СЕМЬ КРАСАВИЦ  

13-11-2014

 Леночке Я. от дяди Генриха

image001

—Ну, что ты всё—  Искандер да Искандер?Там же и Пайроны дальше, иКуликалоны, и Маргузор!..  — отчитывал меня Данька Гендлин, давний мой наставник по части разных горных вылазок.

— ... а через перевал, ещё и Алаудины! Группа, как раз, собирается:примыкай, не  пожалеешь.

А что? —и название красивое, и слышал уже что-то о семи этих сестрицах-красавицах. Необыкновенной, говорят,  чистоты, голубизны и прозрачности. Примкнул.

Группа большая: разделились пополам, идём с двух сторон  (кто вперёд!),встречаемся  уже там, у  сестричек.

 На Искандеркуле наши задерживаться не стали. Как ни уговаривал двоих— раз уж здесь—сбегать ещё неподалеку на перевал Александра Македонского, не уговорил.  Очень  уж все торопились. Не искупнулись даже.И каждый раз так: куда-то  всё торопимся, а Македонский подождёт.

Вёл нас этот раз Гена Петрусенко, совсем молоденький ещё инженер-конструктор, но опытный уже альпинист, слаломист и вообщехороший парень.

— Понимаешь,  надо бы сегодня пройти подальше, чтоб успеть завтра с утра перевалить Казнок.  А то подтает там — застрянем в снегу...

Генку бы я ещё уговорил, но он взял с собой новую свою подругу, тоже альпинистку (ещё и перворазрядницу) — та, похоже, и принимала теперь  за него все важные решения.

Ладно, специалистам виднее. Казнок, говорят, перевал серьёзный (выше четырёх кеме).

Чуть передохнув и немного перекусив на берегу прекрасного Искандера, побрели мы вверх по руслу реки Сары-Таг. Места живописные, тропа твёрдая, натоптанная, движемся бодро.  Только вот— вверх да вверх, и сплошное солнце — не спрячешься.

 Когда, все взмокшие, брели мы цепочкой уже по-над крутым берегом реки Арг (переходящей постепенно в реку Казнок), повстречался нам одинокий бабай. С длинной палкой в руке и большим мешком за плечами, он издали ещё начал нас приветствовать, кивая головой и потрясая своим посохом (никогда не успеваешь  с этими бабаями поздороваться первым!).

Девочки запросились передохнуть. Старик, подойдя ближе, и всё ещё приветствуя нас словами и жестами, тоже приостановился и сбросил на землю свой мешок. Там оказался бурдюк с айраном. Очень кстати: река далеко внизу, воды с собой не брали—  каждый попробовал по глотку:

—Рахмат, рахмат!

Бабай больше всех, кажется, был доволен, что так вовремя попался нам навстречу. От денег решительно отказался.

 Шли  до самого вечера, до темноты, ужинали при свете костра. Утром, чуть свет, продвинулись ещё немного вдоль реки: там, где она сворачивала круто влево, нам следовало повернуть направо. Только вот, куда? Троп много, а тропы нет: одной, ясной, ведущей на перевал— нет.

Остановились. Никто, включая наших альпинистов, маршрутом этим не ходил  (шли по устному описанию)— полной ясности не было сейчас и у них. Трудность заключалась в выборе между двумя или тремя схожими седловинами: одна из них и была нашим перевалом (другие— ложными).После некоторых колебаний Гена согласился на вариант подруги.

Мы в спор не вступали— доверили свои судьбы профессионалам. Говоря по правде, новая Генина подружка нам сразу не понравилась: неказистая, молчаливая, чем-то всё недовольная. Не нравилось ещё, что очень уж Гена во всём её слушался.

Учуяв общее настроение, предводитель наш громко нас подбадривал:

— Хорошо идём!—к обеду перевалим. Сушняк по дороге подбирайте, не зевайте— наверху  топлива не будет!  Листочки на носы  наклейте —облупятся.

 Начали подъём. Тропа, не тропа —что-то невнятное. Трасса несложная, но крутая. И, чем дальше, тем круче. Кряхтим. До перевала (нашего, не нашего?) далеко ещё. Тропы уже  никакой. Перед носом — камень да камень: ни цветка, ни травинки. Солнце палит, воды  ни капли. А главное, стучит в висках: тот,  не тот?  — тот,  не тот?..

Из расщелины выбрались на небольшую площадку —высоко уже!  Гряды хребтов расходятся под нами крутыми волнами —застывшими этакими бурунами большого океанского шторма.  На гребнях у самых высоких—бело-розовая пена снегов.  Река внизу — серебристой змейкой. Красота!

Но разглядывать некогда,  ползём  дальше.

Когда добрались до крутых скальных отрогов, повеяло свежестью, и—налетело вдруг что-то, завихрилось—ой, ой! — что это?..

—Девчонки, это ж не дождик!

—Это ж  снег!..  Настоящий снег!

— Слепой снег!..

Точно —снежок!  И в самом деле,  слепой: и солнце палит, и снежинки кружатся! —перепутали зиму с летом. Падают на наши неприкрытые, раскалённые  солнцем телеса и тут же, шипя, испаряются!..

Команда взбодрилась—развеселилась даже. С визгом и писком укрылись в глубокой каменной нише.  Переждали, переоделись в тёплое.

 Склон стал положе, но снег—белой кашицей—хлюпает уже и под ногами. Старенькие, стоптанные кеды мои разъезжаются—скользят стёртой резиной по талой жиже. Как полезу дальше, не представляю. О чём думал я вообще, собираясь на снежный перевал? А ни о чём. И Данька не подсказал.

Альпинисты убежали вперёд, мы, кряхтя, ползём  за ними— долго там ещё?  И тут...  постные лица разведчиков (молча, без слов) возвещают: перевал ложный...

 Вот так. Зря только спешили!

Зря, выходит, и на Македонский вчера не сбегали.

Расстроились, конечно. Даже и отдыхать не стали. Да и прохладно тут. Пососали снег с рафинадом и, побросав с досады собранный сушняк (все побросали, и я побросал), поползли  обратно.

 Спускаться труднее ещё, чем карабкаться наверх. И страшнее (вниз вообще лучше не глядеть!). Поминая недобрыми словами всех альпинистов на свете, медленно сползаем, осторожно нащупывая руками и ногами очередной выступ, стараясь не свалить кому-то на голову ненадёжный обломок скалы...Внизу долго бредём, огибая отроги,  до другого подъёма. И снова: наш, не наш? Этот раз отпустили профессионалов вперёд: пусть поразведают — на третий подъём ни времени, ни сил  уже не хватит.

Присели, отдышались, и —за ними. Трасса круче предыдущей, да и поизмотались-таки. Карабкаемся молча. Добрались до большой серой осыпи: широченная, не обойти. Тут уже не умение, не опыт, а только б силы да терпенье: шаг вверх, полшага вниз: словно навстречу ползущему вниз эскалатору. Месим ногами нескончаемую гравийно-песчаную  смесь— ни присесть на ней, ни приостановиться.  Пот —градом...

А что, если и этот —не тот? Девчата совсем уморились: чуть не плачут...  Листочки с носов послетали—не до листочков уже.

Но явились разведчики, и—без слов тоже —по физиям видно: тот! На этот раз тот. Первые из забравшихся, скинув рюкзаки, спешат на помощь отставшим, и вскоре —  все уже на большой ровной площадке!

 По обычаю, положено в таких случаях попрыгать, поорать, побеситься и побросать в воздух чепчики. Побесились.

Вид с высоты потрясающий! Знаменитые наши пятитысячники— как на параде: Мирали, Чимтарга, Энергия, левее— Скальная Стена, чуть дальше — Сахарная Голова и куча всяких ещё безымянных, пониже. Все — в мягкой малиновой дымке.  И мы, порозовевшие — чуть не на равных с ними! Гордимся.

Сами не знаем чем, но  —гордимся.

Долина Арга-Казнока,выдержана сейчас в тёплой благородной гамме(как у старых голландцев), а западные гряды гор прямо плавятся в золотисто-табачном закате. Такой эту роскошную картину видят, кроме нас, разве что, орлы ещё да горные козочки-архары...

Только вот, припозднились мы. Застряли-таки. Дальше сегодня не пройти: и снег подтаял,  и времени на спуск уже нет. Ночуем тут, наверху. А наверху —холодно. И это сейчас, на солнце— что ж будет ночью? В коридоре между вершинами — сквозняк. Вот где пожалели о выброшенных дровах...  Ещё и воды нет.

Поставили палатки. От ветра укрылись, всё равно— зябко! Сгрудились, сбились поплотнее, пожевали что-то на ночь всухомятку, заели снегом, и — пораньше спать... Только те двое чокнутых сбегали ещё,«взяли» соседнюю вершинку. В полной уже тьме. Психи.

 Наутро —настоящий мороз! Все уткнулись друг в друга слепыми кутятами: носа из–под одеял  не высунуть, не то что вставать. А надо бы уже.

И вот тут... Что делали бы мы без нашего предводителя? Первым встал, первым догадался набить большой чайник снегом,  запалить костёр (он, единственный, не выбросил тогда собранный сушняк!). И чай вскипятил, и по палаткам его разнёс — напоил всех,отогрел. Нет, вот Гена —настоящий альпинист! Поменьше б только слушал свою скалолазку.

 Оттаяв, и мы потихоньку, по одному, выбрались «на свежий воздух». Вот уж, действительно — свежий! И разряжённый, вроде, и холодный, а такой вкусный! А солнышко по заснеженным вершинам — такое румяное и весёлое! И светит оно здесь по-особенному —не сверху, как обычно, а снизу: мы сейчас выше его. Выше солнца! Кругом  бело, как зимой. И так хорошо, так весело на этом белом-белом свете — хоть в снежки играй! А что?  — и поиграли.  Разогрелись.

Скалолазы наши,  между тем, обследовали перевал и остались очень им недовольны. Быстренько свернув  лагерь,  мы тоже, расхрабрившись, выстроились у самой кромки.

Обрыв оказался краем необъятного — с километр  в диаметре (и столько же вниз)—снежного котла. Красиво, сурово и величественно! Правильная, слегка вытянутая вперёд серебристая сфера вся ещё в тени: она отливает-переливается светлой— почти, как небо — голубизной. Лишь на противоположной стороне: там, вдали, куда пробились уже утренние лучи— занялась она нежным золотисто-розовым пламенем…

У альпинистов это называется «цирк». И точно—цирк! Только перевёрнутый куполом вниз. А мы, хоть и не «под куполом»,но всё ж таки — на высоте. На километровой высоте.   И— ни страховки у нас, ни сетки под нами.

«Цирк»—сплошной наст плотного слежавшегося снега, давно уже, видно, никем не топтаного: ни тропы, ни следа, ни вмятинки. Что они, предводители наши, себе думают?  Как собираются они выходить без потерь из такого скользкого во всех смыслах положения?

Края почти отвесные. И, хоть бояться, вроде бы, нечего (поверхность так гладко отшлифована ветром, что ни удариться, ни оцарапаться не обо что), а страшно.Страшит сама эта пустота—огромное зияющее пространство. И высота.  Это ж, вроде, как с парашютной вышки без парашюта...

 Начали спуск профессионалы. Им-то, что: выбивают себе триконями ступени в снегу и — держатся. На весу почти, ноне скользят, не сползают.

Мы жмёмся пока на самом краю, не решаемся. Кто следующий?..

Пожертвовать решили самой маленькой и хрупкой: поддерживают её за руки с двух сторон наши скалолазы, врубаются  шаг за шагом, но— нет, не выходит: она скользит ногами, зависает между ними...  Раз, другой ...  и вдруг — сорвалась, покатилась!  Туда —в синюю глубь,  в бездну...

Рванулись, было, к ней, но она так ладно, так ловко—словно с горки на санках — понеслась туда на пятках и «пятой точке», что все замерли …

На секунду лишь замерли, а потом, побросав вниз рюкзаки—туда же, за ней!  На той же, «на пятой»— вниз, в пропасть! Ура-а-а!— знайвыруливай  только пятками да локтями, чтобы не передавить друг друга!..

 До-олго катились — понравилось!

Когда склон стал выполаживаться, а скорость замедлилась, подобрали свои мешки и — на ногах уже (как на лыжах)— поскользили дальше. Прокатавшись так ещё с полкилометра, перешли на бодрый широкий шаг.

Всё! — перевал взят.

Людских потерь не было. Рассыпавшиесяиз моего рюкзака краски пособирали ивсе до последнего тюбика  вернули хозяину.

Так бы вот —как на салазках —и досамых  бы  до Алаудин!..

Но снежный настил закончился. Выйдя из синей зимней тени, мы тут же окунулись  в рыжее знойное лето: в тесном ущелье солнце припекало как-то особенно горячо. Переоделись снова, соответственно сезону,  в шортики с майками и — пешочком уже, пешочком— дальше вниз.

Горы по эту сторону разноцветнее, приветливее. Появилась кое-где между серых скал и первая (сплошь колючая, почему-то) зелень: арча, шиповник, ежевика. Зазеленела  потом под ногами и травка.

Интересно, как там вторая наша половина?— обошли  нас, наверное. Главное-топрепятствие у нас позади: может, нагоним теперь упущенныевчера полсуток?

Очаровательную долинку, которой мы теперь пробирались, понадобилось, однако, кому-то перегородить внизу огромным непроходимым завалом. «Непроходимым», это не то, чтобы непреодолимым, а просто—не проходить егопришлось, а переползать: ползком перелезать с  валунана валун. Весь завал— с валуна на валун (каждый — высотой с небольшого слона). Это, как с той осыпью: взяли одним терпением.

Выпутавшись из бесконечного каменного лабиринта и выйдя, наконец, на чёткую тропу (не соблазнившись даже передохнуть и искупнуться),мы решительно пропустили обычное место привала у озера Малое Мутное: спешим!

Мимо, мимо—даже и не смотрим в ту сторону (что нам мутное, когдавпереди семь прозрачных!). Надеемся ещё опередить соперников. Даже и замелькавшие среди травы светленькие головки эдельвейсов нас не останавливают...

 Как ни спешили, а добрались лишь  к обеду—опоздали-таки:  ребята  уже там.

— Со вчерашнего вас дожидаемся!..

—Ха! Видели бы вы тот перевал...  Ничего —увидите ещё!..  И хорошо, что искать вам его отсюда не надо. Налазитесь, зато: наверх по снежку, это вам не то, что вниз с горки!

 Группу их вёл Эдик Ворожцов, тоже инженер и тоже молоденький — моложе нашего ещё, а вдобавок — никакой не альпинист (как поведёт он их через Казнок, непонятно).  У него новенькая импортная кинокамера: ею он и щеголяет теперь перед нами. Сейчас вот жужжит— целит объективом на нашу группу: запечатлевает историческую встречу.

В сторону озёр пока не глядим — хотим отдышаться, привести себя в порядок. Да и проголодались. Краем глаза, однако, уловили уже:  что-то необыкновенное!

Я первым нестерпел— отправился, прихватив фотоаппарат, на разведку.

  … Озерца небольшие. Видны все сразу: нанизаны цепочкой на ниточку-ручеёк, словно прозрачные бусины. И действительно — совершенно необычные.Самое удивительное —их цвет: он какой-то неправдоподобно-ярко-лазурный. Лазоревый. И — словно неоновый. Подобно неону, вода не отражает здесь чей-то свет, а как бы излучает его сама.  Прямо—пышет из глубины загадочно-ярким  (ярче небес!)  тихим синим пламенем.

А ещё они неправдоподобно прозрачны: не поймёшь сразу, где их граница — где ещё берег, а где уже вода. Лишь с глубиной наливаются они той самой синевой — включают таинственный свой неон. В эту синеву окунулись (как только всё поместилось?) и небеса с облаками, и перевёрнутые вершины ближних гор, и огромные прибрежные валуны.

А ещё— мерцают над водой удивительные оранжевые блики. Когда смотришь против солнца, они порхают над синей, с фиолетовым отливом рябью воды, фосфоресцируя, словно золотистые блёстки на ёлке: вспыхивают и гаснут, вспыхивают и тают... Точно золотые рыбки с рыбками-неонами играют в воздушном аквариуме...  Фантастика!

Прохладно, однако.  На полкилометра выше Искандера забрались сестрички. Достал фотоаппарат. Озерца — ступеньками, одно за другим —застыли на склоне, будто капельки дождя на стекле (слезинки на щеке Чапдары!): словно позируют мне. Кадр, ещё кадр...

Кругом— суровой стражей—тёмные пятитысячники. Трогательно так: будто старшие братья оберегают младших  сестрёнок!  Прямо жаль уходить — стать бы тоже вот так и смотреть стражником: то вдаль, на зелёную речную долину, то  вниз, в ярко-синие очи озёр...

Да, немало чудных озёр досталось Фанским горам, но теперь ясно:  Алаудины— самые-самые!  Самые нежные, самые чистые.  Словно девушки-красавицы...

 Искупнуться никто не спешит: вода, как лёд. Она и была только что льдом — небольшими сосульками, тающими и истекающими капельками-струйками со сводов небольшого ледника-снежника, укрывшегося в глубокой морщине соседней горы.

Капельки накапали сначала тоненький ручеёк— исток Чапдары (одноименной с горой речки), а по пути заполнили собою все эти семь блюдечек-озёр. Нагреться же не успели именно по причине полной своей прозрачности: лучи солнца проходят сквозь них, не задерживаясь— прямо куда-то вглубь земли.

Окунуться, однако, надо бы. Как же это—  рассказывать потом кому-то про Алаудины,  да не упомянуть, что омылся в их ледяных  водах?

Закончив трапезу, пробираюсь к ближайшей сестрице. Шапочка на мне новенькая, плавки японские, нейлоновые, трикотажные. Заметив мои приготовления и мой наряд, заспешил ко мне со своей импортной аппаратурой Эдик.

— Слушай, а слабо тебе пронырнуть под водой? Ну, хоть  немного... Вот бы  кадр! Представляешь?— как в воздухе полетишь... Ставлю: за десять метров—  десять долларов!

— А за двадцать — двадцать?

— Идёт!

В бассейне я нырял и на сорок, но там же не ледяная же...

Делать, однако, нечего: ударили по рукам, подошли к самой младшей, самой хорошенькой, и — вот с этого камня  до того берега —как раз, метров двадцать. Отлично. Страшно только на дно смотреть: так прозрачно, словно— прямо головой о камни сейчас!

 Опасность, однако,поджидала меня совсем с другой стороны. Ещё забираясь на крутой двухметровый валун, я подумал: надо бы смочить сначала мои нейлоновые...

Ладно, поздно уже.

—На старт, внимание... марш!..

...Взрыв пузырьков ошпарил ледяным кипятком—ух-х!..

И тут же—ой-ой!—куда ж вы, нейлоновые?—трикотажные мои?!..  Извернулся, водворил кое-какна место и, навёрстывая упущенное — вперёд, вперёд!..

 Оглушённый холодом (не холод уже, прямо — боль в вискахи ключицах!), ошеломлённый неожиданным происшествием,  очнулся я только на финише—  на том берегу ...

Пари я выиграл, но Эдик радуется почему-то больше меня: прямо аж покатывается от хохота— чуть импортную свою в воду не окунул.

—Ну,  кадр! Ну, ты бы видел! Обалдеть! Баксы за мной!

— Ладно уж... Пообещай лучше на Искандере сбегать за меня на перевал Македонского.

 Половину этого и весь следующий день провели мы все вместе в обществе сестричек. Снимались с ними на память, обходили их кругами по берегу, разглядывали цветные камушки на дне, смотрелись в их голубые очи и в свои в них отражения.  Прикасались даже осторожно устами — пили их вкусную студёную  воду...

Я знал уже, что покидаю эти места насовсем: уезжаю скоро в другие края. Прощался мысленно и с милыми сестрёнками, и с суровыми их братцами.

А на следующее утро расссталисьмы с нашими ребятами.

Им, по нашим следам— вверх, на Казнок, нам по широкой зелёной долине Чапдары— вниз.

Перевал хлопцы как-то одолели. Баксов я от  Эдика не получил (их тогда и в глаза ещё никто не видел), но пленку мою цветную (немалая тоже по тем временам редкость) он пообещал собственноручно и проявить, и отпечатать.

Выслал потом в Минск фотографии с припиской, что побывали они и на Искандере, и на перевале Македонского, что Генку с той скалолазкой-разрядницей больше вместе не видели, что кадры с уплывающими от меня плавками пользовались у публики большим успехом ...

 Данька, выслушав мои восторги по поводу Алаудин,  поздравил:

—Ну вот —можешь теперь хвастать: четыре километра, сорок метров! Казнок,  это тебе не Альпы: в Европе таких перевалов и близко нет. Специально тебя туда  Алаудинамизаманил. А то всё—Искандер,  Искандер ...

Позже, побывав в Минске, поздравил ещё раз: кто-то там что-то перемерил — Казнок после этих замеров ещё немного подрос. Полюбопытствовал потом: получилось — вдвое выше, чем забирались когда-то Ганнибаловы слоны и залетали Суворовские орлы.Горжусь.

 И всё-таки, когда временами окунаюсь мысленно в своё высокогорное прошлое — первыми вспоминаются  не перевал этот, не белоснежный цирк и не большой каменный завал, а семь иссиня-голубых, прозрачных и чистых, как самоцветы, капелек-бусинок, семь излучающих волшебный неоновый свет горных хрусталиков ...

Ау, красавицы!—как вы там, сестрёнки?..

 А на Македонском я потом побывал-таки.  Забавная тоже была история…

Комментарии

Добавить изображение