делегации из Англии с резолюцией и подписью самого Владимира Ильича. Безусловно, главная ценность находки заключалась именно в этом, особенно в те годы.

Леонид Андреевич заверил нас, что помнит в деталях событие давно прошедших лет, и мы решили не только выслушать его рассказ, - а он был человеком обстоятельным и превосходным рассказчиком, - но и записать его на магнитофон - в конце концов, не каждый день в домашних нотах обнаруживаются документы с автографом Ленина! Поэтому предоставляю слово участнику тех событий, значительно сократив очень подробное изложение.

"О том, как я оказался действующим лицом в коротком и, говоря по правде, не очень значительном эпизоде. В середине июля 1921 г., то есть примерно через полтора месяца после того, как я начал работать в Наркомвнешторге в качестве заместителя управляющего секретариатом наркомата, к моему столу подошла курьерша и сказала весьма лаконично и вполне будничным тоном: "Срочно к товарищу Красину".

Когда я вошёл в кабинет наркома, Леонид Борисович стоял около двери, оживлённо с кем-то разговаривая. Взглянув на меня, он на мгновение умолк, протянул мне папиросную бумагу с напечатанным на машинке текстом и, сказав "прочитайте", снова повернулся к своему собеседнику и продолжил разговор с ним. Я ещё не дочитал до конца оказавшуюся в моих руках телеграмму из Лондона, как вдруг женский голос сказал: "Леонид Борисович, вас просит товарищ Фотиева". Ответив, что сейчас подойдёт, Красин быстро сказал своему собеседнику: "Не уходите!", затем, повернувшись ко мне, проговорил скороговоркой: "Это всё надо немедленно проверить, я говорил с Чичериным, он поручил второму секретарю, созвонитесь с ним и поезжайте срочно, это у себя оставьте в качестве мандата"…

Дом на Поварской №50, отведённый для английской миссии, произвёл впечатление несколько тяжеловесного, не отличающегося изяществом, но вместе с тем, безусловно, респектабельного, солидного особняка. Строго прямоугольная форма, симметрично расположенные окна первого и второго этажей с зеркальными стёклами без переплётов, серые стены, обработанные "под гранит", - всё это придавало дому какой-то оттенок чисто британской положительности и уверенности".

Здесь я хочу вклиниться в воспоминания Леонида Андреевича, чтобы коротко рассказать об истории знаменитого особняка. Он был построен в 1887 году по проекту архитектора П.С.Бойцова специально для князя Б.В.Святополк-Четвертинского, помещика и сахарозаводчика. После князя дом перешёл графине А.А.Олсуфьевой, жене генерала от кавалерии и известного филолога графа Алексея Васильевича Олсуфьева. Поговаривали, что в дубовом зале особняка устраивались масонские сборища. Так ли это, доподлинно не известно. Позже, после революции 1917 года, здесь проходили заседания так называемой академии вольной духовной культуры, которые вёл Н.А.Бердяев. И наконец, в 1932 году, по просьбе Максима Горького, здесь воцарился Центральный дом литераторов, в просторечии ЦДЛ. Он и сейчас там, хотя и утратил частично свои интеллектуальные функции, сосредоточившись на ресторанном бизнесе.
Одна из важных причин, по которой для англичан был выбран именно дом на Поварской, - это наличие в его подвалах достаточного количества угля: ведь в двадцатые годы Москва буквально замерзала в холодные месяцы.

Словом, задание наркома привело Леонида Андреевича и второго секретаря Наркоминдел в дом на Поварской, где к этому времени уже хозяйничали сотрудники БЮРОБИНа, хозрасчётной организации, созданной при Наркомате иностранных дел (Бюро по обслуживанию иностранцев). Они несли там ежедневные дежурства до приезда английской делегации. Представителям двух важнейших наркоматов показали досконально все помещения особняка: прихожую, гардеробную, холл, он же знаменитый дубовый зал, высотой в два этажа с дубовой же лестницей и чучелом огромного медведя с металлическим блюдом в лапах, где нынче ресторан, большой белый зал с двумя люстрами, кабинетным белым роялем и зеркалами от пола до потолка в простенках между окнами. Напоследок проверяющих провели в спальню, где стояли новенькие деревянные кровати. Леонид Андреевич оставил детальное описание старинных ваз, хрустальных бра, предметов мебели, даже пружинных матрасов, обитых полосатым тиком, и панцирных сеток. Всё это было тщательно осмотрено (вспомним слово "дезинфекция" в телеграмме из Лондона). Убедившись, что реставрационные, ремонтные и прочие работы проведены на "высоком, можно сказать, артистическом уровне", делегаты откланялись, пообещав проинформировать своих наркомов.

В заключение я вновь обращаюсь к первоисточнику:

"Истины ради должен добавить, что выполнить своё обещание - информировать лично наркома мне не удалось. Л.Б.Красин уехал в СНК, и мне пришлось рассказать о своих впечатлениях Анне Васильевне Копыловой, машинистке: она всегда печатала под диктовку Леонида Борисовича, который не признавал стенографисток, считая, что напечатанное хорошей машинисткой письмо можно подписать сразу же по окончании диктовки. Анна Васильевна пообещала рассказать Л.Б. о моём "докладе", а на другой день сообщила мне, что Л.Б. кивнул головой и ничего не сказал.
Мы с нею решили, что он удовлетворён и что больше к нему приставать с этим делом не нужно. Так и закончилось это короткое, но очень для меня яркое и интересное задание.

Телеграмму же с резолюцией В.И.Ленина я сразу не сдал в архив Наркомата внешней торговли, а потом забыл о ней на много лет".
Вот такую историю поведал нам Леонид Андреевич…

Через пару недель мы заметили, что бумаженция с росчерком вождя, покинув своё привычное "жилище" - ноты виолончельной сонаты Рахманинова, - стала чахнуть так же, как чахнет в мавзолее бывшее тело самого вождя. И мы предприняли решительные действия: сделали фотокопию телеграммы, к сожалению, не очень удачную, (тогда ещё не было возможности ксерокопировать) и вместе с подлинником и записью рассказа положили в семейный архив…

В декабре 1986 года Леонида Андреевича не стало…

Примерно через год мой муж Юрий Лиманов, драматург и прозаик, задумал написать историческую повесть, в основу которой легли бы события, связанные с телеграммой из Лондона. Поскольку всё его творчество - пьесы, фильмы, романы - связано с историей России в разные периоды её существования, он привык начинать работу с дотошного изучения документов. Так возникло желание атрибутировать наш раритет.

Муж отправился на Пушкинскую улицу, в ИМЭЛ (Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК КПСС), построенный на месте снесённого в 1923 году крупнейшего в Москве полицейского дома - Тверской полицейской части, где до революции, кроме прочего, размещались городская гауптвахта и пожарное депо с каланчой, огромными пожарными сараями и конюшнями, а на втором этаже одно время находилась тюрьма с камерами для политических преступников. Здание в стиле ампир с дорическими колоннами простояло ровно 100 лет и было безжалостно снесено, как только понадобилось место для ИМЭЛ, и именно в центре столицы. Правда, по проекту А.В.Щусева и И.А.Голосова, при строительстве нового здания центральную часть старого фасада сохранили, видимо, для того, чтобы в 1983 году украсить её барельефами - большими уродливыми головами Маркса, Энгельса, Ленина. Это событие имело забавное последствие: популярную у мужского населения Москвы пивнушку, что в подвале соседнего с ИМЭЛ дома, завсегдатаи-острословы прозвали "У трёх слепых".

В доме с тремя слепыми Юрия Лиманова приняла научная сотрудница Института, фамилию которой я не помню, выслушала краткую историю документа и, лишь бегло взглянув на листок, сразу же заявила, что это без сомнения подлинная рука Ленина. Однако для порядка требовалась экспертиза по всем правилам. При этом дама строго пояснила, что есть постановление, требующее любой документ, где речь идёт о вожде, сдавать в архив ИМЭЛ. Муж поведал о своём замысле и обещал передать телеграмму Институту, как только завершит работу над повестью. Согласие было получено, и стороны обменялись письменными обязательствами: со стороны ИМЭЛ - расписка о получении и обещание вернуть документ по окончании экспертизы, со стороны писателя - обещание сдать телеграмму после написания повести.

В назначенный день Юрий вновь встретился с сотрудницей Института и получил письменную информацию о подлинности телеграммы и, соответственно, подписи Ленина. Кроме того, учёная дама сообщила, что в архивах нет ни одной копии этого документа, а посему он особенно дорог и Институту, и всей "нашей партии". С этими словами она вручила телеграмму и копию заключения экспертизы мужу. Куда делось это заключение - не знаю, не помню…
Прошло время. Работа над повестью почему-то не заладилась. Потом началась бесконечная суета со сценарием фильма "Господин Великий Новгород", где столкнулись два взгляда на проблему исторического фильма: принцип режиссера, который можно сформулировать коротко: "бей - беги" и принцип сценариста: "почему?". Словом, ни желания, ни времени заняться повестью не стало. Муж решил вернуть телеграмму - позвонил в ИМЭЛ, чтобы сговориться о времени визита, но ему ответили, что названная сотрудница уволилась. На вопрос, с кем можно переговорить по интересующему вопросу, обещали ответить через пару дней, когда проинформируют руководство. И так продолжалось в течение месяца: никого не интересовала телеграмма, никто не желал вникнуть в суть вопроса. А дело-то было всего ничего: имеется автограф Ленина, хочу подарить его ИМЭЛ. Всё. Нет, пока не знаем, с кем вас связать, не знаем, кто решает этот вопрос, мы обсудим и свяжемся с вами, мы обязательно вам позвоним и т.п. А мне-то, темноте беспартийной, казалось, что наша (видите, я уже говорю "наша"!) телеграмма - ну просто готовая диссертация!

Муж прореагировал на эту волокиту решительно: "Чёрт с ними. Пусть лежит дома. Телефон они знают: захотят - позвонят". На этом страница с историей телеграммы была перевёрнута, казалось, навсегда. Ан нет! Существует же поговорка: "Никогда не говори "никогда"!" Точно так же со словом "навсегда", которое в данном случае, пожалуй, можно считать синонимом.

Много позже, в середине девяностых, в нашей семье возникли финансовые трудности, впрочем, как и у большинства населения страны в те годы, - расходы стали превышать доходы. Ничего критического для нас в этом не было, но всё-таки пришлось расстаться с несколькими раритетами - старинными книгами, автографами известных людей, мелкими антикварными безделушками. По мере необходимости мы приносили что-нибудь в антикварный магазин, где работал симпатичный, интеллигентный и, главное, знающий человек. Кое-что из наших "приношений" он выставлял на аукцион, который периодически проводился по соседству, в "Доме медработника", и тогда цена на них значительно возрастала. Не могу сказать, что мы слишком сожалели об утраченных вещах. Только одного автографа из всего проданного мне до сих пор нестерпимо жаль. Но об этом мне не хочется говорить.

Так продолжалось почти до конца 1997 года, когда муж неожиданно предложил показать телеграмму нашему антиквару - интересно, может ли такой документ заинтересовать какого-нибудь коллекционера? Если он не нужен ИМЭЛ, возможно, он понадобится любителю исторических раритетов. Понятно, что мы даже и предположить не могли, какова истинная цена нашей бумажки, и когда антиквар назвал цифру 50 тысяч рублей, а тогда это были большие деньги, мы с радостью согласились. Он предупредил нас, что официально такой "товар" выставить на продажу не может, но знает человека, своего постоянного клиента, который приобретёт его, не задумываясь. Мы обменялись бумажками: отдали свою и тут же получили несколько других. Это случилось в октябре 1997 года.

Конечно, цифра значительно превосходила наши самые оптимистические ожидания, поэтому мы решили, что в условиях тогдашней инфляции лучше несколько сократить свои расходы, а эти деньги положить в банк под хорошие проценты. Путём "опроса местного населения" мы обнаружили такой банк где-то на Садовом кольце, недалеко от филиала Малого театра (ни названия, ни адреса я не знаю, поскольку муж отправился туда без меня). Банк принял наш вклад под 100% годовых, то есть через год мы должны были получить 100 тысяч рублей! В октябре 1997 года для нас это была фантастика! Разумеется, мы сделаем хороший ремонт в квартире, поедем в путешествие… да мало ли что можно сделать на такие деньги!

Предполагаю, вы уже решили, будто банк нас обманул или обанкротился, ведь так? Ничего подобного. Ровно через год, в октябре 1998 года нам вручили долгожданные 100 тысяч рублей. Так-то! Да только октябрю предшествовал август, а именно 17 августа, когда в нашу жизнь вошло дотоле неупотребляемое слово "дефолт". Поездку за границу мы отложили до лучших времён, а ремонт всё-таки сделали: заказали в одном из зародившихся в ту пору многочисленных кооперативов новый импортный унитаз взамен старого, морально устаревшего советского. И ещё новое кафельное покрытие пола в туалетной комнате.

Работа по оборудованию "отхожего места" случилась в ноябре 1998 года, ровно через 77 лет после обещания Ленина сделать из золота отхожие места. Самое забавное, что при подсчете мастером всех расходов сумма составила ровно 100 тысяч рублей. Вот тут-то я грустно улыбнулась: ну чем не золотой наш унитаз! Так что если кто-нибудь скажет, что слова Ильича - утопия, я не соглашусь: пусть не везде и не у всех, но процесс озолачивания унитазов пошёл.

А по поводу телеграммы из Лондона так никто до сих пор и не звонил…