ПОСМОТРИ МНЕ В ГЛАЗА

Любопытство -
это доверчивая открытость
новому во всех его
проявлениях.

Итальянка

В Париже, гуляя по улице Риволи, я набрела на бутик, где продавались занятные вещицы. Заглянула туда и нашла для себя жакет ржаво-кирпичного цвета. Решила примерить, хотя прежде такой цвет не отважилась носить бы никогда. Говорят, он в моде этой осенью. А главное, этикетка на жакете гласила, что сделана эта вещица во Франции, а не в Китае или Вьетнаме, как на большинстве одежды, обуви и предметах, продающихся в парижских магазинах. Слава Китаю, и Вьетнаму вездесущим, и его трудолюбивым жителям! Я ничего не имею против этих стран. Даже, наоборот, люблю их всей душой. За их самобытную, мягко сказано, древнюю культуру. В Китае еще не была, а вот Вьетнаме довелось побывать. Проехала от Ханоя до Сайгона на машине, посетила его старую столицу Гуэ, где жил император, и сказала себе, что непременно однажды должна туда вернуться.

Все мне там было по душе: природа, люди, архитектура и то, что туристы называют достопримечательностями.

Когда я вышла из примерочной кабинки, чтобы посмотреть на себя в зеркало, в кабинке зеркала не было, я нос к носу столкнулась с полуголой женщиной, примеряющий платье цвета бордо. Рядом с ней крутилась продавщица, в странном зеленом берете и такого же цвета чулках в толстую резинку, говоря ей что-то быстро-быстро на итальянском языке. Рядом висела куча платьев, которые эта женщина, по всей видимости, отвергла. Дама в своей простоте игнорировала кабинку и мерила платье за платьем прямо в салоне, не обращая внимания на копошащихся там покупателей. Ей и, правда, было трудно что-то подобрать под ее нестандартную фигуру. Раз, измученная бесконечным тасканием все новых нарядов, продавщица бутика говорила с ней на итальянском, я решила, что дама прибыла из знойной Италии. И кой черт принес ее в Париж!

По виду она была обыкновенной крестьянкой, приехавшей из глухой провинции. Нисколько не смущаясь, она спустила до колен свои брюки, обнажив трусы довольно странного цвета, прикрывающие обширный вислый зад, чтобы лучше оценить эффект нового наряда. Верх, напротив, был у нее излишне тонок, создавая небывалый контраст с нижней частью тела. Сверху давался белый несвежий лифчик с перекрученной лямкой и рубашка в мелкий, лазоревый цветочек.

Продолговатое, загорелое лицо было в глубоких морщинах. В глазах гуляли черти, и проглядывалось некое лукавство. Большие руки с изработанными узловатыми пальцами и нечистыми ногтями, говорили, какой тяжкой работой приходилось ей заниматься у себя дома. Черные вьющиеся волосы собранные массивной заколкой на затылке и большой нос с горбинкой вполне соответствовали ее итальянскому облику.
Мы оказались вместе у зеркала. Увидя меня в ржаво- кирпичном жакете, она неожиданно обратилась ко мне: " Guardami negli occhi!". Продавщица в зеленом берете, бойко перевела на английский, что значило "Посмотри мне в глаза!" Потом итальянка подняла руку и щелкнула пальцами, как кастаньетами. " Белиссимо!" воскликнула она, глядя на меня. Уставшая продавщица тащила ей очередное платье.
Покрутившись перед зеркалом, я, наконец, решилась купить жакет этого нагловатого ржавого цвета.

Когда хозяйка бутика заворачивала мою покупку, итальянка примеряла платье с огромным цветком на груди. Оно шло ей как корове седло, но было по размеру, и, наконец, хорошо село на ее обширную задницу. Такое счастье было написано на ее немолодом лице, что я не удержалась и, покидая магазин, обернулась и подняла руку вверх. Щелкнула пальцами так, как щелкала она. У меня получилось.
- " Белиссимо!", - сказала я ей и улыбнулась.
Глаза ее сверкнули, и вдруг сквозь морщины проклюнулась знаменитая испанка Кармен, героиня Просперо Мериме. Она засмеялась, обнажая крупные лошадиные зубы, явно свои, а не вставные. Потом подняла свою натруженную годами руку и щелкнула пальцами.
- Си, сеньора, грация!

Я покинула бутик и зашагала по улице Риволи под проливным дождем. На душе у меня было легко и прозрачно. В воздухе над Парижем висела улыбка моей новой знакомой.
Тильда

Это невероятно! Я видела Тильду Свинтон. Так близко, что я могла бы коснуться ее руки. Вчера на перформансе в Париже, который был показан всего два раза и был назван "Невероятный Шкаф". Это был перформанс - соло, где актриса была только одна, она - Тильда, не считая двух молодых людей, которые помогали ей.

Ангел, или доктор. Одетая в белый медицинский халат и туфли цвета кожи на высоких каблуках, похожих на стилеты, она устроила показ одежды разных эпох, хранящихся в историческом музее Парижа. Они находились там, страдая от своей невостребованности и вздыхая о былых временах. Тильда решила вернуть их к жизни. И они вернулись!

С лицом, сошедшим со средневековой фрески, почти без макияжа, эта блистательная актриса стала духом каждой вещи, будь- то мундир Наполеона, детская обувь или платье от Dior. Для каждой вещи, она нашла, свой особенный шаг, движение рук, облаченных в белые медицинские перчатки. Каждый раз, ее лицо меняло выражение. Светлые ресницы трепетали, слегка окрашенные губы, были то плотно сжаты, то печально кривились, а порой начинали таять от нежности в еле заметной улыбке.

Зрелище завораживало и обволакивало, как сон. Время остановилось. Сорок пять минут и вечность длилась эта реанимационная операция. Шляпки, платья, жакеты, жилеты, носки, купальники обрели свое новое место в современном мире. Тильда сделала это. Одна Тильда.

С моего места я могла видеть, как напряжены ее высокие икры удивительно стройных ног. Позже, когда Джон Берджер подошел к ней, чтобы поздравить с успехом, она шепнула ему, что расстояние, которое она прошла по подиуму за два шоу, равнялось 19-ти км. Как только она шла, неся на вытянутых руках, иногда очень тяжелые платья?

Джон представил меня. Пожимая мне руку, она улыбнулась и сказала по-русски: "Очень приятно встретиться с вами".

Оказалось, что совсем недавно она играла в кино русскую женщину, и выучила несколько русских слов.

Спасибо моим друзьям, Нелли и Джону, что пригласили меня на этот незабываемый перформанс. Спасибо им за все. Спасибо за Тильду Свинтон.

Впечатление от редкой красоты этой женщины и ее высокого актерского таланта останется со мной навсегда. Вспоминая ее, я увижу лицо с белоснежной почти прозрачной кожей, голову с короткой мальчишеской стрижкой, крепко сидящую на длинной шее, ее статную фигуру, и то, как она несет на вытянутых руках маленькие детские фиолетовые ботиночки 18-го века.

Да хранит вас Бог, Тильда.

Нелля

У каждого из нас есть дом, куда бы ты, побывав там хотя бы один только раз, захотел вернуться. Таким домом для меня стал дом Нелли Курно, что стоит в Антони, пригороде Парижа. Улицы в аккуратно подстриженных квадратами толстенных платанах и каштанах. Желтые листья под ногами. Осень. Еще не увяли цветы - розы и астры. А летом здесь полно ирисов. Выстроенные рядами, теснятся уютные домики, каждый со своим непохожим на соседский фасадом. Высокое чистое небо. Дамы с собачками. Тишина, покой, благость, одним словом.

- А-а-а, Париж, - скажите вы! - Еще бы!

А я отвечу - нет, не потому что Париж, и не потому что Франция, а потому что, попадая в этот дом, я ощущаю душой крохотную причастность к той части мирового сообщества, где правят талант, духовность, простота, любовь и доброта в самой высокой степени.
Неонила Бельская вышла замуж за француза. И стала мадам Нелли Курно. Мишель Курно был видным сценаристом, режиссером и критиком. Одаренный человек, он был очень красив, умен и самобытен. От его веского слова много зависело во французском кинематографе и театре. Чтобы стать его женой бедная Нелля, студентка МГУ философского факультета, много всего претерпела в шестидесятых.

Теперь Мишеля нет. Ушел, улетел в небеса. Но есть сын Иван, как две капли воды похожий на отца. И на Неллю. Потому что сходство Мишеля и Нелли поражает. Неллина мама, говорила, что если муж и жена так похожи, то они наверняка имеют родство душ. Должно быть так.
Иван работает на острове Собрания. Он доктор. Сельский доктор. Что делает его в моих глазах настоящим героем. Парень, с хорошим образованием, покинул Париж, и вот уже много лет врачует на африканском острове, принимая в день до сорока пациентов.

У Нелли есть внуки. Дети Ивана. Девочка и мальчик. Почти каждый год Нелли летает на остров Собрания повидать их, хотя путь туда не близок.
Есть любимый друг. Джон. Джон Берджер. Мужчина всей ее жизни. Они вместе вот уже почти сорок лет. Джон ЛИЧНОСТЬ. Небывалая и неповторимая. Когда он приезжает, он заполняет собой все пространство дома. Его много и все равно недостаточно. Хочется, чтоб его было все больше и больше. Беседовать с ним наслаждение, а слушать, как он читает свои тексты наслаждение вдвойне. Я очень люблю Джона и расскажу о нем чуть позже.

Нелля. Нелля - красавица. Чаровница. С дивной фигурой. Длинными ногами и узкими бедрами, то, что мне нравится. За такое сложение в свое время Марину Цветаеву называли Египетским мальчиком. Легкие Неллины волосы разлетаются при любом порыве ветра.
Деликатность и сдержанность - это тоже Нелля.

Неллино лицо время почти не тронуло. Как была красоткой, так и осталась. Редкая женщина может похвалиться таким носом, как у Нелли, разве что Бриджит Бордо. И то - не уверена! У Нелли - лучше. Но главное - это яркие глаза, цвета корицы с золотинкой . Умные и молодые. Глядит внимательно, хочет понять, кто-то ты есть и чем заполнена твоя сущность.

Довольно часто Нелля закрывает дом, поручает заботу о кошке Скарлет своей соседке и едет в какую-нибудь страну к своим любимым друзьям. Конечно, она бывает в России. Там живет ее давняя привязанность Наташа Завальнюк и я. А еще она стала ездить в Чили к своей новой подруге Кармен. И вдруг решила учить испанский, хотя и Кармен, и ее родители говорят по-французски. Сидит, как школьница, с учебником и магнитофоном в гостиной и мучается испанскими глаголами..

Нелля писатель. Вот ведь как! Нелля - писатель со знаком качества. Именно писатель, а не писательница, что, на мой взгляд, принижает значение этого слова. Написаны книги о Рильке, " Год 1942", "Шуберт" и много всего…

Нелля пишет книги по-французски, зная в полном совершенстве этот язык. Я же читала английский вариант, переведенный Джоном Берджером. И это очень интересно! Недаром ее хвалил Арагон, отмечая, что у нее особый французский язык.

Дай Бог, чтобы ее книги перевели на русский. И наш читатель услышал бы ее не похожий ни на кого другого, очень своеобразный голос.

Мысленно я называю Неллин дом белым, хотя он сложен из каменного золотистого ракушечника. Это снаружи. Но внутри там во всем главенствует белый цвет. Стены, слегка потертый старый кафельный пол, белые диваны и белые чехлы на стульях и креслах. На белом диване возле окна, на белоснежных кружевных подушках, спит кошка Скарлет. Скарлет путешественница. Привезла ее Нелля из Англии, забрав из приюта под названием " Школа независимых котов". Кошка крупная и окрашена так, как окрашены дикие лесные коты. Лежит спиной к нам, а мордой - в окно. Наблюдает, что там на улице. Нелля называет ее "моя консьержка". Короткопалая, широкий нос, крупные толстые лапы, серьезное хмурое выражение лица и немигающие глаза, глядят на вас в упор. Есть подозрение, что она пришла из диких норвежских лесов. Знала к кому идет! Я ни разу не слышала, чтобы она сказала: " Мяу". А вот как она умеет шипеть - знаю. Но прощаю шипение за ее красоту, пластичность и грацию.

В Неллином доме на всех стенах висят картины. Живого места нет. Знаменитости и не очень. Но, если Нелли нравится - тут же на стену. Полно книг. И русских, и английских, и французских. Недавно куплен старинный стол красного дерева. Круглый, очень теплого оттенка, что называется с "пламенем". К нему - бюро из орехового дерева. Это подарки Джона к Неллиному дню рождения. В Москве такие предметы стоят целое состояние. А тут, во Франции о цене умолчу, - больно смешна.

Да, еще Нелля страстно любит составлять букеты. Оттого в комнатах полно ваз с дивной красоты цветами, лилиями и флоксами.
Неллина кухня - отдельная песня. Чего тут только нет! Кастрюльки и кастрюли, ковшики, сковородники, жаровни, старый чайник, у которого не открывается крышка и воду в него надо заливать через носик. Но меня особенно трогает старый кофейник синего цвета, который, по словам Нелли, она не может выбросить из жалости. Живи, живи, кофейник! Дай тебе Бог еще долго-долго служить своей доброй хозяйке. А мне, приезжая в Антони, ставить тебя на огонь.

А сколько разных баночек и коробочек со специями стоит на полках. Любой парижский ресторан бы позавидовал! Из каждой страны Нелля тащит какую- нибудь экзотическую приправу, потому что обожает готовить, угощать, и принимать гостей.

Стены кухни отделаны белым кафелем с мелким синим рисунком, что-то близкое к нашей гжели. И посуду Нелля предпочитает белую с синим.
Но пол! Вот произведение искусства! Пол на кухне это нечто. Кафель, положенный под углом и проложенный не стандартными швами, а дубовыми в три пальца шириной рейками. Красота! Неллин дом постройки 1936 года. Вот и посчитайте, сколько лет тому полу!

Поскольку мраморный столик на кухне уж слишком мал, Нелля, когда готовит очередное блюдо, идет в гостиную с деревянной доской, ножами и тем, что она собирается препарировать для обеда. Нисколько не сомневаясь, она кромсает на столе красного дерева, то, что потом станет кулинарным шедевром и смотрит телевизор. И порой просит у Бога, чтобы ей достало сил написать еще одну книгу. На стол сыплется луковая шелуха, а иногда что-нибудь и посерьезней. Нелли все равно. Нелля - эстет в душе. Она любуется и наслаждается предметом как таковым, но остро понимает и чувствует, что это всего лишь предмет. Человеческий комфорт стоит намного дороже. Она это очень хорошо знает.
Теперь самое главное. Что есть Неллина душа. Это нежность. Это ранимость и сила. Это верность и сострадание. Это доверие к человеку. Это преодоление. Это ЛЮБОЛЬ.

Накануне моего отъезда в Москву, мы сидели за столом, на котором стояло огромное блюдо с устрицами. Ужинали. Мы сидели так много раз, попивая вино, закусывая терпким французским сыром и беседуя на разные темы. Джон, Нелля и я. Джон все время подкладывал в мою тарелку устриц, зная, что в Москве это будет мне не по карману, да и устриц можно отведать только в дорогих столичных ресторанах, куда я не хожу. На столе горела свеча. Мне было грустно, но я старалась казаться веселой.

Надо ли говорить, как дороги они мне были - Нелля и Джон, которых я обрела, люди близкие мне по духу. Джон и Нелля, которых я не разделяю, считаю одним целым и испытываю к ним щемящее чувство нежной привязанности, сродни родственной. Трогательная забота, которой они окружили меня, человека достаточно одинокого и закрытого, заставляла меня дышать легче и смотреть на мир веселее. Чувство плеча, на которое можно опереться человеку, делает его сильнее.

Спускаясь вниз по ступенькам в студию Бенедикта Спинозы, как называла ее Нелля, и где я провела очередных три недели, я с легким сердцем легла спать, приказав себе завтра утром, уезжая из Антони, ни за что не заплакать.

Джон

Для того чтобы писать о Джоне Берджере, надо иметь особую отвагу. А ее-то у меня и нет. Как писать о человеке, получившим мировую известность? О нем и его книгах много написано. Писатель, сценарист, теоретик искусств, художник, эссеист, актер и режиссер, лауреат Букеровской премии за книгу "G". Поэт, наконец! И прочее, и прочее, и прочее…

Значит, я могу открыть только то, каким Джон живет в моей душе. Ведь каждый, кого мы любим по настоящему, поселяется в ней навечно, навсегда.

Вот уже целую неделю я в Антони. Мотаюсь в Париж, гуляю и хожу на выставки с Неллиной подругой Ирэн. Ирэн - очаровательная француженка с певучим голосом и мягкими манерами. Нам хорошо и легко друг с другом. Но… кончается ее недельная свобода. Ее ждут дома на юге в Провансе, и я приглашена провести там несколько дней будущим летом. Похоже, Франции я пришлась ко двору. А вот завтра, так говорит Нелля, а вот завтра приезжает Джон, и вечером мы едем встречать его на Лионский вокзал. Ура! Ура!

Ах, вот досада! Мы перепутали время и когда ехали в метро на вокзал, раздался звонок от Джона, что он уже прибыл, расстроен, что нас нет, и будет ждать в ресторане.

Огорченные своим опозданиям, мы с Неллей, как полоумные метались по лабиринтам парижского метро. Наконец, найдя правильный выход, выскочили на перрон и побежали к лестнице, ведущей в ресторан, через пыльные окна которого пробивался тусклый свет.
Лионский вокзал - это что-то. Особенно знаменит его привокзальный ресторан постройки конца 19 века. Его часто снимают в кино в фильмах времен оккупации Франции немцами. Он имеет очень помпезный и буржуазный вид. Внутри много лепнины с серым грязноватым налетом и полно росписей знаменитых художников того времени. Расписаны и стены, и потолок. Ресторан огромен и являет собой несколько сквозных залов. Старинные резные диваны черного дерева с мягкими сиденьями. По середине ресторана круглая барная стойка. Без конца снуют официанты в черных длинных клеенчатых фартуках. Катят куда-то странные небольшие по размеру стальные бочки -кеги. Может быть, с вином или пивом. Столики невысокие. В ресторане почти нет случайных людей, там сидят отъезжающие деловые люди. Только Бог знает, зачем и куда они едут. Слышны побрякивания столовых приборов, звон стаканов вперемешку с обрывками слов. Среди еды и напитков лежат деловые бумаги и контракты. Официант несет груду тарелок и роняет одну на пол…

Вдруг появляется КОТ. Гигант, розовато-белого с оранжевым оттенком окраса… Никогда не видела таких огромных! Идет, как хозяин по потертой красной ковровой дорожке. Ничего не боится! Кто-то нагибается его погладить. Кот спокоен. Нелля говорит, что это главная достопримечательность Лионского ресторана. Зовут его Полё. И живет он тут 13 лет. Всяк его знает, кто посещает Лионский вокзал. Представить себе такое в Москве невозможно! Наши снобские московские недоумки кричали бы, что кота надо выгнать. Мол, не место нечистому животному в ресторане. И стал бы бедный Полё скитальцем и бомжем!

Когда мы приехали в Антони, уже темнело. Джон быстрым шагом шел впереди нас, волоча за собой свой старенький чемодан. Мы с Неллей едва поспевали за ним. Наконец мы достигли дома.

И был дивный ужин, и разговоры, и горели свечи, и лучилось красное вино в бокалах тонкого стекла, привезенных Неллей из Москвы.
И покатилось время…, дом зажил отлаженной раз и навсегда жизнью, где на прозрачной стеклянной веранде, выходящей в сад, по утрам сидел Джон, низко склонившись над столом, и на белом листе бумаги писал черными чернилами свою новую книгу, изредка поднимая голову, вглядываясь внутрь себя, в поисках нужного ему слово. Я сидела в гостиной и с моего места видела его профиль с носом римского патриция и крупную седую гривастую голову. Мысленно я начинала напяливать на него тогу и лавровый венок. Я даже представляла себе, как он заседает в сенате, и видела, как блестит золотая пряжка на его левом плече.

Джон ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ. Джон с чистой душой, открытым сердцем и ясными кобальтовыми глазами. Последний романтик, которого мне довелось узнать. Джон, сохранивший способность чувствовать мир так, как чувствуешь его только в свои молодые годы. Джон, не позволивший себе состариться даже в зрелом возрасте. Джон философ и реалист, умеющий из простого случая, явления или истории сделать литературный шедевр.

Однажды вечером, после ужина, когда Нелля, как обычно, колдовала на кухне, а мы сидели и попивали красное вино, Джон затеял читать мне свою книжку " Красные крыши Болоньи". Книжку о своем странном дяде Эдгаре, старшем брате его отца. Белой вороной в семействе. Дяде, которого он, Джон, любил всем сердцем.

Затаив дыхание, я слушала потрясающий рассказ о человеке, чье мировоззрение отличалось от общепринятого и который позволил себе роскошь прожить жизнь так, как хотело его сердце. Лирическую поэму о жизни, смерти и любви.
Книжка была мне подарена. И я ей очень дорожу. Ведь Джон заранее сделал на титульном листе надпись: Наташе от рассказчика с любовью. Джон. И стоит дата - 25,09, 2012. Антони.

Мы много говорили о музыке. Узнав, что я люблю Малера, Джон тут же привез из библиотеки диск с симфонией № 2, чем удивил меня чрезвычайно, интуитивно угадав, что эта симфония одна из самых мной любимых.

Вообще его способность откликаться на чужую боль, желание или потребность другого человека, поразительна. И редка. В сегодняшнем мире - тем более. Щедрость души - дело генетическое. Или так остро чувствовать другого человека может только большой художник?

У Джона есть страсть. Он любит мотоциклы. И рвет с места в свои 85 на Харлее , как заправский гонщик, клонясь в бок при поворотах на большой скорости, а Харлей рычит, как лев.

Джон носит на плече старую тканевую сумку, когда-то зеленоватого цвета. Сумка давно потеряла свой первоначальный вид. Но это не имеет значения. Ведь она любимая. В ней хранится блокнот, в котором Джон делает зарисовки при каждом удобном случае. Таких блокнотов у него превеликое множество. Там и пейзажи, и цветы, и портреты, много всякой всячины с подписями и комментариями. Есть и мой портрет.
Джон носит голубую старую жилетку на молнии. Она согревает его вот уже долгие годы. Жилетка тоже одна из его любимых вещей. Джон верен своим привязанностям. Своим авторучкам, которые стоят целое состояние, своим мотоциклам и своей старой сумке.

Но больше всего на свете он привязан к людям, которых он любит со всей нежностью своего большого мудрого сердца. И эту его особенность я ощутила в полной мере.

Было вечер, когда мы смотрели фильм Джона, снятый по его рассказу и его сценарию. Там, кстати, появляется совсем молодая рыжая Тильда Суинтон, нацепив на себя любимый свитер Джона. В этом фильме меня ждала одна неожиданность.

Коротко: на маленьком острове разные люди ожидают прилета местного самолета, чтобы улететь на нем, скажем в Эдинбург, по своим делам. Самолет опаздывает. Туман. И вдруг неоткуда, со стороны моря, увязая ногами в зыбучем песке, приходит человек в черном костюме, черной шляпе и белой пасторской рубашке. Рассказчик, писатель, или врачеватель душ… не знаю. И начинает рассказывать историю любви, которая случилась в Венеции. История пройдет перед нами в черно-белых фотографиях и документальных кадрах венецианских улиц и площадей.
Фильм назывался " Сыграй мне что-нибудь". В роли рассказчика, человека в черном, я узнала Джона.

Неспешно, шаг за шагом своим глубокого тембра голосом, он рассказывал о любви мужчины и женщины. И менялись равнодушные скучные лица слушателей, преображаясь с каждым словом рассказчика. Они начинали сопереживать героям, бродили вместе с ними по Венеции, и в сердца их вселялась надежда, что с ними может в жизни что-то еще случиться подобное этой истории.

Свобода необычной стилистики и хрустальная чистота этого фильма поражали. Джон, не боясь камеры, был совершенно естественен и вел себя точно так, как если бы он сидел в Антони в гостиной и рассказывал эту историю за рюмкой нёля. С одной только разницей. В фильме самолет все-таки прилетает, а рассказчик уходит туда, откуда пришел. А Джон Берджер, к счастью, остается сидеть с нами в Неллиной белой гостиной, читая свои новые истории. Может быть, на этот раз мы услышим что-то из "Блокнота Бенто"?
Одна из его книг называется "Ways of seeing".

Я еще не читала ее. Но знаю, что она о том, как мы видим произведения изобразительного искусства. Вернее, как мы воспринимаем само искусство. Кажется, совсем недавно ее перевели на русский язык и назвали " Искусство видеть". Обязательно прочту. Все, что пишет Джон, представляет для меня большой интерес. Мысль его порой парадоксальна и неожиданна. И при простоте изложения, полна тайного смысла.

Однажды он сказал мне, что долго ищет слово, которое последует за предыдущим. И много раз правит то, что написал. Десять раз или больше. Такая взыскательность к самому себе давно ушла в прошлое. И молодые дарования бабахают на компьютере, что придется. Но только настоящий писатель мучительно ищет и находит нужное слово, потому что ищет. Таков Джон. Джон Берджер - писатель.

Я покидала Антони холодным октябрьским днем. Мы вышли заранее, чтобы иметь запас времени.

Ужас! Поезда в аэропорт Шарля де Голля не ходили. Никто не знал, что случилось. Вероятно, опять забастовка! Мы выскочили из метро на улицу и помчались обратно по направлению к Неллиному дому, чтобы вызвать такси. Меня охватила паника. Я боялась не успеть на свой рейс.
Джон нёсся впереди, как спринтер, громыхая колесами моего неподъемного чемодана по асфальту Антони. Петляя, как зайцы, между столбиками, ограждающими тротуары от проезжей части, мы с Неллей бежали за ним. Он пересек перекресток на красный свет, вопреки правилам и нарисовался на противоположной стороне улице. Он нашел такси. Когда мы подбегали к машине, Джон уже запихивал мой чемодан в багажник. Я едва успела поцеловать Неллю.

Сунув мне в руку скомканные купюры, как сунул бы отец нерадивой дочке, он посадил меня в такси и захлопнул дверь. Потом вытащил из кармана свой замызганный любимый носовой платок и подозрительно стал тереть им глаза.

Я на ходу машины успела открыть дверь и сказать Нелли и Джону, как я их люблю.
Вот и все. До встречи. До звонка. До голоса. До свидания.
Прислонившись друг к другу, стояли мужчина и женщина. Нелли и Джон. И мне вдруг представилась скульптура Родена, скульптура, символизирующая настоящую любовь, которую он просто не успел сделать. Не хватило времени.

Люди в Париже привыкли не обращать друг на друга никакого внимания. Париж не Москва, где все глазеют друг на друга.