Увы, он счастия не ищет …

15-04-2016

 

Screenshot_11

                                                                            Мгновенье,

                                                                                                                   Прекрасно ты — продлись, постой!

                                                                                                                     (Иоганн Вольфганг Гёте)

                                                                       О, если б навеки так было!   

                                                                                                                      (Мирза Шафи Вазех)

Два очень разных  поэта с двух разных (говорят даже — несовместимых) краев  света, и — такое вот полное совпадение желаний!

Но это не совсем так.  Совсем даже не так.

Дело в том, что цитата  из «Фауста» на этом месте обычно обрывается.  Перелицовывается даже в радостный призыв: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!».

На самом же деле  смысл восклицания  другой —  доктор Фауст знает, что прекрасное это мгновение не остановится,  не продлится:

«Когда воскликну я 'Мгновенье,

Прекрасно ты, продлись, постой!' —

Тогда готовь мне цепь плененья,

Земля разверзнись подо мной!».

То есть, по договору с Мефистофелем, как только мгновение это настанет, герою поэмы тут же надлежит  расстаться с жизнью  («zu grunde gehen»).

Тут и проявляется  извечное восточно-западное несходство-несовместимость  взглядов на мир и на жизнь.  Восток и Запад видят этот мир как бы с противоположных сторон:  Востоку он открыт лицевой своей стороной,  Западу видна его изнанка.

Человек Запада не ищет  счастья — не верит в счастливую жизнь: он мечется в поисках лишь некоего прекрасного  мгновения. И даже за этот единый  миг,  готов он на любые преступления — обман, предательство, убийство,  на сделку  с  нечистой силой!

Восточный же его собрат нисколько всем этим не затрудняется: он  уже счастлив и мечтает  лишь продлить своё счастье в вечность.

……………………………………………………………………………………………………………………………………………..

Должен признаться, что всё дальнейшее  писалось под звуки и под прямым влиянием текста и музыки одного подзабытого сегодня романса  —  чудной «Персидской песни» А. Рубинштейна:

«Клубится волною кипучею Кур, восходит дневное светило.

О, как весело сердцу, душе моей легко.

О, если б навеки так было! О, если б навеки так было!..»

Глядя очами восточного поэта на восходящее светило  и на завораживающий,   «клубящийся волною» ток речных вод,  вспомнилось, как весело бывает в такие минуты сердцу, как легко становится душе!..

Почему б в такую минуту и не пожелать — глядя на восход, не пожелать  себе и другим: «О, если б навеки так было!».

ЛЮДИ ЗАХОДА И ЛЮДИ РАССВЕТА

Но таким  — волнительно-желанным — виделся наш мир  и тогда уже не везде и не всем, теперь же подобные сантименты вообще выглядят  старомодными.

На Западе, по крайней мере,  человек видит смысл своего существования не в мире и согласии  с этим миром,  а в борьбе, в противостоянии ему: в отличие от Человека Востока, он чувствует себя не любимым сыном, а обиженным пасынком природы.

И — удивительное дело!  — людям Запада (то есть — вечера, заката!)  кажется — всё ещё кажется! —  что именно  в предзакатных этих сумерках и видится  мир правильно. Что именно  здесь и начинается его прекрасное будущее!

И, напротив — что там (там, где восходит солнце!) — там и  по сию пору влачат своё мрачное  существование некие  недоумки-недолюди.  В чём-то, может, и схожие ещё с нами, но  безнадёжно  отставшие уже от нас в продвижении по пути  прогресса. По  пути к процветанию, удовлетворению растущих потребностей  и ещё, и ещё там к чему-то.

Наверное, лишь на землях, расположенных  на полпути к Востоку  и догадывались о том, что Восток-Восход  — не просто географическое место и астрономическое явление — он уже самим наименованием  своим обещает наступление радостного дня, пробуждает светлые надежды на будущее.

Именно  эта  полузападная  страна  полуденная  Россия, раньше других опамятовалась, очнулись ото сна:  да,  не одним комфортом и сытостью жив человек! Есть на свете что-то  и кроме — что-то забываемое нами в спешке,  в сумятице, в гонке за мечтой о сытом благополучии.

То,  упускаемое нами из виду  нечто, о котором и возвещает ежеутренне Рассвет-Восток всему  остальному  миру.

Те самые  (счастливые!) переживания, о которых и напомнили  нашему автору  слова восточного поэта.

Долгое время обитают на планете два этих непохожих друг на друга  мира. Долгое время разделяют  их, кроме разных взглядов на жизнь, ещё и моря-океаны да земли необычного государства-полуконтинента (ещё одного мира!) — огромные пространства нашей родины.

Издавна — через  необъятное степное  Поле и высокогорный Кавказ  — просачивалась, проливалась светлыми лучами-струями  на Русь  древняя культура Востока.

Проникало  иногда что-то и дальше, западнее — догадывались уже о чём-то и там.

Но хмурый, заспанный  Запад  светлые лучики Восхода тогда не пробудили.

Теперь же и вовсе — измотанный бесконечной суматохой  пресловутого  прогресса (сумасбродной гонки за всевозможные и всеневозможные пределы) не верит он  — как тот доктор Фауст — в  возможность счастливой жизни  на земле.

Не веселит уже Западного Человека  восход солнца, не ослепляет блеск женских очей  — его  очи волнует лишь блеск драгоценных  металлов  да вид накрытого стола.

Ему, напуганному тем, что сам он здесь натворил,  не терпится теперь  умчаться отсюда  куда-нибудь подальше: куда угодно — хоть в холодное и безвоздушное пространство космоса.

А  ОН,  МЯТЕЖНЫЙ,  ПРОСИТ  БУРИ

Надо сказать, что и сам автор трагедии,  с юности увлечённый идеей  «бури и натиска» на этот несовершенный мир, он — подобно  своему герою —  также мечется всю жизнь в поисках верного пути.  В самом начале поэмы (в начале своей жизни) он заявляет его устами: «Мне хочется борьбы, готов я с бурей биться!».  И в самом конце поэмы (в самом конце своей жизни!) утверждает вместе с ним, что счастье  надо (у кого-то там) отвоёвывать («жизни и свободы» достоин тот лишь, кто «каждый день за них идёт на бой»).

Но вот  —  с появлением в Европе первых  переводов  восточных поэтов — тот же автор неожиданно заявляет: «… интерес к Востоку захватил  все способности моей души».

Признаётся вдруг, что, читая эти стихи, он «вдыхал  свежий воздух Востока».

Что без общения с  восточной поэзией  «никогда не сумел бы найти дороги в этот рай». И, наконец,  что этот период  способствовал  «нарастанию состояния счастья». 

Так в чём оно, это счастье — в покое или действии, в мире или  борьбе?

Если помните, в первой части поэмы автор евангельскому «В начале было Слово»  противопоставляет своё «В начале было Дело» (отказывая  в первенстве даже Мысли: сначала — дело!).

Несерьёзно  предполагать, что  Восток («ленивый,  медлительный»  Восток) предпочитает  делу  безделье  — противопоставляет  активному  действию  спокойное   созерцание.  И, конечно же, не отвергает он  «благодатность труда».

Он лишь   предваряет  всякое дело — словом (мыслью, размышлением).

Он считает, что поэтическое состояние, поэтическое слово, это тоже — дело.  Что созерцание — это не бездействие:  оно — подготовка к действию, настрой на действие и важный его элемент: выбор направления действия. Не только притом  обдумываемый, но (очень важно!)  сердцем и душой принимаемый выбор  этого направления.

Западу некогда думать над направлением его стремительного  бега — он «мчится со всё большей скоростью ко всё  менее ясным целям» (Эйнштейн).

Да, созерцание —  это и отдых, но отдых — это немаловажная часть жизни: отдых так же необходим,  как вдох перед выдохом.

Избыточная, судорожная  активность  Запада сбивает правильное дыхание — нарушает нормальный  ритм жизни.  С каждым «недовдохом»  истощается  духовность, а с ней лишается  моральной  основы сама жизнь человека.  Излишняя торопливость (сначала действие, потом его осмысление)  делает действие неосмысленным.

Делает его бессмысленным.

Обращение маститого маэстро к Востоку не означает, конечно, полной перемены его  мировоззрения.

Там же, в финале — в заключение своей философской мистерии  автор простил ведь  (от имени Небес,  разумеется, но собственным всё же произволением) — простил своим героям все их прегрешения, то есть —  благословил их путь.  Решил, видимо, что в условиях отчаянной борьбы за существование земная жизнь без  греха и ошибок невозможна.

Учёный победил в нём поэта.

Но — означает ли это, что Человек Захода победил в нём  Человека Рассвета?

ПОЭЗИЯ  ИЛИ  ПРАВДА?

Истинный Человек Запада, это всё же не сам олимпиец-автор,  а его беспокойный герой.

Это он, Фауст,  берётся переустроить мир по своему разумению.  Но он не поэт, он учёный и борец — он не слушает музыку  мира,  и  потому не замечает, что превращает его  гармонию в какофонию.

В самом финале он — «червь слепой»  (и в самом деле уже ослепший) —  не догадывается даже, что вместо  строительства нового мира, роет себе могилу.

Когда Гёте употребляет  словосочетание  «Поэзия и правда», в нём тоже говорит  ещё учёный: он опирается на свой разум и знания.

Восточный поэт не отвергает учёность, просто он, в отличие от западного коллеги  знает, что поэзия, это тоже правда.  Правда — равновеликая научному знанию, правда — превосходящая научное знание. Поэт  Востока доверяет сердцу, он верит, что подсознание  мудрее знания:  оно знает больше, чем знание.

Знание — свет, но мудрость сердца  ярче знания, оно  — частица небесного света.

Вспомните: Фауст,  залюбовавшийся, было,  рассветом, тут же и отвернулся от него:

«Вот солнце показалось! Я не смею

Поднять глаза из страха ослепленья»

«Что это? Жар любви? Жар неприязни?

«Я отвернусь: не вынести сиянья.

К тебе я, солнце, обращусь спиною».

Фауст боится небесного сияния —  Человек Запада боится солнца!

Восток же повёрнут к рассвету лицом — он  доверяет восходящему светилу. Отвернувшийся в сторону заката  Запад так по сию пору и плутает  в его сумерках.

А Гёте тем и велик, что, оставаясь на Западе, обратил  своё лицо к Востоку.

Учёный победил, но не убил в нём поэта.

Автор «Западно-Восточного дивана» смотрел дальше и увидел больше, чем автор «Баллады о Востоке и Западе»: в  отличие от Киплинга,  решившего, что «вместе им не сойтись», Гёте понял, что  Восток и Запад уже нерасторжимы  (“Orient and Occident  sind nicht meer zu trennen”).

…………………………………………………………………………………..

Ещё раз признаюсь: писалось всё выше написанное, хоть и в Стране Полудня, но под сильным влиянием «свежего воздуха Востока» — под звуки чудной «Персидской песни» Антона  Рубинштейна.

Может быть, этот гимн  восходящему Светилу — общему нашему  восточно-западному златокудро-златоглавому божеству — кого-то ещё склонит  залюбоваться  рассветами, порадоваться его восходам?

Может быть, кому-то захочется после этого так же трогательно, так же завораживающе красиво излить свою любовь в душу любимой?

Может быть, эта музыка  что-то пробудит — как запахом емшана  — напомнит что-то былое,  что-то родное,  настоящее?

И если захочется  кому-то пережить очарование  этим — не самым популярным  сочинением не самого великого сочинителя на слова не ахти  какого стихотворца (перевёл с немецкого  стихи восточного поэта П.И. Чайковский),  то —  вот его адрес: https://www.youtube.com/watch?v=Ij-co9EkbE0&nohtml5=False

Комментарии
  • Г. Губиш - 16.04.2016 в 09:47:
    Всего комментариев: 2
    Авторское название статьи: "Увы, он счастия не ищет..."
    Рейтинг комментария: Thumb up 2 Thumb down 2

Добавить изображение