Ходжа Насреддин против Сталина

02-03-2016

Говорит Дмитрий Быков:

Ходжа Насреддин Леонида Соловьева -  это очень интересный извод русской литературы. Леонид Соловьев вырос в Средней Азии и провёл там много времени, скажем так, хотя он по происхождению своему русак из русаков. Он сумел написать несколько недурных ранних очерковых книг, но, конечно, первая слава пришла к нему с «Возмутителем спокойствия». Почему Ходжа Насреддин оказался в это время главным, самым обаятельным героем русской литературы? Вот тут пишут мне, что в городе был один экземпляр этой книги, и на неё стояла в библиотеке трёхмесячная очередь, но удалось нашему герою всё-таки её прочитать. Спасибо, это меня очень радует.

Что я могу сказать относительно книг, текстов Соловьёва? Это очень интересное, очень нестандартное продолжение линии Остапа Бендера, странствий плута, странствий хитреца. Почему это перенесено в Среднюю Азию, объяснить очень просто — потому что всё более азиатской и всё более среднеазиатской становится в это время русская жизнь, жизнь при Сталине. И, конечно, Бендер уже невозможен, а возможен Ходжа Насреддин.

Кто такой в сущности Ходжа Насреддин? Хитрец восточного типа, хитрец-приспособленец, который внутри этого мира «Тысячи и одной ночи» — мира жестокого, кровавого, пряного, острого, страшно авантюрного и при этом абсолютно насквозь прозрачного, мира, в котором никуда не укрыться, — выбирает новый modus vivendi. Конечно, Ходжа Насреддин не борец, а он гениальный приспособленец. Он мастер басни, мастер эзоповой речи (хотя никакого Эзопа там, конечно, не знают). Он имитирует народный, фольклорный стиль, но на самом деле это, конечно, стиль глубоко авторский. Он великолепно сочетает сладкоречивость и многословие восточной аллегории и вот эту фольклорную остроту, фольклорную соль. Юмор Ходжи Насреддина у Соловьёва, конечно, грубоват. Да и сама эта книга грубовата, но она очень точно имитирует витиеватый слог сталинской эпохи, она абсолютно точно отражает эту страшную жару тоталитаризма, — жару, от которой нельзя укрыться в тени, потому что она везде. И единственный способ среди этой жары и среди этого палящего, страшного тоталитарного солнца создать хотя бы иллюзию тени — это вот так гениально приспособиться.

Вторая книга была написана при обстоятельствах уже совершенно невыносимых, потому что Соловьёв сел. Он всю жизнь говорил, что это ему божья месть, божье наказание за то, что он очень плохо обошёлся со второй женой. Я не знаю, насколько это всё правда, почему он сел. Ну, там ложный донос какой-то имел место. Но вообще в то время, как вы понимаете, человеку сколько-то остроумному и сколько-то понимающему ситуацию крайне трудно было уцелеть. Он сел уже после войны, насколько я помню — в 1951 году, если я ничего не путаю. Ну, надо будет заглянуть в «Википедию».

И на тверской пересылке (из Ленинграда, по-моему, его везли) его узнал начальник какой-то и дал ему возможность писать книгу, писать вторую повесть о Насреддине. Он сказал: «Вы можете написать ещё одну повесть про Насреддина? Я вас тогда освобожу от работ, оставлю здесь. Пишите». И он писал её — точно так же, как Штильмарк, так казать, по разрешению Василевского и по его заказу писал «Наследника из Калькутты». Это особая тема — лагерные писатели. О ней можно было бы много рассказывать. И хорошая книга могла бы быть.

Соловьёв за полтора года написал «Очарованного принца», продолжение о Ходже Насреддине. Там кое-то где проглядывают откровенные признания о том, в какой обстановке он эту книгу пишет. Он там говорит: «За базар моей жизни ухожу я почти нищим, без приобретений. Но день не кончился. И хотя он клонится к закату, может быть, ещё есть какая-то надежда, может быть, мы успеем как-то ещё улучшить свои результаты».

И действительно «Очарованный принц» — это гораздо более авантюрная вещь, гораздо более горькая при этом. И в ней страшно чувствуется усилившаяся, ещё более гнетущая несвобода, с одной стороны. И, конечно, чтобы угодить вот этому первому читателю, который, как маньяк в «Мизери», удерживает его у себя… Это несколько большая авантюрность, налёт такой приключенческой литературы. Но обе книги друг другу совершенно не уступают. Интересно, что третья часть трилогии, как и в случае с Бендером, тоже не была написана. Боюсь, потому, что некуда героя привести. Конечно, есть ещё замечательная версия Леонида Филатова, который из «Возмутителя спокойствия» сделал прекрасную пьесу в стихах.

В чём особенность Соловьёва? Во-первых, он великолепно воспроизводит среднеазиатский колорит, колорит «Тысячи и одной ночи»: азиатского коварства, азиатской медлительности, иезуитского остроумия, сахарной, похожей на халву, медоточивой речи. Весь домусульманский, доисламский Восток, чистый восторг, вся атмосфера «Тысячи и одной ночи» воспроизведена у него очень грамотно и с великолепным знанием предмета. Кроме того, конечно, страшно обаятелен сам главный персонаж, этот наследник Одиссея, на чьих странствиях всё строится. Почему всегда странствия хитреца? Потому что бесхитростного все эти бесчисленные опасности поглотят, конечно. И его Ходжа Насреддин — это не просто народный герой, вроде Уленшпигеля (а книжка немножко похожа, конечно, на «Уленшпигеля», прямое влияние де Костера там чувствуется), а это именно человек, который задаёт географию этого мира, странствуя по нему, он его описывает.

Два главных центра, два главных топоса — это дворец и базар. Во дворце господствует интрига, пытка, казнь, слухи, трусость, предательство. Базар — напротив, это любимая сцена Ходжи Насреддина; это место богатства, торговли. Но богатства не казны, которая так похожа на «казнь». Это не богатство денежное, а это разнообразие, бесконечная пестрота (пёстрые старые халаты, специи, пряности, мясо, рис, мёд), это страшное богатство Востока, его цветущая природа. И вот на этом сочетании нищеты и богатства, на этом контрапункте, на сочетании сладкоречия и хитрости, роскоши и зверства очень сильно всё построено. Это сильный контраст. Топосы придуманы замечательные.

И сверх того, что здесь важно. Ходжа Насреддин не просто остряк, не просто неунывающий борец с ханжеством, пошлостью, не просто неутомимый хитрец. Ходжа Насреддин — это неубиваемый дух народа, о чём очень важно было напомнить в кошмарные 40-е годы. 1938 год — первая книга, 1952 год — вторая, а издана она была в 1956-м (кстати, как и «Наследник из Калькутты»). Это на самом деле удивительная история о том, что народный дух, казалось бы, среди тотальной пассивности, среди гнили, он неубиваем. И поэтому этот двухтомник Соловьёва до сих пор нас так утешает. Эта книга, казалось бы, о рабстве, все рабы, но в душе все всё понимают, и насмешничают, и верят в сохранение этого не молкнущего насмешливого голоса, поэтому Соловьёв умудрился написать среди тоталитаризма сталинского, наверное, самую жизнеутверждающую книгу.

Он выжил, вернулся, шедевров уже после этого не написал, а пожинал лавры и славу всякую после выхода дилогии о Насреддине. Наверное, потому не мог написать, что исчезли те напряжения, потому что Россия стала менее азиатской. Да и что там добавлять? Всё сделано. Но сама имитация слога на высочайшем уровне! Такого достигала, мне кажется, только Далия Трускиновская в «Шайтан-звезде».

Дополнительные сведения о Леониде Соловьеве и его произведении

image001Леонид Васильевич Соловьёв (1906—1962) — советский писатель, сценарист, известный как автор дилогии о Ходже Насреддине.

Место рождения: Триполи, Османская империя

Дата смерти: 9 апреля 1962 (55 лет)

Место смерти: Ленинград
В 1921 году семья, спасаясь от голода в Поволжье, переселилась в Коканд. В 1922 году юноша закончил школу, проучился два курса механического техникума, некоторое время работал железнодорожным ремонтником, много ездил по Туркестану, собирал и глубоко изучал среднеазиатский фольклор. В Канибадаме женился на Елизавете Беляевой, но вскоре их брак распался. В 1923 году Леонид Соловьёв начал печататься в газете «Туркестанская правда» (с 1924 года — «Правда Востока»). До 1930 года работал специальным корреспондентом этой газеты. Леонид Соловьёв родился 6 (19) августа 1906 в городе Триполи (Ливан) в семье помощника инспектора северо-сирийских школ Императорского Православного Палестинского общества. В 1909 году семья вернулась в Россию, родители преподавали в школах Самарской губернии. В детстве Леонид очень любил читать, любимыми его авторами были Джек Лондон и Редьярд Киплинг.

В 1927 году рассказ Соловьёва «На Сыр-Дарьинском берегу» получил вторую премию журнала «Мир приключений» (перед этим рассказ отвергли в Ташкенте). Поверив в свой литературный талант, Соловьёв приехал в Москву (1930 год) и поступил на литературно-сценарный факультет Института кинематографии, который закончил в 1932 году. В Москве он женился во второй раз — на Тамаре Седых, брак также оказался неудачным и распался

В 1930 году Л. В. Соловьёв осуществил озорную мистификацию — представил в издательство собственноручно написанные песни о В. И. Ленине, которые выдал за переводы узбекских, таджикских и киргизских народных песен и сказаний. Все они вошли в сборник «Ленин и творчество народов Востока» (1930 год). Об этой истории рассказывал в своих воспоминаниях и В. С. Виткович. Дополнительный комизм этой затее придавали результаты спешно организованной экспедиции Ташкентского Института языка и литературы, которая в 1933 году подтвердила фольклорный источник песен и даже представила их «оригиналы» на узбекском и таджикском.

Все, что осталось от восточных сказаний о Ленине:

image002

Работая в 1920-х годах специальным корреспондентом газеты «Правда Востока», Леонид Соловьёв увлёкся собиранием среднеазиатского фольклора. Сначала он отправлял записанные им легенды и сказания в различные издания, но постепенно разрозненный материал начал оформляться в роман. Главным его героем стал Ходжа Насреддин. Приступая к работе, Соловьёв отметил: «Какая широта открылась передо мной! <…> Всё, что я любил в ней (Средней Азии), — вливалось в мою тему: и быт, и фольклор, и природа».

С самого начала Соловьёв понимал, что в одной книге весь собранный материал не уместится, а потому готовил читателей к появлению второй. Он даже указал об этом в финале «Возмутителя спокойствия»: «Этими словами мы закончим в нашем повествовании последнюю главу, которая могла бы служить началом для новой книги».

В 1940 году Л. В. Соловьёв опубликовал роман «Возмутитель спокойствия», первую книгу наиболее значительного своего произведения — «Повести о Ходже Насреддине». Книга, вышедшая в канун войны в «Роман-газете», сразу получила необыкновенную популярность за незаурядное литературное мастерство, умное, доброе и жизнерадостное остроумие. Переведена и опубликована на французском, голландском, датском, иврите и других языках.

image004

Её экранизация («Насреддин в Бухаре») состоялась в военном 1943 году, когда фильмы снимались в основном на боевую или патриотическую тематику. Режиссер - знаменитый Яков Протазанов («Аэлита», «Процесс о трёх миллионах», «Белый орёл», «Закройщик из Торжка», «Праздник святого Йоргена»). Ходжа Насреддин - Лев Наумович Свердлин (Лауреат трёх Сталинской премии (1947, 1949, 1951).

image005

В 2013 году «Повесть о Ходже Насреддине» была включена в список «100 книг», рекомендованный Министерством образования и науки РФ школьникам для самостоятельного чтения

В соавторстве с В. С. Витковичем им написаны сценарии кинофильмов «Насреддин в Бухаре» (1943) и «Похождения Насреддина» (1946, режиссер Наби Ганиев, на узбекском языке с дубляжом на русский)). Именно по мотивам  фильма «Похождения Насреддина»  впоследствии был написан роман Соловьёва «Очарованный принц».

Во время Великой Отечественной войны Соловьёв был военным корреспондентом газеты «Красный флот» на Чёрном море. Фронтовые рассказы и очерки писателя вошли в сборники «Большой экзамен» (1943) и «Севастопольский камень» (1944). По повести «Иван Никулин — русский матрос» (1943) им был создан киносценарий одноимённого кинофильма (1944).

За  участие в войне имел награды:

  • Орден Отечественной войны I степени (5 ноября 1943 года)
  • Медаль «За оборону Севастополя»

В сентябре 1946 года Соловьёва арестовали по обвинению в «подготовке террористического акта» и десять месяцев держали в предварительном заключении. В качестве основания для ареста следствие предъявило показания ранее арестованной в 1944 году «антисоветской группы писателей» — С. А. Бондарина, Л. Н. Улина и А. Г. Гехта, которые признали наличие у знакомого им Л. В. Соловьёва «террористических настроений» против Сталина. В деле содержатся примеры антисоветских высказываний писателя: колхозы себя не оправдали, литература деградирует, произошёл застой творческой мысли.

Приговор Особого совещания НКВД от 9 июня 1947 года гласил: «За антисоветскую агитацию и террористические высказывания заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на десять лет». Позднее Юрий Нагибин вспоминал об этом времени: «Огромный, добрый, наивный, вечно воодушевлённый Леонид Соловьёв угодил в лагерь...».

Отправили писателя в Дубровлаг (Мордовия), где в виде исключения ему разрешили в свободное от работы время заниматься литературным творчеством. Родителям и сестре Зинаиде он писал в мае 1948 года, что присылать ему ничего не надо, кроме бумаги: «Я должен быть дервишем — ничего лишнего… Вот куда, оказывается, надо мне спасаться, чтобы хорошо работать — в лагерь!.. Никаких соблазнов, и жизнь, располагающая к мудрости. Сам иногда улыбаюсь этому». Повесть «Очарованный принц», вторая часть «Повести о Ходже Насреддине», была написана в лагере, на основе сценария к фильму «Похождения Насреддина», и закончена к концу 1950 года. «Очарованный принц» сильно отличается от первой книги, он написан в ином — философском, сдержанно-грустном стиле.

После смерти Сталина (1953 год) родственники через влиятельного писателя и депутата А. А. Фадеева ходатайствовали о смягчении участи Соловьёва. Вышел он на свободу по амнистии в июне 1954 года, проведя в лагерях восемь лет. Юрий Олеша в своём дневнике вспоминал о встрече с Соловьёвым:

Встретил вернувшегося из ссылки Леонида Соловьёва («Возмутитель спокойствия»). Высокий, старый, потерял зубы. Узнал меня сразу, безоговорочно. Прилично одет. Это, говорит, купил ему человек, который ему обязан. Повёл в универмаг и купил. О жизни там говорит, что ему не было плохо — не потому, что он был поставлен в какие-нибудь особые условия, а потому, что внутри, как он говорит, он не был в ссылке. «Я принял это как возмездие за преступление, которое я совершил против одной женщины» — моей первой, как он выразился, «настоящей», жены. «Теперь я верю, я что-то получу».

«Преступление против женщины», о котором говорил Соловьёв, он сам затронул в своих показаниях на следствии 1946 года: «Я разошёлся с женой из-за своего пьянства и измен, и остался один. Я очень любил жену, и разрыв с ней был для меня катастрофой».

Поселился он в Ленинграде. В 1955 году Соловьёв в третий раз женился, его супругой стала ленинградская учительница Мария Кудымовская. Друзья помогли ему опубликовать в «Лениздате» всю дилогию «Повесть о Ходже Насреддине» (обе книги, 1956 год). Книга имела огромный успех. На «Ленфильме» писатель подрабатывал написанием и доработкой сценариев.

К столетнему юбилею писателя (2006 год) был снят документальный фильм «Возмутитель спокойствия. Леонид Соловьёв» (сценарист Б. Т. Добродеев, режиссёр И. И. Твердовский)

 

ПРИЛОЖЕНИЕ.

Яркие места из книги Л. Соловьева "Возмутитель спокойствия".

 

Когда Ходжа Насреддин остановился отдохнуть, мулла сказал с таинственным и важным видом:

"Слушай первую премудрость, и большей не было в мире никогда со времен Адама, и если ты постигнешь всю глубину ее, то это будет равносильно познанию тайного смысла букв - Алиф, Лам, Ра, которыми Магомет, пророк и учитель наш, открывает вторую суру корана. Слушай внимательно: если кто-нибудь тебе скажет, что ходить пешком лучше, чем ездить верхом, - ты не верь этому человеку. Запомни мои слова и думай над ними неотступно днем и ночью - и тогда ты постигнешь заключающуюся в них премудрость. Но эта премудрость - ничто в сравнении со второй премудростью, которую я тебе поведаю вон у того дерева. Видишь - во-он впереди!"

"Ладно! - думает про себя Ходжа Насреддин. - Погоди, мулла!"

Обливаясь потом, он дотащил мешок до дерева.

Мулла поднял палец:

"Открой свои уши и внимай, ибо вторая премудрость включает в себя весь коран и половину шариата и еще одну четверть книги тариката. И постигший эту премудрость никогда не собьется с пути добродетели и никогда не оступится на дороге истины. Постарайся же, о сын мой, понять эту премудрость и радуйся, что получил ее бесплатно. Вторая премудрость гласит: если тебе кто-нибудь скажет, что бедному легче жить, чем богатому, ты не верь этому человеку.

Но даже и эта вторая премудрость - ничто рядом с третьей, сияние которой можно сравнить только с ослепительным блеском солнца и глубину которой можно сравнить только с глубиной океана. Третью премудрость я поведаю тебе у ворот моего дома. Идем скорее, ибо я уже отдохнул".

"Подожди, мулла! - отвечает наш Ходжа Насреддин. - Я наперед знаю твою третью премудрость. Ты хочешь у ворот своего дома сказать мне, что умный человек всегда может заставить глупца бесплатно тащить мешок с тыквами".

Пораженный мулла отшатнулся. Ходжа Насреддин слово в слово угадал его третью премудрость.

"Но послушай теперь, мулла, мою одну-единственную премудрость, которая стоит всех твоих, - продолжал Ходжа Насреддин. - И моя премудрость, клянусь Магометом, столь ослепительна и столь глубока, что включает в себя весь ислам с кораном, шариатом, книгой тариката и всеми другими книгами, и всю буддийскую веру, и всю иудейскую веру, и все христианские заблуждения. Нет, никогда не было и не будет впредь премудрости более достоверной, чем та, которую я поведаю тебе сейчас, о мулла! Но приготовься, чтобы не поразила тебя слишком эта премудрость, ибо от нее легко потерять рассудок - настолько она поразительна, ослепительна и необъятна. Подготовь же свой рассудок, мулла, и слушай: если кто-нибудь скажет тебе, что эти вот самые тыквы не разбились - плюнь в лицо тому человеку, назови его лжецом и прогони из дома!"

С этими словами Ходжа Насреддин поднял мешок и бросил вниз с крутого обрыва.

Тыквы сыпались из мешка, прыгали и звучно раскалывались, налетая на камни.

"О горе мне! О великий убыток и разорение!" - закричал мулла.

И начал он кричать, причитать, царапать лицо, и всем своим видом вполне походил на безумного.

"Вот видишь! - поучительно молвил Ходжа Насреддин. - Ведь я предупреждал, что от моей премудрости рассудок твой может легко помутиться!"

*******************

Он выбрал в ряду чайхан самую большую и людную, где не было ни дорогих ковров, ни шелковых подушек, вошел и втащил за собой по ступенькам лестницы ишака вместо того чтобы поставить у коновязи.

Ходжу Насреддина встретили удивленным молчанием но он ничуть не смутился, достал из переметной сумки Коран, что подарил ему вчера на прощание старик, и, раскрыв, положил перед ишаком.

Все это он проделал неторопливо и спокойно, без улыбки на лице, как будто так и полагалось.

Люди в чайхане начали переглядываться.

Ишак стукнул копытом в деревянный гулкий настил.

– Уже? – спросил Ходжа Насреддин и перевернул страницу. – Ты делаешь заметные успехи.

Тогда встал со своего места пузатый добродушный чайханщик и подошел к Ходже Насреддину:

– Послушай, добрый человек, разве здесь место для твоего ишака? И зачем ты положил перед ним священную книгу?

– Я учу этого ишака богословию, – невозмутимо ответил Ходжа Насреддин. – Мы уже заканчиваем Коран и скоро перейдем к шариату.

По чайхане пошел гул и шепот, многие встали, чтобы лучше видеть.

Глаза чайханщика округлились, рот приоткрылся. Еще никогда в жизни ему не приходилось видеть такого чуда. В это время ишак снова стукнул копытом.

– Хорошо, – похвалил Ходжа Насреддин, переворачивая страницу. – Очень хорошо! Еще немного усилий, я ты сможешь занять должность главного богослова в медрессе Мир-Араб. Вот только страницы он не умеет перелистывать сам, приходится ему помогать… Аллах снабдил его острым умом и замечательной памятью, но позабыл снабдить его пальцами, – добавил Ходжа Насреддин, обратившись к чайханщику.

Люди в чайхане, побросав свои чайники, подошли ближе; не прошло и минуты, как вокруг Ходжи Насреддина собралась толпа.

– Этот ишак – не простой ишак! – объявил Ходжа Насреддин. – Он принадлежит самому эмиру. Однажды эмир позвал меня и спросил: «Можешь ли ты обучить моего любимого ишака богословию, чтобы он знал столько же, сколько я сам?» Мне показали ишака, я проверил его способности и ответил: «О пресветлый эмир! Этот замечательный ишак не уступает остротой своего ума ни одному из твоих министров, ни даже тебе самому, я берусь обучить его богословию, и он будет знать столько же, сколько знаешь ты, и даже больше, но для этого потребуется двадцать лет». Эмир велел выдать мне из казны пять тысяч таньга золотом и сказал: «Бери этого ишака и учи его, но клянусь аллахом: если через двадцать лет он не будет знать богословия и читать наизусть Коран, я отрублю тебе голову!»

– Ну, значит, ты заранее можешь проститься со своей головой! – воскликнул чайханщик. – Да где же это видано, чтобы ишаки учились богословию и наизусть читали Коран!

– Таких ишаков немало и сейчас в Бухаре, – ответил Ходжа Насреддин. – Скажу еще, что получить пять тысяч таньга золотом и хорошего ишака в хозяйство – это человеку не каждый день удается. А голову мою не оплакивай, потому что за двадцать лет кто-нибудь из нас уж обязательно умрет – или я, или эмир, или этот ишак. А тогда поди разбирайся, кто из нас троих лучше знал богословие!

Чайхана едва не обрушилась от взрыва громового хохота...

 

За спиной эмира выстроились полукругом в обычном порядке придворные поэты и тихонько покашливали, прочищая гортани. Самый искусный из них, носивший титул царя поэтов, повторял в памяти сочиненные сегодня утром стихи, готовясь произнести их перед эмиром, как бы в порыве сверхъестественного вдохновения.

Дворцовый мухобой и эмирский кальянщик заняли назначенные места.

– Кто повелитель Бухары? – начал эмир тихим голосом, заставившим всех содрогнуться. – Кто повелитель Бухары, мы вас спрашиваем, мы или он – этот проклятый богохульник Ходжа Насреддин?!

Он задохнулся на мгновение; справившись со своей яростью, грозно закончил:

– Эмир слушает вас! Говорите.

Над его головой качались опахала из конских хвостов; свита молчала, объятая страхом, визири незаметно подталкивали друг друга локтями.

– Он взбаламутил все государство! – снова начал эмир. – Он уже трижды успел возмутить спокойствие в нашей столице! Он лишил нас покоя и сна, а нашу казну лишил законных доходов! Он открыто призывает парод к возмущению и бунту! Как следует поступить с таким преступником? – мы вас спрашиваем.

Визири, сановники и мудрецы ответили в один голос:

– Он, бесспорно, заслуживает жестокой казни, о средоточие вселенной и убежище мира!

– Почему же он до сих пор еще жив? – спросил эмир. – Или нам, вашему повелителю, самое имя которого должны вы произносить с трепетом и благоговением и не иначе, как лежа ниц на земле, чего вы, кстати, не делаете по своей лености, дерзости и нерадивости, – или, повторяю, нам самому нужно идти на базар и ловить его, в то время как вы будете предаваться праздному чревоугодию и разврату в своих гаремах и вспоминать о своих обязанностях перед нами только в дни получения жалованья? Что ты ответишь нам, Бахтияр?

Услышав имя Бахтияра, все остальные облегченно вздохнули. По губам Арсланбека, у которого была с Бахтияром старинная вражда, скользнула злорадная усмешка. Бахтияр, сложив на животе руки, поклонился эмиру до земли.

– Да хранит аллах великого эмира от бед и несчастий! – начал он. – Преданность и заслуги ничтожного раба, который является лишь пылинкой в лучах величия эмира, известны эмиру. До моего назначения на должность великого визиря государственная казна пребывала всегда пустою. Но я назначил множество пошлин, установил плату за назначение на должность, я обложил налогами все в Бухаре, и ныне ни один житель не может даже чихнуть, без того чтобы не уплатить за это в казну. Кроме того, я наполовину уменьшил жалованье всем мелким чиновникам, солдатам и стражникам, возложив заботы о пропитании их на жителей Бухары, чем сберег эмирской казне, о повелитель, немалую толику. Но я еще не все сказал о моих заслугах: своими стараниями я достиг того, что у гробницы святейшего шейха Богаэддина вновь начали совершаться чудеса, что привлекло к этой гробнице многие тысячи паломников, и казна владыки нашего, перед которым все остальные государи мира не что иное, как прах, каждый год переполнялась пожертвованиями, и доходы умножились многократно…

– Где они, эти доходы? – перебил эмир. – Их отнял у нас Ходжа Насреддин. И мы спрашиваем тебя не о твоих заслугах – об этом мы слышали уже много раз. Ты лучше скажи: как поймать Ходжу Насреддина?

«О повелитель! – ответил Бахтияр. – В обязанности великого визиря не входит поимка преступников. Такие дела в нашем государстве поручены почтенному Арсланбеку, начальнику дворцовой стражи и войска.

С этими словами он еще раз до земли поклонился эмиру, посмотрев с торжеством и злорадством на Арсланбека.

– Говори! – приказал эмир.

Арсланбек встал, метнув на Бахтияра злобный взгляд. Он глубоко вздохнул, его черная борода всколыхнулась на брюхе.

– Да хранит аллах нашего солнцеподобного владыку от бед и несчастий, от болезней и огорчений! Мои заслуги известны эмиру. Когда хивинский хан пошел войной на Бухару, то эмиру, средоточию вселенной и тени аллаха на земле, благоугодно было поручить мне главенство над бухарским войском. И я распорядился так, что мы без кровопролития победоносно отразили врага и все дело кончилось к нашему благу. А именно: от самой границы хивинской и в глубь нашей страны на многие дни перехода все города и селения были, по моему приказанию, превращены в развалины, посевы и сады истреблены, дороги и мосты разрушены. И когда хивинцы вступили на нашу землю и увидели одну пустыню без садов и без жизни, они сказали себе: «Не пойдем в Бухару, ибо там нечего есть и нечем поживиться». Они повернули обратно и ушли, осмеянные и поруганные! И наш владыка эмир признать тогда соизволил, что разорение страны своим же войском есть дело столь мудрое и полезное, что распорядился ничего не исправлять и оставить города, селения, поля и дороги в том же разрушенном виде, дабы и впредь чужеземные племена не дерзали вступать на нашу землю. Так я победил хивинцев. Кроме того, я завел в Бухаре многие тысячи шпионов…

– Замолчи, хвастун! – воскликнул эмир. – Почему же твои шпионы до сих пор не поймали Ходжу Насреддина?

Арсланбек долго молчал в замешательстве, наконец, признался:

– О повелитель, я применял всякие способы, но мой разум бессилен против этого злодея и богохульника. Я думаю, повелитель, что следует спросить совета у мудрецов.

– Клянемся нашими предками, вы все достойны того, чтобы повесить вас на городской стене! – вспылил эмир и в раздражении отвесил мимоходом затрещину своему кальянщику, который как раз подсунулся в это время под его царственную длань. – Говори! – приказал он самому старому мудрецу, славившемуся среди прочих своей бородой, которой он мог дважды обвязаться, как поясом.

Мудрец встал и, сотворив молитву, огладил свою знаменитую бороду, что удалось ему сделать не сразу, а лишь постепенно, продергивая ее правой рукой сквозь пальцы левой руки.

– Да продлит бесконечно аллах сверкающие дни повелителя на благо и радость народу! – начал он. – Так как вышеназванный злодей и возмутитель Ходжа Насреддин является все же человеком, то можно заключить, что тело его устроено так же, как и у всех остальных людей, то есть состоит из двухсот сорока костей и трехсот шестидесяти жил, управляющих легкими, печенью, сердцем, селезенкой и желчью. Основой всех жил является, как этому учат нас мудрые, сердечная жила, от которой расходятся все остальные, и это есть непреложная и святая истина, в противоположность еретическому учению нечестивого Абу-Исхака, осмеливающегося ложно утверждать, будто бы основой жизни человека является жила легочная. В соответствии с книгами мудрейшего Авиценны, благочестивейшего Мухаммед-аль-Расуля, греческого лекаря Гиппократа, а также Аверроэса из Кордовы, плодами размышлений которых питаемся мы до сих пор, а также в соответствии с учениями аль-Кенди, аль-Фараби и Абубацера-ибн-Туфейля, скажу и осмелюсь утверждать, что аллах создал Адама сложенным из четырех стихий – воды, земли, огня и воздуха, и сделал при этом так, чтобы у желтой желчи была природа огня, что мы и видим в действительности, ибо она горячая и сухая, у черной желчи – природа земли, ибо она холодная и сухая, у слюны – природа воды, ибо она холодная и влажная, у крови – природа воздуха, ибо она горячая и влажная. И если лишить человека какой-либо одной из этих заключающихся в нем жидкостей, то означенный человек неминуемо умрет, исходя из чего, я и полагаю, о пресветлый повелитель, что следует лишить означенного богохульника и возмутителя Ходжу Насреддина крови, что предпочтительнее всего сделать через отделение его головы от его туловища, ибо вместе с вытекающей кровью из тела человека улетучивается жизнь и не возвращается более. Вот мой совет, о пресветлый владыка и убежище мира!

Эмир выслушал все это со вниманием и, ничего не ответив, едва заметным движением бровей подал знак второму мудрецу, который хотя и уступал первому в длине своей бороды, но зато неизмеримо превосходил его размерами и пышностью чалмы, непомерная тяжесть коей искривила за многие годы вбок и вниз его шею, что придавало ему вид человека, вечно подглядывающего снизу вверх сквозь узкую щелку. Поклонившись эмиру, он сказал:

– О великий владыка, подобный солнцу блеском своим! Я не могу согласиться с этим способом избавления от Ходжи Насреддина, ибо известно, что не только кровь необходима для жизни человека, но также и воздух, и если сдавить человеку горло веревкой и прекратить тем самым доступ воздуха в его легкие, то человек неминуемо умирает и не может уже воскреснуть потом…

– Так! – сказал эмир тихим голосом. – Вы совершенно правы, о мудрейшие из мудрых, и советы ваши, без сомнения, драгоценны для нас! Ну, как бы действительно избавились мы от Ходжи Насреддина, если бы вы не дали нам таких драгоценных советов!

Он остановился, не в силах совладать с охватившими его гневом и яростью; щеки его дрожали, ноздри раздувались, в глазах полыхали молнии. Но придворные льстецы – философы и стихотворцы, что стояли, выстроившись полукругом за эмирской спиной, – не видели грозного лица своего владыки и потому не уловили гнева и насмешки в его словах, обращенных к мудрецам, и, приняв эти слова за чистую монету, решили, что мудрецы действительно отличились перед эмиром, будут приближены к нему и осыпаны его милостями, почему и следует немедленно заручиться их благорасположением, дабы в дальнейшем извлечь из этого для себя пользу.

– О мудрейшие, о жемчужины, украшающие венец нашего пресветлого владыки, о мудрые, превзошедшие своей мудростью самую мудрость и умудренные мудростью наимудрейших!

Так они славословили, стараясь превзойти друг друга изысканностью и усердием и не замечая, что эмир, повернувшись, смотрит на них, содрогаясь от ярости, пронзительным взглядом, а вокруг воцарилась зловещая тишина.

– О светочи знаний и сосуды разума! – продолжали они, закрыв в самозабвении глаза и трепеща от сладостного раболепия. Но вдруг царь поэтов заметил взгляд эмира и сразу точно бы проглотил свой льстивый язык – и попятился, охваченный ужасом, а вслед за ним умолкли все остальные и задрожали, поняв свой промах, проистекший от чрезмерного желания восхвалить.

– О бездельники, о мошенники! – воскликнул эмир с негодованием. – Как будто мы сами не знаем, что если отрубить человеку голову или удавить его веревкой, то он уже не воскреснет больше! Но для этого нужно сначала поймать человека, вы же, бездельники, ленивцы, мошенники и глупцы, не сказали ни слова о том, как его поймать. Всех визирей, сановников, мудрецов и стихотворцев, присутствующих здесь, мы лишаем жалованья до тех пор, пока не будет пойман Ходжа Насреддин. И приказываем объявить награду поймавшему его в три тысячи таньга! И еще предупреждаем, что, убедившись в вашей лености, тупости и нерадивости, мы выписали из Багдада к себе на службу нового мудреца, по имени Гуссейн Гуслия, служившего до сих пор у моего друга калифа багдадского. Он находится уже в пути, скоро прибудет, и тогда горе вам, о уминатели тюфяков, поглотители пищи и набиватели своих бездонных карманов! – продолжал он, распаляясь все больше и больше. – Гнать их! – закричал он стражникам. – Гнать их всех отсюда! Гнать в шею!

*************

Милостиво засмеявшись, эмир сказал:

– Нам тоже пришли сейчас в голову стихи:

Когда мы вышли вечером в сад,

То луна, устыдившись ничтожества своего,

спряталась в тучи,

И птицы все замолкли, и ветер затих,

А мы стояли – великий, славный, непобедимый,

подобный солнцу и могучий…

Поэты все попадали на колени, крича: «О, великий! Он затмил самого Рудеги!», а некоторые лежали ничком на ковре, как бы в беспамятстве.

*************

Мудрец с искривленной шеей, повинуясь знаку эмира, выступил вперед:

– Несравненный собрат мой по мудрости Гуссейн Гуслия правильно назвал звезды, что доказывает познания его, усомниться в которых никто не осмелится. Но, – продолжал мудрец, и в голосе его Ходжа Насреддин почувствовал коварство, – почему мудрейший Гуссейн Гуслия не назвал перед великим эмиром шестнадцатого стояния луны и созвездия, на которое это стояние приходится, ибо без этих обозначений неосновательным было бы утверждать, что вторник – день планеты Марс – точно указывает на смерть великих людей, в том числе и носящих корону, ибо планета Марс имеет дом в одном созвездии, возвышение в другом, падение в третьем и ущерб в четвертом, и в соответствии с этим планета Марс имеет четыре разных указания, а не одно только, как сказал нам почтеннейший и мудрейший Гуссейн Гуслия.

Мудрец умолк, и на губах его играла змеиная улыбка; придворные одобрительно зашептались, радуясь посрамлению вновь прибывшего. Оберегая свои доходы и высокое положение, они старались никого со стороны но допускать во дворец и в каждом новом человеке видели опасного соперника.

Но Ходжа Насреддин если уж за что-нибудь брался, то не отступал никогда. Кроме того, он насквозь видел и мудреца, и придворных, и самого эмира. Нисколько но смутившись, он снисходительно ответил:

– Может быть, мой почтенный и мудрый собрат несравненно превосходит меня в какой-либо другой области познаний, но что касается звезд, то он обнаруживает своими словами полное незнакомство с учением мудрейшего из всех мудрых ибн-Баджжа, который утверждает, что планета Марс, имея дом в созвездии Овна и Скорпиона, возвышение – в созвездии Козерога, падение – в созвездии Рака и ущерб – в созвездии Весов, тем не менее всегда присуща только дню вторнику, на который и оказывает свое влияние, пагубное для носящих короны.

Отвечая, Ходжа Насреддин ничуть не опасался быть уличенным в невежестве, ибо отлично знал, что в таких спорах побеждает всегда тот, у кого лучше привешен язык, а в этом с Ходжой Насреддином трудно было сравниться.

Он стоял, ожидая возражений мудреца и готовясь ответить достойно. Но мудрец не принял вызова. Он промолчал. Хотя он очень сильно подозревал Ходжу Насреддина в мошенничестве и невежестве, но подозрение не есть уверенность, можно и ошибиться; зато о своем крайнем невежестве мудрец знал точно и не осмелился спорить. Таким образом, его попытка посрамить вновь прибывшего послужила к обратному. Придворные зашипели на мудреца, и он пояснил глазами, что противник слишком опасен, чтобы схватиться с ним открыто.

Эмир погрузился в глубокое раздумье. Никто не шевелился из опасения помешать ему.

– Если все звезды названы и обозначены тобою правильно, Гуссейн Гуслия, – сказал эмир, – тогда действительно толкование твое справедливо. Мы только никак не можем понять, почему в наш гороскоп попали две звезды Аш-Шаратан, означающие рога? Ты успел, поистине, вовремя, Гуссейн Гуслия! Только сегодня утром в наш гарем привели одну девушку, и мы собирались…

Ходжа Насреддин в притворном ужасе взмахнул руками.

– Извергни ее из своих мыслей, пресветлый эмир, извергни ее! – вскричал он, словно бы позабыв, что к эмиру нельзя обращаться прямо, но лишь косвенно, в третьем лице. При этом он рассчитал, что такое нарушение правил, вызванное как бы сильным душевным волнением, проистекающим из преданности эмиру и беспокойства за его жизнь, не только не будет поставлено в большую вину, но, наоборот, свидетельствуя об искренности чувств восклицающего, еще больше возвысит его в глазах эмира.

Он так просил и умолял эмира не прикасаться к девушке, дабы потом ему, Гуссейну Гуслия, не проливать реки слез и не надевать черные одежды горя, что эмир даже растрогался.

– Ну, успокойся, успокойся, Гуссейн Гуслия. Мы не враг нашему народу, чтобы оставить его осиротевшим и утопающим в скорби. Мы обещаем тебе, в заботе о нашей драгоценной жизни, не входить к этой девушке и вообще не входить в гарем, пока звезды не изменят своего расположения, о чем ты нам своевременно скажешь. Подойди ближе.

С этими словами он сделал, знак своему кальянщику и потом собственноручно передал золотой чубук приезжему мудрецу, что было великой честью и милостью. Преклонив колени и опустив глаза, мудрец принял эмирскую милость, причем по всему телу его прошла дрожь. («От восторга!» – как подумали придворные, снедаемые злобной завистью.)

– Мы объявляем нашу милость и благоволение мудрецу Гуссейну Гуслия, – сказал эмир, – и назначаем его самым главным мудрецом нашего государства, ибо его ученость, ум, а равно великая преданность нам достойны всяческого подражания.

Придворный летописец, обязанностью которого было записывать в хвалебных выражениях все поступки и слова эмира, дабы его величие не потускнело в будущих веках (о чем эмир заботился чрезвычайно), заскрипел тростниковым пером.

– Вам же, – продолжал эмир, обращаясь к придворным, – мы, наоборот, изъявляем свое неудовольствие, ибо вашему повелителю после всех неприятностей, причиненных Ходжой Насреддином, грозила еще и смерть, но вы даже не почесались! Посмотри на них, Гуссейн Гуслия, посмотри на этих болванов, на их морды, вполне подобные ишачьим! Поистине, еще ни один государь никогда не имел столь глупых и нерадивых визирей!

– Светлейший эмир совершенно прав, – сказал Ходжа Насреддин, обводя взглядом безмолвствующих придворных и как будто прицеливаясь, чтобы нанести первый удар. – Лица этих людей, как я вижу, не отмечены печатью мудрости.

– Вот, вот! – обрадовался эмир. – Вот именно – не отмечены печатью мудрости!

– Скажу еще, – продолжал Ходжа Насреддин, – что я равным образом не вижу здесь лиц, отмеченных печатью добродетели и честности.

– Воры! – сказал эмир убежденно. – Все воры! Все до единого! Поверишь ли, Гуссейн Гуслия, они обкрадывают нас денно и нощно! Нам приходится самолично следить за каждой мелочью во дворце, и каждый раз, проверяя дворцовое имущество, мы чего-нибудь недосчитываемся. Не далее как сегодня утром в саду мы позабыли наш новый шелковый пояс, а через полчаса его уж там не было!.. Кто-то из них успел… ты понимаешь, Гуссейн Гуслия!..

При этих словах мудрец с искривленной шеей как-то по-особенному кротко и постно потупил глаза. В другое время это движение осталось бы незамеченным, но сегодня все чувства Ходжи Насреддина были обострены: он все замечал и сразу обо всем догадывался.

Он уверенно подошел к мудрецу, запустил руку к нему за пазуху и вытащил оттуда шелковый, богато расшитый пояс.

– Не об этом ли поясе сожалел великий эмир?

Изумление и ужас сковали придворных. Новый мудрец оказался действительно опасным соперником, и первый же, выступивший против него, был уже сокрушен им и повергнут в прах. У многих мудрецов, поэтов, сановников и визирей дрогнули сердца в этот миг.

– Клянусь аллахом, это тот самый пояс! – вскричал эмир. – Гуссейн Гуслия, ты воистину несравненный мудрец!

Ага ! – торжествующе обратился эмир к придворным, причем лицо его выражало самую искреннюю, живую радость. – Попались наконец! Теперь-то вы уж не сможете украсть у нас ни одной нитки; довольно мы натерпелись от вашего воровства! А этому презренному вору, дерзко похитившему наш пояс, выщипать все волосы на голове, подбородке и на теле, и дать ему по его подошвам сотню палок, и посадить его голого на осла лицом к хвосту, и возить его по городу, объявляя повсеместно, что он вор!

По знаку Арсланбека палачи накинулись на мудреца и вытолкнули за дверь; там, прямо па пороге, закипела работа; через две минуты палачи втолкнули мудреца обратно в зал, голого, лишенного даже волос, срамного донельзя. Тут всем стало ясно, что до сих пор только его борода и огромная чалма скрывали убожество ума и клеймо порока, лежавшее на его лице, что человек с таким шельмовским лицом не может быть никем иным, кроме как наиотъявленнейшим плутом и вором.

**********

– О повелитель! Старость хотя и покрыла серебром его голову, но обогатила ее лишь снаружи, не превратив в золото то, что находится внутри головы. Он не смог вместить в себя мою мудрость. Он ничего не понял, повелитель. О, если бы он обладал одною лишь тысячною долей того ума, которым обладает великий эмир, затмевающий самого Лухмана!

*************

По стародавнему обычаю все визири, вельможи, мудрецы и поэты ежемесячно соревновались перед лицом эмира в наилучшем восхвалении его. Победителю выдавалась награда.

Все высказали свои похвалы, но эмир остался недоволен.

– То же самое вы говорили нам и в прошлый раз, – сказал он. – И мы находим, что вы недостаточно усердны в славословии. Вы не желаете утруждать свой ум, но мы заставим вас потрудиться сегодня. Мы будем задавать вам вопросы, а вы должны отвечать, сочетая в своих ответах восхваление с правдоподобием.

Эмир спросил:

– Если мы, великий эмир бухарский, согласно вашим утверждениям, могуч и непобедим, то почему государи сопредельных мусульманских стран до сих пор не прислали к нам своих послов с богатыми подарками и с изъявлениями своей полной покорности нашему непреоборимому владычеству? Мы ждем ваших ответов на этот вопрос.

Полная растерянность охватила придворных. Они бормотали что-то невнятное, всячески старались уклониться от прямого ответа. Один только Ходжа Насреддин сохранял уверенное спокойствие. Когда очередь дошла до него, он сказал:

– Да удостоятся мои жалкие слова внимания великого эмира. На вопрос нашего владыки ответить легко. Все прочие государи, управляющие сопредельными странами, пребывают в постоянном страхе и трепете перед всемогуществом нашего владыки. И рассуждают они таким образом: «Если пошлем мы великому, славному и могучему эмиру бухарскому богатые подарки, то он подумает, что земля наша очень богата, и, соблазнившись, придет со своим войском и заберет нашу землю. Если же, наоборот, мы пошлем ему подарки беднее, то он оскорбится и все равно двинет на нас свое войско. Он, эмир бухарский, велик, славен и могуч, и лучше всего не напоминать ему о нашем существовании». Вот как рассуждают прочие государи, и причину того, что они не присылают в Бухару послов с богатыми подарками, нужно искать в их беспрерывном трепете перед всемогуществом нашего владыки!

– Вот! – закричал эмир, приведенный в полное восхищение ответом Ходжи Насреддина. – Вот как надо отвечать на вопросы эмира! Вы слышали? Учитесь, о болваны, подобные чурбакам! Поистине, Гуссейн Гуслия превосходит вас всех своею мудростью в десять раз! Объявляем ему свое благоволение.

Сейчас же дворцовый повар подбежал к Ходже Насреддину и набил ему полный рот халвой и леденцами. Щеки Ходжи Насреддина раздулись, он задыхался, густая сладкая слюна текла по его подбородку.

Эмир задал еще несколько столь же коварных вопросов. Ответы Ходжи Насреддина были каждый раз наилучшими.

– В чем состоит наипервейшая обязанность придворного? – спросил эмир.

Ходжа Насреддин ответил ему так:

– О великий и блистательный повелитель! Наипервейшая обязанность придворного состоит в каждодневном упражнении спинного хребта, дабы последний приобрел необходимую гибкость, без чего придворный не может достойным образом выразить свою преданность и свое благоговение. Спинной хребет придворного должен обладать способностью изгибаться, а также извиваться во всех направлениях, в отличие от окостеневшего хребта какого-нибудь простолюдина, который даже и поклониться не умеет как следует.

– Вот именно! – вскричал восхищенный эмир. – Вот именно, в каждодневном упражнении спинного хребта! Вторично объявляем наше благоволение мудрецу Гуссейну Гуслия.

Ходже Насреддину во второй раз набили рот халвой и леденцами.

В этот день многие из придворных перешли от Бахтияра на сторону Ходжи Насреддина.

Вечером Бахтияр позвал к себе Арсланбека. Новый мудрец равно угрожал им обоим, и ради его сокрушения они позабыли на время старинную вражду.

– Хорошо бы подсыпать ему чего-нибудь в плов, – сказал Арсланбек, который был мастер на такие дела.

– А потом эмир снимет нам головы! – возразил Бахтияр. – Нет, почтенный Арсланбек, действовать нужно иначе. Мы должны всячески восхвалять и превозносить мудрость Гуссейна Гуслия и добиться того, чтобы в сердце эмира закралось сомнение – не превосходит ли в глазах придворных мудрость Гуссейна Гуслия его собственную, эмирскую мудрость. А мы будем неустанно восхвалять и превозносить Гуссейна Гуслия, и наступит день, когда эмир возревнует. И этот день для Гуссейна Гуслия будет последним в его возвышении и первым в его падении!

Но судьба заботливо оберегала Ходжу Насреддина и даже промахи его оборачивала на пользу ему.

Когда Бахтияр и Арсланбек, каждодневно и неумеренно восхваляя нового мудреца, почти добились соединенными усилиями своей цели и эмир, пока еще тайно, но уже начал ревновать, случилось так, что Ходжа Насреддин промахнулся.

Они гуляли с эмиром в саду, вдыхая благоухание цветов и наслаждаясь пением птиц. Эмир был молчалив. В этом молчании Ходжа Насреддин чувствовал скрытую неприязнь, но причины понять не мог.

– А как твой пленник, этот самый старик? – спросил эмир. – Узнал ли ты, Гуссейн Гуслия, его настоящее имя и намерения, с которыми он прибыл в Бухару?

Ходжа Насреддин думал в это время о Гюльджан и ответил рассеянно.

– Да простит великий повелитель ничтожного раба своего. Я не мог добиться от этого старика ни одного слова. Он молчит как рыба.

– Но ты пробовал применить к нему пытку?

– О великий повелитель, еще бы! Позавчера я выламывал ему суставы, а вчера я целый день железными клещами расшатывал ему зубы.

– Это хорошая пытка, расшатывать зубы, – сказал эмир. – Странно, что он молчит. Может быть, прислать тебе на помощь искусного и опытного палача?

– О нет, пусть великий повелитель не утруждает себя заботами! Завтра я применю новую пытку – я буду пронзать язык и десны этого старика раскаленным шилом.

– Погоди, погоди! – воскликнул эмир, и лицо его просияло. – Но как он тогда сможет назвать свое имя, если ты пронзишь ему раскаленным шилом язык? Ты не подумал об этом, Гуссейн Гуслия, и не предусмотрел, но мы, великий эмир, подумали, предусмотрели и предотвратили твою ошибку, из чего видно, что хотя ты и несравненный мудрец, но наша мудрость многократно превосходит твою, в чем ты сейчас убедился.

Радостный, сияющий, эмир повелел немедленно созвать придворных, а когда они собрались, объявил им, что сегодня превзошел своею мудростью Гуссейна Гуслию, предотвратив ошибку, которую мудрец был готов совершить.

Придворный летописец старательно записал каждое слово эмира, дабы прославить мудрость его в последующих веках.

С этого дня ревность покинула сердце эмира.

*************

– Всемогущий аллах! – воскликнул Ходжа Насреддин, прикидываясь изумленным. – Какую сильную страсть внушил ей повелитель за столь короткое время!..

 

Составил по выступлениям Дмитрия  Быкова и другим материалам Валерий Лебедев

Комментарии
  • Иван - 21.07.2016 в 05:13:
    Всего комментариев: 2
    Ипотека Сталина: 1% годовых на 12 лет! ..Вот чего боятся либералы. Сталин. "Экономическое Чудо" Сталина. http://www.youtube.com/watch?v=mKkrsJ8BD6U СТАЛИН СПАС РУССКИЙ НАРОД И РОССИЮ ОТ Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 3 Thumb down 12
  • Иван - 21.07.2016 в 05:15:
    Всего комментариев: 2
    Клевета на Сталина. *Cui prodest? Кому это выгодно - Внешним врагам России "В жестоком противоборстве СССР и западного мира заложена главная причина взаимной Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 3 Thumb down 10
  • Эдyард Бернгард - 22.07.2016 в 23:26:
    Всего комментариев: 58
    А почему полным именем не подписываетесь, Иванушка-дурачок?
    Рейтинг комментария: Thumb up 6 Thumb down 4
    • niktimof - 09.02.2023 в 21:05:
      Всего комментариев: 293
      Видать опасается, не дай бог , войти в контакт с Эдyардом Бернгардом- Умником , кабы не замараться..
      Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0
  • niktimof - 09.02.2023 в 20:40:
    Всего комментариев: 293
    Эх, не живали вы со среднеазиатами…, мне приходилось более 5 лет, на соседствующих койках. У них - многолетие благостных отношений с вами- вообще не стоит ничего…, Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 1 Thumb down 0

Добавить изображение