СКАЗАТЬ ВСЕ

07-10-2012

СКАЗАТЬ  ВСЕ

Я приближаюсь к своим семидесяти. Не так уж и много, по большому счету. Но и не мало, совсем немало. Как и все старики, я никак не возьму в толк, когда оказался у последнего, в сущности, предела. Но это реальность, от нее никуда не деться. Когда мы в молодости говорим, или читаем "прошли годы", нам представляется целая вечность, и лишь когда годы на самом деле проходят, мы вдруг осознаем, что это всего-то - ничего! Действительно - как долго мы тянем до своих восемнадцати, и как молниеносно проскакиваем затем все остальные юбилейные даты, неожиданно оказавшись поблизости от владений обладательницы острой косы!

Я пытаюсь понять, что изменилось во мне за эти, как оказалось, очень короткие годы, и прихожу к выводу, что, по большому счету, почти ничего.

Признаться, по сей день я не ощущаю себя взрослым, серьезным человеком, готовым, что называется, "постоять за свое достоинство". Наверное, это хорошо, я имею право гордиться. Если не нахожусь в глубоком заблуждении, конечно. Скорее всего, так оно и есть - обычное стариковское бахвальство.

Вообще, тем, кто доживают до преклонных лет, неожиданно открывается глубокая истина, что такого понятия, как старость, не существует, есть только немощь плоти. Душа человека не стареет никогда, и в этом ее трагедия - она не в состоянии примириться с дряхлеющим телом. Но меня во всех больших и малых перипетиях моей непростой, как и у всех, жизни спасало то, что я всегда относился с изрядной долей юмора к собственной персоне. Если к 60-ти годам ты не научился потешаться над собой, тебя ждет ужасная старость.

Вообще, я думаю, истинный юмор - это умение потешаться над самим собой, и все те, кто лишен этого качества (а по моим наблюдениям, их все-таки большинство), несчастные, в сущности, люди, вечно насупленные в напряженном ожидании ударов со всех сторон. И они заслуженно получают их, ибо если у вас не хватает ума подтрунивать над самим собой, это обязательно будут делать другие. А самыми близкими людьми для нас, несомненно, являются те, с кем мы весело смеемся над собой, над своими нелепыми претензиями.

Вообще, чем развитее, чем интеллигентнее человек, тем больше юмора в его речи, тем она легче и непринужденнее. И называется это - облегчение, воспарение материи, ибо человек с такими задатками так же легок и непринужден в своей работе, в искусстве, в любви - во всем!

А серьезность, надо заметить, - это главный бастион дураков и их фирменное клеймо. Чрезвычайно важные, неприступные их лица должны, вроде, камуфлировать не только внутреннюю пустоту, но и их истинные ничтожные цели в этой жизни.

По мне, самое обидное для них (правда, они, вряд ли осознают свою ущербность) заключается в том, что им ничем нельзя помочь- мне, на самом деле, очень хотелось бы видеть их просветленные лица. Увы, увы!

Вот, почему у женщины так редко встретишь чувство юмора? Потому что женщина принципиально не в состоянии увидеть что-либо смешное в себе самой. Есть множество объяснений, почему женщины в среднем живут дольше мужчин. Мое личное убеждение, что величайшим преимуществом женщин, в конечном итоге заметно продлевающим жизнь, является отсутствие у них малейших сомнений в собственном предназначении, в ценности и нужности их существования для мироздания. И ведь они правы! По крайней мере, в рамках человеческого мироздания, а за его пределы они почти никогда не пытаются заглянуть.

Флаг им в руки!

В личном плане меня сегодня по-настоящему волнует один-единственный вопрос: сумею ли я вовремя определить тот предел, тот уровень необратимых деформаций собственной личности, после которых я обязан самостоятельно поставить точку, чтобы не стать обузой и посмешищем, для себя самого в том числе и в первую очередь. Иногда мне кажется, что время уже наступило, раз сам этот вопрос стал для меня главным. Не думаю, что совершить последний волевой поступок будет для меня проблемой, вопрос только в том, что в многочисленных моих заблуждениях присутствует также претенциозная мысль, что в душе еще сохранились не сказанные, чего-то стоящие слова, которыми я обязан поделиться с миром. Порой я самонадеянно напоминаю самому себе фразу из Хайлигенштадтского завещания Бетховена: "Мне казалось немыслимым покинуть свет, раньше, чем я исполню всё, к чему я чувствовал себя призванным". Возможно, это мой "интеллектуальный" способ цепляться за жизнь - я не знаю. Знаю только, что ничуть не реже мною овладевает диаметрально противоположная мысль - "А кому все это нужно?", и тогда я чувствую драматическую близость решающего момента. Ведь сам по себе именно этот вопрос более, чем что-либо другое свидетельствует о старости- молодость в своих страстях никогда не задается подобным вопросом, никогда не сомневается в ценности самих страстей, именно потому что это - страсти. Все, что делаешь, делай со страстью - этот императив в старости воспринимается, как насмешка (правда, и в молодости он "работает" далеко не у всех и не всегда).

Кто-то из великих мыслителей заметил, что потеря интереса к волнующим прежде темам - верный признак старости. А Эдвард Григ на склоне лет заметил, что в старости начинаешь придавать значение не столько творчеству, сколько самой жизни. Вот этого я и боюсь более всего. Глупо ведь, на самом деле, жить только для того, чтобы увидеть, что будет дальше, не имея ни малейшей возможности влиять на это самое "дальше". Посему смерть сама по себе меня совершенно не пугает, но возможность когда-либо потерять творческий запал действительно ужасает. И постоянно гнетет мысль об уходящем времени, о том, что, вот, тебе остается уже совсем немного, а ты ничего, ни-че-го не сделал. Возможно, это тоже мой "хитрый" способ цепляться за жизнь, но мне кажется, пока есть постоянное внутреннее беспокойство, что время уходит, что надо что-то делать - можно сказать, что ты еще живешь, тужишься, по крайней мере. (Смешно, но даже чистка зубов раздражает меня из-за бессмысленно транжируемого времени.) К страданиям по поводу моей бездеятельности добавляется еще и постоянный страх, что может наступить момент, когда самым главным станет - просто дышать.

Моя жизненная формула: "Творю, значит существую!" Что такое творчество, в моем представлении? Это способность непрерывно открывать что-то новое - для себя, в первую очередь - и делиться этим новым со всем миром. Открытие может быть совсем малюсеньким, совсем не обязательно симфонией, или крупным полотном. Ты можешь неожиданно открыть для себя красоту простого полевого цветка, и если твои переживания по этому поводу достаточно сильны и самобытны, то они могут быть интересны и миру. Но даже если нет - ценность твоего открытия для себя самого ничуть не приуменьшается, ты остаешься человеком творческим, интересным самому себе - живым! Но во что ты превращаешься, когда эта способность в тебе угасает? В растение? С этим невозможно примириться.

Потому, моя единственная молитва: Об одном, только об одном прошу тебя, Господи! Даже если ты отнимешь у меня все, абсолютно все - оставь мне волю мою. Ибо пока она при мне, я и есть Ты. Но именно потому ты не можешь позволить себе этого благодеяния, я понимаю. Но все равно молю тебя, без надежды, без веры - молю! Себя - молю!

Еще немножко, и останется всего одна, но важная цель - не превратиться в жалкого, цепляющегося за жизнь, желчного старика. Тут я ни на кого не рассчитываю. Я только надеюсь на собственные силы и на свою волю, когда придет урочный день.

Я, действительно, не боюсь смерти, но боюсь, что начну бояться ее по мере приближения к ней. Страх за страх. Потому уходить надо при первых его признаках. Возможно, я жестоко ошибаюсь, но по моим критериям мне, вроде, еще рано ставить последнюю точку. И не приведи Господь, когда-нибудь согласиться с Григом. Это будет означать, что решающий момент упущен. А пока я, должно быть, где-то на пол пути к этому. Если меня все еще гложет постоянная мысль, что, вот, время пролетает стремительной птицей, а я ничего не делаю, значит мною все еще владеет неуемная страсть марать бумагу. И не одна эта, чего уж греха таить. Мы много говорим о разуме и похваляемся им, но едва гормоны, отмирая, перестают сшибать наши мысли на ложный (так принято считать) путь, как мы замечаем, что разуму парадоксальным (?) образом все сразу становится безразлично. Так, может, гормоны и есть наш высший ум? Имеем ли мы основания сопротивляться, воевать с ними, или отводить им второстепенную роль? Должны ли мы стенать по поводу их засилья, показушно (реально никак не получается) восставать против них, или искать ненужные, в принципе, оправдания нашей покорности им? Жизнь плоти обременительна для души, но не постыла. Засим, преодоление плоти не в умерщвлении, а в насыщении ее.

Восстание против плоти - может ли оно быть победоносным? Можно придумать что-то более нелепое и лицемерное, чем это восстание? Подавление сокровенных природных желаний никак не есть добродетель, но путь к пороку. Кто-нибудь исследовал, сколь велик процент гомосексуалистов и педофилов среди святош, принявших целибат? Что они хотят доказать себе и миру, умерщвляя (якобы) собственную плоть? Что они выше бога, который создал их во плоти и крови, и сперме? Что их преданность своему идолу столь велика, что они во имя его идут на нарушение им же заведенного порядка? Это ли не святотатство?

А хотя - пусть сходят с ума, как хотят, мир любит сумасшедших, даже поклоняется им. Простим себе такую слабость, она оправдана нашими страхами!

Но порой мы преодолеваем эти страхи и действительно восстаем, восстаем, по существу, против самих себя, какими экзотическими ни были бы лозунги.

Ибо восстание - это всегда протест против самого себя. Против своей сущности, против своей роли, против своей не-любви. Лично я прожил целую жизнь в этом состоянии, в состоянии неприятия собственной личности, я страдал от этого, как не пожелаю никому, но сегодня я должен выплеснуть свой протест вовне, освободиться. Пусть это будет моей первой и последней исповедью!

Есть такой тюремный кодекс: "Не верь, не бойся, не проси!" Сам я в свой жизни, вовсе не декларируя даже самому себе, и до последнего времени четко не осознавая этого, придерживался в чем-то схожего кодекса: "Не жалуйся, не осуждай, не бахвалься!" Сейчас, перед последней чертой я собираюсь нарушить свои правила, ибо они, как и тюремный кодекс, как и любой кодекс вообще, по существу, налагают запрет на проявление человеческой слабости, а что нас характеризует более, чем наши слабости?

Приходит пора, когда мы должны найти в себе достаточно силы, чтобы предстать перед миром в своих слабостях. Моя пора пришла, принимайте! Я расскажу все (или почти все) о себе, о своей жизни и о своих представлениях о жизни, о своих переживаниях и потерях (приобретений было много меньше), о своей любви и презрении (видит бог, ненависти, как антипода любви, во мне никогда не было). Я не боюсь предупреждения Вольтера: "Лучший способ надоесть - высказать ВСЁ"- я надеюсь на свое мастерство.

Зачем я это делаю? В сущности, это вопрос, на который нет ответа. Если отложить в сторону примитивную жажду успеха, признания, то единственным метафизическим объяснением любого творчества является: "не писать (не петь, не играть и т. д.) я не могу". Невозможно придумать более смешного и более убедительного "объяснения". И у меня его тоже нет. Я знаю только, что пока нахожусь в здравом уме и в твердой памяти, жизнь и творчество для меня синонимы, как бы высокопарно это ни звучало.

"Полную правду приходится говорить только ослам" - так гласит армянская поговорка. Можно смело добавить: "И только ослы ее говорят".

Сегодня я - один из них, из этих ослов, который должен прореветь правду.

Писатель-диссидент Максимов как-то заметил, что поскольку за все удовольствия надо платить, а говорить правду - это наивысшее, ни с чем не сравнимое удовольствие, то и плата должна быть соответственная, посему вставшим на путь правды не пристало стенать, что им приходится за это страдать.

К этому можно добавить, что правда, святая правда стоит жертв, она требует жертв!

Оглядываясь на прожитую жизнь, я могу без особой рисовки констатировать, что мне пришлось немало пострадать за неуемно правдивый свой язык, но не помню случая, чтобы я стенал по этому поводу. Ведь стенать, это в определенной степени означает раскаиваться, но здесь я неколебим - могу раскаиваться в чем угодно, но только не в том, что сказал правду! Стоит добавить, что это вовсе не означает, будто я такой непробиваемый догматик и не понимаю, что такое ложь во спасение. Но пусть эту ложь выговорит кто-то другой, я просто промолчу. Хотя бы потому, что не получится она у меня все равно- мою ложь сразу же расшифруют даже малые дети. Даже безнадежно больные люди, с трепетом ожидающие именно спасительной лжи. Что тут поделаешь - лицедей я никакой, даже тост за пьяным столом не смогу произнести в честь человека, которого не уважаю искренне!

Итак, сперва бахвальство, это полегче. Самобичевание есть своеобразная форма бахвальства - с него и начну.
Андре Моруа сказал, что старость начинается в тот день, когда умирает отвага. Значит, я всегда был стариком, ибо самой позорной моей слабостью была прирожденная патологическая трусость. Кто-то сказал, что человек - трус по своей природе, и, по всей видимости, он был прав - это свойство любого живого существа, способ выживания в жестоком нашем мире. Но ведь для каждого человека важно не то, что и почему, на самом деле, присуще ему, а то, кем он себя ощущает. Мои ощущения не внушали мне оптимизма.

Я был физически очень слабым и неловким мальчиком, много и опасно болел, перенес за свою жизнь несколько серьезных операций, причем даже примитивное удаление миндалин в моем случае едва не имело летальный исход, а уж спасение в двух других тяжелейших случаях определенно можно считать чудом, так что объективные оправдания трусости при желании я мог для себя найти.

Но желания такого у меня никогда не было и нет. Это похоже на мазохизм и может рассматриваться в качестве второго моего порока. Я не то, чтобы любовался, или наслаждался своими недостатками (такое тоже бывает), но я постоянно помнил о них, думал о них и никогда не затушевывал. Впрочем, это можно рассматривать, как признак силы - все относительно в этом мире.

Так же относительна и сама моя трусость: в иных ситуациях, когда мелко дрожали коленки у так называемых "крутых ребят", а я спокойно глядел в глаза действительно серьезной опасности, у меня вполне обоснованно возникали сомнения в крутости этих мускулистых парней, но в реальной самооценке это ничего не меняло - ни у меня, ни у тех "героев"- они все так же ходили с выпяченными губами, я - все так же страдал от своей трусости.

И в этом нет ничего парадоксального - жизнь сложна и противоречива, и, как говорили еще древние, события сами по себе не означают ничего: плохими, или хорошими их делает наше сознание.

Сознание наше - изумительная проститутка, которая обслуживает исключительно саму себя, всегда находя самые изощренные средства для полного и глубокого удовлетворения. И когда уже совсем нечем гордиться, человек найдет аргументы, чтобы хвастать своей замызганной жопой. Лично мое сознание, должно быть, находит свое удовлетворение в самобичевании, мазохизме.

Ганс Селье, автор широко обсуждаемой в свое время теории стресса справедливо заметил, что "каждый вправе в глубине души считать, что он лучше всех, даже если другие этого не находят. Такая установка принесет ему пользу, и ни для кого не обидна, если он не поднимает из-за этого шума".

Странным образом, ученый муж не обратил внимание на тот важный момент, что весь смысл данной установки (а она присуща каждому человеку) для подавляющего большинства людей заключается именно в том шуме, который можно поднять, опираясь на это "убеждение". Показать себя, повыпендриваться - в сущности, это цель всех людей. Остальное зависит от культуры, воспитания, от образования, среды и т.д. Уметь не заявлять о себе громогласно, считаться с чужими чувствами и интересами - вот, собственно, в чем заключается истинная культура- мало кто обладает ею.
У меня здесь в соседнем штате есть один знакомый, который считает себя творческим человеком, потому что регулярно читает все новости по Интернету.

Можно считать себя творческим человеком, если просто по утрам делаешь зарядку, или смотришь, как белочки гоняются друг за дружкой. По этим же признакам ты можешь считать себя наивеличайшим гением на земле.

Тот считает себя творческим человеком по той веской причине, что регулярно читает в Интернете все новости и делится информацией с друзьями и знакомыми по всему свету, а другой только потому, что, как ему кажется, чувствует и переживает не менее остро, чем истинные творцы- разница совсем в малости - у него не хватает терпения и последовательности представить свои переживания миру, который, конечно, был бы потрясен силой его чувств, если бы имел возможность ознакомиться с ними.

Человеческое сознание всегда найдет аргументы в свою пользу. Не сомневаюсь, появись вдруг каким-то чудом рядом Ньютон, или Моцарт, вы, пообщавшись с ним несколько минут, обязательно найдете достаточно оснований, чтобы заявить: "Он, может быть, и гений, но в обычном человеческом понимании совершенно ординарная личность". При этом себя вы, конечно, относите к неординарным.

Каждая птица знает предел своей высоты, но не человек. Человек витает - это его основное качество, а его сознание - это, повторюсь, такая проститутка, которая всегда знает, как извернуться, чтобы оказаться сверху.

На мой взгляд, это важнейшее свойство человеческого сознания практически полностью проигнорировано современной наукой. Между тем, инстинкт превосходства, как я его называю, наряду с инстинктом самосохранения и инстинктом продолжения рода обеспечивает выживание и распространение биологического вида. Вдумаемся, разве не этот именно инстинкт лежит в основе любого патриотизма - дворового, деревенского, родового, национального и т. д. - и был бы у человека шанс солидаризироваться и выжить без этого патриотизма? Не сомневаюсь, что более глубокое изучение животного мира выявит зачатки аналогичного инстинкта и у братьев наших меньших.

Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что самым ценным и самым, наверное, редким качеством, действительно делающим человека похожим на самого себя, является способность признавать талант соседа. Если хотите, даже не талант, а просто его право на существование, на самобытность. Это редко именно потому, что являет собой преодоление инстинкта превосходства и означает переход человека на новую ступень цивилизованности. Точно так же, как преодоление первобытного инстинкта продолжения рода трансформирует секс в любовь, а преодоление инстинкта самосохранения позволяет человеку достойно уйти из жизни, преодоление природного инстинкта превосходства позволяет человеку без задних мыслей поклониться соседу и преклониться перед ним.

Противостоять природе своего "эго". Но это пока большая редкость, как и настоящая высокая любовь, или глубоко осознанный своевременный суицид.

Только истинный талант в состоянии по-настоящему оценить и восхититься талантом другого.

Порой, глядя с какой радостью и удовлетворением, потирая сальные руки, люди указуют на промахи или (люди же!) пороки знаменитостей, я начинаю подозревать, что и в переполненном "меломанами" зале гораздо больше тех, кто пришел в тайной надежде стать свидетелем конфуза, когда певец "пустит петуха". Важнее всего таким людям удостовериться, что и поет знаменитый тенор ничуть не лучше их самих. А какое наслаждение "сокрушаться" по поводу того, что великий математик "слетел с катушек", любимый всеми певец неизлечимо болен, знаменитый поэт "исписался", и всякое такое прочее... В их восхищении знаменитыми современниками, на самом деле, и нет никакого восхищения, одна только зависть. Цокая языком, они, вроде, говорят: "Как это у них все хорошо получается, а я, вот, такой талантливый и благородный, так несправедливо обойден!"

В армянском фольклоре есть примечательная поговорка: "Умри, я полюблю тебя!" С наибольшей и неподдельной симпатией люди говорят о мертвых гениях, но никогда - о живых. У живых они отчаянно ищут изъяны, пытаются заглянуть им под одеяло, в унитаз, в грязные носки... Чем очевиднее людям собственное отставание, тем ожесточеннее их борьба за то, чтобы втереть талантливого соседа в говно. Какое для них счастье убедиться, что и у него бывают всякого рода поллюции (человек!), он так же ходит в туалет и иногда не к месту выпускает газы! Для них именно эти промашки являются главным в характеристике гения. Вот где зарыта собака успеха самого разного рода таблоидов.

Надо заметить, что религии умело эксплуатируют отмеченное качество сознания (комплекс превосходства), обещая ему вечное существование. Потому религия - это последние оковы, которые сбросит с себя истинно свободный человек.

Для этого ему понадобится действительно избавиться от страха смерти. Буддизм ближе всего подошел к тому, чтобы на самом деле перестать быть религией и превратиться в мировоззрение истинно свободного человека. Вот что проповедовал еще тысячу лет тому назад учитель тибетского буддизма, знаменитый поэт и автор многих популярных по сей день песен и баллад Миларепа (1052-1135г.г.): "Моя религия состоит в том, чтобы жить и умереть без сожалений".

Это и есть освобождение духа.

Но мы, грешные, все копошимся на этой земле и гордо называем свое мельтешенье "творчеством". Лично моему "творчеству" главным тормозом, при всем при том, остается все-таки трусость: на самом деле, я очень боюсь живой жизни. В принципе, я абсолютно книжный человек (хотя и книг прочитал совсем немного), и где возможно, я всегда избегал столкновения с действительностью.

А без этого не может родиться писатель. Правда, те, кто более или менее знаком с моей биографией, могут возразить, что вся моя жизнь прошла в острых конфликтах с самыми разными людьми (преимущественно, вышестоящими), но тут важно, видимо, внутреннее состояние (ощущение трусости), а не внешние проявления бесстрашия и бравады. Впрочем, возможно мои оценки далеки от действительности, просто у меня нет таланта - и все!

Американцы говорят, что жизнь измеряется не тем, сколько прожито, а тем, сколько отдано. Много ли было за жизнь отдано мною? Было ли что отдавать?

Сейчас уже вряд ли мои признательные слова могут быть восприняты как дешевая рисовка, потому могу раскрыть, что всю жизнь меня грызла мысль, что я ем чужой хлеб- мне всегда казалось, что я только беру, ничего не отдавая взамен, и сегодня эта же мысль все так же приводит меня в отчаяние. Где-то я писал, что только хлебопашцы и проститутки имеют право спокойно есть свой заработанный хлеб - и это было всего лишь отражение крайнего недовольства собой- видит бог, с тех пор ничего не изменилось. Я все думаю: а что я приношу на этот рынок, чем расплачиваюсь за тот хлеб с маслом (очень тонким, но все-таки), который ел всю жизнь и ем сейчас? Полагаю, даже широкое общественное признание ни в коей мере не примирило бы меня со своим "тунеядством" - самоедство у меня в крови, а с природой не поспоришь. Но я думаю, что это все-таки лучше, чем всю жизнь предъявлять повсюду свои великие претензии, ничуть не заботясь о том, что же ты сам отдаешь взамен. Для себя лучше, прежде всего - больше скромности, меньше разочарований. Порой я думаю, что постоянное недовольство собой есть лучшее во мне качество.

А может быть оно вообще есть лучшее качество в человеке.

Если мне зададут вопрос, что я считаю главным тормозом в моей жизни, то я, не колеблясь, отвечу - скромность! Именно она, эта дурацкая скромность не дала мне представиться миру во всех своих способностях. Но с другой стороны, скромность - пожалуй, самое ценное качество человека, единственно способное примирить его с жестокостями жизни. Скромный человек всегда спокоен и уравновешен, у него нет особых претензий к жизни, и потому он способен наслаждаться даже тем малым, что перепадает и на его горемычную долю. А нескромный обижен всегда. Даже если он властелин мира, ему вечно чего-то недодали, где-то обманули, как-то недооценили...

Лично я вовсе не горжусь, а уж тем более не бравирую своими знаниями, образованием, умом, наконец. В это трудно поверить, но мне подчас бывает даже неудобно, что я, вот, определенно лучше разбираюсь в каких-то вопросах, могу что-то умное сказать, посоветовать. Я чувствую в таких обстоятельствах примерно то же, что и тот совестливый человек, который ест черную икру с маслом, в то время как сосед его сидит на хлебе и воде. Но что же мне делать, я ведь не могу в отличие от последнего поделиться своими богатствами, в лучшем случае я могу только предоставить их в услужение, то есть по своему разумению что-то советовать, рекомендовать людям, но и это чаще всего вызывает раздражение, даже ненависть и почти никогда благодарность.

Я говорю это не с обидой- мне по большому счету нужна не их благодарность, я думаю об их душевном равновесии, но что я могу сделать для этого, что?

Что делать мне, если само мое существование укор им и печать? Умереть?

Я понимаю свое скромное место в этой жизни. (Не уверен, правда, что здесь я совершенно искренен. Но в данном контексте это именно так.) Очень плохо, что так называемые "великие" не понимают этого. Им кажется, что они на самом деле как-то возвышаются над остальными людьми. Им невдомек, что максимум, чего они могут добиться своей жестокостью - это совместного с третируемыми ими людьми унижения!
Я трезвый человек, я прекрасно осознаю и свои достоинства, и свои недостатки, но, глядя на то, что из себя представляют окружающие, порой начинаю ощущать себя совершенством, ей богу! Конечно, это проявление слабости- сильный человек всегда должен ориентироваться на гигантов, а не на человеческий лягушатник. Всегда найдутся те, кто лучше лучших и хуже худших, и нет ничего проще ощущать себя Геркулесом, презрительно оглядываясь на окружающих овец- и каким бы ты ни был подлецом, всегда найдется еще худший мерзавец, на которого можешь сослаться, оправдывая свои подлости. Люди достойные, однако, всегда смотрят на лучших, а не на худших и только на них пытаются походить. Во всех делах, а не только в любви, надо соразмерять себя с Коперником, а не с мужем Марьи Иванны - это в дополнение к Маяковскому.

Только абсолютные ничтожества посвящают свою жизнь тому, чтобы выискивать в действительно талантливых людях недостатки (а у кого их нет!) и злорадно потирать руки - ага, вот что он на самом деле из себя представляет!

Я отношусь к тому типу людей, которые стесняются своих преимуществ - данных им от природы, или от других людей - и стараются, по возможности, не выпячивать их и даже компенсировать каким-либо способом окружающим испытываемый ими дискомфорт по поводу своей вторичности. Такие люди, как я, никогда не испытывают удовольствия от высоких должностей, даже от большого материального достатка, ибо любое неравенство угнетает их, заставляет самим чувствовать себя униженными. Естественно, эти люди всегда первыми восстают против рабства в любых его проявлениях. Нет, я хочу представить себя здесь героем, я не диссидент, не революционер, я всегда воевал и воюю на своем маленьком участке, по-моему, это важнее всего, ибо если все будут поступать таким образом, то никакой революции никогда и не потребуется.

А удары на этом фронте, надо заметить, порой ничуть не менее ощутимы, чем на большой войне.

При таком настрое для меня самым отвратительным в людях, естественно, является подобострастие. И более всего оно меня возмущает, когда направлено в сторону моей собственной персоны. Мне легче переносить оскорбления, чем подобострастное к себе отношение. Наверное, в это трудно поверить, но уже сейчас, когда я безвестен и беден и, кажется, должен был более всего жаждать славы и богатства, даже сейчас, когда всего этого у меня нет и в помине, мне становится ужасно не по себе, когда я думаю о том, что вот я добьюсь признания и денег, и люди станут подобострастными и льстивыми ко мне, будут лезть со своими восторгами и признаниями. Для меня это совершенно невыносимо! Даже представить невыносимо!

Но эта внешняя скромность есть лишь отражение и сублимация невероятно высокой внутренней оценки, зашкаливающих амбиций. Насколько я скромен в быту, в обращении с людьми, настолько амбициозен и раскрепощен в своих мыслях, в творчестве. Дерзок даже. Мои амбиции чересчур велики, чтобы я жаждал всего лишь власти над тобой. И гордость моя беспредельна. Я горд настолько, что могу спокойно поцеловать тебе жопу. Ты чуешь мой размах?

Итак, цену я себе знаю. Но я знаю и цену человеческой жизни - она невелика.

Нечего потому выпендриваться особо.

Когда узнаешь, как много глупостей говорили и делали самые гениальные люди на свете, начинаешь сомневаться в собственной непогрешимости. Изучайте жизнь знаменитых людей - это приучит вас к скромности. И высота их, и низость.
В итоге я призываю вас не к скромности, но к пониманию. Понимание и есть скромность.

Как часто, однако, люди воспринимают скромность как бездарность, а амбициозность как талант! Происходит это оттого, что слабость аналитического аппарта очень часто принуждает человека полагаться преимущественно на всеядный свой слух, завладеть которым легче всего оказывается всякого рода демагогам, прощелыгам-политикам со своим блудливым языком, в первую очередь.

Вот, мне говорят, что я довольствуюсь малым, упрекают. И это действительно так, если иметь в виду только потребности плоти. Я скажу более того: они (эти потребности) обременяют, отвлекают меня - человека - от главного.

В теории душа должна стремиться вообще к избавлению от них, жаждать физической смерти, ибо плоть только сковывает ее. Но в реальности, что такое душа без плоти - фантом!

Средневековый армянский поэт стенает: "Навечно телом стеснена душа".

У великого Микеланджело такая же горесть: "Жизнь плоти опостылела душе". Но смерть плоти разом лишает смысла и жизнь души, пусть она после и существует бесконечно. Засим, приходится искать компромиссы, жить!

Интимные проблемы человека естественным образом трансформируется в глобальные проблемы обществ, государств, порождают идеи и теории по лучшему обустройству нашего грешного мира. Поведение государств - суть поведение людей. Социализм - вероятно самый эффективный инструментарий из когда-либо придуманных для разрешения вековечных проблем человеческого общества - совершает, я так думаю, роковую ошибку, когда тщится победить природу человека, в то время как задача состоит именно в нахождении путей примирения с ней.

Своими кавалерийскими наскоками чрезвычайно торопливые, но далеко не столь же умные адепты "быстрого социализма" дискредитировали, вероятно, самую гуманную политическую теорию, когда-либо придуманную человеком.

Но это тема другого разговора, а на уровне индивида главная задача, на самом деле - добиться примирения, гармонии с собственным телом, с собственными неуемными страстями. Плоть измениться не в состоянии, она такова, какая есть. Значит, измениться должны мы, упорно и безуспешно отождествляющие себя с некоей "душой", о которой никто не имеет ни малейшего представления.

И я, как и все, непрерывно мучаюсь над вопросом: ты - это только твое тело, или что-то еще сверх того? Убеждаю себя: твоя жизнь не должна ни в чем уступать муравью, но оставаться на уровне муравья недостойно твоей жизни. Пусть смерть заберет тебя, и вместе с тобой пропадут все твои гениальные мысли, а записями будут преданы забвению - пока ты живешь, ты должен думать о высоком, любить! Мысль о смерти, о неотвратимости конца не должна порождать чувства безответственности за свою скоротечную хрупкую жизнь. Я не имею права отступить от того уровня, которого достигла живая природа, выработав инстинкт самосохранения. Одна умная американка сказала: "Хоть жизнь и не повязана бантиком, это все равно подарок". Надо уметь ценить его.

Возвращаясь в связи с этим, к приведенной формуле Миларепы, можно констатировать, что, на самом деле, она есть призыв к предельной скромности, самопожертвованию.

И тут нельзя не заметить, что, несомненно, гораздо легче умереть без сожалений, чем жить без сожалений, тем более, что смерть сама по себе - это все-таки непродолжительный, а то и разовый волевой акт, в то время как жизнь - длительное и неизбежное всетерпение. Религия Миларепы - это фактический отказ от любви, а что такое человек без любви - банальный преступник!

Нет, он не обязательно убийца и насильник, но он внутренне готов и к тому и к другому, и уж во всяком случае равнодушно смотрит, как беззаконие творят другие. Если тебя не умиляет и не приводит в восторг звонкий детский смех, то тебя не особенно взволнует и насилие над этим ребенком.

Жизнь без сожалений фактически равна смерти, такою жизнью может наслаждаться либо абсолютный праведник, либо абсолютный грешник, а и то, и другое - смерть, в том, или ином смысле. Впрочем, по большому счету, смерть и есть вся наша жизнь, и истинный смысл жизни - в смерти. И главная наша неотступная мысль - также о смерти! Задача жизни, возможно, единственная задача жизни - демонстрировать смерть, готовить человека к неизбежной кончине. И вся человеческая цивилизация - это, по-существу, великий плач по смерти!
Поражающий воображение своей мощью и красотой небоскреб цивилизации зиждется на фундаменте специфического знания, знания о смерти. Это была первая осмысленная идея существа, постигающего разум, и именно она превратила - постепенно, конечно - животное в человека. Когда существо осознало смерть, оно сразу же стало надеяться на потустороннюю жизнь - этого требовал его инстинкт самосохранения. Неведомый мир после смерти порождал страх, и это давало шанс слабому, ибо страх тот легко было трансформировать в мораль.

"Не убий!" - взмолился слабый, - "Там тебе отмерится".

И сильный отвел руку. Это был краеугольный камень в фундаменте цивилизации.

Страх породил мораль, мораль обеспечила прогресс. Без морали не может быть прогресса. Без морали не может быть государства. Государство есть заговор слабых против естественного права сильного. А демократизация есть дальнейшее последовательное расширение прав слабого и достижение в итоге солидаризированный мощи Человека. По большому счету, демократизация и есть социализм.

Культура человека, и даже сам человек начинается с уважения к подчиненному, вообще к слабому. "Но за что его уважать?" - этот полупрезрительный, полу возмущенный вопрос кажется естественным. А ответ очень прост: за то, что он человек - и какой бы он ни был, он тоже имеет чувства и мысли.

Он брат твой по смерти.

И сегодня, как всегда, смерть самое важное, что есть в нашей жизни- ничто другое не идет в сравнение с ней. Смерть наполняет смыслом жизнь. Жизнь нуждается в смерти, жизнь требует смерти. Нет жизни без смерти, так же как смерти нет без жизни. Они - неразделимы. Жизнь дана человеку, как возможность подготовиться к смерти- далеко не все умеют правильно использовать эту возможность. Быть готовым принять смерть в любой момент - вот единственный способ всегда сохранять свое достоинство. Еще Гораций обратил на это внимание: "Она неустрашима, так как решила умереть".

Тем не менее, мысль о смерти, о неотвратимости смерти не должна порождать во мне чувства безответственности за свою скоротечную хрупкую жизнь. Жизнь надо прожить так, чтобы не превратиться в мизантропа даже к ее концу.

Это очень нелегко. Ибо более всего начинаешь ценить жизнь, когда подходит пора расставания с нею. Уметь примиряться с жизнью и с судьбой - вот истинный и, в сущности, единственный талант!
Жизнь жаждет бесконечности, но в реальности бесконечность ассоциируется только со смертью, и только там мы можем рассчитывать на нее. Во всех наших больших и малых проявлениях незримо присутствует смерть - в любви и в ненависти, в радости и печали, в неистовстве и в меланхолии.

Отчаяние, которое сопровождает секс - самое острое и яркое проявление жизни - это трагическое чувство расставания с ней самой (такой прекрасной именно в данный момент!), возникающее после соития у всякой живой твари, как имплицитное осознание завершения миссии, передачи эстафеты и ухода в тень. Post coitum omne animal triste est. (После соития всякая тварь печальна.) Это чувство, естественно, намного сильнее выражено у самца, поскольку у самки секс только начало, а не конец миссии. Не случайно древние добавляли "sive gallus et mulier" - "кроме петуха и женщины".

Есть такие насекомые, самцы которых погибают во время, или после спаривания - прозрачный намек Природы мужчине о его истинной роли в этой жизни. Полагаю, биологическая ценность мужчины многократ возросла бы, если бы с ним происходило нечто подобное, например, ему изначально было бы отпущено строгое и немногочисленное количество совокуплений. Впрочем, кажется мужчина идет именно по этому пути: научно доказано, что секса от эпохи к эпохе становится все меньше, не говоря уже о распространении девиантного сексуального поведения.

Для мужчины каждое соитие - это уступка смерти. Пик восторга сменяет невероятное чувство одиночества сразу после кульминации слияния, единения с другим существом, которое моментально превращается в фантом, фикцию, недостижимый и уплывающий мираж, едва отлепится он от тела, с которым, казалось, был единым и неделимым навсегда. Вдруг становится предельно ясным, что одиночество не в том, что тебе не с кем совокупляться, или пить вино, а в том, что тебе не с кем говорить о самом сокровенном. Не с кем умирать. В постели ты отдаешь ей свои самые горячие чувства и потому более всего хочешь верить, что и в жизни и в мыслях - она тебе самый близкий человек. Это трагическое заблуждение.

Я сейчас скажу нечто крамольное, но мне кажется, что однополая любовь (именно, как любовь) имеет больше шансов сохраниться в будущем насквозь техногенном мире - в ней чувства партнеров представляются более синхронизированными.

Какой-то западноевропейский министр-гей, должно быть, имеющий немалый и многогранный опыт в амурных делах, как-то заметил, что настоящий и продолжительный роман может состояться только на базе глубокого взаимопонимания, чего никогда не может случиться между мужчиной и женщиной. С последним трудно не согласиться. Лично я, прожив уже немало лет, пройдя через какие-то наивные восторги и бесчисленное множество жестоких разочарований, в конце концов, пришел к однозначному выводу, что самое главное для человека - приобрести истинного друга по жизни. Может ли таким другом для мужчины стать женщина? Может ли стать мужчина? Не обречены ли мы, на самом деле, на убийственное унылое одиночество - и не перед лицом смерти, что в принципе неизбежно, а именно в живой жизни, в повседневной суете, кажущейся такой веселой, насыщенной такими глубокими человеческими чувствами? Но даже тем редким счастливчикам (может, они есть?), которым действительно выпало испытать глубокое и продолжительное взаимопонимание, умирать все равно в одиночку. Осознание этого факта когда-нибудь изолирует человека от остального мира, поворачивает лицом к смерти, к своему истинному предназначению.

Принуждает углубиться в философию.

Мишель де Монтень говорил, что "философствовать - значит учиться умирать". Философия формулирует главный вывод, о котором уже было сказано: смерть - это и есть вся наша жизнь. Примириться со смертью - единственная осознанная цель человека! Цель жизни. Достойная человека цель. "Жаль старика, который за эти долгие годы так и не научился презирать смерть", меланхолически заметил Цицерон. Иммануил Кант обнаружил тонкую закономерность: "Смерти меньше всего боятся те люди, чья жизнь имеет наибольшую ценность". Достоинство человека в том, что он знает предел, за которым ему не стоит жить.

Люди делятся на тех, кто вполне спокойно воспринимает идею смерти, и тех, кто категорически не приемлет ее. Эти последние по мере приближения к последней черте становятся ужасно озлобленными, истеричными. Но разве не глупо впадать в депрессию от того, что случится неизбежно? "Не умирай, пока живешь!" - советует русская народная поговорка. Говорят, любить что-то больше, чем жизнь, означает сделать жизнь чем-то большим, чем она есть на самом деле. А если это "что-то" безвозвратно ушло, имеет ли смысл держаться за то совсем уж малое, что осталось? Жить прошлым - это не для меня. В тот день, когда я пойму, что уже не в состоянии сказать-сделать что-то новое - меня не будет. Надо постараться к старости полюбить жизнь так, чтобы не цепляться за нее до последнего. Это означает полюбить жизнь в себе, а не себя в жизни. Единственный способ сохранить до конца свое человеческое достоинство. Спокойной готовностью принять смерть определяется величие твоей души.

Я уже писал, что лично для меня страшна не смерть, страшно неумолимое движение к ней. Приближение. Ожидание дряхлой старости и страх за ее наступление много хуже самой старости, в которой обязательно есть и своя прелесть.

И точно так же страх смерти, конечно, много хуже самой курносой. Вот, у тебя еще ничего не болит и все в порядке, все в полном порядке, но ты все-таки ждешь чего-то плохого, потому что тебе уже немало лет. И это, вот, ожидание отравляет все твои радости. Ты стараешься не думать о своих годах, о неотвратимом, но в этом деле нет у тебя помощников - одни пособники твоего неумолимо стойкого недруга - зеркала!

По большей части будущее внушает страх, чем что либо еще. Ибо у каждого в будущем - неизбежная смерть, и от этого никуда не уйти, сколько бы сам себе ни заговаривал зубы.

Идея о конце света так сильно занимает умы людей, ибо она есть сублимация их страха смерти. "Смерть в компании - праздник!", - гласит армянская поговорка.

Когда по очереди уходят тем или иным способом, тем, или иным манером друзья, любимые, любовницы, собаки, а также и - жены, дети, а внуки никогда и не приближаются ни на гран, что нам остается в этой жизни, кроме спасительной самоиронии? Возможно, нищие духом и блаженны, поскольку верят, что попадут в царствие Божие, - и это удел подавляющего большинства, дрожащего при мысли о смерти - но сильные духом люди имеют то преимущество, что никогда не теряют самостоятельность и уповают только на свои силы. И на смерть идут с открытыми глазами, не хныча и не обсираясь. Кант был великий философ.

Известно, что хороший, здоровый сон надо заслужить праведным дневным трудом. Формула Канта подсказывает, что точно так же хорошую, спокойную смерть необходимо заслужить праведно прожитой жизнью. Кто за свою жизнь не сотворил много зла, на исходе спокойно принимает свой естественный конец.

На самом деле, неосознанное, непреодолимое и последовательное стремление к смерти - единственное чисто человеческое проявление. Это не парадокс и не забава изощренного ума.

Разберемся. Более всего человек (разумный человек!) одержим двумя глубоко взаимосвязанными вещами - правдой и свободой, а и то, и другое, по-существу, являются синонимами смерти.

Разве правда, вся правда не эквивалентна смерти? В сущности, смерть -единственное наименование правды. В любом разговоре, если мы захотим докопаться до исходных, а также до завершающих истин, разве мы неизбежно не вернемся к идее смерти?
Ницше говорил, что искусство дано человеку, чтобы он не умер от правды.

Он знал ее убойную силу. Лично я думаю, что искусство дано человеку, чтобы он не умер от несвободы. Если поставить знак равенства между правдой и несвободой, то у нас с Фридрихом не будет разногласий.

Высшее искусство - это Бог, идея Бога. Религия, молельное упование на Бога и есть самый отчаянный уход от правды.

Все искусство создается на основании ожиданий от жизни, от людей большего, чем они на самом деле могут дать: до тех пор, пока эти завышенные ожидания кажутся оправдывающимися, искусство оптимистично- с того драматического момента, когда раскрывается горькая истина - искусство пессимистично, зачастую - трагично. Именно потому трагедии производят гораздо более сильное впечатление на людей, "очищают" их.

Искусство не терпит никаких канонов, запретов, цензуры. Если искусство не является символом свободы - это не искусство. Игнорирование невыносимых оков постылой реальности - упоение искусства. В настоящем произведении художника всегда острее всего ощущается раскрепощенность, свобода. Это может быть даже порнографический фильм.

Но и то верно, что искусство - это во многом профанация искусства. Впервые эту истину в присущей ему строго научной форме озвучил Карл Маркс. "Предмет искусства, - писал он, - а также всякий другой продукт создает публику, понимающую искусство и способную наслаждаться красотой. Производство производит поэтому не только предмет для субъекта, но также и субъект для предмета".

А Марк Твен примерно ту же мысль изложил, естественно, в своей юмористической форме: "Цивилизация это машина по производству потребностей, в которых нет потребности". Он имел в виду, конечно, не еду и секс, потребность в которых формирует отнюдь не цивилизация. А все остальное - искусство, и вот тут цивилизация, конечно, постаралась. Кто-то говорит ей за это "спасибо", кто-то проклинает, но пути-то обратного нет...

Как бы ни уводило тебя искусство от правды, жизнь безжалостно возвращает тебя в реальность. А правда жизни - вся правда жизни - не оставляет тебе иного выбора, кроме самоубийства. До поры умей закрывать на многое глаза!

Убийственная правда жизни заключается в том, что тебе никто не нужен, и ты не нужен никому. Невозможно сказать всю эту правду и не сделать кому-то очень больно, себе - прежде всего. Но надо уметь стискивать зубы. Зачем?

У меня нет ответа на этот вопрос. Наверное, природа велит нам время от времени опорожнять свою душу от накопившихся шлаков, точно так же, как безоговорочно требует освобождения нашего тела от содержимого кишечника и мочевого пузыря.

Правда безжалостна, а свобода - это ее иное название. Свобода есть отстраненность- полная отстраненность есть смерть. Поприветствуем ее.
Свобода не может быть абстрактной и абсолютной. Когда мы говорим - "свободен!", мы подразумеваем свою свободу от чего-то, от какой-то опасности, угрозы, или соблазна. Если таковых нет в принципе, то и ощущения свободы быть не может. Свободный дух над океаном в кромешной тьме - какая чушь!

Ничем не дорожить - вот, что такое свобода! И прежде всего - собственной жизнью. Но разве это и не значит - принять смерть, вот прямо сейчас и принять!

Ты хочешь быть свободным? Забудь о любви! Любовь - это наша несвобода, но та, ради которой только и стоит жить.

Упомянутый призыв буддийского поэта Миларепы к жизни без сожаления фактически есть призыв к отказу от любви, и если тебе действительно удастся следовать этому призыву, ты сможешь воскликнуть: Боже, какое это счастье - не любить!

Какое восхитительное, ни с чем не сравнимое чувство свободы! Но и окончательное понимание того, что единственный вид свободы - смерть! Не случайно Миларепа говорит о религии, то есть о предмете веры, а не практики. На самом деле конец наступает с приходом абсолютного равнодушия, а не раздражения, или ненависти. Но кто готов к нему?

Такова реальность: чувство свободы - это всего лишь мера нашего незнания и безответственности.

Диалектически чувство свободы неотделимо от противоположного чувства страха, страха за предмет своего обладания и обожания, за предмет своего вожделения, за саму свободу, наконец!

Страх пронизывает всю нашу жизнь, определяет нашу жизнь, фактически это единственная ниточка, поводок, ведущий нас по жизни. Только сам носитель этого страха знает обо всем его ужасе, о всех его извращениях, сладости его и коварства.

Страх многолик и многообразен, нередко он выступает даже под маской храбрости, бравады, но это все равно страх. Со страхом кончает только тот, кто кончает с жизнью. И самый липкий перманентный страх, быть может, испытывает тот, кому, вроде, и бояться уже нечего, кто мнит себя властелином мира. Откуда бы еще у них, у этих "властелинов" столько ненависти и жестокости?

Кажется, Вольтер заметил, что насмешек боится даже тот, кто уже ничего не боится. Несомненно, он имел в виду королей. Но вот, бомжи - неужели они испугаются насмешек? Да и мне, Григору Апояну, откровенно говоря, совершенно по фене, что там толкуют вокруг вторичные люди. Так кто же в итоге истинно свободен? И что это на самом деле такое - свобода? Разве не единственное - свобода умереть? Ты свободен ровно настолько, насколько готов пренебречь собственной жизнью. Это, конечно, не означает по-глупому жертвовать ею, или бездумно транжирить ее. В ощущение свободы входит также осознание ценности того, чем ты готов при необходимости и пожертвовать.

Еще я должен сказать, что когда зависимы мы - это необременительная зависимость- когда зависят от нас - это невыносимое бремя. Это самая кабальная зависимость.

Естественно, если у тебя есть чувство ответственности и немного доброты.

Речь не о политиках, конечно.

Мало кто понимает, на самом деле, что такое свобода- люди, в основном, связывют это понятие не с внутренним, а с внешним миром. Между тем, свобода заключается не в том, что ты можешь позволить в отношении других, а только в том, что ты можешь позволить в отношении самого себя.

Человека всю свою жизнь более всего увлекает стремление к какой-то мифической свободе, и редко кто осознает, что единственная свобода, которая ему может быть доступна, уже дарована самим Богом (или Природой), и это - свобода мысли. Чем в меньшей степени человек осознает и, соответственно, вступает во владение этой свободой, тем сильнее у него тяга ко всякого рода иным химерам. Одна из них - свобода от людей. У несколько более продвинутых - свобода от своей природы, от желудка и фаллоса. А вот это все и недостижимо.

Свобода и независимость - внутри нас. По большому счету означают они одно: готовность принять смерть. Ибо для человека истинная свобода есть свобода умереть - и только.

Что касается твоей свободы от мира, то это отнюдь не односторонний процесс- он включает в себя также свободу мира от тебя. Даже если ты добился, как тебе кажется, абсолютной власти над миром. Крах великих империй - самое убедительное тому доказательство- расплпта может прийти через несколько поколений, но придет обязательно. Когда ты принимаешь отчаянные меры, чтобы обеспечить собственную свободу от других, ты должен осознавать, что тем самым ты способствуешь также их свободе от тебя. Вот, например, ты хочешь, чтобы жена не ограничивала твою свободу, но тогда и ты не должен ограничивать ее! И это касается всего-всего. Соразмеряй выгоды и потери!

Итак, ты свободен! До ужаса свободен. До смерти.

Я так много пишу о смерти, что можно подумать, будто сам я сижу в глубокой пещере, страдая в безысходном ожидании безносой, но это совсем не так- я вполне еще живой человек и отнюдь не собираюсь на тот свет. Пока, по крайней мере. Есть много чего сказать и о жизни.

Если к 60-ти годам ты не добился никаких особых результатов, то после 60-ти у тебя появляется возможность гордиться хотя бы тем, что ты еще жив, и принять участие в очень содержательном соревновании с друзьями, кто кого похоронит. Что и происходит на самом деле. Но это не обо мне.

Когда-то мне нагадали, что меня ожидает грандиозный успех после шестидесяти лет, и, как и все атеисты, я отнесся довольно серьезно к этому предсказанию.

Но, вот, минули мои 60 и 65, и предсказание не сбылось, и я загрустил.

Нет, я никогда не рассчитывал, что мне может открыться какая-то высшая истина, поскольку не верю в существование таковой. И не могу сказать, что я так уж честолюбив: для этого я достаточно уверенный в себе человек.

Просто я ждал слишком долго. Ждал и надеялся, хотя умом понимал и сердцем чувствовал, что ни ждать, ни тем более надеяться не стоит. Но я ждал и надеялся - человек! Не убежать ни в ту, ни в другую сторону.

Почему в пожилом, уже, казалось бы, отжившем своем возрасте человек так остро нуждается в успехе? Потому что, пройдя через все тернии жизни, он, наконец, открывает для себя печальную истину, что таких понятий, как любовь, искренняя привязанность и бескорыстная дружба не существует, есть только аплодисменты победителю, и в своей запоздалой мудрости он страстно жаждет их. И еще он начинает очень остро ощущать, как окружение потихонечку (а порой и довольно грубо) выводят его за скобки, и последняя тщетная надежда побитого самолюбия несчастного - общественное признание, как спасение от удушающего одиночества. Конечно, человек во все свои годы активно стремится к успеху, но у стариков это стемление становится идеей фикс. Должно быть, и я в этой шеренге. Да и как не впомнить здесь Сальватора Дали: "Успех часто бывает единственной видимой разницей между гением и безумием".

Но трезво оценивая сложившуюся ситуацию, могу твердо сказать, что единственный реальный шанс для меня нынче - очень маловероятный, но единственный! - это выиграть Джек-пот в лотерею. Тем не менее, я, вот, пишу, значит, на что-то все еще рассчитываю, жду...

Чтобы понять смертельную усталость от изнурительного ожидания успеха, грандиозного успеха, необходимо иметь не только великие амбиции, но и уверенность в их обоснованности, многочисленные авторитетные признания твоего таланта. Мне было бы совсем не трудно примириться с мыслью о своей бездарности - по большому счету, я всегда писал "в стол". Но невыносимо постоянно слышать восторженные комплименты и оставаться при этом абсолютно невостребованным. В последнее время, однако, у меня порой возникает такое ощущение, что грандиозный успех, о котором я всегда мечтал (к чему лукавить!) и который - единственно! - мог удовлетворить мои амбиции, очень скоро настигнет меня. Я так думаю, потому что стал уже почти равнодушен к его приходу, а в жизни у меня всегда было так - успех, большой, или малый, приходил, как правило, когда я внутренне уже перегорал, переживал его и начисто терял способность просто по-человечески радоваться запоздалым, по сути, аплодисментам. Дьявол всю дорогу насмехается надо мной.

Но мудрые люди давно подметили: "Успех есть путешествие, а не цель".

В этом смысле, мне не пристало жаловаться - я все еще в пути. И нынче я ощущаю такую внутреннюю свободу и порожденную ею духоную мощь, что никаке невзгоды, никакое непонимание близких, или насмешки врагов не могут хоть в малой степени поколебать мою волю, склонить голову перед жестокостью и несправедливостью жизни. Нет, он не решил умереть, но он готов умереть и потому неустрашим.

На самом деле, разве мне не хватает собственного признания? Почему мне не должно хватать собственного признания? Разве добиваясь признания других, мы тем самым не себе хотим доказать, что чего-то стоим? Так неужели об этом должен сказать кто-то другой? Мне - нет!
Но будет большим лицемерием сказать, что жажда признания более не снедает меня. Я страдаю из-за его отсутствия, но это преимущественно не тоска по деньгам и славе - хотя не буду по-глупому отрицать их важность для меня - а острое желание освободиться от чувства одиночества. Я и пишу только, чтобы избыть свое одиночество. Я вовсе не жажду активного общения с людьми - в этом, как раз, я нуждаюсь менее всего. Мне себя с избытком хватает. Изоляция от ближнего окружения, от конкретных скучных людей - мой давний добровольный и принципиальный выбор. В этом смысле, одиночество - мой бог, моя неприступная крепость. Но чем больше ты отдаляешься от ближайшего окружения, не находя в нем отклика своим мыслям и чувствам, тем острее у тебя желание найти все это в виртуальном мире, через свое творчество, через успех, который важен для тебя, как подтверждение наличия единомышленников - что не одинок ты и не покинут всеми в этом бескрайнем мире.

Но, с другой стороны, не следует особенно расстраиваться из-за трудности признания: чтобы оценить чужой талант, надо быть почти таким же талантливым.

Таким образом, чем крупнее талант, тем труднее ему найти тех, кто действительно способен его оценить. Так что в принципе вы должны, наоборот, жаждать непризнания - это как раз и будет говорить об ислючительности вашего таланта.

А толпа... Ну, что говорить о толпе! Она кинется так же страстно превозносить вас, сколь яростно топтала вчера ногами. Едва получит соответствующий знак. Шиллер был резок: "Есть только одна форма отношений с публикой, в которой никогда не раскаиваешься, - это война с ней".

Вот, тебя более всего раздражает их тотальная неспособность постичь и признать меру твоей гениальности. И ты думаешь с возмущением - с законным возмущением: "Как они могут не восхищаться мной! Какое они имеют на это право!"
Но если ты более самостоятельное и самодостаточное существо, тебя должно возмущать противоположное: "Как они смеют восхищаться мной! Неужели они действительно понимают то, что говорю я? Быть этого не может!"
Понимание - вот эмоция! Здесь оправдана твоя жадность!

И взлеты твои, и падения проходят для окружающих незаметно. Только так возникает искусство. Не растрачивай свой творческий запал в пересудах!
Да и в принципе кому интересны, скажи на милость, кому нужны твои переживания?

Ты лелеешь их, как самую большую, высшую свою драгоценность, не подозревая, что, быть может, это всего лишь отходы твоей нервической деятельности, подобно тому, как моча и кал - отходы деятельности телесной, соматической.

Глубокий и всесоронний анализ твоих экскрементов проводит очень ограниченный контингент людей в соответствующих лабораториях, остальных максимум интересует, насколько его собственные отходы схожи с твоими, болеешь ли ты теми же болезнями, что и он. В высоком искусстве то же, что и в неаппетитной физиологии.

Читаешь, слушаешь, смотришь и везде, везде, во всем ты ищешь только самого себя и в редкие счастливые минуты находишь вдруг слабый отблеск собственных мыслей и чувств в какой-нибудь песенке проходящего барда или в отсветах солнца в лужице после дождя. Если это живой человек, считай, тебе сказочно повезло.

Одинокий острее всего ощущает свое одиночество именно среди людей. Точнее, именно среди людей он и ощущает свое одиночество. А самое страшное одиночество - в окружении самых близких, родных, тех, от кого ты законно ждешь любви и понимания, но в реальности получаешь лишь небрежные наотмашь удары.

А с собой, как раз, человеку, знающему цену одиночества, совсем не скучно.

Но он - человек, и ему необходимо общение, потому он приходит к людям, и подавленный возвращается к себе. Всегда, всегда. Нет ничего хуже одиночества.

И нет ничего прекраснее него.

Совокупление - единственный физиологический акт, который требует участия двух персон, возможно именно потому оно обладает такой необыкновенной силой воздействия на нашу жизнь - здесь невозможно остаться верным своему одиночеству. Искусство есть его аналогия в нервической деятельности человека- оно также требует участия двух сторон - донора (творца) и реципиента (потребителя искусства). Правда, приобщение к искусству, если продолжить аналогию, в большей степени похоже на мастурбацию, поскольку нет непосредственного контакта между сторонами, и, "потребляя" творения великих мастеров, то есть фактически вступая с ним в виртуальный контакт, человек избывает накопившиеся в нем отрицательные эмоции, подобно тому, как глядя на порнографические открытки, он избывает из себя накопившееся сверх меры семя, дурную свою кровь. Но искусство - это прекрасная мастурбация, она много лучше реальной активности в этой сфере, которая суть - бесконечные сплетни и пересуды.

Не держите в себе яд свой - семя свое! Избавлятесь от него любыми способами.

Любыми. Изливайте его как попало и куда попало, но не оставляйте в себе - вы сохраните ясный ум и здоровое тело. Половая активность, наряду с физической и ментальной активностью - залог здоровья и долголетия, залог здорового долголетия.

Будет продолжение

Комментарии

Добавить изображение