ПАГУБНАЯ СТРАСТЬ КОЛЛЕКЦИОНЕРА

26-12-2014

Происхождение и судьба Мусин-Пушкинского сборника со "Словом о полку Игореве"

image001Александр Григорьевич Бобров , род. в 1960 г.

Окончил рус. отд-ние филол. ф-та ЛГУ в 1982, до 1988 работал в РО РНБ, защитил канд. дисс. «Апокрифическое “Сказание Афродитиана” в литературе и книжности Древней Руси» в 1987 (ЛГУ; науч. руководитель – Н. С. Демкова), в 1996 защитил докт. дисс. «Новгородские летописи XV века: (Исслед. и тексты)» (ИРЛИ). В Пушкинском Доме работает  вед. науч. сотр. в Отделе древнерусской литературы. Руководил археогр. экспедициями Древлехранилища ИРЛИ на Русский Север (1983, 1985, 1988, 1989, 1994, 1995, 2001, 2010). Обл. науч. интересов: апокрифы, летописание, монастырские книжные центры, «Слово о полку Игореве», «Задонщина». Автор около 200  публикаций.

 

Версии обстоятельств обнаружения рукописи

Найденная при туманных и загадочных обстоятельствах старинная рукопись сгорела спустя 12 лет после ее публикации, и уже около двух веков с тех пор ученые пытаются ответить на вопросы, что же она собой представляла и где была обнаружена. История вопроса о судьбе принадлежавшей графу А. И. Мусину-Пушкину знаменитой рукописной книги со «Словом о полку Игореве» (далее — Слово) насчитывает многие десятки работ.

Считается, что Мусин-Пушкинский сборник стал известен ученым в конце XVIII в. и сгорел в московском пожаре 1812 г., однако в сравнительно недавнее время появились исследования, в которых сторонники позднего происхождения Слова («скептики») 3 вновь ставят вопрос: действительно ли существовала эта рукопись?

В монографии американского слависта Эдварда Кинана была предложена новая гипотеза о происхождении Слова: по его мнению, оно было написано чешским филологом Йозефом Добровским во время его пребывания в России (1792—1793).

Один из принципиальных тезисов профессора Кинана заключается в том, что знаменитый мусин-пушкинский сборник со Словом никогда не существовал.

Свидетельства «самовидцев» рукописи, собранные К. Калайдовичем,  Э. Кинан объявляет недостоверными на том «веском», с его точки зрения, основании, что этот ученый некоторое время страдал от душевного расстройства и злоупотреблял алкоголем.

Э. Кинан обратил внимание на то, что все рассказы очевидцев Мусин-Пушкинского сборника появились в печати после смерти самих рассказчиков. Доказательство своей гипотезы Э. Кинан видит в том, что Й. Добровский никогда не писал и не говорил, что видел рукопись Слова своими глазами, а более поздние утверждения чешского ученого о подлинности произведения объясняет тем, что он, видимо, забыл и не узнал свой собственный текст. Исследователь считает, что А. Ф. Малиновский составил текст Слова из заметок Й. Добровского и при подготовке первого издания памятника обманул графа А. И. Мусина-Пушкина, причем оба они, по мнению американского ученого, прекрасно знали, что «никогда не видели никакого древнего оригинала текста».

Про Малиновского Э. Кинан говорит определенно: «он лгал» в своем предисловии к Первому изданию, ибо отлично знал, что никакого «манускрипта No 323» не существует, а сам А. И. Мусин-Пушкин позже «преднамеренно вводил в заблуждение» К. Калайдовича.

Косвенно обвиняется в соучастии в подлоге и Н. М. Карамзин. С одной стороны, согласно мнению Э. Кинана, Н. М. Карамзин никогда не заявлял, что видел оригинал, а с другой стороны, исследователь пишет, что в отношении Слова Н. М. Карамзин «не был особенно искренним, но это другой вопрос».

Существуют, однако, достоверные свидетельства реального существования Мусин-Пушкинского сборника, в том числе данные о его составе. Они известны по указаниям в Первом издании 1800 г. и по уточнениям исследователей. Сборник «в лист» являлся конволютом, содержавшим в своей первой, более поздней части Хронограф Распространенной редакции 1617 г., а во второй, более древней — Новгородскую первую летопись младшего извода, Сказание об Индийском царстве, Повесть об Акире Премудром, само Слово и Девгениево деяние.

Э. Кинан полагает, что первые издатели (скорее всего, А. Ф. Малиновский) просто выдумали «литературное окружение» («конвой») на основании схожей рукописи, содержавшей «Задонщину», но приведенный им единственный пример показывает, что из всего состава Мусин-Пушкинского сборника в одной рукописи с «Задонщиной» встречалась лишь «Повесть об Акире Премудром», поэтому его точка зрения не представляется убедительной.

Вопреки сомнениям Э. Кинана, следует согласиться с О. В. Твороговым, что литературное окружение Слова известно древнерусской рукописной традиции: «в одном сборнике (ныне утраченном) Соловецкого монастыря читались вместе два текста из окружения „Слова о полку Игореве„: „Повесть об Акире Премудром“ и „Сказание об Индийском царстве“».

Указанный О. В. Твороговым сборник в 1856 г. не был эвакуирован в Казань вместе с остальными рукописями монастырской библиотеки и оставался вплоть до революции в библиотеке самой Соловецкой обители под номером 31.

Его краткое описание было опубликовано в 1890 г. А. Е. Викторовым, а год спустя более детальные сведения о рукописи привел Н. В. Рузский.

Существовали различные версии истории обнаружения рукописи, наиболее раннюю из которых мы знаем со слов Н. М. Карамзина: «Два года тому назад в наших архивах (курсив мой. — А. Б.) был обнаружен отрывок из поэмы под названием Песнь воинам Игоря...» (1797 г.).

Спустя четыре года, в 1801 г., историограф уточнил: «За несколько лет перед сим в одной монастырской архиве (курсив мой. — А. Б.) нашлось древнее русское сочинение...».

Информация о происхождении рукописи именно из монастырского (а не из частного) собрания, как мы увидим далее, является принципиально важной. Другая версия была известна Евгению Болховитинову: «Он (А. И. Мусин-Пушкин. — А. Б.) купил ее в числе многих старых книг и бумаг у Ивана Глазунова, всё за 500 р., а Глазунов после какого-то старичка за 200 р.» (запись-автограф на экземпляре Первого издания Слова).

Важнейшее свидетельство о том, что Мусин-Пушкинский сборник действительно существовал, принадлежит А. Х. Востокову (1781—1864). Этот выдающийся славист на протяжении 10 лет, с 1815 г. работал служащим «Депо манускриптов» Публичной библиотеки (ныне — Отдел рукописей РНБ) под руководством А. И. Ермолаева (1779—1828), одного из крупнейших палеографов своего времени. А. Х. Востоков сообщает, что А. И. Ермолаев лично видел Мусин-Пушкинский сборник и определил его почерк как «полуустав XV века» Это сообщение, вопреки профессору Кинану, было опубликовано при жизни его автора, А. Х. Востокова, и он его никогда не опровергал.

Заметим, что подложный Бардинский список в 1815 г. был разоблачен именно А. И. Ермолаевым, так что его свидетельство было весьма надежным и профессиональным.

Следует напомнить, что сам владелец рукописи А. И. Мусин-Пушкин в письме К. Ф. Калайдовичу уже после ее гибели в пожаре 1812 г. утверждал, что приобрел манускрипт у бывшего архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля Быковского, отстраненного от должности в 1787 г.: «До обращения Спасо-Ярославского монастыря в Архиерейский дом управлял оным архимандрит Иоиль... По уничтожении штата остался он в том монастыре на обещании до смерти своей. В последние годы находился он в недостатке, а по тому случаю комиссионер мой купил у него все русские книги, в числе коих в одной под No 323, под названием Хронограф, в конце найдено „Слово о полку Игореве“».

Это прямое свидетельство А. И. Мусина-Пушкина легло в основание наиболее известной, хрестоматийной версии о получении графом сборника со Словом от Иоиля Быковского, в свою очередь якобы нашедшего его в книжном собрании Спасо-Преображенского Ярославского монастыря.

Г. Н. Моисеева детально обосновала гипотезу о происхождении Мусин-Пушкинского сборника из библиотеки этой обители.

Действительно, в Описи Спасо-Ярославского монастыря 1787 г. против No 285 «Хронограф в десть» Г. Н. Моисеевой было обнаружено стертое слово, читаемое как «отданъ», а в Описи следующего 1788 г. эта рукопись была отмечена как уничтоженная «за ветхостию и согнитием». Таким образом, исследовательница пришла к выводу, что Хронограф со Словом около 1787—1788 гг. был изъят Иоилем Быковским из монастырского собрания и передан А. И. Мусину-Пушкину, для сокрытия чего и была сделана запись о его мнимом уничтожении.

Казалось бы, проблема происхождения рукописи была решена окончательно, о чем свидетельствовало включение этой версии в учебники. Однако эта гипотеза буквально рассыпалась в прах из-за одной рукописной находки, сделанной в 1992 г. Е. В. Синицына обнаружила, что якобы «отданный» или «уничтоженный за ветхостию и согнитием» Хронограф под No 285 со временем вернулся в Ярославль, где хранится и поныне в собрании Ярославского музея под современным No 15443. Никаких прибавлений, в том числе Слова, в нем нет.

«Таким образом, гипотеза Моисеевой не может быть принята.

<...> История приобретения сборника Мусиным-Пушкиным по-прежнему остается невыясненной», — заключил в итоговой энциклопедической статье О. В. Творогов.

Если рукопись со Словом не принадлежала библиотеке Спа-со-Ярославского монастыря, то как понимать утверждение Н. М. Карамзина о происхождении сборника из «монастырской архивы»? Оно в таком случае может быть интерпретировано как противоречащее версии А. И. Мусина-Пушкина, говорившего о получении им рукописи от частного лица.

Так существовал ли на самом деле Мусин-Пушкинский сборник? Если он действительно существовал, то где хранился до поступления в библиотеку А. И. Мусина-Пушкина, когда и при каких обстоятельствах был обнаружен?

Эти вопросы, на протяжении уже почти двухсот лет вызывающие в научной литературе оживленные споры, могут быть решены в свете новейших архивных разысканий.

 

Первые упоминания о Мусин-Пушкинском сборнике

Долгое время датой открытия Слова было принято считать 1795 г., что следовало из уже упоминавшегося выше текста заметки Н. М. Карамзина (октябрь 1797 г.), где утверждалось, что отрывок из поэмы под названием «Песнь воинам Игоря» был обнаружен в наших архивах «два года назад».

Лишь в середине XX в. появились работы П. Н. Беркова и Л. А. Дмитриева, в которых высказывались предположения о знакомстве ученых со Словом ранее этой даты, а именно в 1792 г.

П. Н. Берков обратил внимание на текст в февральском номере журнала «Зритель», издававшегося П. А. Плавильщиковым, в котором говорилось: «У нас были писанные законы, ученость имела свою степень возвышения, и даже во дни Ярослава сына Владимирова были стихотворные поэмы в честь ему и детям его»; «...существуют еще сии драгоценные остатки и поныне в книгохранилищах охотников до редкостей древности отечественной, и, может быть, Россия вскоре их увидит: есть еще любители своего отечества, которые не щадят ничего, дабы собрать сии сокровища. Все читают Ярославову Правду, все читают заключенные мирные договоры Олега и последователей его с императорами греческими».

Сведения о Слове здесь приведены, по выражению П. Н. Беркова, «в очень неотчетливой форме» и могут быть признаны свидетельством знакомства Плавильщикова с памятником не по рукописи, а по слухам или же «по рассказам его толкователей» (В. А. Кучкин).

Биография П. А. Плавильщикова показывает, что это предположение весьма правдоподобно: он был выдающимся актером Петербургского Придворного театра, занимался также режиссерской деятельностью, преподаванием и драматургией. Нет никаких сомнений в том, что он прекрасно знал старшего друга графа А. И. Мусина-Пушкина — И. П. Елагина, который был страстным театралом и на протяжении многих лет курировал деятельность как раз Петербургского Придворного театра и его труппы.

Именно от него или же, по крайней мере, из его ближайшего окружения, Плавильщиков и должен был услышать о появлении рукописи Слова в книгохранилище младшего друга и ближайшего сотрудника И. П. Елагина — «охотника до редкостей древности отечественной» А. И. Мусина-Пушкина.

В любом случае, это произошло не позднее 25 февраля 1792 г., когда было получено цензурное разрешение на печать журнала.

 

 Поиски рукописей обер-прокурором Синода

26 июля 1791 г., за семь месяцев до первого точно датированного упоминания Слова в литературе, А. И. Мусин-Пушкин был назначен обер-прокурором Святейшего Синода, а уже спустя две с небольшим недели, 11 августа 1791 г., появилось «повеление» Екатерины II о собирании относящихся к российской истории рукописей. Упоминание этого «повеления» (обычно ошибочно именуемого «указом»), на которое впоследствии опираются все делопроизводственные документы, сохранилось в Канцелярии Синода в следующем виде:

«О летописцах. No 277. 1791-го года августа 11-го дня. По предложению Синодального господина обер-прокурора, двора Ея Императорского величества церемониймейстера и кавалера Алексея Ивановича Мусина-Пушкина со объявлением имянного Ея императорского величества высочайшего повеления, о взносе к Ея императорскому величеству всех собранных из епархий и монастырей относящихся к Российской истории летописцов и других сочинений, и о предписании всем епархиальным архиереям и монастырским настоятелям о присылке оных, ежели где еще найдутся, в Святейший Синод».

А. И. Мусин-Пушкин решительно принялся за дело: уже через два дня после императорского «повеления» появляется подробная инструкция по поиску древних рукописей.

Важно отметить, что найденные книги предлагалось доставлять «на разсмотрение Синодальному господину обер-прокурору и кавалеру, и что от него приказано будет, по тому и поступать».

Такая постановка вопроса, безусловно, создавала почву для возможных злоупотреблений.

Одним из итогов собирательской деятельности А. И. Мусина-Пушкина стало то, что уже после смерти Екатерины II, в октябре 1797 г. было заведено «Дело о возвращении присланных в Святейший Синод в 1791 году из епархий и монастырей летописцов в те места, откуда оные взяты».

Согласно указу Павла I, Святейший Синод «по словесному предложению Синодального члена преосвященного Гавриила митрополита Новгородского и Санкт-Пе тербургского» решил присланные «по именному Высочайшему повелению, последовавшему 1791-го года августа 10-го (sic!) дня от епархиальных преосвященных архиереев и из ставропигиальных и других монастырей от настоятелей летописцы и другие подобные сочинении, к Российской истории относящиеся, возвратить в те места, откуда оные взяты по-прежнему».

Далее в документе перечисляются епархии и монастыри, откуда в Синод поступили рукописи, и указано: «...из которых книг некоторые взяты бывшим Синодальным господином графом Мусиным-Пушкиным, но в Святейший Синод не возвращены. В доставленном же от него Реестре написано его рукою, что те летописцы и выписки внесены по Высочайшему повелению покойной Государыни императрицы в Комнату, о чем де известно всему Святейшему Синоду, а прочия все присланные из епархий и монастырей книги по Реестрам хранятся в Священном Синоде». Было решено о «взнесенных в Комнату к покойной Государыне императрице книгах предоставить с кем следует учинить справку, нет ли их в Придворной библиотеке», поручив дальнейшее расследование новому обер-прокурору Синода В. А. Хованскому.

В составе указанного дела 1797 г. до нас дошел в копии и упомянутый выше «Реестр взятым к его сиятельству графу Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину, по бытности его обер-прокурором Святейшего Синода, относящимся к Российской истории книгам, которые от него не озвращены», т. е. иначе говоря, поступившим в его распоряжение и пропавшим (рис. 1).

Очевидно, что этот документ (далее — Реестр 1797 г.) представлял собой запрос о судьбе перечисленных в нем разыскиваемых 11 рукописей. Эти материалы числились по передаточным описям церковных собраний в Синод (через епархиальных архиереев), но не были обнаружены при сдаче дел А. И. Мусиным-Пушкиным новому обер-прокурору. Рукописные книги считались взятыми «к его сиятельству графу Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину» и не возвращенными в соответствующие собрания.

На выдвинутые претензии собиратель ответил в собственноручной приписке к документу: «Подлинный Реестр подписан рукою его сиятельства графа Мусина-Пушкина тако: „Летописи и выписки требованы по имянному Ея величества покойной Государыни императрицы указу, которые и внесены по Ея же повелению тогда же в Комнату, о чем известно всему Святейшему Синоду“» .

Граф, таким образом, отвечал своим обвинителям, что разыскиваемые книги были отданы им без документального оформления лично покойной императрице Екатерине II, сославшись для верности на всех членов Синода как свидетелей, однако ни в Комнате императрицы, ни вообще во дворце, ни где-либо еще большинство из них так и не было никогда обнаружено. Ссылаться на уже умершую Екатерину II было безопасно — ведь она не могла ни опровергнуть, ни подтвердить версию А. И. Мусина-Пушкина. Расследование показало, что только в двух случаях манускрипты числились исчезнувшими по недоразумению — они были найдены в других хранилищах. Всего же, согласно исследованию В. П. Козлова, «по меньшей мере девять рукописей были изъяты Мусиным-Пушкиным в процессе реализации указа 1791 г.».

То, что речь идет о тех же самых Хронографе и Палее, которые А. И. Мусин-Пушкин якобы отдал императрице (а в действительности «не возвратил» и, скорее всего, изъял для своей коллекции), доказывается тождеством указанных номеров по Кирилло-Белозерской Описи 1766 г. соответственно No 624 и 592). Об этом же свидетельствует и то обстоятельство, что в копии Реестра Б 1791 г. при описании обеих рукописей имеются сделанные тем же почерком, что и основной текст, пометы на полях. Они совпадают по смыслу с уже знакомыми нам разъяснениями графа А. И. Мусина-Пушкина о судьбе разыскиваемых в 1797 г. книг: в одном случае (о Палее) — «остались во Дворце», в другом (о Хронографе) — «во Дворце».

Известно, что в начале декабря 1791 г. митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский Гавриил (Петров) представил в Святейший Синод «при Реестре разные рукописи, найденные <...> в Кирилло-Белозерском монастыре (26 книг)».

Речь здесь идет об уже известном нам Реестре Б 1791 г., включавшем описание этих рукописных книг. Очевидно, что предшествующий ему Реестр А 1791 г. был составлен ранее декабря, осенью 1791 г.

Но это была лишь первая часть рукописей, отправленных из Кирилло-Белозерского монастыря. Всего через семь с половиной недель после посылки первой части книг была описана и отправлена из обители вторая, значительно большая партия рукописей.

Итак, осенью 1791 г. из Кирилло-Белозерского монастыря была прислана епархиальному архиерею первая партия — 26 рукописных книг, а в начале декабря 1791 г. она была отправлена митрополитом Гавриилом в Синод.

Этот комплекс рукописей кирилловский архимандрит Иакинф Карпинский в рапорте от 25 января 1792 г. назвал «прежде отправленными».

Вскоре поступила и вторая партия (216 рукописных книг), крупнейшая среди всех, выявленных и посланных в Синод духовенством во исполнение повеления императрицы от 11 августа 1791 г. Число рукописных книг кирилло-белозерского происхождения, включенных в Реестры 1791 и 1792 гг., было для своего времени весьма значительным. Достаточно отметить, что всего при воплощении в жизнь повеления Екатерины II «в течение восьми лет в хранилищах, подчиненных духовному ведомству, а также у частных владельцев было выявлено и описано с разной степенью подробности около 600 рукописей». Таким образом, почти две с половиной сотни рукописных книг, происходящих из библиотеки Кирилло-Белозерского монастыря, составляют существенную часть (около 40 %) всех находок археографов конца XVIII в. Среди этого собрания рукописных книг две (Хронограф и Палея, обе с прибавлением «баснословных повестей») оказались невозвращенными обер-прокурором Святейшего Синода и пропали.

 

«Баснословные повести»

Как мы видели, уже первая партия из 26 монастырских книг чем-то до такой степени заинтересовала обер-прокурора Синода, что он в очень скором времени затребовал представить вторую, значительно более полную и тщательную выборку рукописей из кирилловской библиотеки. Ни один другой монастырь, насколько нам известно, не получал требований из Святейшего Синода о вторичной присылке рукописей, к тому же в значительно большем объеме, чем первоначально. Архимандрит Иакинф Карпинский в рапорте от 25 января 1792 г. прямо отметил, что новое «повеление касательно требуемых исторических рукописных книг простирается и до мелочей, до Российской истории надлежащих, хотя бы и в книгах другого рода нашлись».

Что же именно могло так заинтересовать А. И. Мусина-Пушкина среди присланных в Синод в 1791 г. кирилло-белозерских рукописей? Ответ на этот вопрос мы можем получить, вспомнив, какие именно из этих книг впоследствии были признаны невозвращенными графом в Святейший Синод и, скорее всего, пополнили его личное собрание. Существенно, что обе разыскиваемые в 1797 г. кирилло-белозерские по происхождению рукописи имели описанные в Реестрах 1791 г. схожим образом прибавления: Хронограф «съ частымъ баснословныхъ повестей прибавлениемъ» и Палея «съ разными баснословными примешанными повестьми». Скорее всего, не основное содержание, а именно дополнительные «баснословные повести» так заинтересовали собирателя, что он решился на изъятие этих двух рукописных книг. Попытаемся понять, какого рода сочинения могли быть так обозначены составителем Реестра А 1791 г.

В ранних переводных источниках «баснословие» обозначало выдумку, сказки, мифы; ложное учение, соответствуя греч. μυθολογία, от μØθος — предание, сказание и λόγος — слово, рассказ, учение. Обычно эта лексема и производные от нее формы употреблялись относительно языческих богов или представлений. В Великих Минеях четьих митрополита Макария встречается выражение «басньскые повести», а спустя век стольник Иван Бегичев упрекал другого стольника Стрешнева в том, что он ничего не читал, кроме «баснословных повестей», а именно Повести о Бове королевиче и Сказания о куре и лисице.

К концу XVIII—началу XIX в. «баснословные повести» определенно понимались как беллетристические сочинения на мифологические или фольклорные сюжеты, в том числе и отечественные. Г. Р. Державин писал: «Из славянского баснословия, сказок и песен древних и народных... много заимствовать можно чудесных происхождений».

Для нас наиболее существенным является использование выражения «баснословные повести» Н. М. Карамзиным, поскольку есть веские основания утверждать, что историограф сам видел и достаточно хорошо знал Мусин-Пушкинский сборник и, вероятно, был знаком с обстоятельствами его поступления в личную коллекцию графа.

Как известно, Н. М. Карамзин отмечал, что Слово напечатано первыми издателями «со всею точностью против подлинника, выключая слов вечи Трояни , вместо которых в подлиннике стоит сечи Трояни ». Н. М. Карамзин указал также, что поставленное первыми издателями в скобках уточнение к упоминанию одного из князей (Олега), «учинено для большей ясности речи», т. е. в самой рукописи это чтение отсутствует. Определить это историограф мог только путем сличения Первого издания с древнерусской рукописью.

Кроме того, проведенный Л. А. Дмитриевым тщательный текстологический анализ сделанных Н. М. Карамзиным выписок из Слова в «Истории государства Российского» показал, что в 13 случаях они «могут более точно воспроизводить древнерусский оригинал Слова».

Наконец, Н. М. Карамзин безусловно делал выписки из других произведений, находившихся в Мусин-Пушкинском сборнике. В примечании 272 к третьему тому своего труда историограф писал: «В той же книге, в коей находится Слово о полку Игореве (в библиотеке графа А. И. Мусина-Пушкина) вписаны еще две повести: Синагрип, царь Адоров, и Деяние прежних времен храбрых человек». Назвав их «достойными замечания по древности слога», Н. М. Карамзин приводит обширные выписки из них, а также из третьего сопровождавшего Слово памятника (Сказания об Индийском царстве), которые, без всякого сомнения, были сделаны историографом по самой рукописи.

Описывая состояние России «от нашествия татар до Иоанна III» (1237—1462), Н. М. Карамзин заметил: «Кроме церковных или душеспасительных книг, мы имели от Греков всемирные летописи и разные исторические, нравственные, баснословные повести (курсив мой. — А. Б.); например: о храбрости Александра Македонского, перевод Арриана — о Синагриппе, Царе Адоров — о витязях древности — о богатствах Индии, и проч.».

Учитывая, что Н. М. Карамзин не только дословно повторил формулировку «баснословные повести» из передаточных Реестров 1791 г. по отношению именно к тем сочинениям, которые находились в Мусин-Пушкинском сборнике, но и прямо указывал на находку самой рукописи «в одной монастырской архиве» , можно полагать, что историографу было известно и то, откуда А. И. Мусин-Пушкин получил рукопись, и то, какими словами она была описана в передаточных Реестрах 1791 г. Иначе говоря, вполне вероятно, что Н. М. Карамзин знал или догадывался о тождестве Кирилло-Белозерского Хронографа No 624 и Мусин-Пушкинского сборника со Словом.

 

Свидетельства современников и суд истории

Некоторые хорошо осведомленные современники не были склонны верить графу на слово, что невозвращенные в Святейший Синод рукописи действительно были им переданы императрице Екатерине II и бесследно пропали во дворце. Цитируя упомянутую выше приписку А. И. Мусина-Пушкина на Реестре 1797 г., члены Святейшего Синода многозначительно добавили частицу «де» («о чем де известно всему Святейшему Синоду», вместо мусин-пушкинского «о чем известно всему Святейшему Синоду»). Похоже, они лишь ссылались на слова самого графа, но сами при этом не были уверены в том, что пропавшие рукописи действительно передавались императрице, и никак от себя не подтверждали версию А. И. Мусина-Пушкина.

К. Ф. Калайдович в письме от 28 февраля 1814 г. высказал мнение, что А. И. Мусин-Пушкин «и другие подобные, беззаконно стяжавшие (курсив мой. — А. Б.) свои ученые сокровища, предали их на жертву пламени», а граф С. С. Уваров позже, в 1837 г., прямо утверждал, что «летописи, собранные в 1791 году, как известно, поступили в библиотеку покойного графа А. И. Мусина-Пушкина (курсив мой. —А. Б.) и сгорели с нею вместе».

Страсть собирателя, по всей видимости, подтолкнула А. И. Мусина-Пушкина на сомнительный путь. И это был не единственный случай такого рода.

Граф утверждал, что подаренный им императору Александру I древнейший датированный список русской летописи — Лаврентьевская летопись 1377 г. —происходил из коллекции умершего в 1763 г. П. Н. Крекшина. Д. С. Лихачев опроверг эту версию, поскольку ей противоречило существование копии этого кодекса, сделанной в 1765 г. учениками Новгородской семинарии.

Теперь понятно, что Лаврентьевская летопись поступила в собрание А. И. Мусина-Пушкина не из коллекции П. Н. Крекшина, а из библиотеки Новгородского Софийского собора, где она числилась под No 38.  Видимо, и эту рукопись граф приобрел для своей коллекции не без участия того же митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Гавриила (Петрова).

Итак, мы пришли к выводу, что А. И. Мусин-Пушкин получил рукописный сборник, содержавший Слово, не в конце 1780-х гг., а существенно позже, уже будучи обер-прокурором Синода, зимой 1791/92 г. Эта рукопись происходила из библиотеки Кирилло-Белозерского монастыря — той самой обители, где в XV в. священноиноком Ефросином была создана Краткая редакция «Задонщины», произведения, основанного на тексте Слова. Сумма фактов убедительно, на наш взгляд, свидетельствует, что осенью 1791 г. Хронограф со Словом был привезен из Кирилло-Белозерского монастыря. По Реестру  1791 г. в составе комплекса из 26 рукописных книг он был передан в ведение митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Гавриила (Петрова), а по Реестру Б 1791 г. — от архиерея в Святейший Синод. На каком-то этапе по личному указанию владыки Гавриила Хронограф вместе с Палеей был изъят из комплекса кирилло-белозерских рукописей. Митрополит Гавриил передал эти две рукописи (а, возможно, и третью — Лаврентьевскую летопись) графу А. И. Мусину-Пушкину. Несмотря на наличие передаточных описей (Реестров А и Б 1791 г.), обер-прокурор Синода все же решился изъять эти книги для своей личной коллекции.

Уже на протяжении первых месяцев после открытия Слова о Мусин-Пушкинском сборнике поведал в печати П. А. Плавильщиков. Вскоре его текст использовал при правке своего сочинения И. П. Елагин, а также, скорее всего, комментировал И. Н. Болтин и видел Йозеф Добровский. Уйдя в отставку с должности обер-прокурора Синода, А. И. Мусин-Пушкин не смог расстаться с некоторыми попавшими в его руки книгами, в том числе с двумя Кирилло-Белозерскими рукописями — Хронографом No 624 и Палеей No 592, выдвинув версию об их исчезновении во дворце при покойной императрице Екатерине II. Очевидно, стремясь запутать следы, собиратель указал в Первом издании «ложный» номер Хронографа (No 323) вместо соответствующего Кирилло-Белозерской описи 1766 г. «правильного» No 624 (хотя не исключено, что на рукописи имелся и второй, старый номер).

Кирилло-Белозерский Хронограф в дальнейшем стал известен в науке под названием Мусин-Пушкинского сборника и сгорел в 1812 г. вместе с основной частью библиотеки графа.

Осуждая А. И. Мусина-Пушкина как за то, что он присвоил себе монастырское имущество, так и за то, что он не сумел его сберечь от огня, все же не будем забывать, что с помощью ученых коллег он подготовил Первое издание Слова. Благодаря усердию и трудам бывшего обер-прокурора забытая на века древнерусская поэма вошла в сокровищницу мировой литературы.

Сокращенный вариант. Полностью здесь: http://lib2.pushkinskijdom.ru/Media/Default/PDF/TODRL/62_tom/24-%D0%91%D0%BE%D0%B1%D1%80%D0%BE%D0%B2.pdf

Комментарии

Добавить изображение