Литература как приложение к уголовному кодексу

11-01-2017

Литература как сфера социальной жизни позиционирует себя, в отличие от других видов познания действительности, не как инструмент, при помощи которого индивид что-то прибавляет к сумме информации, которой уже владеет, а как производственную площадку, где возникает и функционирует параллельная действительность, углубление в которую позволяет реципиенту инициировать в сознании разные версии собственной жизни. Поэтому литература может служить достоверным иллюстративным фоном для большинства гуманитарных наук: юриспруденции, дидактики, психологии, истории, лингвистики, социальных коммуникаций и т.п.

poster

Как развивались, например, в истории литературы эпос и драма? С точки зрения развития сюжетов и роли в них мотивов наблюдаем интересную закономерность. Если исходить из устоявшихся в теории литературы положений, то «мотив» – это «наиболее значимые и, как правило, повторяющиеся…опорные художественные приемы и средства…Описание системы мотивов…– необходимое условие их научного освоения»[i].

Обратимся к ключевым для развития литературы произведениям, то есть – к таким, которые обозначили собой определенный новый этап развития, к таким, которые формировали сознание общества, в которых появлялись персонажи, становившиеся исторически значимыми фигурами культуры.

Разумеется, говорить, что вся литература развивалась в одном ключе и что можно хотя бы попробовать отыскать какой-нибудь общий знаменатель для литературы, было бы несколько преждевременно и самоуверенно, тем более что «важнейшая черта мотива – его способность оказываться полуреализованным в тексте, явленным в нем неполно, загадочным»[ii].

Тем не менее, безусловным является то обстоятельство, что довольно большое количество сюжетов в литературе построено на мотиве преступления. Это преступление может быть либо нарушением закона, либо нарушением действующих норм морали. Назовем это морально-правовым прецедентом, понимая под словом «прецедент» как «случай, имевший место ранее и служащий примером или оправданием для последующих случаев подобного рода»[iii], так и «решение, вынесенное судом по конкретному делу, обоснование которого считается правилом для других судов при решении аналогичных дел»[iv]. Первая дефиниция является общепринятой и общенаучной, вторая касается дел именно юридического характера. Обе они в данном случае имеют к нашему исследованию непосредственное отношение. В любом случае довольно часто вся интрига произведения держится, собственно, на том, что кто-то из героев – преступник или аморальный тип. Вероятно, взгляд с такой точки зрения не будет достаточно полноценным. Он априори ограничен, он явно не позволяет проанализировать произведение и его персонажей во всем объеме психологических и эстетических средств.

Однако попробуем трусцой обозначить свое присутствие в хронологии мировой литературы. И начнем с начала. С Гомера. Лучше, конечно, с Библии, но мы не будем слишком революционными. Хотя Библия начинается с прямого нарушения Евой одного-единственного существующего на тот момент закона, продолжается описанием массового геноцида местного населения, который проводила армия Моисея на земле обетованной, и завершается коварством Иуды и изменой Петра. Всё же не будем прибегать к герменевтическим кунштюкам, не располагая однозначными признаками художественного текста как такового.

Итак – Гомер. Гомер аж разрывается от преступлений и коварства. Осип Мандельштам не случайно так пренебрежительно отрецензировал великого слепого: «Греки сбондили Елену по волнам…». В большинстве современных культур то, с чего всё у Гомера началось – супружеская измена, прелюбодеяние, адюльтер – выглядит чем-то вроде любительского спорта, тем не менее юриспруденция древних иудеев и современных мусульман относится к этому крайне серьезно, а именно: это заканчивается публичным побиванием камнями как разновидностью смертной казни. «Илиада» и «Одиссея» - это в сущности иллюстрированный каталог человеческих грехов и слабостей. Трудно сказать, что у гениального Гомера более живописно: коварные преступления Ахилла или преступное коварство Одиссея. На этом фоне аморальное поведение Геры, Зевса, и других олимпийских вершителей человеческих судеб выглядит ссорой из-за игрушки в детском саду.

Древние греки очень любили фильмы ужасов. Например, Софокл в хорроре «Царь Эдип» рассказывает такую себе рутинную побасенку о том, как папа с мамой отнесли своего новорожденного младенца высоко в горы, чтобы накормить им диких зверей. Но малыш выжил и, унаследовав преступную генетику родителей, кроваво отомстил: даже не заметив этого, убивает своего отца, и промежду прочим доводит до самоубийства свою мать. Вот такая забавная история из жизни гуманных древних греков.

Еврипид в свою очередь хотел рассказать историю пламенной любви, но у него в пьесе «Медея» опять получился триллер. Главная героиня завоевывает сердце своего принца на белом коне, Ясона, привычным уже для древних греков способом: убивает родного брата, расчленяет его и аккуратно раскладывает кусочки тела на берегу. Ясон позже достойно оценил жертву любимой: бросил ее с двумя байстрюками и женился на другой. Ах так, восклицает солнцеликая древнегреческая героиня и образцовая мама, так пусть же мои детушки не знают горя – и убивает их. Конец веселой книжки.

Данте провел в своей «Божественной комедии» выездное заседание средневекового суда, распределив лично известных ему преступников в соответствии с мерой тогдашних представлений о справедливости и своими актуальными политическими пристрастиями – по разным камерам Ада, Чистилища и Рая. Рай, кстати, с точки зрения читателя оказался намного хуже Ада, потому что – скучным, а это – самое страшное преступление писателя.

«Декамерон» Джованни Боккаччо, полагаю, нет необходимости рекламировать как энциклопедию человеческих недостатков и извращений. Великий итальянец приложил максимум усилий, чтобы наполнить соответствующими прецедентами будущие уголовные кодексы, камасутры и либретто порнофильмов.

Михаил Михайлович Бахтин сделал из запрещенной церковью книги Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» своего рода Святое Писание для культурологов и литературоведов. А так на самом деле – Рабле от души отомстил святым отцам за свою сумрачную юность, проведенную в стенах францисканского монастыря: на несколько столетий вперед образ священника и монаха стал синонимом развратника и обжоры.

Это только кажется, что книжка Джонатана Свифта «Путешествия Гулливера» – детское развлечение. В действительности это сокрушительный приговор тогдашнему миру, который англичанин, но ирландский патриот, сатирик, но священник англиканской церкви Свифт знал в совершенстве, поэтому не жалел черной краски. Апофеозом человековедческого исследования дублинского мудреца становится образ йеху – отвратительных дикарей, носителей всей возможной мерзости, на которую только и способны гомо сапиенсы.

История о том, к каким аморальным выходкам прибегают обычные люди, когда встречаются на своем жизненном пути с личностью, которая почему-то, без очевидной для себя выгоды, ведет себя благородно и достойно – это, собственно, история, рассказанная печальным идальго Сервантесом Сааведрой. А самое жуткое преступление, жертвой которого становится герой этой истории Дон Кихот, это человеческая измена. Но мудрый рационалист Санчо Панса, кладущий на алтарь ежедневной рутины рыцарские идеалы своего патрона, даже не осознает, что именно он – главный палач всех будущих донкихотов.

Трагедии Шекспира – это один сплошной уголовный кодекс. Его герои шагу не могут ступить, чтобы не совершить какое-нибудь преступление. Ну ладно – очевидные мерзавцы, скажем, король Клавдий, убийца своего брата, отца Гамлета, или королева Гертруда, которая после смерти мужа рысью выходит замуж за деверя – им по закону жанра надлежит быть сумрачными негодяями. Но как на одной скамье с ними оказывается Гамлет, благородный философ? А он так себе между прочим убивает отца любимой девушки, не испытывая при этом малейших угрызений совести. А саму девушку доводит до безумия. Что ни поступок – то готовый приговор. Герои «Короля Лира» или «Отелло» составляют достойную конкуренцию благородному преступнику Гамлету.

«Фауст» Гете по сюжету – дубликат известной библейской истории о заговоре Бога и Сатаны на тему испытания некого Иова, известного своим благочестием. В Книге Иова старания Сатаны пошли прахом. Гете в свою очередь пытается дать ответ на сакраментальный вопрос: является ли лучший из лучших среди людей, то есть – Фауст, хотя бы не худшим из них? И что же? А ничего особенного, всё как и надлежит человеку: кощунственно соблазняет святую Гретхен, убивает ее брата, после чего в порядке отдыха развлекается на шабаше ведьм, уже традиционно доводит девочку до сумасшествия. Дальше еще круче: организовывает финансовую аферу, обваливающую целое государство, убивает на пути своих желаний благочестивых старцев Филемона и Бавкиду и тому подобное. Гете следует Библии еще и в том, что в последний момент спасает душу Фауста, хотя тот и не сделал для этого ровным счетом ничего.

А о чем пишут великие французские реалисты? Напряжение растет, преступления становятся все более изысканными. Жюльен Сорель в «Красном и черном» Стендаля доказывает, что выходец из простой крестьянской семьи в стремлении к совершенству не уступает качеством преступления даже элите современного ему общества. Мадам Бовари Флобера осуществляет гендерный прорыв, перебирая мужиками практически на глазах у местного социума. Герои Бальзака – Растиньяк, Горио и его дочери, Гобсек - существуют в таком горючем котле страстей и низостей, в котором невозможно отличить, что именно в этот момент совершает персонаж: героически жертвует или подло изменяет, потому что выглядит это практически одинаково. На этом фоне Жорж Дюруа Мопассана предстает при всей своей внутренней аморальности невинной жертвой общества, которое ну прямо требует от своих членов подлости и корыстолюбия.

А есть же еще и француз, которого не изучают в университетах, но читают все – Дюма-отец, Дюма-романтик, Дюма – певец пафосных страстей. Вот только с точки зрения морали и закона поступки его благородных рыцарей плаща и шпаги выглядят не то, что сомнительно, а однозначно негативно. Шарль Д’Артаньян, четвертый из трех мушкетеров, на каждом шагу невинно и с энтузиазмом нарушает всё, что только можно нарушить: соблазняет замужнюю Констанцию, вдохновенно присоединяется к антигосударственному заговору, учиняет самосуд над леди Винтер и десятки других мелочей, за каждую из которых обычный человек должен был бы давно сидеть в кутузке. Я уже не говорю о графе Монте-Кристо, вся история которого – сплошное преступление, даже тогда, а особенно тогда, когда это месть за преступление.

Героев Федора Достоевского хлебом не корми – дай нарушить какой-нибудь закон или заповедь. Родион Раскольников вообще сделал это жизненным базисом, подведя под преступный способ мышления теоретическое обоснование. А в романе «Бесы» герои намереваются сделать преступниками всё население. Лев Толстой в своём творчестве постепенно пришёл к выводу о принципиальной преступности «цивилизованного общества», продемонстрировав в «Анне Карениной», «Воскресении», «Живом трупе» и других вынужденную необходимость даже вроде порядочных людей прибегать к ломке самого себя, к трансформации в злоумышленника. Даже тогда, когда Толстой еще не совсем «дошёл» до этой мысли, его герои время от времени с изумлением обнаруживали в себе способность к различного масштаба преступлениям: почти идеальная Наташа Ростова чуть не сбежала с откровенным развратником из-под венца, сломав тем самым судьбу князя Андрея.

А вообще – есть кто-нибудь без греха? Или по евангельской концепции даже мысль о преступлении является преступлением? Возьмём самую невинную детскую книжку – «Приключения Гекльберри Финна» Марка Твена. Свободолюбивый мальчишка, удирая от оков цивилизации, путешествует по реке. В этих странствиях его сопровождает негр Джим, опекает его, время от времени спасает его, он просто хороший человек. И всё это путешествие Гек страдает тем, что он совершает преступление против Закона, поскольку не выдаёт властям беглеца-невольника, чью-то собственность. А в действительности он совершает преступление против Морали, поскольку эта собственность – живой человек, которому он к тому же обязан своей жизнью и своей свободой. Свободный человек Гек Финн оказывается большим рабом, чем невольник Джим, потому что он – раб идеи.

Двадцатое столетье, эпоха войн и революций прямо провоцировала художников слова на то, что их герои просто физически не смогут следовать «общечеловеческим ценностям». Было бы бессмысленно упрекать шолоховского Григория Мелехова в непрерывных убийствах и изменах, ставших для него чуть ли не рутиной, как бессмысленно обвинять волка в том, что он не питается травой.

Причем логика аморализма уверенно охватывает не только литераторов, проникшихся идеями социалистического реализма. Но ведь и тех авторов, которые явно или подспудно противостояли эпохе, тоже не миновала чаша сия. То, что Маргарита, героиня булгаковского романа, радостно и вдохновенно пошла на поводу у дьявола, в принципе, удивлять не должно: прецедент имел место еще на самых первых страницах Библии. Но библейский Сатана, по крайней мере, не являлся носителем добродетели, как это совершенно очевидно проявлено у Булгакова.

Герой литературный иногда не хочет становиться героем как таковым и невольно, а точнее – по воле автора становится преступником. Так произошло с американцем лейтенантом Генри из романа Хемингуэя «Прощай, оружие!», который, попав на землю Горация, принимает от того эстафету почетного, но от этого не менее преступного дезертирства. Которое, в принципе, может иметь вид и пародийной насмешки, как это делал бравый солдат, но и не менее отважный дезертир Швейк в романе Ярослава Гашека.

Читатель, как и положено в детективе, может не замечать главного преступника, но это не означает, что его нет. Всё напряжение романа Этель Лилиан Войнич «Овод» держится на трагической фигуре Артура, но источником и причиной трагедии стало двойное преступление католического кардинала Лоренцо Монтанелли: первое – когда он становится отцом бастарда Артура, а затем второе – когда он выдаёт тайну исповеди собственного сына и тем самым сдаёт полиции его друзей-революционеров. И сама идея христианского патернализма, отцовской любви, которая как бы оправдывает не менее трагическую и жертвенную фигуру кардинала, выглядит в этом контексте по меньшей мере рискованно. Колин Маккалоу позже в романе «Поющие в терновнике» продублировала болезненную тему католического целибата.

«Унесённые ветром» Маргарет Митчелл и как книга, и как фильм приобрели популярность не только из-за до сих пор напряжённой темы осознания социальной правоты или тщеты. Скарлетт О’Хара привлекает внимание читателей харизмой, а читательниц – силой характера. Но достаточно вспомнить, что она в результате проиграла всё – и становится понятным, что писательница все же не гендерную рекламу создавала, а поучительно-дидактичную сказочку рассказала: на чужом, дескать, горе своего счастья не построишь.

Книга может быть, как это произошло с «Лолитой» Набокова, невероятно революционно-эпатажным вызовом буржуазной морали и гениальной стилистической выходкой как в английской, так и в русской версии текста, но это не опровергает того факта, что в двадцатом столетии не существовало общества, которое бы терпимо относилось к такому сдвигу морали как интимные внебрачные отношения взрослого мужчины и двенадцатилетней нимфетки. И американское пуританство в этом случае ничем не отличалось от ханжества советского образца.

«Визит старой дамы» Фридриха Дюренматта делает преступниками всех: и саму гостью Клару Цаханасьян , и её бывшего любовника Альфреда, а затем – и весь город Гюллен. Потому что потенциально преступником является каждый. А во «Властелине мух» Голдинга вдребезги опровергается внутренний гуманизм человека, задекларированный Даниэлем Дефо в «Робинзоне»: группа тинэйджеров, оказавшаяся на острове и имевшая шанс стать человеческим коллективом, все же превращается в стаю убийц. И оказывается, как это показано в «Парфюмере» Патрика Зюскинда, человек вообще бессилен противостоять внутренней субстанции, присущей ей как живому существу, если эту субстанцию направить на сознательное зло. Нет у человека антидота на зло.

Уже на этом этапе анализа можно отметить определенную закономерность: названные герои далеки от морального идеала. Более того, нарушая нормы морали, они время от времени нарушают и действующее законодательство. Однако, несмотря на это, совершенно отчетливо прослеживается, сознательно или бессознательно, стремление авторов наделить этих героев такими свойствами, которые вызывали бы симпатии у читателей. Можно по-разному объяснять это: то ли литературными законами, по которым писатель неминуемо вкладывает частичку себя в каждый, даже сугубо отрицательный персонаж. А можно предположить, что позитивные персонажи вообще, как правило, плохо удаются писателю, не притягивают.

Создавшуюся ситуацию можно толковать по-разному. Версия первая: исследователь манипулирует сознанием, навязывая произвольный, далеко не всегда адекватный авторскому замыслу, способ анализа. На это могу ответить: «А покажите хоть одно гуманитарное исследование, опирающееся на безусловное соответствие с одной стороны – явлений социальной жизни, а с другой – их прочтению».

Версия вторая: морально правовой прецедент является априори condicio sine qua non, необходимым условием существования литературного произведения. В какой степени эта тенденция распространена, является ли она универсальной – сказать без глобального исследования трудно, однако очевидным, на наш взгляд, является то, что литература всегда была отражением жизни общества, в противном случае она просто не находила бы своего читателя.

И версия третья: литература как таковая – достаточно убедительный материал для форматирования сознания: правового, социологического, психологического, лингвистического, исторического, социально-коммуникативного и так далее, потому что она содержит в себе все названные дискурсы, не считая своего собственного.

[i] Поспелов Г.Н. Введение в литературоведение. – М.: «Высшая школа», 1988. – С. 185.

[ii] Хализев В.Е. Теория литературы. – М.: «Высшая школа», 1999. – С. 266.

[iii] Советский энциклопедический словарь. – М.: «Советская энциклопедия», 1985. – С. 1053

[iv] Там же

Комментарии
  • Greg Tsar - 11.01.2017 в 15:03:
    Всего комментариев: 71
    Just brilliant.
    Рейтинг комментария: Thumb up 2 Thumb down 0
  • Boris Kollender - 12.01.2017 в 00:00:
    Всего комментариев: 343
    Когда-то Пикассо сказал: "Искусство - ложь, но оно помогает понять правду!" Да, как это верно! Исскуство, включая художественную литературу, не может быть научной Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 1 Thumb down 3
  • ow@pisem.net - 12.01.2017 в 07:49:
    Всего комментариев: 953
    Браво, Александр! Какой свежий и оригинальный взгляд на литературу! Я в восторге!Крошечная поправка названия - литература, всё-таки не "приложение", а скорее Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 2 Thumb down 0

Добавить изображение