СУД ДА ДЕЛО

Несколько месяцев тому назад я получил официальное извещение о том, что, в результате жеребьевки по избирательным спискам нашего городка, мне выпало исполнять обязанности присяжного заседателя во время судебной сессии департамента.

В извещении уточнялось, что это является гражданским долгом, уклонение от которого карается весьма существенным штрафом - почти 4000 евро, и единственной уважительной причиной для отказа может считаться медицинское свидетельство.

Моя первая реакция была - найти способ уклониться от участия в суде. Почему? Отчасти, вероятно, из нежелания участвовать в общественной деятельности - один из рудиментов советского сознания, когда все, исходившее от государства, воспринималось как неоправданное насилие над личностью и зачастую являлось таковым в действительности.

Другая причина - почти болезненная скрупулезность. Я очень боюсь что-то сделать не так  - не для себя, а для кого-то: в суде решается судьба человека. Все происходит на французском языке, который я знаю хорошо (как-никак, больше 20 лет живу во Франции), но он мне все-таки не родной, могу что-то упустить, чего-то не понять. И даже недослышать, - у меня в последние годы проблемы со слухом.

Об этом я и написал в мэрию - о том, что французский язык для меня не родной и что у меня проблемы со слухом.

Ответа не получил и решил, что мои доводы приняты к сведению.

Однако в октябре пришел официальный вызов в суд на сессию, которая должна была проходить с 23 ноября по 4 декабря.

В сопроводительных бумагах объяснялось, что явка обязательна (иначе, если без уважительной причины, - штраф!), что за каждый день присутствия в суде полагается вознаграждение в размере 80 евро, плюс 15 евро на обед, плюс оплата парковки машины.

В ходе сессии предстояло рассмотрение трех дел - два об изнасиловании несовершеннолетних, первое - в первой инстанции, второе - апелляция, и третье (в первой инстанции) - об убийстве. Слушание каждого дела должно было продолжаться три дня.

23 ноября, в 9:30, в здании суда Эври - главного города департамента - перед одним из залов заседаний собрались три десятка людей, которым выпал жребий быть заседателями. Разного происхождения, разного возраста и разных профессий.

Первый день был посвящен: а) разъяснениям обязанностей присяжных заседателей и б) посещению тюрьмы, - очевидно, для того, чтобы мы знали, чем рискуют люди, судьба которых оказывается в наших руках.

И то, и другое было интересно. О том, что входит в обязанности присяжных заседателей, нам рассказывал сначала судебный распорядитель - очень толково, обстоятельно - и с юмором, чтобы снять некоторое напряжение. "Большинство из вас здесь впервые, - сказал он. - Многих оторвали от важных дел, от работы, кому-то кажется, что вы здесь зря потеряете время. Это не так. Уверяю вас: некоторым из вас потом не захочется отсюда уходить!"

Потом с нами говорила судья - элегантная дама средних лет, спокойная, любезная, доброжелательная.

Потом был перерыв на обед, а после обеда за нами приехал автобус, и нас повезли в тюрьму. (Звучит, правда? - "Нас повезли в тюрьму"!)

Тюрьма Флёри-Мерожис, Париж

Тюрьма  находится недалеко, примерно в получасе езды, но на трассе была пробка, и тогда водитель автобуса включил сирену и мигалку, и нам удалось из этой пробки выбраться. Окна автобуса были тонированы, разглядеть пассажиров автобуса снаружи было невозможно, зато мы могли видеть из окон любопытствующих водителей, которые поглядывали на наш автобус с интересом: сирена с мигалкой, надпись на борту - "Пенитенциарная администрация"...

Тюрьма, которую нам показывали, по словам надзирателей - наших гидов, - крупнейшая в Европе, там около 4000 заключенных (теперь уже крупнейшая построена в   Ленинградской области, так называемая "Кресты-2), вот она  - ред.).

Мы провели там часа два. Видели коридоры, камеры, двор для прогулок, спортивный зал и футбольное поле - одно из нескольких. Тюрьма - гигантская, это город в городе.

Когда проходили по двору, из окон заключенные кричали всякие похабства в адрес наших коллег-женщин, зазывали к себе в камеры. Нас предупредили, что так будет. Так и было.

Камера, которую нам показали, была двухместной - двухъярусные нары, кабинка с унитазом и душ. За несколько евро в месяц заключенный имеет возможность взять напрокат холодильник и телевизор. Разрешено иметь компьютер и пользоваться интернетом, но доступ к интернету контролируется тюремной администрацией.

Есть библиотека. Можно - но не обязательно - работать.

Можно учиться - заочно получить образование. Я подумал, что был бы, может, и не прочь провести в такой тюрьме несколько месяцев - покачать мускулы, получить полезную профессию, не отвлекаясь на всякие соблазны вольной жизни...

Нет, я понимаю, что лишение свободы - большое наказание. Нет, я бы не хотел в тюрьму, - даже в эту, образцово-показательную. Однако, в результате этого посещения у меня сложилось впечатление, что, пожелай я, например, ограбить банк, меня не очень испугала бы перспектива заключения в такой тюрьме в случае неудачи...

На этом программа первого дня завершилась, все тот же пенитенцираный автобус отвез нас обратно, к зданию суда, откуда мы разъехались и разошлись по домам. Слушание первого дела было назначено на завтра.

Назавтра мы снова собрались в зале заседаний.

Все.

Кроме обвиняемого. Оказалось, что на него была подана жалоба, не позволявшая взять его под стражу, он остался на свободе и должен был явиться в суд сам. А он не явился. Найти его так и не удалось. После четырехчасового ожидания судья объявила, что слушание дела переносится на неопределенный срок, и мы свободны до пятницы (дело было во вторник) - до начала слушания следующего дела.

И вот - пятница. Тут уж обвиняемый присутствует: он в тюрьме уже три года. Арестован в октябре 2012, изнасилование, в котором его обвиняют, произошло в конце августа того же года. Первый суд состоялся в январе нынешнего, 2015 года, признал его виновным и приговорил к 12 годам тюремного заключения.

Мы - вторая инстанция. Обвиняемый отрицает все. Истица стоит на своем.

Об этом мы узнаем чуть позже. Сначала - процедура.

Помимо судьи и двух его помощников (в данном случае - помощниц) - профессиональных юристов, для судебного заседания в первой инстанции нужно шесть присяжных заседателей. Для пересмотра дела - апелляции - заседателей требуется уже девять. И в обоих случаях - два добавочных - "запасных". Именно запасных. Они будут слушать все, что говорится в ходе судебного процесса, чтобы быть в курсе дела на случай, если кто-то из "основного состава" заседателей почему-либо не сможет придти. Если такого не случится, "запасные" не принимают участия в окончательном обсуждении дела.

Сначала происходит перекличка - все ли заседатели явились.

При этом мы еще находимся в зале на скамьях для публики.

Затем происходит жеребьевка: судья достает из урны карточки с нашими фамилиями. Каждому из тех, чье имя названо, могут дать отвод без объяснения причин. Отвод может дать сам обвиняемый, или его адвокат, или прокурор, или истец, или адвокат истца. То есть, какое-то количество (кажется, четырех) они могут отвести без объяснения причин, а дальше - уже должны объяснить.

По мере того, как судья извлекает из урны карточки и называет фамилии, те, кого назвали, занимают свои места рядом с помощницами судьи, с обеих сторон.

Кому-то дают отвод, и он остается на своем месте в зале.

Наконец, присяжные отобраны - одиннадцать человек. Первые девять будут основными, двое последних - запасными.

После чего судья объявляет, что все остальные присяжные свободны до среды - до начала слушания следующего дела. Теоретически они могут остаться в зале и присутствовать в качестве публики, если пожелают.

Однако в данном случае - не могут. Согласно закону, в деле об изнасиловании истица (или истец) имеет право потребовать, чтобы суд проходил при закрытых дверях, без публики: будут обсуждаться слишком интимные вещи.

Адвокат подсудимого предложил, чтобы процесс проходил публично. Адвокат истицы отвергла это предложение.

Слушание будет происходить при закрытых дверях - то есть, без публики.

Пересказывать в подробностях все перипетии дела я не буду - хотя бы потому, что заседатели обязаны этого не делать. Мы дали слово, и я не хочу его нарушать, даже будучи уверенным, что никто из участников этой истории не прочтет моих заметок по-русски. Что-то, конечно, придется пояснить - в самых общих чертах.

За те три дня, что разбиралось это дело, я увидел две разные Франции. Две совершенно реальных Франции. Они существуют в одно и то же время и по соседству, хотя не совсем в одних и тех же местах. Они пересекаются. Но не очень часто.

Одна из этих Франций - компактные кварталы социального жилья в предместьях больших городов. Они не все похожи друг на друга. Мне пришлось прожить несколько лет в одном из таких, и все было вполне благополучно. Мне просто повезло.

Тот квартал, откуда родом давешний подсудимый и девушка, обвиняющая его в изнасиловании, другой. Это стало понятно из свидетельства двух полицейских, которые служат в тамошнем комиссариате. Впрочем, название городка, где этот квартал находится, весьма известно - именно как "горячее место", "зона вне закона", куда полицейские вторгаются только в случае каких-то совсем уж особых происшествий, в большом количестве и вооруженные до зубов.

Большинство населения таких кварталов - по определению те, кто нуждается в социальном жилье, те, кто не в состоянии обзавестись собственным домом или квартирой и не может снимать жилье по обычным ценам. Это люди, у которых либо вовсе нет работы, либо есть, но низкооплачиваемая. Люди, живущие либо на минимальные зарплаты, либо на пособия. И на то, что им удается к этим пособиям "приварить". Принято считать, что большинство населения в этих кварталах - люди арабского и центральноафриканского происхождения. Я говорю - "принято считать", потому что во Франции запрещены статистические исследования, основанные на этническом происхождении. Этническая статистика - первый шаг к дискриминации и расизму. Разумеется, отсутствие официальной статистики такого рода совершенно не мешает людям делать свои выводы: когда по телевидению показывают стычки так называемой "молодежи из неблагополучных пригородов", трудно не обратить внимание на то обстоятельство, что в толпе безобразничающих "молодых людей" практически нет лиц европейского или монголоидного типа. Преобладают чернокожие и выходцы из арабских стран. Откуда можно знать, что именно арабских, а не, например, кавказских, - то есть, средиземноморский тип внешности? Просто потому, что кавказцев во Франции немного. Арабов, наоборот, много. И имена задержанных звучат совершенно не по-грузински и не по-армянски.

Я вовсе не пытаюсь сказать, что африканцы и арабы - сплошь преступники. Я просто констатирую факт: в кварталах, где они составляют большинство, преступность очень высока. Некоторым удается покинуть эти жуткие гетто, - для этого надо хорошо учиться в школе, искать работу, и теоретически такая возможность есть у всех: во Франции ни у кого нет необходимости с малых лет зарабатывать себе на хлеб насущный, а среднее образование является обязательным, всеобщим и бесплатным. Но нужно приложить усилия. Нужно не плыть по течению. Нужна поддержка близких. Нужно большое мужество. Потому что в этих кварталах заправляют те, кто не в ладах с законом. Те, кто справедливо полагают, - да что там: знают, что торговля наркотиками приносит гораздо больше денег, чем работа на стройке. Здесь  "настоящий мужчина" - это крутой мачо, который никого не боится и которого, наоборот, боятся все приличные люди. И некоторые неприличные, но менее крутые, - тоже. И многим девочкам это нравится.  Кроме того, здешние девочки знают, что, родив ребенка-другого, они будут получать, пусть небольшое, но пособие, на которое кое-как можно будет жить так, как они привыкли в своих не очень требовательных семьях. И не надо будет искать работу. Выйти замуж - это уже роскошь. А жить хочется. И кровь горячая. И - все вокруг так живут. Даже если есть и папа, и мама, даже если они работают, зарабатывая едва-едва достаточно, чтобы прокормить своих детей (а у арабов и африканцев принято иметь много детей), то на воспитание детей у этих папы и мамы времени и сил уже нет. Они сами приехали во Францию, почти не зная языка, работают руками, говорят по-французски с трудом, - дети, здесь родившиеся и ходившие во французскую школу, говорят по-французски нормально, гораздо лучше своих родителей. И иногда презирают их за это. Во всяком случае, особого почтения к родителям не испытывают: те горбатятся за копейки, а приятели-ловчилы торгуют пакетиками с белым порошком и раскатывают в модных авто... С родителей я, пожалуй, пример брать не буду. Хочу модное авто. И вообще, чтобы жить - как хочу.

Это я сейчас про подсудимого и его семью.

У истицы ситуация другая. Она живет в том же квартале. У нее есть мать и старшая сестра. Сестра - от другого отца, который исчез, когда она появилась. Через некоторое время у матери завелся новый друг, но стоило родиться дочери, он тоже испарился. Насколько я понял, мать давала дочерям понять, что считает их причиной своей неудавшейся личной жизни, и отношения в семье натянутые. В общем, девушка - очень одинока. Как станет понятно позже, она СТРАШНО одинока. Страшно - в том смысле, что ей, после того, как она посмела пожаловаться в полицию на изнасилование, лучше уехать из своего "горячего квартала" - там ей вряд ли простят, что вынесла сор из избы: одна из свидетельниц, ее бывшая подруга, сказала ей об этом довольно прямо. Более того, эта бывшая подруга, которая на суде в первой инстанции поддерживала истицу, сейчас отказалась от своих тогдашних показаний: "Я была беременна, у меня играли гормоны, и я говорила черт знает что,"- заявила она. Вообще, некоторые из и так немногочисленных свидетелей изменили свои показания в пользу обвиняемого. По всей вероятности, подверглись давлению и угрозам, но этого они в суде, разумеется, не сказали.

Адвокат подсудимого все время напирает на то, что никаких материальных доказательств изнасилования у суда нет. Есть, правда, заключения психиатров, которые подтверждают наличие у истицы психологической травмы, которая сопутствует изнасилованию.  Анализ ДНК в данном случае ничего дать не может: девушка подала жалобу через неделю после происшествия, за эту неделю все следы можно с себя смыть, тем более если насильник не забыл воспользоваться презервативом. Она, как выяснилось, поначалу и не собиралась подавать жалобу, это ее друг, которому она все рассказала, убедил ее, что нельзя это дело так оставлять. Девушка - робкая, хрупкая, небольшого роста, на вид - лет 15 или 16, хотя ей 21. Для того, чтобы принудить ее к чему-то, особой силы не надо, - достаточно напугать и пригрозить. Что, по ее словам, обвиняемый и сделал. Причем, как выяснилось, не однажды, - впервые это случилось за пять лет то "нынешнего" случая, когда ей было всего 16. И ее бывшая подруга на первом суде это подтвердила, - под влиянием гормонов, надо полагать. Хотя выяснилось, что еще до суда, до своей беременности и гормонов, эта подруга рассказывала кому-то об этом...

Обвиняемый отрицает все. Да, он знает эту девушку, - видел, с подружками, ведь в одном квартале живут. Но - чтобы ее насиловать? Никогда. Она не в его вкусе - мелкая слишком... Да и зачем - у него и так баб полно, не знает, куда от них деваться. Это он, правда говорил на первом суде. Сейчас - у него, оказывается, есть невеста. Она даже свидетельствует в его пользу. Правда, его родители с ней до его ареста знакомы не были. Вообще, когда его арестовали, она была в Марокко, - ездила выбирать свадебное платье. Девушка - бойкая, с хорошо подвешенным языком. Зачем ей выходить замуж за бездельника с многочисленными приводами в полицию, - неясно. Ехать в Марокко выбирать свадебное платье, не будучи представленной родителям жениха - тоже странно. Но, допустим, любовь зла.

Я пытаюсь быть "адвокатом дьявола": что, если подсудимый говорит правду? Что, если изнасилования не было? Тогда, получается, истица лжет. Лжет складно - ни разу не сбилась. Все ее показания сходятся. Все, что она говорит, косвенно подтверждается. Кроме самого факта изнасилования. Который и не может быть подтвержден: такое редко происходит в присутствии свидетелей, и не всегда кто-то снимает эту сцену на свой мобильный телефон. Вот если бы она СРАЗУ побежала в полицию, - может, какие-нибудь следы бы и нашлись, а так... Допустим, она хочет ему сделать большую гадость. Она за ним тщательно следит, выясняет его привычки, - где и с кем он бывает, какая у него машина, а потом выстраивает всю эту историю, зная, что у него нет алиби. Такое в принципе возможно.

Только не похожа эта девушка на хитрющую злодейку-интриганку. А парень на насильника - похож. То есть, даже не на насильника. А на хулигана, который в этом своем "горячем квартале" чувствует себя хозяином, он там как рыба в воде. И если ему чего-то захотелось, - кто посмеет ему отказать? Она и не посмела.

Она "провинилась" еще хуже: она посмела пожаловаться. Причем не старшему брату, не отцу, - это в квартале допускается, а - в полицию! Это уже нарушение кодекса "квартального поведения".  Бывшая подруга-свидетельница ("гормональная женщина") так и сказала: "Я бы такую проблему сама уладила!"

А если нет отца, нет старшего брата и нет могучего, грозного друга, который может заступиться? Тогда как? Утереться и забыть? Вероятно, да. Так обычно и происходит в той Франции, которую я здесь вижу и о которой больше догадываюсь, - и по тому, что говорится, и по тому, что НЕ говорится... И о существовании которой я, конечно, знал и раньше, просто не приходилось иметь с ней дело.

Но, к счастью, есть и другая.

Я видел довольно много фильмов, где действие происходит в суде. Самое яркое впечатление - "12 разгневанных мужчин" Сидни Люмета, по пьесе Реджинальда Роуза. Если уж вспоминать этот шедевр, то надо вспомнить и его российский римейк "кисти" Никиты Михалкова. Когда я смотрел фильм Люмета, я верил тому, что там происходило.  С фильмом Михалкова иначе: несмотря на великолепные актерские работы, в подобную ситуацию в России мне не верится. Возможно, я ошибаюсь. Во всяком случае, я никогда не думал, что сам окажусь в ситуации, описанной в этих фильмах.

И вот - оказался.

В предварительных обсуждениях - в перерывах между заседаниями - принимают участие все 11 заседателнй, в том числе двое запасных, две помощницы судьи - специалисты по юридическим вопросам, - и время от времени сама судья. В  окончательном - после того, как высказались свидетели, эксперты, прокурор и адвокаты обеих сторон, - те же, за исключением двух "запасных" заседателей.

Судья обмолвилась, что когда-то работала следователем в том самом департаменте, откуда родом истица и обвиняемый, и хорошо знает обстановку в этих "кварталах".

Две ее помощницы - специалисты по делам несовершеннолетних, потому что самые ранние факты, упоминающиеся в деле, относятся к тому периоду, когда истице было 13 лет, а обвиняемому - 17.

Заседателем может стать любой гражданин страны старше 23 лет, не имеющий судимости и профессионально не связанный с органами правосудия или полицией.

Самому молодому из нас было лет 30, самому старшему - около 70. Самый молодой - пожарный, самый пожилой - владелец предприятия, отошедший от дел.

А еще - охранник из супермаркета, программистка на пенсии, секретарша, водитель грузовика, учительница, начальник информационной службы какого-то важного предприятия, домработница... Кто еще? А, ну да, - экскурсовод, то есть, я. Про всех не знаю - мы не представлялись друг другу подробно.

Несмотря на то, что я был равноправным участником происходящего, меня не покидало ощущение, что я - зритель в театре. Да я и был зрителем, как всегда и везде: интересно же! Интересно, что они говорят, как говорят, о чем думают, как и на что реагируют. Может быть, потому, что я не родился в этой стране, я в нее приехал жить, я ее выбрал, полюбив заочно, - по книгам, по фильмам, по песням, по юмору. По роду работы, мне постоянно приходится иметь дело с бывшими соотечественниками и говорить по-русски. Но живу я во Франции, мне приходится бывать во французских учреждениях, общаться с самыми разными людьми, да и в семье, кроме двух моих сестер, никто по-русски не говорит. Какие-то стороны французской жизни мне незнакомы: например, я учился здесь на курсах, но не ходил в школу, и образование получал не здесь, и детей здесь в школу не водил, поэтому и не очень знаю, как устроены здешние школы. С врачами дело иметь приходилось, но не настолько, чтобы досконально понять, как устроено медицинское обслуживание. Отношения с работодателями были почти условными, потому что гид - все-таки свободная профессия, я не состоял в штате каого-либо учреждения... Ну, и адвокатов, прокуроров и судей с присяжными заседателями доводилось видеть только в кино.

...Друзья и знакомые советского происхождения, у которых есть дети, часто жалуются на французскую школу: по их мнению, там как-то не то и не так преподают. Они считают, что советская школа была намного лучше, чем нынешняя французская. Другие жалуются на какие-то особенности французской администрации, - и действительно, иной раз какие-то ситуации выглядят нелепыми и странными.

Об этом я и думал, слушая своих коллег-заседателей.

Они говорили хорошо - гладко и чисто. По-разному - потому что были из разных сфер, и стиль у каждого был свой. Они не заботились о красотах речи: каждый просто говорил то, что хотел сказать, максимально точно, четко и аргументированно. Это не удивляет, когда говорит начальник службы информации или владелец предприятия. Или секретарша. Но когда так же - ровно, спокойно, разумно,  логично и чисто говорит молодой чернокожий атлет с перекатывающимися под свитером мускульными шарами - охранник из супермаркета, - который и сам живет в таком "горячем квартале", - я делаю вывод, что французская школа работает совсем неплохо. Наверное, не всегда, - но работает. (О том же я думаю, когда в июне проходят экзамены на аттестат зрелости - пресловутый "бак", - и по радио объявляют темы нынешнего сочинения: никакая зубрежка не позволит написать сочинение на тему вроде "Технический прогресс и совершенствование человеческого общества". Это вам не "Образ Анны Карениной"! Стало быть, если выпускники средней школы могут рассуждать на такие темы и успешно сдавать этот экзамен, - браво, школа! И еще я вспоминаю, как меня, только-только приехавшего во Францию в начале 90-х, когда я еще включал телевизор в надежде лучше разобраться в окружающей новой жизни, удивляло, в программе новостей, что случайные люди на улице, по виду явно не интеллектуалы, которым журналисты задавали вопросы, отвечали на эти вопросы гладко, грамотно и непринужденно, - в отличие от почти всех, за редкими исключениями, выпускников "замечательной" советской школы, которые "бекали", "мекали" и никак не могли толком что-то сказать даже в период гласности... Собственно, удивляет то, что непривычно.)

Люди, которые только что, во время обеда, рассказывали какие-то забавные истории, весело шутили, сейчас говорили серьезно. Они говорили ответственно. Они сознавали, что от их решения зависят судьбы людей: подсудимый может остаться в тюрьме, - а может выйти на свободу, если мы признаем его невиновным. Но если на самом деле он виновен, то девушка, которую он обидел, будет сломана, она вряд ли поверит в то, что правосудие существует.

А если он НЕ виновен, а мы его признаем виновным, и он окажется в тюрьме за то, чего не совершал? У нас ведь нет прямых доказательств, а сомнение должно быть истолковано в пользу подсудимого.

В том, что подсудимый - мерзавец, никто из нас не сомневался, после трехдневных слушаний, в ходе которых ему несколько раз предоставлялось слово, и было ясно, что он за "фрукт". Но что, если он все-таки не насиловал эту девушку? Речь идет о внутренней убежденности каждого из нас. Некоторые из нас, однако, были абсолютно уверены в его виновности и приводили свои соображения. Другие, подобно мне, говорили: что виновен, убеждены, но, действительно, прямых доказательств нет, - имеем ли право признать его виновным? Если действительно убеждены, - имеете, - сказала судья, - вы здесь именно для этого. Вас именно потому и не знакомят с материалами дела, а дают возможность составить собственное представление об этих людях. Я честно сказал, что, с моей точки зрения, этот человек должен быть в тюрьме. Даже если он не совершил именно это преступление. Но я уверен, что он его совершил. Я видел и слышал его, я видел и слышал ее, я видел и слышал экспертов, а также свидетелей и адвокатов защиты.

Мы должны ответить на несколько вопросов, которые формулирует судья. Это делается путем тайного голосования, которому предшествует обсуждение: все по очереди высказываются - заседатели, помощники судьи, и в заключение - судья. Мы можем возражать, аргументировать столько, сколько считаем нужным. Обсуждение заканчивается не раньше, чем будут исчерпаны все доводы. После чего судья задает первый вопрос: "Признаете ли вы обвиняемого виновным?" Каждый пишет на листке бумаги (они особой формы, у всех - одинаковые) "да" или "нет", складывает листок и кладет его в урну. Затем урна вскрывается, листки высыпаются на стол, и тот, кто открыл урну, пересчитывает эти бюллетени (их должно быть столько же, сколько нас, - то есть, 12), после чего пододвигает их сидящему рядом, и тот громко читает: "Да" или "Нет".

Мы признали его виновным единогласно.

Затем обсуждался вопрос: следует ли предоставить виновному льготу, учитывая, что самое раннее преступление он совершил, будучи несовершеннолетним. Тут мы тоже были едины: нет.

Следующее обсуждение касалось срока. Опять высказались все. Я оказался самым свирепым: предложил дать максимальный срок, положенный за изнасилование: 30 лет тюрьмы. На меня посмотрели с любопытством. Я привел свои доводы: ни одного смягчающего вину обстоятельства нет, ни малейших признаков раскаяния - тоже. По-моему, изнасилование - самое отвратительное из преступлений. И почему бы не дать понять подобным ребятам, чем они рискуют?.. Кроме того, я не верю, что он исправится.

Меня не поддержали. Судья, высказавшись, как обычно, последней, сказала, что в ее практике бывали случаи, когда, казалось бы, совершенно безнадежные и закоренелые преступники все-таки менялись к лучшему, отбыв наказание. Поэтому ей представляется достаочным приговор первой инстанции - 12 лет тюрьмы. "Он все-таки еще молод," - сказала судья. До нее в том же духе высказались некоторые коллеги-заседатели.  И я подумал, что они правы и что моя "свирепость", возможно, отчасти объясняется тем, что я все-таки рос не во Франции и воспитывался не здесь...

Когда вскрыли урну, оказалось, что 9 человек (я был в их числе) проголосовали за утверждение первоначального приговора, двое - за его смягчение (10 лет), и один - за ужесточение (15). Видимо, кто-то еще разделяет мои первоначальные взгляды на ситуацию, пускай и более умеренно.

...Нас отпустили в половине второго ночи, после того, как был объявлен приговор. Судья и ее помощницы еще остались для уточнения каких-то процессуальных вопросов.

На другое утро мы снова собрались в зале суда - начиналось слушание следующего дела.

Жеребьевка. Некоторые из нас снова оказались в составе присяжных. Остальные покинули зал. Некоторые уехали сразу. Я и еще четверо "бывших" заседателей отправились выпить по чашке кофе. Разговор как-то не очень клеился, и вскоре мы расстались. Мне это напомнило классический финал многих вестернов, когда герои, случайно объединившиеся для правого дела, свершив справедливость, направляют своих коней в разные стороны.

Я был счастлив, что встретил этих людей и вместе с ними участвовал в разбирательстве дела. Потому что они - та самая Франция, которая может вызвать любовь, уважение и восхищение. Это люди, которым я бы доверил решение моей судьбы. Люди случайные. Выбранные по жребию. Разные. И очень достойные.

Я дописываю эти заметки после первого тура региональных выборов, когда Национальный Фронт Марин Ле Пен заявил о себе как о первой партии Франции - на втором туре, возможно, избиратели социалистов и республиканцев объединяться, чтобы НФ не прошел, как это было в 2002 году на президентских выборах.

Интересно, за кого голосовали мои замечательные коллеги-заседатели? Не знаю. Не исключаю, что кто-то из них разделяет взгляды Марин Ле Пен, - мы не говорили о политике, мы обсуждали конкретную ситуацию.

Что же касается НФ, то я уже лет двадцать талдычу своим друзьям и знакомым, что эта партия может прорваться к власти, а мои французские друзья надо мной подшучивают и говорят, что это невозможно. Дай Бог, чтобы они оказались правы.

Но пока приходится признать следующее: та Франция, о которой я говорил здесь вначале - Франция социальных гетто, "зон вне закона", где большинство людей наверняка несчастливы - некоторые приспособились, некоторые свыклись и притерпелись, - где девушки, вроде нашей истицы, возвращаясь вечером домой, жмутся к стенам домов, стараясь не попасться на глаза парням вроде нашего подсудимого, которые верховодят и заправляют жизнью этих кварталов, пока не окажутся на скамье подсудимых, (а может, и не окажутся: не осмелься наша истица подать жалобу, ведь никакого процесса и не было бы, и наш подсудимый продолжал бы наслаждаться жизнью, как привык,) - так вот, эта Франция возникла не по вине НФ, который никогда еще у власти не был и сформировался только в 80-е годы. Ни левые, ни правые, сменявшие друг друга у власти за последние несколько десятилетий, ничего поделать с этими зонами не смогли. Когда НФ указывает на обитателей этих кварталов как на рассадник преступности и терроризма, возразить нечего. То, что обитатели эти - преимущественно центрально- и североафриканского происхождения и мусульманского вероисповедания, тоже правда. Правда и то, что из соображений политической корректности обе "главные" партии Франции - социалисты и республиканцы - не желали или не решались об этом говорить, - в отличие от НФ, который именно так и наращивал свою популярность.

Когда специалисты критикуют программу НФ, их доводы зачастую представляются, я бы сказал, "крючкотворскими", но не совсем по существу, в то время, как в некоторых пунктах лепеновской программы определенный здравый смысл все-таки проглядывает.

Когда НФ подчеркивает, что ислам представляет собой серьезную проблему в нынешней Франции, это правда, которую все время пытаются оспаривать другие политики, чтобы "не подливать масла в огонь" и "не путать хороших мусульман с исламскими террористами", - хотя даже некоторые мусульманские интеллектуалы в своих публичных выступлениях признают, что связь между исламом и терроризмом существует, и отрицать ее нельзя. Повторяю: вопросы НФ порою ставит правильные.

Я не голосовал и не собираюсь голосовать за НФ, но я готов спорить и обсуждать их программу.

Однако некоторые ее положения вызывают у меня безоговорочное неприятие: они призывают к выходу Франции из Евросоюза и из НАТО и к прочному альянсу с Россией.

Поскольку для меня Россия - государство однозначно бандитское и антиправовое, тот факт, что Россия дает деньги НФ, а НФ призывает к сближению с Россией - подчеркиваю: с нынешней Россией, - уже делает НФ в моих глазах партией "нерукопожатной". И при этом не единственной: в окружении Николя Саркози тоже есть приверженцы России и ее "крутого" лидера.

Но большинство французов не очень хорошо представляют себе, что такое Россия и кто таков ее популярный фюрер. Упрекать их за это, пожалуй, нельзя: у них своих проблем хватает. Но они хотят, чтобы той Франции, где уголовники безнаказанно насилуют девочек и торгуют наркотиками, больше не было. И в этом я их очень хорошо понимаю. И мой короткий, но интенсивный заседательский опыт показал, что обычные французы - это люди, на здравый смысл которых можно положиться.