ЕДИНСТВЕННАЯ ВЫЖИВШАЯ - ЛИНА ШТЕРН

Автор, доктор исторических наук, Геннадием Васильевич Костырченко (Институт истории России РАН), автор нашумевшего исследования "В плену у красного фараона” “Власть и антисемитизм" и “Тайная политика Сталина” (см. дискуссию http://www.rg-rb.de/win/33-99/deport.html).

См. также его статью <a href=http://www.lebed.com/2002/art2969.htm> РАСОВЫЕ ИНСТРУКЦИИ БЕРИИ http://www.lebed.com/2002/art2969.htm</a>

Совсем недавно тихо и незаметно прошел печальный юбилей -шестидесятилетие расправы Сталина с членами Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), тайно казненными 12 августа 1952 г. Общественное равнодушие к этому событию, возможно, косвенно свидетельствует о том, что некогда раскаленный еврейский вопрос теперь уже не актуален для современной России. Тем не менее, имеется повод вспомнить об одном из ярких деятелей этого комитета, выдающемся биохимике и физиологе Лине Соломоновне Штерн, обретшей всемирное признание благодаря сделанному ею важному научному открытию в области клеточного дыхания и созданию оригинального метода противошокового воздействия (в обход гематоэнцефалического барьера) на нейроны головного мозга.

Родившись в Российской империи в 1878 году в Либаве (Лиепае) Курляндской губернии, Лина до восьми лет находилась на попечении деда-раввина, растившего внучку в строгой религиозной атмосфере. Затем её воспитанием озаботились родители ? люди по духу совершенно светские и ассимилированные. Под воздействием отца, учившегося когда-то на медицинском факультете Кёнигсбергского университета, девочка не только быстро забыла религиозные наставления деда, но в конце концов стала убежденной атеисткой. В 1898 году Штерн поступила на медицинский факультет Женевского университета. Закончив курс в 1904 году, она не покинула альма-матер, занявшись исследованиями на кафедре физиологии.

В годы молодости в Швейцарии

В Швейцарии будущий академик познакомилась с Xаимом Вейцманом, однако, будучи аполитичной, отнеслась к этому отцу-основателю политического сионизма равнодушно. Напротив, с главным теоретиком русского марксизма Георгием Плехановым и его семьей она сошлась довольно близко. В Женевском университете Штерн особенно подружилась с известным физиологом растений и бывшим народовольцем Алексеем Бахом, сыгравшим в её судьбе одну из решающих ролей. После краха царизма он одним из первых реэмигрировал в Россию, став впоследствии основателем советской школы биохимии. Именно по совету этого поддержавшего большевиков ученого, а также его коллеги Бориса Збарского, участвовавшего в 1924 году в бальзамировании тела Ленина, Штерн в 1925 году переехала на постоянное жительство в СССР. Этот важный жизненный выбор она сделала, видимо, и под влиянием своей двоюродной сестры и ближайшей сподвижницы Надежды Крупской Нины Исааковны Стриевской, ставшей директором Ленинградского педагогического института им. А.И. Герцена. Отнюдь неслучайно именно в системе Наркомата просвещения РСФСР был создан как бы "под" Штерн Институт физиологии, который она возглавляла с 1929 года.
Разразившийся в 1937-ом "большой террор" не пощадил многих близких Лине Соломоновне людей, в том числе и упомянутую Стриевскую, чей муж был расстрелян, а она сама оказалась в ГУЛАГе. Однако Штерн, находившаяся под личным покровительством Сталина, смогла пережить это лихолетье. Более того, в 1938 году она была принята в коммунистическую партию, а в 1939 году избрана действительным членом АН СССР, став первой женщиной в стране, удостоенной этого высшего ученого звания.

Обласканная властями, Штерн, тем не менее, критически отнеслась к заключенному тогда же советско-германскому пакту о ненападении, который был воспринят ею как очень сомнительный в идейно-моральном плане компромисс. Её сознание, на которое огромное психологическое воздействие оказали и недавнее гневное осуждение советской общественностью антиеврейских зверств нацистов в ходе так называемой "Хрустальной ночи", и такие популярные советские антифашистские фильмы, как "Семья Оппенгейм" и "Доктор Мамлок", не могло смириться с разительной метаморфозой во внешней политике Сталина. Своими сомнениями по этому поводу Штерн рискнула поделиться с одним из знакомых крупных советских политических деятелей. Показательно, что когда тот, пытаясь развеять ее мрачные предчувствия, сказал, что договор с Германией следует расценивать как брак по расчету, она колко, остроумно и в чем-то даже пророчески возразила: "Но и от брака по расчету бывают дети, и детки будут и от этого брака" .

Как известно, одним из этих "деток" оказался сталинский официальный антисемитизм, элементы которого уже подспудно проявились как раз в предвоенный период советско-германского сближения. Однако после нападения нацистов на Советский Союз Сталин по понятным причинам поспешил блокировать этот синдром номенклатурной юдофобии. Более того, мобилизуя все ресурсы на спасение страны и заодно собственного властного режима, советский вождь пошел на создание всесоюзной еврейской общественной организации. Произошло это весной 1942 года, когда при Совинформбюро и был сформирован ЕАК, призванный по замыслу властей стать их пропагандистским инструментом для привлечения средств на военные нужды от богатых еврейских общин США и других стран-союзниц. Поскольку Лина Штерн являлась мировым научным светилом и свободно владела несколькими европейскими языками, её включили не только в упомянутую еврейскую организацию, но и в состав других структур подобного рода ? Антифашистские комитеты советских женщин и советских ученых. Показательно, что она была, наверное, единственным общественным деятелем в СССР с подобным тройным членством.

Войдя потом в президиум ЕАК, Штерн стала активно участвовать в привлечении внимания советских и мировых политиков, а также международного общественного мнения к трагедии Холокоста. Хотя она, находясь в эвакуации, не принимала участия в первом антифашистском митинге еврейской общественности, состоявшемся в Москве 24 августа 1941 года, однако ровно через восемь месяцев, ее выступление стало одним из главных на состоявшемся 24 мая 1942 г. в столице втором таком митинге. В принятом на нем воззвании "К евреям всего мира!", призывавшем дать средства на тысячу танков и пятьсот бомбардировщиков для Красной Армии, были и такие строки: "Велико горе еврейского народа. В захваченных ими городах гитлеровцы предают мученической смерти евреев, еврейских женщин, еврейских детей, евреев-стариков. … Они закапывают живых в могилы, и они глумятся над могилами. Есть города и села, где год тому назад евреи работали у станков, возделывали землю и где теперь не осталось ни одного живого еврея ? ни старика, ни грудного младенца; всех убили по приказу Гитлера" . Неудивительно, что в апреле 1943 года, Михоэлс ходатайствовал перед секретарем ЦК по идеологии А.С.Щербаковым о включении Штерн в редколлегию знаменитой и впоследствии запрещенной "Черной книги" .

На открывшемся 28 мая 1942 г. первом пленуме ЕАК Штерн призвала евреев в США и в других союзных странах действенно поддержать вооруженную борьбу с фашизмом, причем не только деньгами, но и личным участием в этой борьбе. Конкретно она заявила: "Евреи-капиталисты деньги имеют. Евреи должны выступать не только как те, которые дают деньги на покупку медикаментов, танков; идет война, льется кровь, льется еврейская кровь. … Мне кажется, нужно указать в обращении, чтобы были созданы еврейские легионы, которые направились бы к нам. … Если бы появились добровольческие дивизии, там могли бы быть рядовые бойцы, там могли бы быть и медработники… то есть евреи-ученые принимали бы личное участие" .
Думается, что это соображение было во многом навеяно Штерн тем, что уже тогда весной 1942 года на фронте и в советском тылу стали циркулировать упорные толки о том, что евреи не воюют, а "отсиживаются в Ташкенте". Масла в огонь этих настроений, безусловно, подлило то, что уже летом 1942 г., в наиболее драматические дни битвы под Сталинградом, в ЦК ВКП (б) стали исподволь нагнетаться страсти по вопросу "о подборе и выдвижении кадров в искусстве". Именно так называлась записка начальника Управления пропаганды и агитации Георгия Александрова, направленная 17 августа в Секретариат ЦК. В ней констатировалось, что руководящие позиции в управлении Большим театром, Московской консерваторией и филармоний, а также отделами литературы и искусства центральных газет захватили "нерусские люди (преимущественно евреи)", а "русские люди оказались там в нацменьшинстве".

Уже через несколько месяцев Штерн пришлось лично столкнуться с проявлениями аппаратного антисемитизма, распространявшегося в бюрократической среде подобно некоему моровому поветрию. Как-то в мае 1943 года к ней в директорский кабинет в Институте физиологии АН СССР зашел ее сотрудник профессор Штор, который по совместительству заведовал кафедрой в МГУ. Собственно, тогда он и зашел к Штерн, чтобы пожаловаться на ректора университета, пояснив, что тот, ссылаясь на якобы существующее постановление правительства, предложил ему отказаться от руководства кафедрой, поскольку де "неудобно, когда в университете Ломоносова у руководства кафедрой стоит еврей". Штерн, которая как убежденная интернационалистка указывала в анкетах, что по национальности она "советская" , первоначально восприняла эту жалобу как плод разгулявшегося воображения старого профессора. Однако, после того как через несколько дней у нее состоялся разговор с директором Тропического института АН СССР Петр Сергиевым, она поняла, что чиновная юдофобия это вполне очевидная реальность. Ведь Сергиев, сославшись на данное ему поручение наркома здравоохранения СССР Георгия Митерева, потребовал от нее уволить двух сотрудников-евреев из возглавлявшейся ею редакции "Бюллетеня экспериментальной биологии и медицины". Таинственно намекнув при этом на некое принятое наверху постановление о сокращении евреев в руководстве медициной на 90%, Сергиев пояснил: "Видите ли, Гитлер бросает листовки и указывает, что повсюду в СССР евреи. А это унижает культуру русского народа". Восприняв эти рассуждения Сергиева как личное оскорбление, Штерн в тот же день передала их содержание влиятельному старому большевику Емельяну Ярославскому, который, засомневавшись по поводу существования официальной антиеврейской директивы, порекомендовал ей обратиться к Сталину .

В своем письме от 9 июня 1943 г. Штерн так обрисовала вождю народов ситуацию с увольнением сотрудников-евреев из ее института: "Повод для исключения из редколлегии журнала ответственных секретарей казался мне настолько неубедительным, что я не согласилась его принять, но была поставлена перед совершившимся фактом отчисления этих товарищей... Это противоречит тому, что я до сих пор знала, чем жила и на что с гордостью указывала во всех своих выступлениях в разных странах Европы и Америки. Мне трудно себе представить, что линия, которая в настоящее время рекомендуется и проводится некоторыми лицами, является действительно директивной и соответствует основным принципам нашей национальной политики. Поэтому решила обратиться к Вам, дорогой Иосиф Виссарионович Сталин, для разъяснения, считая, что этот вопрос имеет большое принципиальное значение и решение его не допускает компромиссов" .

Хотя Сталин лично не ответил на данное послание, однако по его поручению Штерн вызвали через несколько дней в ЦК, где ее приняли секретарь ЦК и начальник управления кадров ЦК Георгий Маленков и его заместитель Николай Шаталин. Не знакомая с аппаратным политесом, она в резкой форме заявила им, что известные ей факты гонений на евреев - "это дело вражеской руки и, возможно, даже в аппарате ЦК завелись люди, которые дают такие указания". Явно не ожидая столь категоричных выводов, Маленков растерялся и, не сообразив ничего другого, заявил, что разговоры об официальном антисемитизме это происки "разного рода шпионов-диверсантов", которые во множестве забрасываются гитлеровцами в советский тыл. Как вспоминала потом Штерн, Маленков "сильно ругал Сергиева, а потом сказал, что необходимо восстановить редакцию в таком виде, в каком она была прежде" .

Вскоре нарком Митерев получил нагоняй от ЦК: там не понравились его грубые методы антиеврейской чистки, вызвавшие нежелательный для властных структур скандал. Возможно, чтобы как-то утихомирить Штерн, в 1943 году её сделали лауреатом Сталинской премии второй степени, а на следующий год утвердили действительным членом вновь образованной Академия медицинских наук СССР. Кстати, из 60 членов АМН СССР евреями оказалось только 5, что явно не соответствовало той существенной роли, которую играли представители этой национальности в советской медицине.

Когда 30 августа 1944 года на заседании президиума ЕАК выступали представители почти пяти тысяч евреев-партизан Белоруссии, Штерн поинтересовалась у них, как они и их семьи были встречены жителями освобожденного Минска. В ответ те горько посетовали на то, что "настроение в городе нехорошее, со стороны населения было много случаев антисемитизма…". Очевидно, тогда же Штерн узнала из первых уст и о том, что еврейские отряды распускались по распоряжению командования советским партизанским движением. Это порой приводило к тому, что входившие в них бойцы по сути бросались на произвол судьбы, оказываясь в лесах безоружными. Понимая, что обвинить в подобном власти чревато для нее серьезными карами, Штерн умолчала об официальном антисемитизме, ограничившись тем, что призвала покарать нацистских пособников, которые соучаствовали в уничтожении еврейского населения, а "сейчас выходят сухими из воды" .

Но даже такое очень осторожное выступление интерпретировалось потом, после ареста Штерн 29 января 1949 г., как проявление еврейского буржуазного национализма.

Видимо "органы" припомнили ей, что в 1945 году она назначила в Институте физиологии своим заместителем по административно-хозяйственной части Иосифа Морозова, являвшегося отцом Григория Морозова ? мужа Светланы Сталиной. Очень скоро этот ее новый "зам" стал в разговорах с родственниками и знакомыми хвастаться новыми связями в правительственных структурах, не забывая при этом небрежно упомянуть о мнимых встречах со Сталиным, который якобы регулярно приглашал его на приемы в Кремль. Расплата за столь беспечные, сколь и опасные выдумки наступила в начале 1948 года, когда домой к И. Морозову нагрянули оперативники, арестовавшие и препроводившие его на Лубянку. Там ему инкриминировали "проведение антисоветской работы и распространение клеветнических измышлений против главы Советского государства".

За полгода до ареста, 4 июня 1948 г., Штерн уволили с поста директора Института физиологии АН СССР . С тех пор она оставалась только заведующей кафедрой физиологии во 2 Московском медицинском институте им. Сталина. За арестом Штерн последовало изгнание из этого института таких ее коллег-евреев, как профессора Э.М. Гельштейн, И.И. Фейгель, A.M. Гринштейн, A.M. Геселевич , а также Я.Г. Этингер. Некоторые из них впоследствии оказались на Лубянке, а Яков Этингер был первым обвинен по печально знаменитому "делу врачей".

Следствие инкриминировало Лине Штерн не только буржуазный национализм, но и контакты с иностранцами, подозревавшимися в шпионаже против СССР. Дело в том, что в основе принесшего ей широкое признание и славу метода лечения туберкулеза лежало применение антибиотика стрептомицина, который она полулегально получала из-за границы. Производимый только в США и отнесенный конгрессом к разряду стратегических материалов, этот препарат контрабандно переправлял в Советский Союз брат Лины, Бруно Штерн ? богатый американский бизнесмен. Благодаря ему она осенью 1946 года познакомилась с прибывшими Москву из США президентом Американо-советского медицинского общества, известным микробиологом Стюарт Маддом и издателем популярного медицинского журнала Робертом Лесли. Гостям была предоставлена возможность посетить 11 научно-исследовательских институтов, они были также в лаборатории профессоров Нины Клюевой и Григория Роскина, проведя с ними переговоры по считавшемуся секретным антираковому препарату "КР". Тогда американцев принял академик-секретарь Академии медицинских наук СССР Василий Парин, обвиненный потом в сотрудничестве с иностранными спецслужбами. Все это дало возможность властям взять со временем под подозрение всех, кто так или иначе контактировал с Маддом и Лесли. Разумеется, для Штерн не сделали в данном случае исключения. Тем более было установлено, что в 1944-1945 гг. она принимала в Институте физиологии еще и английского специалиста по органической химии Б. Трипп, которую задним числом тоже объявили шпионкой, поскольку та работала пресс-атташе в посольстве Великобритании.

28 сентября 1949 г. зав. сектором науки ЦК ВКП (б) Юрий Жданов (сын покойного к тому времени секретаря ЦК Андрея Жданова) в письме Сталину назвал труды арестованной Штерн "грубейшим, вульгарнейшим извращением физиологии" .

Возможно, поэтому в первые месяцы пребывания в тюрьме ученому не давали даже карандашей, лишая возможности делать какие-либо записи, не говоря уже о занятии наукой. Однако потом Штерн все же выдали не только карандаши и бумагу, но даже ручку с чернилами. После чего она стала упорно работать, подготовив к концу 1951 года 137-страничную рукопись "О раке", которую направила министру госбезопасности.

Эта научная деятельность, скорей всего, всего и спасла Штерн, которая проходила по так называемому делу ЕАК. Когда в апреле 1952 года следствие по нему завершилось, министр госбезопасности Семен Игнатьев направил Сталину соответствующее обвинительное заключение, в котором фиксировалось ранее принятое на самом верху решение о казни "еврейских националистов ? американских шпионов Лозовского Фефера и других", и только Штерн предлагалось оставить в живых, сослав "в отдаленный район страны сроком на 10 лет". Состоявшийся в июле 1952 года закрытый суд над членами ЕАК назначил ей еще более мягкое наказание: три с половиной года тюрьмы с последующей пятилетней ссылкой. Таким образом, Сталин, разделявший свойственный большевикам сциентизм (научный фетишизм), посчитал Штерн особо ценным научным кадром и распространил на нее свою известную формулу "изолировать, но сохранить". Поскольку назначенный тюремный срок Штерн к окончанию следствия уже отбыла, ей даже предложили самой избрать место ссылки, порекомендовав отправиться в Джамбул ? казахстанский город, расположенный в зоне с относительно мягким климатом. Ученому возвратили и все изъятые при обыске ценные вещи.

После смерти Сталина Штерн оказалась одной из первых ссыльных, кому было позволено возвратиться в Москву. Произошло это уже в начале лета 1953 года. Однако, будучи только амнистированной, она потом несколько лет чувствовала на себе клеймо бывшего врага народа, находясь в положении социально прокаженной. Даже многие из тех, кто раньше работал вместе с ней в Институте физиологии, предпочитали не общаться со своим прежним руководителем и учителем. Особенно отстраненно держались коллеги, имевшие отношение к высшим номенклатурным сферам, например, Галина Амирагова - жена члена Президиума ЦК КПСС Отто Куусинена. Только после реабилитации Лины Соломоновны, произошедшей осенью 1958 года, сгустившаяся вокруг неё атмосфера общественной отчужденности стала постепенно рассеиваться. Впрочем, сама процедура реабилитации, пронизанная бюрократическим бездушием и высокомерием ? без даже формального выражения сожаления (не говоря уже об извинении) в связи с незаконным репрессированием и причиненными властями безвинными страданиями ? подействовала на Штерн удручающе. Её ближайшая подруга и коллега Олимпиада Скворцова впоследствии вспоминала: "…Холодный ноябрьский вечер. Помню его, очень помню. Лина Соломоновна вместе со мной по вызову отправилась в приемную Военной прокуратуры на улицу Воровского. Там собрались родственники расстрелянных Л. Квитко, П. Маркиша, Б. Шимелиовича и др. Небольшая комната... Людей много. Тишина, леденящая голову и сердце. В комнату входил человек, что-то шепотом говорил тому, к кому он подходил, и этот человек исчезал из комнаты. Таким же образом пригласили и Лину Соломоновну. Довольно скоро она вернулась за мной. Вид у нее был как будто посиневший. На улице она мне показала справку о реабилитации. Я не могла прочитать эту справку: очков у меня не было, в глазах рябило. Возвратившись домой к Лине Соломоновне, мы долго не находили ни желания, ни слов для разговора..." .
До самой кончины в 1968 году Штерн не оставляла своих занятий наукой, будучи завотделом физиологии Института биофизики АН СССР. Даже в кругу близких людей она очень неохотно делилась воспоминаниями о годах, проведенных на Лубянке и в ссылке. Такова была плата за те немногие привилегии, которыми Штерн пользовалась как действительный член АН СССР (была ретроактивно восстановлена). Благодаря этому ученому званию её и похоронили на престижном Новодевичьем кладбище.

Источники к сноскам.

1. Рапопорт Я.Л. На рубеже двух эпох: Дело врачей 1953 г. М.: "Книга", 1988. С.231.

2. Правда. 1942. 25 мая.

3. Еврейский антифашистский комитет в СССР. 1941-1948. Документированная история. М.: Международные отношения, 1996. С. 246.

4. Там же. С. 67-70.

5. РГАСПИ. Ф.17. Оп.125. Д.123. Л.21.

6. Неправедный суд. Последний сталинский расстрел. Стенограмма судебного процесса над членами Еврейского антифашистского комитета / Отв. ред. В.П.Наумов. М.: Наука, 1994. С.315.

7.Там же. С. 317-318.

8. Цит. по: Mалкин В.Б. Трудные годы Лины Штерн (http://russcience.euro.ru/papers/mal95f.htm).

9. Неправедный суд. Последний сталинский расстрел. С.318.

10. Там же. С.315.

11. РГАСПИ. Ф.17. Оп.3. Д.1071. Л.5.

12.РГАСПИ. Ф.83. Оп.1. Д.9. Л.35-36

13.Цит. по: Mалкин В.Б. Трудные годы Лины Штерн (http://russcience.euro.ru/papers/mal95f.htm).