ПРОГРАММЫ СОРОСА ДЛЯ РОССИИ

17-07-2014

Продолжение. Начало

Image 00 51 - 17 07 2014Сойфер (слева) и Сорос.

Если говорить только о России, то нельзя не отметить, что программы Сороса способствуют сохранению и умножению тех выдающихся научных, образовательных и культурных традиций, которые несомненно выделяли Россию в ХIХ и ХХ веках среди других цивилизованных стран. Вопрос о том, как помогать мирному и открытому развитию стран, десятилетиями существовавших в составе тоталитарного Советского Союза, не так тривиален. Правительства США и многих других демократических государств первоочередную задачу видели лишь в том, чтобы способствовать демилитаризации бывших стран Советского блока. В России такой однобокий подход вызывал раздражение, но даже ограниченные усилия по поддержке российских интеллектуалов находили понимание в Америке и Европе лишь у малого числа людей, а большинство считало, что и этого делать не надо. Многие западные ученые полагали и полагают, что при постоянном дефиците ассигнований на науку в западных странах и особенно в США, когда борьба за получение грантов обостряется с каждым годом и не хватает денег на собственную науку, нечего кормить или пусть даже слегка подкармливать ученых других стран, особенно тех, которые еще недавно квалифицировали Запад как своего главного врага. Мне кажется, что и со стороны частных фондов жгучий интерес к бывшему Советскому Союзу упал и надежды бывших советских ученых на существенное вливание частных средств в науку бывшего СССР не осуществились из-за мучительно медленной демократизации в странах распавшейся советской империи. Доказательств того, что зловещий монстр, грозивший всему миру ядерными боеголовками, быстро превращается в цивилизованного ягненка, не было, и жертвовать деньги на науку в страну- «полумонстр» никто не решался. Наконец, настораживала и внутрироссийская политика: данные о финансировании науки России собственным правительством шокировали многих в мире. Собственное правительство посадило своих ученых на такой рацион, при котором ученым оставалось только помирать от голода. За непостижимо короткий срок, за каких-то три-четыре года российское руководство решило сократить до минимума расходы на науку (рис. 1). Одновременно с катастрофическим падением ассигнований на науку возросли в огромных масштабах коммунальные платежи, которые стали отнимать в бюджете даже очень крупных научных центров львиную долю от годового бюджета, и при этих условиях не стало хватать денег даже на такие цели, как оплата обогрева зданий, оплата счетов за пользование электричеством и телефонами .

Хотя в стране сохранялся огромный потенциал в виде большого числа первоклассных ученых, на научные цели в России из национального валового продукта в 1990-е годы отчисляли меньше, чем в Чили или Гватемале (рис. 3), и страна переместилась по такому показателю как финансирование науки из разряда ведущих стран мира в разряд стран слаборазвитых, если не сказать отсталых. Причем даже из весьма скудных средств, заложенных в бюджеты на науку разными правительствами России, реально до научных учреждений доходило менее половины обещанного. Многие здравомыслящие люди в мире с глубоким удивлением, искренним сожалением и даже с содроганием следят за тем, как в стране с такими выдающимися традициями в науке, культуре, образовании, с еще живыми и работающими учеными и педагогами мирового класса, интеллектуалам приходится ощущать себя в среде, опускающейся ниже и ниже в невежество и отсталость. Эта неуклонная тенденция последнего десятилетия не может радовать никого — ни друзей, ни недоброжелателей России. Другой настораживающий момент связан с тем, что в эти же годы ассигнования на разработки в военной сфере снижались не так резко.

Image 00 52 - 17 07 2014

Рис. 1. Государственное финансирование научных и конструкторских исследований и разработок в различных странах, млрд долларов США. График показывает, что в России между 1990 и 1992 гг. произошло резкое падение затрат на науку, после чего спад финансирования продолжился. (По материалам статьи В. Е. Фортова, 1996 г.)

Image 00 52 - 17 07 2014 (3)Рис. 2. Расходы на научные исследования и разработки в различных странах (в процентах от внутреннего валового продукта).

В некоторых официальных статистических документах в России эту цифру указывали либо как 0,83%, либо как 0,54% ВВП. Первое число включало ту часть ВВП, которая уходила в том числе и на разработки военных научных учреждений и проставлялась в статистических отчетах как «Суммарные затраты на науку ». В документах Министерства науки и технической политики РФ (в частности, в статьях заместителя министра науки профессора Г. Козлова) была указана цифра 0,54% ВВП. В других документах она была приведена как «Реальные ассигнования федерального бюджета на гражданскую науку» и составляла 0,3% ВВП. На самом деле, в тех же документах сообщалось, что данная цифра представляла планировавшиеся правительством ассигнования на гражданскую науку, в то время как из-за разных причин реальный перевод денег в научные учреждения не дотягивал и до 20% от объявленного государством планового бюджета. Нужно также помнить, что в эти годы расценки за тепло, электричество, телефон возросли в два-четыре раза. (По материалам статей Г. Козлова, опубликованных в 1996–1999 гг.)

 Неоднократно объявляемый переход на мирные рельсы, как оказалось, происходил лишь на словах. В этих условиях то, что за 1993–2004 годы Сорос выделил более 237,6 миллионов долларов на поддержку фундаментальной науки и образования в области точных наук в бывшем СССР (более 109,661 миллионов долларов было истрачено на Программу Образования) — уникально.

Как выразился Нобелевский лауреат и почетный президент Рокфеллеровского университета Джошуа Ледерберг, таких ошеломляющих масштабов благотворительности, исходящей от одного человека, мир не знал за всю историю цивилизации.

Image 00 52 - 17 07 2014 (4)Джордж Сорос после вручения ему диплома Почетного профессора Российского государственного педагогического университета в Санкт-Петербурге. Фото Ю. А. Пашковского

 МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ФОНД

Возобновление связей с Соросом на американской земле

29 апреля 1988 года мы с женой и сыном оказались в Соединенных Штатах. За почти 10 лет, которые я провел в отрыве от научной жизни в СССР, оказавшись выброшенным с работы, как говорили в старину, «с волчьим билетом », я здорово поотстал, в особенности от методов экспериментального анализа. Тем не менее на мои старые работы по действию излучений на генетические структуры, изучению репарации у разных организмов, особенно у растений, и на книгу о молекулярных механизмах мутагенеза (изданную также на английском и на немецком языках) еще продолжали ссылаться. Это послужило причиной, по которой я получил из многих американских и европейских университетов предложения занять должность профессора. Все 10 лет, проведенных в бесправном положении в СССР, мы ощущали постоянную заботу о нас западных коллег. С конца 1978 года, когда один из руководителей Американского Генетического Общества, профессор Джон Дрэйк, отправил письмо Леониду Брежневу с просьбой прекратить меня преследовать и разрешить нашей семье без препятствий выехать в США на работу, подобные обращения к Советскому руководству регулярно направляли многие ведущие ученые мира. Письма в нашу защиту неоднократно появлялись в журналах «Nature» и «Science». Посещавшие Москву западные политические лидеры и члены парламентов с завидным упорством передавали советским руководителям петиции о судьбе таких, как мы.

В эти годы многие из высоких официальных гостей из парламентов и правительств Запада считали нужным посетить нас дома. Наконец, президент США Рональд Рейган несколько раз лично просил М. С. Горбачева разрешить наш вопрос. Летом 1987 года к нам в Москву приехал профессор Ролф Барт из университета штата Охайо — одного из самых больших в США, расположенного в городе Коламбусе, и стал уговаривать приехать к ним, если я получу разрешение на выезд. Вскоре президент этого университета направил мне проект договора с очень хорошими условиями, и я подписал его. Через несколько месяцев, в октябре 1987 года, мы наконец получили разрешение на выезд, но тут в наш отъезд вмешалось новое обстоятельство. В нескольких ведущих изданиях СССР были приняты к публикации мои статьи (в «Огоньке» и «Московских новостях») и книга (журнал «Знамя», в последнем мне даже выдали крупный аванс). В 1-м и 2-м номерах журнала «Огонек» за 1988 год был напечатан отрывок из моей книги об истории разгрома генетики в СССР (позже я назвал ее «Власть и наука»).

Я рассказал о взаимоотношениях Сталина и Лысенко и роли ЧК—ГПУ—ОГПУ—НКВД—КГБ в удушении науки в СССР. Отрывок был назван «Горький плод» (редакция, видимо, верила, что это название раскрывает смысл деятельности Лысенко, а многие из тех, кто читал статью, поняли иначе: что коммунистическая система в целом, лелеявшая лысенок, поднесла горький плод своему народу, так и не дождавшемуся, когда же чудодеи-лысенки его накормят). Статья получила известность. Главный редактор «Огонька» В. А. Коротич передал мне, что она понравилась Горбачеву, и последний, хорошо зная мое положение, предложил попросить у него разрешение на временный выезд в США, с тем чтобы сохранить нам советское гражданство. Я такое заявление на имя генсека написал и отнес в приемную ЦК КПСС. Прошло две недели, и чудо свершилось: раздался звонок из ОВИРа, дама со строгим голосом сообщила, что получено разрешение на оформление нам документов на поездку в США сроком на два года для работы в американских университетах, и нам начали оформлять советские заграничные паспорта.

Но за месяц до выхода в свет статьи в «Огоньке» в западногерманском журнале «Шпигель» была напечатана другая моя статья. В ней я рассказал, как тогдашний идеолог КПСС Е. К. Лигачев принимал участие в создании шовинистического общества «Память». Лигачева эта статья привела в бешенство, мне рассказывали, что он держал у себя на столе пару недель этот журнал, открытый на странице с моей статьей и с его собственной фотографией. Он перебрасывал журнал с одного угла стола на другой и кипятился все больше. Статья в «Огоньке» подлила масла в огонь — ведь в ней критиковалось ведомство НКВД—КГБ, а кто же не знает, что оно было лишь подручным в руках компартии. Лично от Лигачева поступила команда его аппарату собрать письма нескольких академиков, в которых бы меня обвинили во всех смертных грехах. Три академика (В.Н.Сюрин из ВАСХНИЛ и Е. Н.Мишустин и В. А. Струнников из АН СССР) — народ, видимо, привычный к такого рода делам — приказ выполнили. Теперь Лигачев — опять лично — стал звонить Коротичу и требовать, чтобы эти письма в «Огоньке» немедленно опубликовали и чтобы подлое лицо диссидента Сойфера было раскрыто. Рикошетом история била и по самому Коротичу, которого Лигачев старался убрать с поста главного редактора популярного в стране журнала. Коротич в какой-то момент не сдержался и возразил Лигачеву, что Сойфер — никакой не диссидент, что ему даже разрешено выехать на два года с советским паспортом в США.

Это известие взбесило Лигачева окончательно, и по его настоянию меня, жену и сына все же лишили советского гражданства и выставили из страны. Думаю, что это был последний случай в истории СССР, когда диссидентов лишали советского гражданства.

Сразу по приезде в США мы получили приглашение Сороса прилететь к нему в Нью-Йорк, потом стали регулярно созваниваться и встречаться. В 1990 году Сорос пригласил нас приехать на празднование его шестидесятилетия, и его сын прислал каждому приглашенному письмо с просьбой не тратиться на подарки, а лучше приготовить страничку воспоминаний о какой-либо запомнившейся встрече с его отцом. Из почти четырехсот страниц воспоминаний гостей получился солидный том. Я написал о редчайшем случае, когда выдающийся интеллектуал Сахаров оказался менее дальновидным, чем Сорос. Через два года после приезда в США меня пригласили на работу в Университет имени Джорджа Мейсона в пригороде Вашингтона. Теперь наши встречи с Соросом стали еще более частыми.

Я не могу сказать, что у меня была уйма свободного времени, его не хватало порой на сон, американская действительность оказалась гораздо более требовательной, чем я ожидал, но от встреч с Соросом я никогда не уклонялся, потому что с ним было всегда очень интересно (слово очень здесь к месту). Одна из тем, которая стала повторяться при наших встречах все чаще, была тема выживания советской науки. Хотя я уезжал из страны «с волчьим билетом», лишенный гражданства, которое мне так до сих пор и не вернули, но злобы у меня к родной стране не было, да и все мои друзья из среды ученых как-то быстро прорезались: в письмах, в звонках. Разумеется, каждый из них надеялся на ту или иную помощь с Запада, и я все больше втягивался обратно — в орбиту советской науки, куда, казалось бы навсегда, советская власть захлопнула для меня дверь, сначала путем выгона с работы, а потом и вытеснения с родной земли. Затем мы начали совместный научный проект с Максимом Давидовичем Франк-Каменецким из Института молекулярной генетики АН СССР, его сотрудники зачастили ко мне.

В нашем доме все чаще стали появляться ученые, писатели, политические деятели из СССР. В мае 1990 года вдова А. Д. Сахарова Е. Г. Боннэр пригласила меня на Сахаровский Конгресс в Москву, туда же приехал Сорос, и мы провели в Москве несколько вечеров подряд вместе. Как-то естественно Сорос тоже оказался втянутым — не только в сферу советских гуманитариев, но и естественников, чему я искренне радовался, и использовал каждую возможность, чтобы познакомить его с выдающимися российскими учеными или развивать дальше тему о необходимости поддержать советских ученых, попавших в беду.

В один из своих приездов к Соросу я завел речь о том, что было бы неплохо с его стороны основать что-то вроде Рокфеллеровского университета с уклоном на новые направления науки. Джордж в ответ развел руками и сказал:

— Валерий, вы преувеличиваете мои возможности. Я совсем не так богат, как вы думаете.

Я возвращался к этой теме еще не раз, думаю, что и другие друзья и советчики Джорджа говорили с ним на сходные темы, но он отнекивался, пока идея не дозрела. Однажды в ответ на очередное размышление вслух на тему об университете он заявил, что не собирается делать что-либо такое в США, но зато готовится объявить о создании Центрально-Европейского университета с отделениями в Венгрии, Чехословакии и Польше. Сейчас этот университет работает вполне успешно. Другая идея появилась чуть позже, когда стало ясно, что в посткоммунистических странах труднее всего будет выжить ученым и преподавателям.

 Весной 1991 года Джордж выразил желание посетить мою лабораторию в Университете Джорджа Мейсона. Из университета мы приехали к нам домой, и за обедом я сказал о том, что простому рабочему легко менять профессию и место работы, потому что это не требует многолетнего переобучения, специализации, что равным образом любому клерку легко перейти с государственной службы в частную фирму или наоборот, и всегда спрос на знающих клерков будет превышать предложение, а вот ученого или преподавателя вуза в случае потери работы ждет тяжелая жизнь.

В то же время, говорил я, судьба ученых, в особенности занятых фундаментальными исследованиями, важна не только для России. Если их деятельность прекратится, пострадает все человечество, ибо вклад российских ученых в общемировую науку огромен. И во время той беседы, и при других обстоятельствах, в том числе и в моих американских публичных лекциях, я часто повторял тогда тезис о том, что сейчас, когда в России, стране, владеющей огромным арсеналом ядерного оружия, прежнее противостояние интеллектуалов и представителей военных кругов, сдерживавшее общество, стало шатким, любое ущемление интеллектуалов чревато большими бедами для всего мира. Ведь принижение роли интеллектуалов, особенно ученых, немедленно даст в этом обществе преимущества ястребам и тем, кто открыто или скрытно симпатизировал контролирующим (иначе говоря, карательным) органам. Число сторонников репрессивных методов в стране по-прежнему огромно. Разбалансировка противостояния интеллектуалов и экстремистов (особенно из спецслужб) может принести непредсказуемые опасности для всего мира. Никто не может отгородиться китайской стеной от пусть даже агонизирующего монстра, звавшегося раньше СССР, так как и ядерное оружие, и средства мгновенной доставки его в любую точку планеты доступны экстремистски настроенным генералам и полковникам, что делает мир особенно уязвимым.

 Связи Сороса с учеными в России

 Наконец, Джордж поддался уговорам и попросил составить комитет из ученых разных стран, который мог бы взять на себя задачу по определению того, кому и какую поддержку следовало бы выделить, а Сорос по мере сил и возможностей профинансировал бы эту поддержку. Я с энтузиазмом взялся разыскивать номера телефонов ведущих ученых в разных странах, президентов академий мира и просить их войти в состав комитета.

Спустя некоторое время Джордж готовился к поездке в Москву и попросил меня назвать нескольких человек, с кем ему полезно было бы встретиться. Я дал ему фамилии и номера телефонов советника Ельцина А. В. Яблокова, министра природопользования и охраны окружающей среды России Н. Н. Воронцова, зам. председателя профсоюза ученых А. К. Захарова и еще нескольких человек. Джордж со всеми из них встретился, а рассказ Воронцова оказал на Сороса столь впечатляющее действие, что он решил выделить немедленно миллион долларов для выплаты срочных пособий зоологам, ботаникам, биоценологам и специалистам по охране природы (позже сумма выделенных на эту программу «Биоразнообразие» средств возросла до 2 миллионов долларов).

История поддержки Соросом воронцовской программы описана Николаем Николаевичем в книге «Кто есть кто: Биоразнообразие. Россия и сопредельные регионы», и мне представляется, что Воронцов так хорошо раскрыл скорость мышления Сороса, его четкость и быстроту в принятии важных решений, что стоит привести его рассказ полностью.

«Наш соотечественник, известный генетик и историк науки профессор В. Н. Сойфер (ныне руководитель Соросовской Образовательной Программы) из Джордж Мейсон Университета (США) в факсе от 9 апреля 1992 года писал мне: «Я уже писал и говорил тебе, что несколько раз разговаривал с Джорджем Соросом относительно укрепления Программы Охраны Природы Центрально-Европейского университета. Последний разговор был с месяц назад, когда  Джордж приезжал ко мне в университет. Я предложил ему использовать твой огромный опыт и авторитет и пригласить тебя на должность научного руководителя этой программы в Будапешт, с хорошей зарплатой, с обещанием позволять тебе отлучаться каждые два месяца в Москву, чтобы ты одновременно мог руководить своей группой в Институте биологии развития. В воскресенье утром Джордж позвонил мне сам… и просил меня устроить ему встречу с тобой в Москве или 15 апреля вечером или 16 днем. Если тебе это интересно, то поговори с Джорджем. Я вообще думаю, что знакомство с Джорджем не самая плохая вещь на свете. Кроме того, Джорджа интересуют возможности помощи русской науке…».

Через несколько дней мне позвонил помощник Дж. Сороса и пригласил на встречу, которая состоялась 19 апреля. Джордж Сорос рассказал вкратце о своих инициативах по помощи культуре в странах Центральной Европы и пригласил меня к участию в европейских экологических программах. Поблагодарив Сороса за приглашение, я откровенно сказал, что в данный момент активное участие в центрально-европейских проблемах меня не очень привлекает, и стал говорить о том, что меня сейчас более всего волнует идея поддержки ученых «штучных» специальностей — зоологов, ботаников или математиков…

В отличие от физиков или молекулярных биологов многие зоологи, ботаники, морские биологи живут вдали от крупных центров, проводят полжизни в экспедициях и лишены возможности приработка.

— Сколько специалистов работает в области биоразнообразия? — спросил Сорос.

— Думаю, около 4000 человек, — … ответил я.

— Хорошо. Если мы смогли бы каждому дать небольшой грант по 40 долларов в месяц в течение полугода (напомню, что среднемесячная зарплата в науке в 1992 г. в России составляла 18 долларов 10 центов — Н. В.), и округлим эту сумму до 250 долларов, — рассуждал вслух Сорос, — итого нужен миллион долларов. Я готов выделить такую сумму (я не верил своим ушам)…

Прошло несколько дней… ко мне подошел профессор Ю. Н. Афанасьев — член Совета фонда «Культурная инициатива ». 55 Связи Сороса с учеными в России

— Поздравляю, — сказал он. — Мы сегодня выделили в Ваше распоряжение миллион долларов, математикам — отдельно. Мы никогда еще не выделяли таких сумм, — добавил Юрий Николаевич, — но это указание Сороса, а совет единодушно поддержал Вашу заявку». (Из книги «Кто есть кто: Биоразнообразие. Россия и сопредельные регионы», Москва, издание KMK Scientific Press, 1997, стр. V).

Возвращаясь к рассказу о том, как я пытался по поручению Сороса создать комитет помощи российской науке с участием ведущих ученых мира, надо признать, что в тот момент идею об учреждении широкого международного комитета ученых Джордж неожиданно отверг, и мне пришлось снова обзванивать членов не начавшего работать комитета и сообщать им о том, что Сорос от своей первоначальной идеи отказался. Произошло это при следующих обстоятельствах.

 Когда состав комитета был установлен, Сорос попросил меня прилететь в Нью-Йорк, чтобы обсудить дальнейшие шаги. В небольшом зальчике для заседаний рядом с его рабочим кабинетом на 33 этаже в небоскребе в центре Нью-Йорка я бывал уже несколько раз. Зал располагался в угловой части здания, и из его окон открывался захватывающий дух вид на Центральный парк Нью-Йорка — любимое ньюйоркцами место отдыха. В тот день Сороса ожидало в зале несколько человек, среди которых кое-кого я знал раньше. Прежде всего это был Александр Гольдфарб, сын известного микробиолога Давида Моисеевича Гольдфарба. С Гольдфарбом-старшим я несколько лет сотрудничал в Москве. Алик закончил биофак МГУ, был принят в аспирантуру к ближайшему другу своего отца — Р. Б. Хесину, затем стал заниматься правозащитными делами, эмигрировал в Израиль, так и не закончив аспирантуры, а потом оказался в Нью-Йорке, где вскоре познакомился с Соросом.

Кроме Алика в зале был Энтони Рихтер, который тогда руководил в соросовском офисе Нью-Йорка российскими делами, и было еще несколько человек. Там же присутствовала новый директор московской организации Сороса «Культурная Инициатива» Елена Алексеевна Карпухина, которую я впервые увидел. Про себя я отметил, что приглашение стольких людей означало, что Сорос уделял этой инициативе серьезное внимание. Когда Сорос появился и сел во главе стола, он попросил меня рассказать о самом проекте и о сделанных шагах.

Однако я не успел даже завершить свой рассказ, когда Гольдфарб меня перебил. Обращаясь к Соросу, он заявил, что моя затея очень дорогая, а у него есть более дешевый вариант: — Джордж, то, что предлагает Сойфер, будет стоить Вам много миллионов долларов. Лучше дайте мне 50 тысяч, и я предлагаю совершенно иную идею. На 50 тысяч я приглашу к себе в лабораторию несколько десятков ученых из СССР. Под моим присмотром они напишут проекты научных исследований, мы постараемся получить от финансируемых американским правительством фондов, таких как NIH [Национальные институты здоровья США], гранты. На отчислениях от них можно будет постепенно расширять дело. Я себе буду брать всего 15% от общей суммы полученных американских денег. Лет за 10 мы отдадим Вам все 50 тысяч долларов, так что всем будет хорошо.

Совершенно для меня неожиданно Джордж с улыбкой посмотрел на Алика, повернулся ко мне и объявил, что принимает проект Гольдфарба и в то же время отказывается от моего предложения на том основании, что моя затея будет требовать больших денег, которых у него в наличии нет. Такое решение меня просто возмутило. Не говоря ни слова, я поднялся, пошел к двери и захлопнул ее за собой со всей доступной мне силой. Грохот был изрядным. Я спустился на улицу, поймал такси и отправился прямиком в аэропорт, чтобы ближайшим рейсом улететь в Вашингтон.

Через три часа я сидел, все еще ошарашенный, в своем кабинете в университете и обдумывал, как мне теперь объяснять всем, кого я совсем недавно уговаривал войти в состав комитета, что мою затею отвергли.

 Решение Сороса о крупномасштабной поддержке науки

 Вдруг в кабинете раздался звонок телефона, я поднял трубку и услышал знакомый голос Сороса:

— Ну, Валерий, что вы так расстроились?! Ведь и на самом деле план Алекса много дешевле, вот я с ним и согласился. Жизнь — это постоянное соревнование. Алекс оказался более успешным. Зачем же так сердиться? В будущем вы сможете его победить, тогда ему придется расстраиваться.

Я объяснил, что мне обидно, что ученым СССР помощь не придет, да и мне — недавнему эмигранту из СССР — не так легко было искать подходы ко всем знаменитым и видным людям, которых я приглашал принять участие в этой инициативе, что эта история может негативно сказаться на моей репутации в научном мире и что я такого несерьезного подхода не ожидал.

К слову, затея Гольдфарба помогла ему укрепить собственную лабораторию первоклассными российскими учеными, но только этим дело и ограничилось.

В октябре 1992 года Сорос еще раз применил на практике свою теорию критических состояний на бирже ценных бумаг, увидел, что британский фунт стерлингов терпит крах, скупил в долг огромное количество британской валюты, а потом, выбрав подходящий момент, продал всю валюту, вернул долг, а сам заработал что-то около миллиарда долларов за один день и чуть было не привел своей операцией дело к падению британского кабинета министров.

В день, когда эта акция стала известной в Англии, главный редактор журнала «Nature» Джон Мэддокс, с которым мы дружили и который познакомился с Соросом раньше в моем доме, позвонил мне в Вашингтон и сказал, что вся Англия шумит сегодня о деянии Сороса. Я немедленно набрал домашний телефон Сороса, и его жена сказала мне, что Джордж в Москве и дала его телефон. В Москве было начало 11-го часа ночи, но я решил все-таки позвонить Джорджу и поздравить его с удачей. В ответ я услышал потрясающую новость:

«Теперь, — сказал он, — я готов пожертвовать сразу 100 миллионов долларов на поддержку фундаментальной науки в бывшем Советском Союзе. На следующей неделе я проведу в Вашингтоне совещание о создании Международного Научного Фонда, готовьте свои конкретные предложения и договаривайтесь о месте проведения пресс-конференции в Вашингтоне».

100 миллионов долларов, которые Сорос намеревался вложить в науку в бывшем СССР, были суммой, немыслимой ни по каким меркам. Ни одно правительство мира не собиралось выделять столько денег, а Джордж решил предоставить их и потратить за два года. Так началась история Международного Научного Фонда (сокращенно МНФ).

То, что российским ученым нужно срочно помочь выжить в условиях развала страны, волновало в то время многих и в Европе, и в США. Насколько я знаю, огромную роль в ясном осознании этой необходимости сыграл выдающийся российский физик, академик РАН Лев Борисович Окунь. Весной 1992 года он провел несколько важных встреч в Европе, затем установил связи с Американским Физическим обществом. Высочайшая репутация Окуня в среде ученых помогла от слов перейти к делу.

Впервые на этой встрече Сорос согласился создать комитет по изучению проблем помощи советским ученым. 1991 г.

Встретился с Окунем и Сорос. В апреле 1992 года Американское Физическое общество провело в Вашингтоне специальное заседание, названное вполне ясно: «Как помогать российским ученым». На этом заседании присутствовали представители нескольких фондов, традиционно участвующих в предоставлении финансовой помощи ученым, выступило несколько бывших советских ученых, в частности, академик Роальд З. Сагдеев и я.

Однако к каким-либо определенным финансовым последствиям это и подобные заседания не привели, пока Сорос не начал в 1992 году финансировать первую программу Физического общества сначала на общую сумму около миллиона долларов, а затем выросшую до 1 миллиона 300 тысяч долларов. На эти средства общество выделило советским ученым 2600 единовременных грантов по 50 долларов каждый и закупило журналы для библиотек. Американское Математическое общество смогло выделить 300 тысяч долларов на 50- и 25-долларовые гранты 450 советским математикам (напомню еще раз, что среднемесячная зарплата ученых в 1992 году составляла 18 долларов 10 центов).

Одновременно Конгресс США принял предложение конгрессмена Брауна из Калифорнии о выделении 25 миллионов долларов на поддержку преимущественно тех ученых, которые работали в бывшем СССР над военными проблемами. Примерно в то же время начались активные переговоры в США и России относительно выделения Правительством США 74 миллионов долларов (опять-таки на демилитаризацию российских научных учреждений, прежде вовлеченных в советские военные программы), дирекция Международного Центра по Науке и Технологиям (ISTC) начала работать в Москве.

Однако в журнале «Science» 10 сентября 1993 года была напечатана статья, в которой приводилась табличка со ссылками на все перечисленные программы помощи и было сказано, что ни инициатива Брауна, ни широко разрекламированный Центр не перевели к тому времени в Россию ни одного цента!

Показательной была встреча с одним из высших государственных чиновников США. Сорос пригласил председателя Правления Международного Научного Фонда Джеймса Уотсона и меня сопровождать его во время визита в Госдепартамент США, где у него состоялась беседа с заместителем Государственного Секретаря США, послом Томасом Саймонсом, отвечающим за проведение в жизнь правительственной политики США в отношении стран бывшего СССР. Посол Саймонс перечислял программы, стоящие сотни и сотни миллионов долларов, которые американская администрация была бы готова начать тратить на переориентацию военных программ в мирные. Нужно было видеть, как удивился заместитель госсекретаря вопросу Сороса о планах американского правительства по поддержке фундаментальной науки в бывшем СССР. «В наших планах нет такой строки», — пояснил Саймонc.

Вернусь к рассказу о том, как разворачивались события в те дни, когда Сорос принял свое решение о создании МНФ. 14 декабря в здании Американской Ассоциации Содействия Наукам (AAAS) было проведено собрание представителей Американских научных обществ, нескольких ученых из России и нескольких бывших советских ученых. Организовывал эту встречу директор Отдела международных связей Американского Физического общества Ирвин Лёрч, на нее приехали из России академики РАН Лев Борисович Окунь и Владимир Петрович Скулачев. Мы неоднократно говорили по телефону с Соросом в предшествующие дни, и я знал, что он приедет на эту встречу и объявит ученым о выделении 100 миллионов долларов для поддержки науки в бывшем СССР, но большинство из собравшихся что-то слышали о желании Сороса дать какуюто значительную сумму, но о ста миллионах они и подумать не могли.

Встреча началась без Сороса и как-то очень вяло, представители американских научных обществ с изрядным апломбом дополняли малозначащими фразами друг друга, затем очень ярко выступили Окунь и Лёрч. До перерыва на обед так ничего и не было сказано сущест61 Решение Сороса о крупномасштабной поддержке науки венного, а я спустился вниз на улицу встретить Джорджа, который обещал подъехать к половине первого дня. Он появился вовремя, расспросил меня о том, как идет встреча, потом мы поднялись наверх. Когда совещание возобновилось, Сорос сказал о своем желании создать Международный Научный Фонд. В этот момент представитель то ли Американского Химического, то ли Математического общества спросил Сороса, сколько денег он планирует дать будущему Фонду. «Я выделяю сто миллионов долларов», — произнес Джордж, и большинство присутствующих впало в близкое к шоковому состояние. В истории такого еще не случалось.

В тот же день в одном из вашингтонских отелей в центре города Сорос собрал группу американских и бывших российских ученых (встречу организовывал помощник Сороса Энтони Рихтер), и на этой встрече была обсуждена более детально программа создания нового фонда. В ходе этого заседания Сорос объявил, что он просит меня возглавить комитет по поиску исполнительного директора Фонда. В тот же день вечером у меня дома раздался звонок, и Александр Гольдфарб обратился ко мне с идеей предложить Соросу его кандидатуру в качестве исполнительного директора МНФ на первые полгода, после чего, как он объяснил мне, он предпочел бы вернуться полностью к заведованию лабораторией в Нью-Йоркском городском институте народного здравоохранения.

Я позвонил Соросу и сказал, что в целом поддерживаю кандидатуру Гольдфарба. Сорос немедленно согласился с этой идеей, сказав, что тем не менее надо продолжать работу по поиску одного или двух других содиректоров Фонда, между которыми можно было бы разделить обязанности. Поскольку объем работы Фонда был бы огромным, и Соросу хотелось развернуть работу Фонда как можно скорее, такое разделение обязанностей между несколькими содиректорами казалось ему единственно правильным. На следующий день, 15 декабря 1992 года, в Вашингтоне была созвана пресс-конференция. За несколько дней до этого, выполняя просьбу Джорджа о поиске места для пресс-конференции, я позвонил Президенту Национальной академии наук США Фрэнку Прессу и спросил его, не подскажет ли он, где лучше провести встречу Сороса с американскими и иностранными корреспондентами. Фрэнк без единой секунды раздумий предложил сделать это в здании Президиума академии в самом центре делового Вашингтона, на Конститьюшэн Авеню, неподалеку от Белого Дома и Капитолийского холма.

На пресс-конференции Сорос объявил программу создания МНФ. Сведения об этом беспрецедентном событии корреспонденты разнесли по всему свету, российские радиослушатели могли узнать о нем из часовой передачи радиостанции «Свобода», в которой выступили российские участники пресс-конференции Сороса. В этот же день Сорос улетел в свою резиденцию в Лондоне, куда он пригласил министра науки, высшей школы и технической политики Российского правительства Бориса Георгиевича Салтыкова, назначенного 23 декабря 1992 года заместителем председателя Совета Министров в правительстве Е. Т. Гайдара.

Перед отлетом Сорос попросил меня и Гольдфарба также прилететь в Лондон, чтобы обсудить конкретные вопросы организации МНФ. В это время у меня в Вашингтоне гостил М. Д. Франк-Каменецкий, еще работавший в Москве и хорошо знавший положение в науке в России (сейчас он полностью перебрался в США и работает в Бостонском университете). Я позвонил Соросу и получил его разрешение взять Максима Давидовича с собой. 17 декабря мы вылетели в Лондон. 18 декабря обсуждение принципов организации МНФ и основных направлений деятельности Фонда началось, мы рассмотрели персональный состав Правления МНФ, Российского Наблюдательного совета и последовательность шагов по разворачиванию деятельности Фонда. Встречи шли в лондонском доме Сороса и на следующий день, заняли много времени (лишь один раз неугомонный Франк-Каменецкий вытащил нас с Салтыковым, и то буквально на час, в Национальную галерею), а вечером 19 декабря Джон Мэддокс пригласил нас на ужин, но все разговоры вращались исключительно вокруг одной темы: как наилучшим образом организовать работу будущего огромного по масштабам Фонда.

Интересно, что в день нашего прилета в Лондон британское телевидение несколько раз прерывало передачи сообщением о новой инициативе Сороса: он объявил, что выделяет 50 млн долларов на нужды Югославии. В вечерних лондонских газетах появилось множество статей о Соросе, в одной из них приводились его слова о том, что британцы не очень-то склонны к филантропии. Перед ужином в первый вечер я показал Джорджу эту статью и спросил, зачем он поддразнивает англичан, зная, что это их может очень задеть. Джордж, как это он всегда делал в таких случаях, хитро глянул на меня и сказал:

— Во-первых, это правда. Во-вторых, это может их подвигнуть на более широкую жертвенность. А мне больше ничего и не надо.

20 декабря прямо из Лондона вместе с Гольдфарбом я вылетел в Москву.

Из Лондона я созвонился со своим старым другом, профессором Алексеем Владимировичем Яблоковым, который стал в эти годы советником а попросил его помочь собрать представителей науки у него в кремлевском кабинете для объявления о создании МНФ.

22 декабря эта встреча состоялась, и мы с Гольдфарбом проинформировали высоких представителей президиумов Академии наук, Академии медицинских наук и Сельскохозяйственной академии о планах МНФ в России. В этой встрече участвовали также ведущие российские ученые Л. Б. Окунь, В. П. Скулачев и другие. Всего присутствовало 17 человек.

22 января 1993 года в Нью-Йорке, в одной из аудиторий Рокфеллеровского университета было собрано большое всеамериканское совещание, посвященное созданию МНФ. До этого в течение почти двух недель Гольдфарб и я, созваниваясь по многу раз в день, согласовывали имена все новых и новых американских ученых, которых следовало пригласить на эту встречу, и договаривались с ними о поездке в Нью-Йорк. В результате во встрече принял участие действительно цвет американской науки, одних Нобелевских лауреатов было девять или десять человек.

Пожалуй, главным вопросом, который многие хотели бы прояснить на этой встрече, был вопрос о том, через какие каналы будут распределять огромную сумму денег. Некоторые из выступавших считали, что нужно использовать существующую систему Академии наук и дирекции ведущих институтов. Я сказал, что рассматриваю наиболее правильным один путь — прямого перевода денег ученым, которые выиграют в соревновании за гранты. Меня поддержал Михаил Борисович Волошин (ученик Л. Б. Окуня и профессор Миннесотского университета), а лауреат Нобелевской премии Дэвид Балтимор склонялся к промежуточному варианту: деньги должны быть адресованы конкретным ученым, но их надо направлять директорам институтов и нужно также поддержать специальным решением наиболее известные институты, занимающиеся фундаментальными науками.

После заседания Сорос попросил меня и Алика Гольдфарба пригласить человек пят65 Решение Сороса о крупномасштабной поддержке науки надцать из присутствующих (главным образом Нобелевских лауреатов) поехать к Джорджу домой и поужинать, что и было сделано. Конечно, важнейшим в то время оставался вопрос о том, как воспримет инициативу Сороса российское руководство. Тратить без его одобрения столь большую сумму Джордж считал все-таки рискованным, и поэтому он попросил меня, используя мои старые связи с людьми из окружения Б. Н. Ельцина, организовать ему встречу с российским президентом. Я позвонил двум моим друзьям, работавшим тогда непосредственно с Ельциным, А. В. Яблокову и О. Г. Румянцеву, и попросил их выяснить возможность организации такой встречи. Яблоков буквально на следующий день решил эту проблему. Он подошел к главному помощнику Ельцина В. В.Илюшину, ведавшему календарем президента, и тот внес в расписание президента запись о встрече Ельцина с Соросом.

Срочно для секретариата Ельцина была подготовлена справка о планах Сороса в России. Яблоков помог сформулировать запросы к Ельцину о предоставлении статуса благоприятствования Фонду в стране (главным было решение об освобождении МНФ от уплаты таможенной пошлины за ввозимое оборудование в Россию и отмене налогов на гранты МНФ; через два года это положение было распространено на нашу Программу Образования, что помогло десяткам тысяч людей полностью использовать деньги Сороса на свои нужды).

Ельцин согласился со всеми просьбами Сороса, и тем была заложена основа для разворачивания планов МНФ в России. Через пару месяцев Яблоков прилетел в Вашингтон и привез с собой большую парадную фотографию Ельцина и Сороса, сделанную официальным фотографом российского президента. Мы зашли с Алексеем Владимировичем в Вашингтоне в один из центров по копированию, сделали несколько цветных отпечатков, а еще через неделю, во время очередной встречи с Джорджем я передал ему две таких фотографии. Одну из них Джордж взял себе, а на другой сделал надпись «Нине и Валерию с благодарностью за Вашу помощь. Джордж Сорос. Нью-Йорк. Январь 22, 93».

Image 00 52 - 17 07 2014 (5)Встреча Президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина и Джорджа Сороса в Москве в Кремле в январе 1993 г.

 5 февраля 1993 года посол России в США В.П. Лукин пригласил Сороса на завтрак, Сорос принял приглашение и попросил меня сопровождать его. Лукину было интересно узнать, как будет работать Фонд. Тем временем Сорос утвердил Правление Фонда из ведущих американских ученых и представителей России, Украины и Прибалтики. Правлением вначале руководил почетный президент Рокфеллеровского университета, расположенного в Нью-Йорке, Нобелевский лауреат Джошуа Ледерберг, а затем его сменил Нобелевский лауреат Джеймс Уотсон. В России был сформирован Наблюдательный совет с совещательными правами (руководил этим советом академик РАН В. П. Скулачев) и сходные советы были образованы в других странах бывшего СССР.

Как я упоминал, в самом начале деятельности МНФ Джордж попросил меня возглавить комитет по избранию директората Фонда. По моему предложению в комитет вошли тогдашний президент Национальной академии наук США геофизик Фрэнк Пресс, научный директор Смитсоновского института США зоолог Роберт Хоффман, профессор Русского центра Массачусетского технологического института Лорен Грэм, профессор Мэрилендского университета, бывший директор Института космических исследований АН СССР академик Р. З.Сагдеев.

8 февраля Сорос прилетел из Нью-Йорка в Вашингтон, и в его присутствии в кабинете Фрэнка Пресса в Президиуме Национальной академии наук США мы рассмотрели кандидатуры тех, кто претендовал на эти позиции. Мы рекомендовали назначить Директором Фонда руководителя Русской программы Джорджтаунского университета Харли Балзера, специализировавшегося в области изучения советской науки (предусматривалось, что он будет отвечать за связи с американским правительством и за поиск средств, которые могли бы выделить МНФ правительственные органы, конгресс США и другие, в том числе частные фонды и организации). Директором научных программ Фонда предлагалось назначить Герсона Шера, работавшего координатором научных программ в Национальном Фонде Научных Исследований США и отвечавшего в течение нескольких лет за связи с СССР.

  Сорос согласился с этими предложениями и одновременно сохранил на ближайшие полгода Алика Гольдфарба в качестве содиректора МНФ по организационным вопросам (однако из МНФ Алик так и не ушел, проработав содиректором все время, пока Фонд существовал). В этот день Национальная академия наук США проводила какое-то крупное мероприятие, на которое было приглашено много российских ученых. К моменту окончания нашего заседания все они собрались на банкет, проходивший на нижнем этаже главного здания Академии. Там вместе с российскими учеными находились Шер и Балзер, так что прямо с заседания Сорос спустился вниз в круглый зал, подозвал к себе обоих вновь назначенных содиректоров и уселся в уголке на банкетку, чтобы обсудить с ними ближайшие шаги по организации МНФ.

Казалось, что ничто не предвещает каких-либо неприятностей с руководством Фонда. Однако довольно скоро Джордж пришел к выводу, что Шер с Гольдфарбом не нуждаются в помощи Балзера. Участие последнего в работе Фонда на этом прекратилось, а Гольдфарб таким образом сохранил свое место содиректора Фонда и наблюдателя за операционной активностью Московского офиса. Его вклад в работу МНФ был весомым. 26 февраля 1993 года первое заседание Правления состоялось в Нью-Йорке, а 7–8 мая Сорос провел дома в НьюЙорке встречу, в которой приняли участие академики Окунь и Скулачев, Гольдфарб и я.

На какие цели предназначались выделенные деньги.

 Сороса интересовали все детали ведущейся работы, он особенно внимательно прислушивался к критическим замечаниям и советам, исходившим от Окуня и Скулачева. Таких встреч затем было несколько. Еще через пару месяцев Сорос сообщил, что он выделяет дополнительно 10 миллионов долларов на поддержку средних школ в бывшем Советском Союзе, затем он выделил несколько миллионов долларов на так называемый Гуманитарный Фонд МНФ — дополнительно к тем средствам, которые ежегодно направлялись в фонд «Культурная Инициатива».

В Москве был создан Стратегический комитет по руководству еще одной огромной программой «Трансформация гуманитарного образования» (ее так и назвали «Мега-проект»).

Уже в момент объявления о создании Международного Научного Фонда (этим названием Сорос хотел особо подчеркнуть, что он ожидает, что и другие фонды и государственные учреждения разных стран примкнут позже к созданному им Фонду) Сорос очертил основные направления работы будущего фонда: поддержку наиболее интересных исследований в области фундаментальных наук, поддержку библиотек подписками на журналы и покупкой новых книг, оплату поездок ученых на представительные конференции, поддержку лучших профессоров высшей школы.

Позже к этому перечню была добавлена задача развития сети телекоммуникаций. Почти сразу же было объявлено, что первой акцией Фонда станет распределение срочной помощи огромному числу ученых и что размер стипендии для одного ученого составит 500 долларов. Основная идея этой акции сводилась к тому, чтобы попросту не дать умереть с голоду ученым, особенно тем, кто работал продуктивно в последние годы. Мне приходилось слышать от нескольких русских ученых, что программа срочной помощи была непродуктивной, что она популистская и т.д. Те, кто так говорили, живут в Москве и принадлежат к самому высокому слою научного истеблишмента. Соросу же то один, то другой гость из бывшего Советского Союза приносили тяжелые вести о судьбе людей в провинциальных институтах и вузах.

Мы хорошо знали темпы инфляции в России в тот период, и Сорос настаивал на том, что поскольку имеющаяся зарплата практически обесценена, программа срочной помощи будет особенно важной. Хочу также подчеркнуть, что Джордж не раз упоминал другие аспекты общей проблемы помощи фундаментальной науке, например такие, как локализация и ограничение утечки мозгов из бывшего СССР, помощь в снабжении реактивами и препаратами, не выпускаемыми бывшими советскими заводами, но крайне важными для научных исследований.

В 1993 году более 30 тысяч ученых подали документы на получение 500-долларовых стипендий. Было выставлено два условия для их получения: наличие не менее трех публикаций в рецензируемых научных журналах в течение последних пяти лет (отбор журналов, статьи из которых принимались бы во внимание, был сделан на основании списка, подготовленного филадельфийским Институтом научной информации) и работа в чисто теоретической области, а не в промышленной или тем более в военной программах (чтобы отвести обвинения во вмешательстве в секретные военные программы или в желании Сороса захватить промышленные секреты).

Уже после объявления перечня журналов, публикации в которых могли пойти в зачет для получения 500-долларовых грантов МНФ, мы поняли, что часть журналов была незаслуженно забыта. В частности, не были учтены несомненно первоклассные журналы «Физика плазмы», «Космические исследования» и еще около 5 журналов по физике, но, как правильно заметил член Правления Питер Рэйвин, пропущенными оказались и не менее 10 журналов по ботанике, экологии, охране природы, и в целом в разных дисциплинах существует примерно одинаковая пропорция неучтенных журналов. Поэтому Правление решило не вносить корректив в уже опубликованный список.

Когда была завершена работа по подведению итогов программы срочной помощи, чеки были розданы почти 26 тысячам ученых. Этой программой руководили Гольдфарб и директор Российского отделения МНФ кандидат наук Павел Леонидович Арсеньев. Значение этой деятельности было огромно. Кроме финансовой поддержки (в пересчете на зарплату тех дней 500 долларов представляли собой почти 20-месячную зарплату научного работника), исключительно важной оказалась моральная сторона — ученые увидели, что они не брошены в тяжелую минуту.

Я неоднократно пытался склонить Сороса к тому, чтобы избежать поддержки научных чиновников и бывших партийных бонз и чтобы запросы на финансирование проектов поступали непосредственно от ученых, а деньги переводились прямо им.

 Однако Джордж прислушался к голосам тех, кто считал более правильным отвести какую-то часть средств (в форме отчислений в бюджет институтов, где работают те, кто получат гранты) на финансирование дирекций этих институтов (особенно настаивал на этом Б. Г.Салтыков).

 Сейчас, задним числом, я должен признать, что мой больше диссидентский, чем реально требуемый жизнью научных коллективов максимализм, был неправилен. На отчисления от грантов МНФ директора многих институтов смогли оплатить в те два года счета за телефоны, за электричество, за отопление, хотя кое-где эти деньги ушли все-таки на увеличение зарплаты научным чиновникам высокого ранга.

 Тогда еще ходило много разговоров, что Запад поможет интеллектуалам в бывшем Советском Союзе. Но дальше разговоров дело не шло, и это рождало горечь в сознании людей, привыкших слышать, что на Западе даже слово — золото, и словами на ветер никто не бросается. Акция МНФ в этом отношении смогла переломить скептицизм и убедить ученых, что на этот раз их не обманули.

Многие говорили мне, что сам процесс получения денежных чеков был организован блестяще, что и Гольдфарб и Арсеньев в короткий срок сумели преодолеть множество финансовых и юридических препятствий. Отмечена была в научном сообществе и положительная роль министра науки Салтыкова и его аппарата, которые стали настоящими партнерами МНФ в этом нелегком деле. Таким образом, брюзжание некоторых из академиков, что программа срочной пятисотдолларовой помощи была популистским шагом, было напрасным. До сих пор я нет-нет да и слышу в России, что в те годы именно эта инициатива Сороса сыграла небывало важную роль в жизни российских интеллектуалов из среды ученых.

Помощь в подготовке научных проектов Вторая наиболее крупная программа МНФ — это выделение грантов на научные исследования в соответствии с итогами конкурса научных проектов. Программа и ее условия были широко разрекламированы, но оставалась другая важная задача: научить российских ученых, равно как и ученых из других стран бывшего СССР, готовить заявки на гранты.

 Помощь в подготовке научных проектов

 В Советском Союзе — стране тотального контроля за всеми сторонами жизни — наука субсидировалась централизованно, ее развитие зависело от политических задач коммунистических лидеров, мечтавших о мировой гегемонии, а потому всемерно пестовавших военно-промышленный комплекс. Для последнего наука была важнейшим инструментом своего расширения и обновления. Одновременно наука, как и все части идеологизированного государства, была пропитана мифами. Советским ученым внушали, что они — самые лучшие, самые плодотворные ученые мира. Мифология «побеждающего» коммунизма диктовала вполне понятные правила поведения всех сторон, участвующих в постоянно разыгрываемой сказке, а тех, кто отказывался участвовать в оглупляющем соревновании «победителей», ждали суровые кары, вплоть до тюремного заключения. Закономерным итогом этого было то, что формировались мафиозного типа кланы, что соревновательное начало научного творчества подменялось послушанием низших научных чинов старшим, а мера старшинства определялась даже не учеными, а партийными боссами.

Эта многолетняя практика привела к тому, что наиболее циничным проходимцам удавалось продвинуться высоко в научной иерархии, что в академики стали выбирать в основном не в соответствии с научными достижениями, а в зависимости от партийных рекомендаций, и настоящим талантам приходилось туго. В части дисциплин это маразматическое поведение достигло раблезианских размеров, когда поощряемые вождями лысенки отменяли генетику, лепешинские и бошьяны — цитологию, быковы и асратяны — физиологию, что под ранжир «буржуазных извращений» подпали такие науки, как психология и кибернетика, а самая большая в мире армия научных работников в большинстве своем не только не протестовала, а рукоплескала проходимцам и партийным вралям.

Сказанным я не хочу утвердить мысль, что вся советская наука снизу доверху была заполнена проходимцами и приспособленцами. В гигантском числе советских ученых встречалось немало выдающихся и достойных первооткрывателей нового, но статуса благоприятствования они не имели никогда, да похоже не имеют и до сих пор. В этих условиях роль Международного Научного Фонда становилась особенно важной. Главное внимание надо было уделить именно тому, чтобы поддержать тех ученых, которые способны к независимому и плодотворному продумыванию новых идей и их обоснованию. Но тут-то и начинались главные трудности и для тех, кто намеревался давать гранты, и для тех, кто мог на них претендовать.

Самая страшная инерция — инерция мышления — становилась преградой на пути выполнения объявленной Соросом программы. Приученные десятилетиями скрывать свои результаты от собственных же сотрудников и всегда избегать контактов с западными коллегами бывшие советские ученые в одночасье должны были научиться писать полноценные проекты будущих исследований, писать так, чтобы именно их проект был принят. Надо было отучиться от поведения, ставшего стереотипным в среде советских ученых, когда «обман ради пользы дела» приветствовался, когда начальству представлялись проекты с приукрашенными результатами и преувеличенными ожиданиями грандиозной пользы от никчемных пустышек. Теперь становилось обесцененным умение выдавать на-гора тексты, содержавшие лишь трескучие фразы, которые могли понравиться начальству. Задача становилась, как я уже отметил, трудной для обеих сторон. Международный Научный Фонд обязан был научить массу бывших советских ученых новым правилам.

Image 00 53 - 17 07 2014

Помощь в подготовке научных проектов написания заявок на гранты, а параллельно создать группы специалистов, кои бы взяли на себя труд отобрать лучшие из огромного числа поданных проектов.

Итак, прежде всего предстояло научить людей писать проекты будущих научных программ. В них нужно было сформулировать тему планируемого исследования, которая бы не обещала ничего, кроме того, что на самом деле могло дать планируемое исследование, затем надо было четко описать три-четыре конкретных задачи работы, дать обзор уже накопленных в научной литературе данных и показать, как эти данные подвели автора к формулировке его проекта. Требовалось привести собственные предварительные данные, позволяющие оценить реальность выполнения идеи соискателем, и дать достаточно подробное описание экспериментального плана.

В соответствии с этим планом автор проекта должен был составить бюджет расходов на выполнение планируемой работы, и реальность бюджета должна была вытекать совершенно ясно из предшествующего ему описания. Нужно было представить проекты к сроку (примерно через 3 месяца после объявления данной программы), после чего сотрудники МНФ должны были направить все проекты на научную экспертизу к ведущим специалистам в данной области. Было решено, что каждый соискатель укажет шестерых желательных ему экспертов (двух из своей страны и четырех из западно-европейских стран или США).

Соискатель также мог указать нескольких своих потенциальных или явных недругов (не более трех), которым его проект не следовало посылать на рецензирование. Правление полагало, что тем самым будет разрублен привычный советской системе узел, в который постоянно запутывались взаимоотношения претендентов на гранты и тех, кто принимал решения о финансировании научных проектов. Ведь надо было исключить даже минимальную возможность, при которой люди, претендующие на гранты, имели бы возможность участвовать в принятии решений о выделении грантов. В целом такой порядок работы должен был позволить, как казалось членам правления МНФ, объективно оценить поданные на конкурс проекты. Финансирование по первоначальным замыслам следовало осуществить так, чтобы обеспечить выполнение проектов в течение двух лет. Однако все эти на первый взгляд простые вещи были незнакомы российским ученым.

Мне поэтому представлялось важным объяснить принципы подходов к составлению заявок на гранты, объяснить детали того, что следует вставлять в исследовательский план, как описывать мировое состояние науки в данном конкретном вопросе, как составлять план исследования по каждой конкретной задаче проекта. Будущим авторам проектов нужно было рассказать, как и почему следует так составить заявку на бюджет, чтобы у экспертов, которые будут оценивать проект, не возникло сомнений в том, что все заказанное — абсолютно необходимый минимум, без которого при выполнении данной задачи никак не обойтись (ведь эксперты хорошо знают данную область науки и прекрасно смогут с первой же минуты оценить, не желает ли подающий на грант приписать что-то, к заявленной теме отношения не имеющее).

Я подготовил серию лекций на эту тему. В Москве под председательством академика В. П. Скулачева в здании Президиума Российской Академии наук было собрано несколько сот ученых из разных академических институтов, и я подробно рассказал о правилах подготовки и оформления заявок на гранты.

Затем я повторил эту лекцию в Нижнем Новгороде в Институте прикладной физики академика А. В. Гапонова-Грехова, а через месяц отправился в Казахстан, где в здании Академии наук в Алма-Ате было собрано много ученых на семинар о правилах подготовки заявок на гранты. Казахские ученые опубликовали даже все графики и таблицы, которые я показывал во время лекции, в национальной газете «Наука Казахстана».

Последний раз я повторил по просьбе Российского отделения МНФ ту же лекцию в Москве в Физическом институте имени Лебедева РАН. В этот раз в большом зале института собралось более пятисот слушателей, и они не только внимательно слушали саму лекцию, но и задали много вопросов, на которые я и присутствовавший на лекции Гольдфарб отвечали более часа. Поток заявок на полномасштабные научные гранты Могу, основываясь на собственных наблюдениях в тот год в разных институтах Москвы, Нижнего Новгорода, Алма- Аты, Киева, Минска и Тбилиси, утверждать, что большинство ученых четко поняли правила подачи заявок на полномасштабные гранты (их в администрации МНФ прозвали долгосрочными грантами) и самым серьезным образом отнеслись к их подготовке.

Для многих, правда, серьезным препятствием к написанию заявок было плохое знание английского языка, а теперь нужно было приготовить все описания, бюджет и прочие материалы на этом языке. Но я также знаю, что именно акция МНФ стала мощнейшим толчком к тому, чтобы большинство бывших советских ученых осознали важность активного знания этого языка. Ведь они, конечно, могли читать вполне прилично статьи и книги на английском, но не практиковались в том, чтобы начать думать по-английски, излагать свои мысли на английском, причем в таком виде, чтобы их западные коллеги понимали все нюансы их предложений.

Посещая институты в разных местах бывшего СССР, я с радостью замечал, как нередко, сгруппировавшись вместе, ученые произносили вслух фразы из проектов заявок на гранты, потом члены группы предлагали разные варианты английского перевода. Тут же кто-то переносил сложившиеся фразы в память компьютера, следовала другая фраза, ее обсуждали, приходили к согласию, и это продолжалось весь рабочий день. Так или иначе к положенному сроку в дирекции МНФ оказались полученными 16 423 заявки. Из них 15 287 были признаны отвечающими всем требованиям, выставленным Научным Фондом. Такое количество было беспрецедентно большим. Это лучше всего доказывало, что в странах бывшего Советского Союза работает огромная армия ученых высокого уровня и что Сорос своими ста двадцатью восемью миллионами долларов окажет невероятно важную помощь этой армии интеллектуалов.

Теперь перед администрацией МНФ возникала гигантская по сложности задача: надо было отослать почти сто тысяч писем к рецензентам, в которых было разъяснено, почему этому человеку направляют заявку и как срочно нужно отрецензировать проект. Затем нужно было получить все ответы, рассортировать их, постоянно следить за тем, чтобы каждый ответ был присоединен к рецензируемому проекту (ошибки вели бы к провалу всей работы по данному проекту) и т. п.

Техническая часть работы требовала огромных денег (в том числе на почтовые расходы), четкого контроля, взаимодействия с армией рецензентов, работавших во всех частях света. Сроки для всей этой гигантской работы были очень жесткими. Почти 50 тысяч рецензий на присланные 15 287 проектов были получены. Их постарались быстро проанализировать, но делать на основании полученных отзывов окончательные выводы о том, давать грант или нет тем заявкам, которые были высоко оценены экспертами, дирекция МНФ не стала.

Я и тогда и теперь считаю, что решение дирекции МНФ о введении второй ступени рецензирования было неправильным. Однако председатель Правления МНФ Уотсон и директор МНФ Шер посчитали, что не следует доверяться мнению только тех экспертов, которых назвали сами подававшие на грант (хотя в объявленных правилах это было четко заявлено). Теперь Шер и Уотсон решили включить в процесс рецензирования всех заявок (и всех полученных на заявки рецензий) огромное число американских ученых. Но как их подобрать? Шер нашел самый легкий путь — обратиться к американским научным обществам (астрономическому, физическому, химическому, математическому), а также в Национальную академию наук США с просьбой сформировать группы экспертов из людей, которым администраторы этих американских обществ доверяли. Всего было создано 15 таких групп (их назвали панелями экспертов). В каждую панель ввели небольшое число ученых из бывшего СССР, туда передали все материалы по заявкам на гранты и сами заявки. Всего в работе панелей приняли участие примерно 250 ученых (плюс 20 человек из России работали секретарями панелей), 83% из них были американцами, 12% — из стран бывшего СССР и 5% — из Европы.

В США были проведены заседания всех панелей, и те постановили, что гранты должны быть выделены 3554 исследовательским группам. Конечно, включение панелей экспертов в процесс оценки проектов могло значительно уменьшить число ошибок индивидуальных рецензентов, но не следует забывать, что за проведение этой работы американским научным обществам были уплачены немалые суммы.

Я не знаю, насколько сильно различались решения индивидуальных рецензентов и панелей экспертов (Уотсон и Шер решили, что никаких рецензий подавателям грантов послано не будет: один из аргументов в пользу такой секретности заключался в том, что на этом удастся сэкономить большие средства). Если эти различия были несущественными, то тогда вся работа была вряд ли целесообразной. Но, по-видимому, этого никогда доподлинно узнать не удастся. Суммарный бюджет средств, затребованных теми, кто подал 15 287 заявок, был близок к миллиарду долларов. Конечно, такую сумму никто не мог предоставить. К тому времени МНФ истратил на свою деятельность примерно половину из выделенных Соросом 128 миллионов долларов. Значительная сумма была отведена на выплату пятисотдолларовых индивидуальных грантов тем, кто напечатал за последние годы не менее трех статей (краткосрочные гранты). На это (включая административные расходы) ушло 15,5 млн долларов (я отнес сюда и те 2,3 млн долларов, которые составляли резерв Правления на дополнительные расходы); 4,5 млн долларов было потрачено на программу телекоммуникаций; 9,4 млн долларов — на оплату поездок тысяч ученых на научные конференции 80 по всему свету, еще 4 млн — на приобретение литературы для 120 научных библиотек. В отчетах МНФ в последний год его работы неизменно появлялась фраза: «5,4 млн долларов было переведено в Международную Соросовскую Программу Образования в Области Точных Наук, которая действует самостоятельно». Но эти деньги из МНФ никогда нам переведены не были, и почему эта строчка фигурировала в отчетах дирекции МНФ, представляется для меня полной загадкой.

В целом на все долгосрочные гранты было отведено 47 миллионов 500 тысяч долларов, и позже к этой сумме, с учетом средств, выделенных российским, украинским, латвийским, литовским и эстонским правительствами, было добавлено 15,1 млн долларов. Из отобранных для награждения грантами 3554 исследовательских групп в России гранты получили 2876 групп, 318 грантов было предоставлено украинцам (около 9% от общего числа полученных грантов), 75 — белорусским ученым, 63 было дано эстонским ученым, 43 — армянским, 41 — литовским, 35 — грузинским, 32 — латвийским, 23 — казахским, 20 — узбекским, 11 — молдавским, 8 — азербайжан. Рис. 4.

Image 00 53 - 17 07 2014 (2)

 Число научных коллективов, получивших гранты МНФ в странах бывшего СССР. Из ежегодного отчета МНФ, 1994 г. 81 Поток заявок на полномасштабные научные гранты байджанским, 5 — киргизским, 4 — таджикским. Не получили ни одного гранта ученые из Туркменистана (рис. 4).

В целом успешными оказались примерно 23 процента от всех поданных заявок. Наибольшее число грантов (33% от общего числа) получили физики, 22% — биологи, 20% — химики. Мы увидим ниже, что представители российских служб безопасности обвинили Сороса в пособничестве утечке из страны наиболее талантливых молодых ученых. Это обвинение никак не подтверждается реальными цифрами, так как 23,3% всех ученых, работающих в группах, получивших гранты, было в возрасте от 21 до 30 лет, еще 26,5% было в возрасте от 31 до 40 лет, 25,6% имели возраст между 41 и 50 годами (рис. 5). Тем самым более 75% всех участников проектов, удостоенных финансирования, были в молодой и средней возрастных группах, причем более половины от общего числа получивших гранты были в возрасте 40 лет и младше (рис. 6). Гранты, выделенные на деньги Сороса, помогли удержать эти почти 80 тысяч наиболее талантливых молодых ученых в странах бывшего СССР (из них более 81% россиян).

В целом проведенная Международным Научным Фондом работа представляет уникальный в истории человечества эксперимент. Один человек сумел выделить почти 128 миллионов долларов из личного бюджета на то, чтобы научить несколько сот тысяч ученых тому, как надо писать заявки на гранты, как взаимодействовать с мировым научным сообществом и, наконец, финансово поддержал научную работу почти 80 тысяч ученых в странах бывшего СССР. На мой взгляд, социальное значение деятельности МНФ для огромного по масштабам научного сообщества во всех странах, совсем недавно входивших в состав советской империи, было не менее важным, чем чисто материальная поддержка ученых. Однако надо заметить, что на фоне всеобщего восхищения инициативой и действиями Сороса грязным мазком стала неожиданная для многих позиция некоторых руководителей науки и представителей органов безопасности России, постаравшихся очернить Сороса и обвинить его в страшных грехах.

Image 00 53 - 17 07 2014 (3)Рис. 6. Доля ученых из разных возрастных групп, получивших гранты МНФ на исследования. Из ежегодного отчета МНФ, 1994 г.

Подпрограмма «Профессора»

Уже на первом заседании в отеле в Вашингтоне в декабре 1992 года, где обсуждалась будущая программа МНФ, Сорос показал мне план развития фонда, подготовленный, насколько я понимаю, Лёрчем из Американского Физического общества. Последний пункт был назван «Профессора». «Вот видите, Валерий, — сказал мне Джордж, перед тем как все расселись за длинный стол, — ваши профессора на месте. Теперь вам надо подготовить условия их избрания и финансирования». Сказать было легко, и пункт этот существовал с самого начала работы Фонда, но приступать к его выполнению Правление МНФ откровенно не хотело.

Я подготовил предложения о том, как можно было бы использовать различные показатели научной и педагогической активности профессоров, как выяснить у студентов мнение о каждом профессоре, передал эти предложения директорам Фонда. Однако Гольдфарб с Шером, готовившие повестки очередных заседаний Правления, все время «забывали» вставить в них пункт о Профессорах (Соросовскими их тогда еще не называли, такая приставка появилась позже, когда. была создана наша Образовательная Программа). Вопрос этот так никогда и не был обсужден на Правлении МНФ за все два года существования Фонда*. *

В монографии Ирины Г.Дежиной «История МНФ. Роль в сохранении фундаментальной науки в СССР» (Издание Института Открытое Общество, Нью-Йорк, 2001, стр. 134), судьба профессорской программы описана следующим образом: «Подпрограмма «Соросовские профессора» была сразу включена в планы МНФ. Однако обсуждение того, как она должна реализовываться, шло очень долго. Программа с самого начала казалась очень необычной, поскольку была нацелена в первую очередь на преподавателей вузов, а не на исключительно ученых. Большинство членов Исполнительного Совета Фонда были исследователями, а не преподавателями, и поэтому они полагали, что надо оказать поддержку ученым, подготовившим наибольшее число кандидатов и докторов наук, а не профессоров вузов, для которых главной все-таки была и остается лекторская деятельность.

Продолжение следует.

Комментарии
  • vest0611@mail.ru - 28.10.2014 в 11:47:
    Всего комментариев: 1
    Не надо продолжения. Пусть этот старый маразматик не лезет со своей поддержкой. Да и как не странно кого он меньше поддерживал, у того меньше проблем.
    Рейтинг комментария: Thumb up 5 Thumb down 2

Добавить изображение