Молодой Ленин в Лондоне

12-09-2017
  • Мы начинаем публикацию самых важных частей из новой книги Льва Данилкина  "Ленин",  полное название"Ленин: Пантократор солнечных пылинок"Вышла она недавно, в 2017 г. , и сразу вошла в шорт лист премии "Большая книга".  Явление это выдающееся, значительно превосходит  огромный труд американского журналиста Луиса Фишера "Жизнь Ленина", вышедший в 1965 г.  и получивший Национальную книжную премию. Отличается примерно также как первобытный биплан Фарман от современного истребителя Раптор.Работа Данилкина написана филигранно. Отточенные языковые формулы - по политике, экономике, философии. Масса детальной, архивной, исторической,  мемуарной и даже закулисной информации. Эссеистика высокого класса.

    И сам самой собой вырисовывается образ Ленина. Какой? О! Невероятный. Первое  что приходит в голову: часть той силы, которая всегда хочет добра и вечно творит зло. Нечто противоположное гетевскому Мефистофелю. То есть, у Гете это такой протагонист Воланда. Вполне симпатичный даже. И в шахматы играет недурно.  А тут...  Впрочем, тоже симпатичный. Чем-то похожий на господина шварцевского Дракона, который приходил к людям без трех голов, без хвоста и без изрыганий пламени, как он сам говорил: я тут запросто к вам заскочил, без чинов. Неутомимый ходок по горам и ездок на велосипеде по улицам европейских городов. Да и пламя, когда на работе, тоже ведь очистительное. Выжигающее всю мерзость старого проклятого мира. Примерно как у святой инквизиции.

    В общем - фигура нечеловеческого масштаба. И то сказать: почти в одиночку (ну, с группой соучастников)  свалить такого монстра как Российская империя - это нужно суметь. Что-то вроде извержения вулкана. Зрелище величественное, если смотреть издалека. А вблизи - все в огне, засыпает пеплом, трещины в земле проглатывают дома.

    Хотел ли Ленин добра простому рабочему человеку? Безусловно. И фанатично был убежден в том, что он как раз и открыл способ дать трудовому народу счастье. Не успел. Это счастье дал народу от его имени  ученик и сподвижник тов. Сталин. Но было ли хороша жизнь рабочего или бедного крестьянина  до революции? Нет, она не была хороша. Так что причины бить окна имелись. Но потом она стала еще хуже. А у многих и жизни-то не осталось.

    Я делал своего рода выборку из книги и составлял композиции по темам.  Первая часть Ленин в Англии. Читайте.. Всего тем будет не менее 10. Я лично получал эстетическое наслаждение, как от слушания превосходной и тонко исполненной музыки.

    Справка об авторе:

    Лев Александрович Данилкин (1  декабря 1974 г.,  42 года, Винница) — российский журналист, писатель и литературный критик.

    Danilkin

    Родился в семье учителей-словесников Александра Фёдоровича и Александры Викторовны Данилкиных. Учился в средней школе № 11 города Одинцово и школе № 1567 города Москвы. Окончил  филологический факультет и аспирантуру МГУ. В 2000—2014 годах вёл рубрику «Книги со Львом Данилкиным» в журнале «Афиша». Работал шеф-редактором журнала Playboy, литературным обозревателем газеты «Ведомости».

    Автор годовых критических обзоров современной русской литературы, а также биографии писателя Александра Проханова, биографий в серии «Жизнь замечательных людей» Юрия Гагарина (премия «Александр Невский») и Владимира Ленина (вошла в шорт-лист литературной премии Большая книга[1]), сборника рассказов «Клудж».

    Публикации в прессе: «The Prime Russian Magazine», «Vogue», «CondeNast Traveler», «Men’s Health», «Elle», «Harpers Bazaar», «Esquire», «GQ», «Jalouse», «Афиша-Мир», «Караван Историй», «Playboy — Russia», «Итоги», «Новый мир», «Русский Телеграф», «Коммерсантъ», «Ведомости», «Время новостей», «Известия»

    Молодой Ленин в Лондоне

    lenin1

    Первая попытка Ленина попасть в Лондон датируется аж 1895 годом – он умирал от желания познакомиться с Энгельсом. Тот четверть века обитал в доме 122 на Риджентс-парк-роуд в районе Примроуз-хилл. Здесь он принимал у себя Маркса, а в последние годы его жизни дом превратился в подобие Ясной Поляны – у автора «Положения рабочего класса в Англии» (чье состояние, только в виде ценных бумаг, оценивалось в два миллиона фунтов – он был удачливым портфельным инвестором) хватало средств и добродушия каждое воскресенье устраивать приемы, на которые мог прийти кто угодно, если у него была хоть какая-то рекомендация. В этой социалистической мекке бывали Вера Засулич и другие русские, которым Энгельс демонстрировал удивительный трюк – декламировал на чистом русском языке строфы три из «Евгения Онегина» – первые две и седьмую, до «…Зато читал Адама Смита и был глубокий эконом»; потом, впрочем, выяснялось, что на этом его познания в русском языке заканчиваются. Тонкий, надо признать, выбор – подтверждающий тезис из хрестоматийной ленинской статьи, что одним из трех источников марксизма была английская политэкономия – Адам Смит и Рикардо еще до Маркса исследовали особенности оплаты труда в рамках капиталистического общества; Маркс развил именно англичан – и продемонстрировал, в частности на английских примерах, что стоимость товара связана с количеством общественно необходимого рабочего времени, которое уходит на производство товара. К сожалению, историческому рукопожатию не суждено было состояться – в 1895-м второй основоположник был сильно болен, никого не принимал и вскоре приказал долго жить. Дом Энгельса – синяя табличка и сейчас извещает о том, что здесь обитал «Political Philosopher» – находится примерно в том же районе, где поселится в 1902-м Ленин: к северу от Оксфорд-стрит, главной транспортной артерии города, чуть восточнее Блумсбери, – Клеркенвиль. Спокойный, безопасный, буржуазный, заселенный наслаждающимися близостью к библиотеке Британского музея читателями – и одновременно самый «красный», пожалуй, во всем мире участок; где еще вы найдете пятачок, на котором жили, работали, захаживали в одни и те же пивные и любили прогуливаться вдоль линии Риджентс-парк – Чок Фарм – Хэмпстед Хит Маркс, Энгельс и Ленин.

    Англия была загадкой для иностранных марксистов – которую требовалось разгадать, чтобы не совершить ту же ошибку у себя дома. Штука в том, что теоретически, согласно выкладкам Маркса и Энгельса, Англия должна была первой преобразовать капитализм в социализм, и уж только потом, вторым эшелоном, – Германия и все другие. Однако к началу XX века слепому было ясно, что с Англией что-то пошло не так. 90 процентов избирателей – рабочий класс, но до 1906 года в парламенте не обнаруживалось социалистической партии, в лучшем случае – единичные представители; даже внятной социалистической партии так и не возникло. По непонятным причинам английский пролетариат отлынивал от выполнения функции могильщика буржуазии. Проще всего было объяснить этот ребус тем, что рабочие сформировались здесь в условиях географической изоляции («островное сознание») – и поэтому чувствовали себя не такими, как их товарищи на континенте. Как бы то ни было, нельзя сказать, что английские рабочие просто проспали свои возможности: наоборот, им нравилось самоорганизовываться, и фабианское общество, партия лейбористов, кружки социал-демократов и группы независимцев легально функционировали и конкурировали друг с другом. Не было своей ежедневной газеты; не было чувства классовой обособленности – зато были неплохие фабричные законы, обязательное школьное образование для детей рабочих и сильные тред-юнионы.

    Решение Ленина перепрыгнуть из Мюнхена в Лондон выглядело удачным именно в силу своей нетривиальности. В Лондоне было мало русских политэмигрантов: он не был иммигрантской гаванью вообще (как Париж), и там не было Плеханова (как в Женеве) в частности. Те, кто хотел начать жизнь с нуля, ехали в Америку; те, кто испытывал дефицит культурных впечатлений и ощущения «европейской цивилизованности», – в Париж или Швейцарию – Италию – Германию; те, кто эмигрировал по экономическим соображениям, знали, что в Англии большая конкуренция и все социальные лифты забиты самими англичанами, которые неохотно втягивают животы, чтобы пустить посторонних; в качестве места, где можно получить хорошее образование, Англия не рассматривалась в принципе. Английский язык был мало распространен в Европе. Въезд иностранцам не запрещался, но по прибытии – если приплываешь на остров с билетом третьего класса – требовалось предъявить 5 фунтов (очень крупная сумма): доказать, что можешь оплачивать расходы.

    Лондон в Эдвардианскую эпоху (королева Виктория умерла за год до приезда Ленина) был «столицей мира» – четверть земного шара была закрашена в британский цвет (это даже больше, чем сегодня Америка, – целые континенты). Отсюда экспортировались технологии, капиталы и высококачественные промышленные товары, но город не был генератором доминирующей поп-культуры, высокого искусства, урбанистики, моды, дизайна, идей и вообще полюсом «крутизны». Лондон был «живым» – но не был магнитом; он, да, уже «раскачивался» – но еще не был «свингующим». Туда отправлялись скорее «по делам», чем с туристическими целями; как сейчас в Гуанчжоу или Доху.

    Русские, малознакомые с английским языком, не видевшие логики в бесконечных исключениях из правил чтения и произношения, не понимавшие нюансы быта, не обнаруживавшие в городе кафе – как в Берлине и Вене, и сбитые с толку беллетристикой, считали этот город «чужим и далеким» – непонятным, в отличие от Парижа, Берлина или Женевы, топографию которых многие по книгам представляли лучше, чем петербургскую. Впервые попадая в Лондон, большинство из них реагировало одинаково: «Трудно было сразу разобрать, едем ли мы по туннелю или по улице: такой стоял туман и так много было копоти и дыма. Сами улицы, с узкими, высокими, совершенно однообразными домами, производили впечатление туннеля… Все это произвело на меня, – вспоминает Лядов, – ошеломляющее впечатление». Ленин не стал исключением: «Первое впечатление от Лондона: гнусное. И дорого же все порядком!»; «Гнусное впечатление производит этот Лондон, на первый взгляд!!»

    Город поражал приезжих масштабом – 50 километров в диаметре и пять (а с Большим Лондоном так и все семь) миллионов человек, копошащихся в клубах черного тумана; такого метрополиса никто раньше никогда нигде не видел. Если где-либо капитализм выглядел гротескно-отталкивающим – так это там; задымленный город-мануфактура – и штаб-квартира наступательной буржуазии. «Улица была, – пытался транслировать лондонскую «энергетику» посредством ритма поэт Брюсов, – как буря. Толпы проходили, / Словно их преследовал неотвратимый Рок. / Мчались омнибусы, кебы и автомобили, / Был неисчерпаем яростный людской поток». Для европейцев с континента этот поток казался не просто стремительным и бездушным, но еще и агрессивным, опасным; так выглядели боевые порядки империи, которая 7/24 воевала, одержимая промышленным ростом и инвестированием трофейных капиталов. Здесь, в Лондоне, капитализм показывал, на что он способен. Даже впечатляющая архитектура и обретающиеся внутри богатства – как, к примеру, Музей естественной истории в Южном Кенсингтоне – воспринимались как демонстрация того, что могут себе позволить правящие классы в стране суперуспешного капитализма: нечто вроде нынешних дубайских небоскребов. Троцкий особенно настаивает, что во время совместной экскурсии по Лондону осенью 1902-го именно таков был тон Ленина-гида: «Это у них знаменитый Вестминстер». С уважением, но отстраненным: «умеют или имеют, сделали или достигли – но какие враги!»

    Все сравнения с Парижем – подлинным городом будущего, заново перепланированным и юзер-френдли – оказывались не в пользу Лондона: здесь не было высотной, современно выглядящей архитектуры, богемной атмосферы, артистизма, большого количества интересных иностранцев. Лондон казался твердыней капитализма, где глубоко укоренились многие феодальные предрассудки – малопонятные посторонним, и свидетельством тому были улочки в центре – кривые и грязные на вид. Там было легко потеряться, спрятаться, слиться с окружением, пропасть – в качестве урбанистического паттерна такое мало кому нравилось.

    Ленточная застройка производила впечатление «бездушной», дома – угрюмых и мелких: трехэтажные означало – несовременные. Не было Шарда, London Eye, «Огурца», другим был «скайлайн», силуэт города: линия горизонта проходила гораздо ниже. На южном берегу Темзы вообще были фавелы, куда иностранцам не следовало соваться в принципе. «Русским» районом считался Ист-Энд, Уайтчепл, Лаймхаус – нынешний пакистанскобангладешский анклав. «За Сити вы попадаете в настоящий мир дешевки и хлама», – писал большевистский дипломат-англофил Платон Керженцев. «Воскресная толкучка на Мидлсекс-стрит – вылитый базар где-нибудь в Кельцах или Виннице». Несмотря на то, что найти в Уайтчепле селедку, баранки, черный хлеб и соленые огурцы было проще, чем мармайт и боврил, в Лондоне не сложилось хорошо взаимодействующей друг с другом общины политэмигрантов, как в Париже и Женеве; возможно, просто из-за небольшого количества – всего две-три тысячи человек, распыленных по огромному городу; возможно, потому что среди них было мало безработных – кто хотел, быстро находил работу на фабриках, и на политику у них оставалось меньше времени. Англия была поставщиком «чужого», страной-где-всё-наоборот – притягивавшей отдельных особей со странными запросами, – но не массы. Сюда даже и рефераты-то приезжали читать раз в сто лет – за отсутствием спроса даже на Ленина или Луначарского. К лондонским «селебрити» относились князь Кропоткин, бывший руководитель кружка «чайковцев» и будущий видный эсер Николай Чайковский, а также видный марксист-левак, игравший большую роль среди английских социал-демократов Федор Ротштейн; уже после Ленина к этой компании присоединятся Чичерин, Литвинов, Коллонтай. Роль русской газеты выполняли здесь бундовские «Известия».

    Парадокс в том, что несмотря на – или благодаря всем вышеизложенным факторам – Лондон стал тем «Курским вокзалом», где рано или поздно, вольно или невольно оказывались участники трех из четырех «классических» – «ленинских», до 1917 года – съездов РСДРП: Второго, Третьего, Пятого. Да, мало кто из русских жил здесь – зато здесь можно было встретить большевиков, которых с трудом представляешь себе за границей в принципе, – вроде Клима Ворошилова, у которого, в качестве участника V съезда, было несколько недель для того, чтобы освоить восток Ислингтона. Именно там, в церкви Братства на углу Саутгейт и Балмс роу, Горькому на десятки лет запомнится порозовевшая лысина Ленина: тот буквально сполз под стол от смеха из-за глупости, которую сморозил выступавший Плеханов.

    Лондон, сохранивший меморабилии о временах ранней РСДРП, надобно еще поискать. Вместо церкви Братства – где, располагая скудным бюджетом 2 шиллинга в день на человека, нащупывали пути преодоления революционного кризиса 350 российских социал-демократов (американский мыловар-филантроп – у которого Ротштейн и Плеханов попытались добыть 1700 фунтов после того, как 100 тысяч рублей, выделенные для мероприятия, кончились гораздо раньше, чем планировалось, – понаблюдал за русскими революционерами с хоров и нашел их очень «сосредоточенными», после чего раскошелился) – многоквартирный дом. Снесен в 1960-е – чтобы возникнуть в новом обличье – отель «Imperial» на Рассел-сквер, где Горький, приехавший в Лондон вместе с М. Андреевой для участия в V съезде РСДРП, впервые задумался, не чокнутый ли Ленин – после того, как тот полез щупать и ворошить их постель: не сыро ли белье, что может неблагоприятно сказаться на здоровье пролетарского писателя. Больше не считается «русским местом» в Лондоне Парламент-хилл в юго-восточном углу Хэмпстедской пустоши с хорошим видом на город – куда по выходным члены русской колонии выбирались с детьми на пикники, поиграть в горелки и лапту. «The Pindar of Wakefield» на Грейз Инн-роуд – нечто среднее между пабом и мюзик-холлом, в котором выступали Боб Дилан и «Pogues» и где можно было встретить персонажей в диапазоне от Карла Маркса и Ленина до Сталина и Розы Люксембург, теперь называется «The Water Rats». Нынешний Лондон вряд ли подошел бы делегатам какой-то аналогичной РСДРП партии в качестве места для собрания: слишком многочисленная русская диаспора, слишком пристальное внимание спецслужб к иммигрантам, слишком проходное место – и слишком велик шанс выпить чая, в котором окажется полоний.

    За год, который назвавшиеся «мистером и миссис Рихтер» Ульяновы прожили в Лондоне, у них, похоже, не возникало особых поводов для нареканий ни в связи с климатом, ни в связи с нравами аборигенов: с лета 1902-го жалобы на «лондонское обалдение» (нечастая лексика для Ленина) сошли на нет; люди оказались красивыми, любезными и неагрессивными, климат – приятным (туманов не было, и погода стояла типичная лондонская-как-сейчас: жаркое лето и теплая сухая зима с небольшим похолоданием в январе – феврале), город изобиловал парками и маршрутами для прогулок, и даже с водными процедурами, к которым Ульяновы привыкли в Мюнхене, дела, надо думать, наладились – в Гайд-паркских прудах можно было в определенные часы купаться, и наверняка Ленин пользовался возможностью окунуться в Серпентайн или Круглый пруд. Гримасы «диккенсовского», «готического» капитализма в Англии – по крайней мере в Лондоне – также не выглядели такими уж отвратительными. Статистика противоречила беллетристике. Как ясных дней на деле было гораздо больше, чем туманных, так и смертность в Лондоне была наименьшая среди всех европейских городов. Настоящая нищета царила не столько в рабочих, сколько в иммигрантских кварталах. Теоретически русскому пролетарскому вождю было бы уместнее поселиться в Ист-Энде, где он мог непосредственно погрузиться в атмосферу беспросветности, однако Ленин ограничился тем, что время от времени вел там занятия в кружке рабочих – тестируя на них программу РСДРП, которую как раз и сочинял в этот момент. Один из лондонских «сталкеров» Ленина, Н. Алексеев, вспоминает, что среди участников были «русский англичанин Робертс», «русский немец Шиллер», одессит Сегал и петербуржец Михайлов. Рабочие-аборигены были, несомненно, зажиточнее русских, и Ульянову, хорошо знавшему Невскую заставу, любопытен был как раз процесс «обуржуазивания» «сознательных» рабочих – которые по примеру высших классов объединялись в разные клубы и устраивали свои собрания – часто протестного характера. Троцкий рассказывает о их совместном с Ульяновыми походе в некую социалистическую церковь, где речи, обычные для с.-д. митинга (Ленин переводил им спич наборщика, вернувшегося из Австралии), время от времени перемежались пением благочестивых псалмов – «Всесильный Боже, сделай так, чтоб не было ни королей, ни богачей»; социалисты и «попы», к удивлению россиян, считали друг друга союзниками в борьбе за «права человека».

    Похоже, Англия, несшая другим странам колониальное рабство – или, по крайней мере, экономическую зависимость, – сама представляла собой «глаз циклона», где действовали демократические законы и эксплуатация буржуазией пролетариата ощущалась не так болезненно.

    Этот английский опыт и английские чудачества привлекали внимание не только Ленина. Пристальнее всего на англичан смотрели немцы. Собственно, пресловутый ревизионизм Бернштейна был основан на наблюдениях за английским опытом: вот каким – надклассовым – должно быть государство: рабочие объединяются через свои тред-юнионы и контролируют госорганы. У Ленина было другое мнение на этот счет: он знал, что тред-юнионизм есть «идейное порабощение рабочих буржуазией», и не собирался пересматривать свои взгляды.

    Однажды в Лондон приехал Милюков – тогда еще сугубый оппозиционер, явившийся поработать в библиотеке Британского музея и сколачивать «широкую оппозицию». Ленин тоже встретился с ним – у себя. Милюков охарактеризовал жилище Ленина как «убогую келью» и вспомнил, что их «спор оказался бесполезным. Ленин все долбил свое, тяжело шагая по аргументам противника»; они не вцепились друг другу в глотки, как, наверное, поступили бы в 1917-м, но не понравились друг другу.

    Все мемуаристы – от Троцкого до Уэллса – сходятся на том, что Ленин весьма прилично говорил по-английски; особенно на фоне Мартова и Веры Засулич, которая после нескольких лет жизни в Англии в лавке указывала пальцем на предмет, который намеревалась приобрести. Первую часть своего «искровского» периода в Лондоне Мартов, Засулич и Н. Алексеев (которому Ленин поручил поселиться вместе с плохо приспособленными к английским обстоятельствам товарищами) прожили коммуной, между Холборном и Кингс-Кроссом (логичнее было бы поселиться всем вместе, однако «коммун» Ленин терпеть не мог – и скорее готов был прописаться в коробке из-под обуви, чем под одной крышей со своими соредакторами). Это была двухэтажная пятикомнатная, снятая на партийные средства квартира, где резидентами, владевшими собственными комнатами, считались Мартов, Засулич и Алексеев. Четвертую комнату отвели под кухню, пятую – под гостевую. Под управлением Мартова квартира на Сидмаут-стрит моментально превратилась в нечто вроде клуба «Искры», куда являлись все сочувствующие направлению газеты; если верить большевичке Зеликсон-Бобровской, «стремление пробраться в Лондон» охватило многих читателей «Что делать?». Ленин жил по соседству, но появлялся в коммуне нечасто и не выходил из дому без баллончика со спреем, а при малейшей попытке покуситься на его прайвеси проводил на асфальте жирную черту. Троцкий, проживший здесь несколько месяцев, говорит, что каждая встреча с Лениным была чем-то вроде небольшого события. Довольно долго обитал в коммуне Лев Дейч, который прибыл в Лондон из Благовещенска через Сандвичевы острова и Америку; поселившись в Англии под фамилией Аллеман (Deutsch), он с удовольствием развлекал публику мемуарами о своей одиссее. (В Лондоне Дейч занял пост администратора «Искры», однако долго не продержался; между ним и Лениным сложились не слишком приятственные отношения, и они приветствовали друг друга иронически, в духе революционеров 1789 года: «Здравствуйте, гражданин редактор». – «Здравствуйте, гражданин администратор».) Хозяйство велось сообща, прислуги не было, и революционеры быстро превратили жилище в помойку. Судя по воспоминаниям Тахтарева, атмосфера там царила скорее праздничная, чем деловая. «В квартиру с целью освещения был проведен газ. Но один из товарищей пользовался им с целью развлечения. Он набирал его в жестянки из-под консервов и производил оглушительные взрывы, сильно путавшие соседей, которые и без того очень опасливо смотрели на поселившихся в доме русских “нигилистов”. По поводу этих “взрывов” мне пришлось иметь объяснение с хозяином дома, который пришел к заключению, что в его доме поселились террористы, занимающиеся приготовлением взрывчатых снарядов. С трудом успокоив его на этот счет, я немедленно же отправился к Владимиру Ильичу, советуя ему оказать должное воздействие на товарищей, которых иначе выгонят из дома, если не произойдет что-либо худшее. Владимир Ильич немедленно же произвел соответствующее давление, и развлечение с газом прекратилось». Одним из этих товарищей мог быть Бауман, явившийся в Лондон после побега из «Лукьяновки» и вынужденный стать героем разбирательства, касающегося обвинения в доведении до самоубийства. Из другой тюрьмы – екатеринославской – в начале сентября 1902-го сюда явился Иван Бабушкин, поразивший даже видавших виды обитателей коммуны своим внешним обликом: его волосы были малинового цвета. Оказалось, то были издержки нелегального перехода через границу – ему помогали какие-то гимназисты, которые снабдили его не той краской. (Интересно, что спустя 60 лет Ю. А. Гагарин больше всего будет поражен в Лондоне даже не обедом у королевы, а тем, что увидит в толпе девушку с малиновыми волосами – уж не последовательницу ли своего соотечественника?) Эксцентричный вид Бабушкина привлекал к нему разных людей – и в Германии его чуть не отправили вместо Англии в Америку. Именно «малиновый Бабушкин» привел эти авгиевы конюшни в порядок – и отчеканил максиму, которая запомнилась Крупской: «У русского интеллигента всегда грязь – ему прислуга нужна, а сам он за собой прибирать не умеет». Бабушкин орудовал не только веником. В течение нескольких недель – именно здесь, в Лондоне, в искровской коммуне – он, поддавшись на уговоры Плеханова и Ленина, написал свои замечательные «Воспоминания»; да еще и успевал изучать местный рабочий класс – Тахтарев водил его на собрания тред-юнионов.

    Ленин, надо полагать, и поспособствовал упорядочению внешнего облика Бабушкина; во всяком случае, другой марксист, Горев, вспоминал, что Ленин помог ему освоиться в городе и даже повел его в шляпный магазин, где имел положительный опыт приобретения котелков и дорожных кепок, – и вновь продемонстрировал свой fluent English. Сам Ленин, по-видимому, воспринимал этот язык как наименее известный широкой публике и – в силу своего делового, неромантического характера – наиболее подходящий для интимной переписки; именно поэтому время от времени он съезжает на него в письмах Арманд («Oh, I would like to kiss you thousand times greeting you & wishing you but success: I am fully sure that you will be victorous»). Возможно, его привлекало и удобство неразличения «ты» и «вы»; Шагинян заметила, что I («я») он писал всегда с точкой.

    Как мы помним, Ленин с головой погрузился в глубины английского языка в Шушенском – перевод и редактирование веббовского двухтомника требовало знакомства не только с грамматическим строем, но и понимания английских реалий; перепроверка мелочей подразумевала познания этнографического и географического характера. В Мюнхене Ленин принялся подтягивать свой английский – и в Лондоне не стал ослаблять натиск: он повадился ходить в Гайд-парк на Угол Ораторов слушать живую речь и дал объявление в еженедельнике «Атенеум»: «Русский доктор прав и его жена желают брать уроки английского языка в обмен на уроки русского». Этих учителей/учеников набралось сразу трое, но по-настоящему Ульяновы сошлись с неким не то Рейментом, не то Раймондом – «почтенным стариком, внешним обликом напоминавшим Дарвина, служащим известной издательской фирмы “Джордж Белл и сыновья”»; Ульяновы называли его The Old Gentleman. Они, по-видимому, сдружились и даже пользовались его адресом в Кенте, для того чтобы собирать корреспонденцию «Искры».

    Судя по советам, которые Ленин уже после революции давал тем, кто отправлялся в Англию по делам, он неплохо знал не только Лондон. Где, скажем, Ульяновы провели вторую половину августа 1902-го? Своих велосипедов у Ульяновых, сколько известно, в Англии не было; теоретически (должен же был Ленин свозить жену в отпуск после того, как оставил ее одну с делами в Лондоне, а сам уехал на континент отдыхать с матерью и сестрой) они могли поехать на «караванинг»: аналог нынешних поездок на «мобильных домах», только на лошади и с кибиткой; такое практиковалось в Англии. Трудно поверить, что он ни разу, хотя бы из любопытства, не съездил посмотреть «крепости» британского пролетариата – Манчестер, Ливерпуль, Глазго, Лидс, Шеффилд, Бирмингем.

    Неудивительно, что в конце концов Ленин оказался единственным редактором «Искры», который хотел остаться в Англии; один из делегатов II съезда вспоминает, что «Ильич» чувствовал себя там очень уверенно, «как дома», но для всех остальных искровцев Лондон был скучным, некомпанейским и неудобным для жизни местом, и поэтому Ленина легко переголосовали: за переезд в Швейцарию.

    Связан ли его повышенный интерес к англичанам со спортивным желанием победить самого сложного противника – или со скрытой англоманией, желанием – как у Гитлера – «завоевать» расположение англичан, подтвердить свой статус именно английской печатью? Ленин никогда не требовал готовить себе бекон на завтрак – но при необходимости в состоянии был успешно выдавать себя за англичанина. В 1905-м у него, кажется, был даже английский, то есть крайне надежный (русская полиция опасалась дергать британских подданных) паспорт на имя Вильяма Фрея; позже Ленин тоже пользовался этим именем (и его вариантом – Джон Фрей) в качестве псевдонима.

    Ему, несомненно, должны были нравиться деловитость, практицизм англичан; не случайно эта страна родила нескольких выдающихся экономистов – включая, между прочим, Кейнса, которого Ленин очень ценил как политического аналитика. Они оба были «англичанами» в смысле способности смотреть на мир к  ак экономисты – то есть пытаясь увидеть то, как все устроено на самом деле, а не только так, как им хотелось бы; оба понимали, какую роль играли финансы в поздней, саморазрушительной стадии капиталистического развития – и оказались в состоянии предсказать, что если государство не будет вмешиваться в финансовые спекуляции, капитализм неизбежно пожрет сам себя – в войне одних империалистов против других. Разумеется, они делали разные выводы и предлагали разные рецепты – но они оба увидели, что национальные государства не справляются с «выливающимися» потоками капитала, которые, опосредованно, разрушают всё вокруг. Возможно, эта «экономическая трезвость» также была «английской» чертой характера и интеллекта Ленина.

    Однако больше всего Ленину должно было импонировать национальное пристрастие англичан к спорту как к части повседневной жизни. В 1902 году соревнования еще не были так заорганизованы, как впоследствии, – и поэтому сценки разного рода связанных со спортом пари можно было наблюдать на улицах повсеместно. Ленину тоже была свойственна манера постоянно подначивать знакомых посоревноваться с ним в езде на велосипеде, плавании, беге на коньках, в борьбе, и он радовался, даже если проигрывал; он знал, что такое спортивный интерес – и в политике тоже, так что нет ничего удивительного в том, что даже партийные съезды он воспринимал как род олимпиады, спортивного состязания.

    Несмотря на загадочное отсутствие в Британии социалистической партии, начало века было эпохой бума разного рода клубов; мода на разного рода общественные объединения захватила страну, поэтому помещение для заседаний было найти не сложнее, чем сейчас сколотить группу «Вконтакте». Социалисты, реформисты, чартисты, анархисты собирались в каждом втором здании; вероятность того, что слухи о собраниях РСДРП дойдут до агентов русского посольства, была здесь много меньше. Ленин – совсем недавно покинувший Лондон и сохранивший там связи – написал Тахтареву, и тот предложил мобильную схему: каждое следующее заседание будет проходить в новом помещении, и не в каком-то изолированном от мира месте, но, наоборот, в холлах, где постоянно собираются участники разных организаций, и русские не будут выглядеть особенной диковинкой.

    Холлы искали всё в том же секторе Лондона: вокруг Британского музея и Рассел-сквер; по соседству, на Шарлотт-стрит, располагался Коммунистический клуб, где еще с тех времен, когда в Лондоне было объявлено о создании Первого интернационала, собирались немцы-политэмигранты и где частенько бывали Маркс с Энгельсом; там же была (ныне – Saatchi & Saatchi) биржа труда Роберта Оуэна, того самого, чьи тексты Ленин обсуждал еще в Самаре; «места с историей». Аполлинария Якубова, жена Тахтарева, раздавала каждое утро самодельные планы города с указанием нужной улицы и здания. Любопытно, что здесь уже русские, в рамках все той же конспиративной культуры, выдавали себя за бельгийцев – членов тамошних тред-юнионов; вопрос, почему они решили пересечь Ла-Манш, чтобы увидеться друг с другом, остался открытым.

    Первое заседание (II съезда РСДРП)  состоялось в помещении Клуба рыболовов – и теперь уже не блохи, а скелеты и чучела огромных рыбин наблюдали за тем, как всплывающие из бездн мины раскурочивают днище только-только вышедшего в открытое море гротескнотрагического «корабля дураков». Тематический спектр II съезда также был гораздо шире, чем обычно принято думать: помимо оргвопросов, здесь обсуждались, например, нюансы грудного вскармливания, устройства конспиративных свиданий и бог знает что еще. На последнем пункте, кстати, следует задержаться подробнее.

    Постановлено было – отдельной резолюцией, которая вряд ли прошла бы, если бы не усталость собравшихся, у которых, видимо, уже не было сил противиться очередному экзотическому проекту Ленина и Плеханова, – «в виде опыта» издавать газету для сектантов, чтобы привлекать их к социал-демократии. Газетой «Рассвет» со всей серьезностью будет заниматься весь 1904 год эксперт по религиозной «альтернативе» Бонч-Бруевич, чей доклад на съезде, предварительно одобренный Плехановым, зачитывал сам Ленин – который увлечен был сходством законспирированных и легко мобилизующихся религиозных сообществ, мечтающих о религиозной реформации России, с организацией профессиональных революционеров – и намеревался создать условия для того, чтобы протестные энергии сект вошли в резонанс с натиском боевой социал-демократии, вооруженной марксистской теорией, на существующий строй. Внимательный читатель Ленина обнаружит проницательные замечания о сектантах и в «Что делать?», и в «Политической агитации и классовой точки зрения», и в «К деревенской бедноте», и в «Самодержавие колеблется». Дело, по-видимому, не только в том, что Ленин рассчитывал на то, что защита сектантов от травли принесет РСДРП хорошие политические дивиденды; Бонч-Бруевич наверняка объяснил ему, кто такие, к примеру, «хлысты» (на самом деле – «христы»), верившие, что Христос «не улетел легким аллюром на небо после воскресения, как утверждала православная церковь, а что Христос среди них, и есть не кто иной, как тот или другой сочлен общины, который одарен “свыше разумом”, и что он-то и должен руководить жизнью общины, являясь вождем их организации; он – “Христос”» (из письма Бонч-Бруевича 1929 года). Да, у Ленина всегда была аллергия на «фидеизм» и «поповщину» – но он, конечно, был в состоянии понять, что его собственная деятельность слишком хорошо вписывается в эту архаичную, экзотическую, мистическую – однако впечатляюще «подходящую» – картину мира.

    В ней российские революционеры выглядели гораздо уместнее, чем в странном Лондоне. Делегаты много перемещались по городу. В перерыве между заседаниями им нужно было за два часа найти себе место для обеда. Время после семи вечера считалось свободным; однажды, рассказывает Шотман, уличные мальчишки стали бросаться в них «гнилой картошкой, комками мокрой бумаги и прочей дрянью. Чем это было вызвано, не знаю. Вероятно, англичан возмутила эта разношерстная публика, продолжавшая на улице неоконченные споры, происходившие на съезде». Однажды группа русских – «рыбаки» продолжали кочевать по городу – набросилась на фотографа, который наладился было запечатлеть показавшуюся ему колоритной группу, расположившуюся на травке около могилы Маркса на Хайгейтском кладбище – послушать Плеханова. Уже тогда революционерам хватало ума понять, что лишний раз светиться – к тюрьме; англичанину был выражен решительный протест. Шок от попадания в эту чересчур динамичную недружелюбную среду несколько компенсировался тем, что – по словам все того же злосчастного Гусева – «здесь полиция нас не тревожила и на мое пение никто не обращал внимания».

    Психическое напряжение, которое Ленину пришлось выдерживать на съезде, спровоцировало соматическую реакцию: еще в Брюсселе он почти перестал есть, а в Лондоне – спать; кончилось тем, что у него началась странная кожная болезнь – все тело, и в особенности грудь и живот, оказалось обсыпано волдырями, наполненными кровью. Сначала их по совету Тахтарева просто мазали йодом, но неприятные ощущения только усугублялись. Пришлось раскошеливаться на английских врачей; в неврологической клинике Ленину поставили диагноз Ignis Sacer («священный огонь») – редко встречающаяся сейчас болезнь, которая еще в конце XIX века распространялась как эпидемия; ее источником могло быть не только нервное потрясение, но спорынья – грибок, иногда встречающийся в мучных продуктах. В Средние века эту «злую корчу», или «огонь святого Антония», считали чем-то вроде одержимости демонами; распространению такого рода заблуждений способствовало то, что пациенты иногда страдали галлюцинациями. В этой связи особый интерес представляют заявления Мартова о том, что на съезде Ленин «вел себя бешено». Доктора прописали ему препараты на основе брома и покой. Разумеется, ни о каком покое после раскола, плоды которого он якобы пожинал, не могло быть и речи.

    Формально Ленин (вошедший в ЦО и ЦК) мог обливаться шампанским в свое удовольствие: хотя ему не удалось убедить товарищей принять первый параграф устава – и буржуазная безответственная профессура получила право беспрепятственно проникать в ряды РСДРП, все прочие пункты были приняты в его редакции. Программа партии оказалась по-ленински радикальной: в ней, помимо очевидных целей – свержение самодержавия, уничтожение сословий, право наций на самоопределение и возвращение крестьянам земель, отнятых в 1861 году, – фигурировало намерение осуществить социалистическую революцию и учредить диктатуру пролетариата; ничего подобного ни у какой другой социал-демократической партии не было. В ЦК и Совете партии оказались лояльные Ленину люди. «Искра» зачищена даже несколько сильнее, чем хотелось бы. Что касается Мартова, то к концу съезда тот, кто дневал и ночевал в кухне Ульяновых, производил впечатление человека, готового вытатуировать себе на лбу «Ленин – подонок».

    Разумеется, он тоже вышел из редакции – из солидарности с «уволенными».

    В советских источниках II съезд трактуется как победа Ленина – пусть несколько омраченная тем, что по ходу ему пришлось избавиться от некоторых прекрасных иллюзий: «разлетелись мечты Владимира Ильича о создании единой и сплоченной революционной русской социал-демократии».

    Победа?

    Формально – да; однако мероприятие, на котором должны были объединиться все здоровые силы марксистов, по сути, закончилось расколом; Бунд и рабочедельцы ушли, «Южный рабочий» был поглощен грубо – и, плохо перевариваемый, в любой момент мог отрыгнуться; редакция «Искры» треснула; итого – три пробоины минимум.

    Назвать этот съезд «удачным опытом объединения ранее разрозненных организаций» можно лишь в насмешку.

    Эта репутация антропофага, «бонапарта» и интригана перекрывала как удовольствие от победы, одержанной на съезде (все три ключевых органа – Совет партии, ЦК и ЦО – «Искра» – оказались его, ленинскими), так и наслаждение от благополучного альянса с Плехановым – который, да, встал на съезде на его сторону, но в любой момент мог дистанцироваться, и уж конечно сообразил, что Ленин превратил искровскую «семерку» в «тройку», чтобы легче было контролировать «туза» – его, Плеханова, ранее имевшего в редакции два голоса из семи (он один имел два голоса). Амбиции Плеханова уж точно не ограничивались возможностью числиться консультантом Ленина по части теории марксистской философии – и в любой момент он мог показать своему юному другу, что его опереточные комбинации не позволят вырвать дирижерскую палочку из тех рук, в которых она должна находиться по умолчанию.

    Но, по-видимому (Засулич впоследствии рассказывала об этом), Ленин вызывал у своих оппонентов физиологическое отвращение – и они просто не хотели с ним работать. Мартов и Дан, не говоря уж о Потресове, Аксельроде и Засулич, чувствовали себя униженными и одураченными – и жаждали крови своего обидчика. Мартов, отказавшийся писать в «Искру» (как и, естественно, Потресов, Аксельрод, Засулич, а с ними и Дан и пр.; Плеханов назвал этот феномен greve generale des generaux: «всеобщая стачка генералов»), воспользовался высвободившимся временем и выпустил брошюру «Осадное положение» – где популярно изложил свою версию происшедшего на съезде: склочник Ленин хочет превратить партию в секту и навязать товарищам в качестве главного партийного закона поиск внутреннего врага. Аксельрод в частной переписке называет Ленина «нашим бонапартиком» и «искушенным в своем ремесле шулером».

    Важно понять, что II съезд оказался огромным поражением Ленина – тем более огромным, что Ленин долго находился в плену иллюзий относительно своего нового статуса. Формально он оказался в большинстве – но по сути в слабой позиции; у «униженных и одураченных» был неисчерпаемый ресурс людской поддержки, а Ленин оставил о себе впечатление «бешеного» и/или, еще хуже, жулика – потому что все «его» резолюции якобы были приняты только потому, что он вынуждал противников уходить – и, по сути, договаривался только с самим собой. И даже обещание Плеханова, что тот «не разведется» с ним до гроба, не выглядело слишком надежным. Promises – Ленин отлично знал эту английскую пословицу и сам при случае цитировал ее – are like pie-crust: made to be broken.

    По-видимому, именно съезд внушил Ленину – западнику и вестернизатору по воспитанию и складу ума – неприязнь к буквальному копированию западных моделей управления применительно к отечественному материалу: стремление соблюдать все регламенты и строго придерживаться процедур сыграло с участниками дурную шутку. Как бы выглядела партия, если бы все члены ее свято блюли демократические принципы? Вот так: курьезной, а не жизнеспособной. На съезде могут приниматься важные и даже радикальные решения, но интрига там не нужна. Каждый делегат должен знать цель своего приезда и желательный финал. Демократическое обсуждение не ведет к принятию наиболее эффективного решения – зато ведет к поляризации участников. Эрго: авторитаризм работает в России лучше, чем переговоры.

     

    В Женеве, после съезда, Ленину, чьи природные макиавеллические навыки явно превосходили его таланты по части публичной борьбы без правил, приходится осваивать техники устной дискуссии – причем уже не только среди «своих», в кружках, – но и с «чужими», при большом скоплении народа. Он гораздо комфортнее чувствует себя, когда речь идет о закулисных интригах, и кооптация в качестве метода формирования того или иного полномочного органа всегда устраивала его больше, чем открытые демократические выборы, – но статус вождя, тем более одиозного, предполагает участие в публичных мероприятиях.

     

    Ленин – стремительно теряющий позиции и сторонников – садится сочинять свою версию произошедшего на злосчастном II съезде. «Шаг вперед, два шага назад» стала первой в череде ленинских брошюр критического характера, отвечающих на выпады Мартова (в данном случае – его «Осадного положения»): ее целью было разъяснение смысловых нюансов партийного раскола – его сугубую неслучайность и опасность, прежде всего для пролетариата, у которого «нет иного оружия в борьбе за власть, кроме организации». Этот текст лучше всего в ленинском наследии иллюстрирует, каким занудой может быть автор. Чтобы доказать неслучайность своего большинства и поражения Мартова, он рисует диаграммы – кто в каких случаях был “за”, кто “против”! – и исследует «оттенки» настроений в партии. Здесь дан ответ и на беспокоивший публику вопрос (все тот же: что же произошло на съезде, почему раскололись?) и разжевано, чем «новая “Искра”» отличается от «старой» («старая» – орган воинствующей ортодоксии, «новая» – фестиваль уступчивости и уживчивости). Ленину приходится исследовать и послесъездовскую реальность. Несмотря на то что «анархическое поведение меньшинства почти привело партию к расколу», автор явно не готов жечь мосты и охотно напирает на то, что полемика – признак здоровья, а не болезни политического организма: «Не могу не вспомнить по этому поводу одного разговора моего на съезде с кем-то из делегатов “центра”. “Какая тяжелая атмосфера царит у нас на съезде! – жаловался он мне. – Эта ожесточенная борьба, эта агитация друг против друга, эта резкая полемика, это нетоварищеское отношение!..” “Какая прекрасная вещь – наш съезд! – отвечал я ему. – Открытая, свободная борьба. Мнения высказаны. Оттенки обрисовались. Группы наметились. Руки подняты. Решение принято. Этап пройден. Вперед! – вот это я понимаю. Это – жизнь. Это – не то, что бесконечные, нудные интеллигентские словопрения, которые кончаются не потому, что люди решили вопрос, а просто потому, что устали говорить…”». Мы знаем, каким бешеным быком может быть Ленин; но «Шаг вперед» – автопортрет Ленина, выдающего себя за кого-то еще; бешеный бык зачехлил рога и, подтянув нарукавники, мирно пощелкивает на счетах – сколько было сторонников искровского кружка, сколько «искровцев по направлению», – цитируя для живости старые шутки Плеханова про говорящих ослов. Ленин делает именно то, что обычно ему плохо удается: сдерживается, стараясь найти компромисс между своим внутренним «бешенством» и стремлением сойти за договороспособного руководителя, готового сотрудничать ради сохранения своих позиций. Осторожно предполагая, что новоискровцы – по сути оппортунисты и лакеи буржуазии, он отмечает, что пока это проявляется как «оппортунизм в организационных вопросах»; что ему можно противопоставить – например, право ЦК распускать местные организации (то есть, например, Заграничную лигу: централизм так централизм). Самое грубое выражение, которое позволяет себе Ленин в адрес Мартова, – «дряблые хныканья интеллигентов»; вместо того чтобы лягаться, он иронизирует – про то, что «традиции кружковщины оставили нам в наследие необыкновенно легкие расколы и необыкновенно усердное применение правила: либо в зубы, либо ручку пожалуйте».

    Ему явно не по себе от тех ярлыков, которые лепят ему на лоб, на спину, на грудь меньшевики, он нервничает из-за своей демонизации – и то предлагает своим бывшим соредакторам зарыть топор войны, то, наоборот, размалевывает лицо и с самым свирепым видом, потрясая ассегаем, принимается скакать вокруг тотемных столбов Основоположников; то выступает с зажигательными текстами о личности, которая в состоянии делать историю, – то ложится кверху лапками и прикидывается мертвым.

    Однако публикация в целом миролюбивых, демонстрирующих развернутые в сторону собеседников ладони сочинений была лишь одним из направлений деятельности Ленина. Уже в декабре 1903-го идеей фикс Ленина, уставшего от «пролазничества» мартовцев (которые ругали Ленина за недемократизм – а сами отказывали большевикам в праве писать в «Искру», распространять через искровский транспорт ленинские брошюры и просто выставили из руководства Заграничной лиги всех ленинцев), становится созыв нового съезда – под лозунгом «борьбы с дезорганизаторами».

    В этих микроконфликтах со своими Ленин приобрел навыки удерживать власть в неблагоприятных, постоянно ухудшающихся условиях. Врожденная интуиция никогда не заменит практики – и Ленин получил десятки тысяч часов практики, позволивших ему отшлифовать свой природный талант склочника и крючкотвора; так «Битлз» – согласно выкладкам Майкла Гладуэлла – не стали бы супергруппой и не заиграли бы свои гениальные мелодии, если б у них не было десятков тысяч часов репетиций. Ежедневная политическая борьба – или, в других терминах, отработка навыков администрирования в кризисных условиях – с себе подобными – закалила Ленина, позволила отрастить мускулы, каких больше ни у кого не оказалось. Он научился навязывать исполнение своих решений людям, которые не получат от этого никакой материальной выгоды. Да, обычно с помощью бюрократических процедур – со ссылками на прецедентные решения, предшествующие резолюции, устав партии и т. п.; навязывая противнику письменную фиксацию правил игры – и затем обвиняя его в нарушении, да еще и регистрируя при помощи цитат из Маркса и Энгельса малейшее отклонение от марксистской догмы; не мытьем, так катаньем, где нытьем, где вежливостью, где ироническими мольбами, где угрозами прервать всякие личные отношения, где лестью; при помощи карикатуризации противников, блефа, гиперболизации (чуть что не так, заметку вовремя не прислали – это скандал! Совершенно невозможное положение, спасайте! без ножа режете!); научился опутывать их сетями обязательств, заставлять выполнять свои требования; манипулировать ими. Попробуйте выжить без этого умения в Смольном в ноябре 1917-го. Человек, у которого не было ленинского опыта скакания на этом политическом батуте, быстро оказался бы за бортом.

    Ленин;  извлек урок, состоящий в том, что нельзя уходить с какого-либо поста «в никуда» – но можно, и эффективно, угрожать своим уходом – и постепенно двигать решения в свою пользу. Всё это мы увидим в более драматичной форме через полтора десятилетия – когда нужно будет принять решение о Брестском мире, о нэпе, о концессиях и т. п.

    Что характерно, через полтора десятилетия Ленин радикально поменял стратегию – и с самой лучшей из своих улыбок услужливо приоткрывал партийные двери, калитки и ворота перед каждым, кто хотел назвать себя большевиком: на заговорщическом скелете нужно было быстро нарастить массу, чтобы организовать стихийно недовольных и использовать их стремление выступить единым коллективом как таран; в 1917-м в партию вольются десятки и сотни тысяч новых членов.

    ******

    В 1920 году, в канун войны с Польшей, в Лондон с миссией заключить торговое соглашение направили Красина, который был принят на Даунинг-стрит, 10; Керзон не захотел подавать Красину руку – однако ж, после исторической паузы, подал – по просьбе Ллойд Джорджа. В качестве условия начала процесса снятия санкций англичане называют возврат долгов своим гражданам и прекращение коммунистической пропаганды в Британии.

    Одной из стратегий Ленина по отношению к политически враждебным правительствам были попытки наведения мостов с договороспособными элементами общества. В 1920 году Ленин пишет «Письмо к английским рабочим» – в целом уважительное, без особых ленинских ерничаний; автор не рассчитывает на разрыв английского пролетариата с буржуазией и поголовное присоединение к Третьему интернационалу – но дает понять, что для тех, чьи глаза способны открыться, двери Коминтерна всегда открыты.

    Еще раньше делегации английских «рабочих» было предложено совершить ознакомительный вояж по Советской России; открытость должна была поспособствовать переменам в общественном мнении и, опосредованно, снятию блокады; что касается мотивов принявших приглашение Ленина европейцев, то декларативно то был жест солидарности лейбористов с русскими коммунистами, а на деле они, видимо, воспринимали эту миссию как часть бремени белого человека – отправляются же и сейчас делегации «цивилизованных» стран в инспекционные туры по Афганистану или Южному Судану. Жестокая и выглядевшая иррациональной большевистская манера управлять государством вызывала у Запада «глубокую озабоченность». Однако слухи о попытках новых властей преодолеть старую культуру – и учредить новые институции – заставляли европейцев подставлять к ушам ладони раковиной: что там? Если в Зимнем дворце устроили кинотеатр – то, может быть, то же самое можно попробовать устроить и в Букингемском? Если выборные органы состоят только из трудящихся – не окажется ли такая модель эффективной и в Англии? Большевистские рецепты не копировали – но в них, безусловно, чувствовали странную притягательность. Спрос на информацию о происходящем на Востоке удовлетворяли не столько объективные наблюдатели или журналисты, сколько разного рода медиумы. Чтобы дать англичанам почувствовать абсурд большевизма и транслировать свое к нему безусловное отвращение, литератор с подозрительным именем Джон Курнос (разумеется, при ближайшем рассмотрении этот Джон оказывается Иваном Григорьевичем) даже сочинил в 1919 году фантасмагорию «Лондон под властью большевиков». Представьте себе Лондон, где сначала произошла революция против короля, а затем МакЛенин и Троцман свергли Временное правительство во главе с Рамсеем Макдональдом (который сбежал в Шотландию и попытался вернуть власть силой, но неудачно), где Ллойд Джордж и Черчилль сидят в Тауэре, всякий человек в сколько-нибудь хорошей одежде неминуемо привлекает на улице внимание преступников, армия разложена и дезорганизована пропагандой солдатско-офицерского равенства и интернационального братства, а любые, даже самые невинные, защищающие права животных общественные организации распущены как контрреволюционные.

    Напуганная подобными перспективами делегация лейбористов каталась по стране несколько недель и совершила ознакомительный круиз по Волге. Большинство членов получили привилегию встретиться с Лениным. Все они говорили ему одно и то же – что революции следует совершать раз в пять лет, при помощи избирательных урн, и что ни одна из них не оправдывает такого кровопролития и ущемления свобод; и всем им Ленин сулил кровопролитие у них самих, в Англии, – неизбежное для прихода к власти подлинного социалистического правительства. Среди прочих сподобившихся беседы был философ Бертран Рассел; Ленин в своих заметках записал его как «древообделочника». Самому древообделочнику не понравились смех Ленина и его «монгольскость» – когда тот захохотал, рассказывая, что большевики научили бедных крестьян вешать богачей на ближайшем дереве. На смех Ленина чуть позже обратил внимание и другой англичанин, Уэллс, который, как припоминал Троцкий, «со свойственным ему тяжеловатым, как пудинг, остроумием, грозил некогда взять ножницы и остричь Марксу его “доктринерскую” шевелюру и бороду, англизировать Маркса, респектабилизировать и фабианизировать его». И если сам Ленин ограничился всего лишь восклицаниями – «Ну и мещанин! Ну и филистер!», то автор «Машины времени» описал Ленина как визионера, обещающего показать миру освещенную электрическим светом Советскую Россию, и отчеканил выражение: «Кремлевский мечтатель». «Прошу всех приезжающих англичан посылать мне», – пишет Ленин Радеку; у англичан будто есть своя квота на встречи с Лениным: тот любезен ко всем обладателям английских паспортов – инженерам, журналистам, политикам, скульпторам, изъявившим желание вступить в контакт с советским правительством и им лично. Ленин раздает подробные интервью (самое известное – «Manchester Guardian», Артуру Рэнсому, другу Радека и мужу секретарши Троцкого, нелегальному перевозчику большевистских бриллиантов в страны Скандинавии, агенту МИ-6 и будущему детскому писателю, – про НЭП). Одновременно большевики пытаются спонсировать левые английские газеты; рано или поздно «иностранных агентов» вычисляют – и со скандалом прикрывают. К 1921-му охота тратить валюту на британскую прессу подыссякла, однако идея загрести жар чужими руками не оставляет Ленина. В письме шотландскому коммунисту Тому Беллу («I beg to apologise for my bad English») он открывает «верную комбинацию», чтобы запустить успешную шахтерскую многотиражку в Южном Уэльсе: назначить трех редакторов, из которых один точно не будет коммунистом, а двое должны быть настоящими рабочими; и брать с читателей по пенсу в неделю, причем эта газета «не должна быть вначале слишком революционной». Возможность социалистической революции в Англии занимала Ленина как шахматная задача с парадоксом внутри; видимо, он готов был на внешние инъекции, чтобы разрешить эту задачу в свою пользу; это было бы хорошим доказательством верности марксистской Теории о неизбежности крушения капитализма и установления коммунизма.

    Ленина постоянно тыкают носом в его политическую близорукость: как он посмел утверждать, что при стихийном развитии рабочее движение подчиняется буржуазной идеологии? Разве сам пролетариат на основании столкновений с реальной действительностью не в состоянии прийти к научному социализму? Затем: разве партия, которая пусть из «кустарной», но открытой, заботящейся о достижении реальных улучшений условий жизни пролетариата организации преобразуется, усилиями Ленина, в радикальную заговорщическую группу, в случае вооруженного восстания не должна будет захватить власть и установить диктатуру? Ведь логика событий подтолкнет такую партию именно к этой роли! Но как, спрашивается, эта диктатура пролетариата будет расплачиваться по счетам – откуда возьмутся у нее силы для выполнения исторической миссии пролетариата в стране, где объективно еще нет условий для социалистической революции?! Разве не окажется «ортодоксальный марксист» Ленин в трагически ложном положении вождя партии, взявшей власть преждевременно? Ситуация, описанная – Ленин обязан знать это – у Энгельса в его «Крестьянской войне в Германии».

    Для Ленина: в рамках его концепции от рабочих как таковых толку не много, в них, внутри, заложено классовое сознание, но «реализовать» свои нутряные интересы они сами не в состоянии – буржуазия их обдурит, и они согласятся на сделку (или в момент кризиса – например, затеянной буржуазией войны – потеряют независимость и, подчинившись буржуазии, вынуждены будут умирать за нее). Стихийное рабочее движение – что далеко ходить: вот вам Англия – ведет к оппортунизму; разного рода переговоры, в которые неминуемо втягивает пролетариат буржуазия – и которые кажутся пролетариату удачным способом отстаивания своих интересов, – есть лишь форма соглашательства и сдачи своих кровных интересов. Именно для этого нужна партия: авангард рабочего класса (которая будет действовать как заградотряд: «ни шагу назад»). Пусть этот авангард на 90 процентов состоит из интеллигенции – она и есть та «революционная бацилла», которая заразит пролетариат социалистической теорией, а не просто станет подначивать: «А ну-ка попросите хозяев выдать вам на Рождество удвоенные бонусы». Сказано ведь в «Манифесте» Маркса: все другие слои становятся революционными лишь постольку, поскольку они переходят на точку зрения пролетариата. Интеллигенция перешла? Перешла. Значит, она уже – часть пролетариата. Мало рабочих на съезде? Пролетариат у Ленина ни разу не упомянут в именительном падеже, в лучшем случае в родительном? Не беда, капитализм развивается в России, а количество рабочих в целом увеличивается; материал для деятельности партии имеется, и материал перспективный, «массы за нас». Всего трое рабочих? Каждый «сознательный рабочий», доросший до «авангардного отряда», – на вес золота, это уникальный исторический продукт, таких и не может быть слишком много; да и партия не должна быть большой, лучше меньше, да лучше. Целых трое!

    Однако самый поразительный «английский маневр» Ленина связан с его дирижированием деятельностью Британской коммунистической партии.

    Британская компартия была сформирована в 1920 году с подачи и под эгидой Коминтерна из нескольких марксистских групп. Нет ничего удивительного в том, что лидеры коммунистов – Сильвия Панкхерст и Уильям Галлахер – планировали на всех парах двигаться к пролетарской революции, разоблачая по ходу фальшивых друзей рабочих – и прежде всего Лейбористскую партию, представлявшую в парламенте интересы тред-юнионов и насквозь проникнутую гнилой, оппортунистской, берштейнианской, фабианской и бог весть еще какой чудовищной идеологией; и каково же было их удивление, когда их восточный патрон, вместо того чтобы, как обычно, пресекать малейшие попытки контактов с «британскими меньшевиками», потребовал, чтобы только что образовавшаяся компартия влилась (!!!) в Лейбористскую – и продолжала свою деятельность не на улице и не в подполье, а в буржуазном парламенте.

    Статья «Детская болезнь левизны», в которой была высказана эта светлая идея, не столько даже шокировала, сколько контузила английских коммунистов. Ленин, разумеется, приводил некие аргументы: надо отбросить старые сектантские привычки, нынешние рабочие в меньшей, чем раньше, степени коррумпированы буржуазией и интересуются политикой; чтобы сделать революцию, нужно получить политический опыт, для которого одной пропаганды мало…

    Некоторое представление о давлении, которое оказывал Ленин на британцев, можно понять по отрывку из поздних мемуаров Галлахера:

    «– Товарищ Галлахер, – спросил Ленин, – вступите ли вы в коммунистическую партию, когда вернетесь в Великобританию?
    Я ответил на это утвердительно.
    – А сделаете ли вы всё, что в ваших силах, чтобы уговорить вступить в партию шотландских товарищей?
    Я ответил, что убежден в том, что шотландские товарищи вступят в новую, коммунистическую партию и сделают все, чтобы превратить ее в мощную партию рабочего класса.
    – А как насчет вступления в Лейбористскую партию? – спросил меня Ленин.
    – Мне это не нравится, – сказал я. – Но я это приму.
    – Этого недостаточно, – сказал тогда Ленин.
    Я, по его словам, должен верить в правильность этого шага. Я вновь повторил то, что уже излагал в комиссии и на пленарном заседании конгресса, именно, что любой представитель рабочего класса, избранный в парламент, очень быстро развращается. Я стал приводить примеры.
    – Товарищ Галлахер, – прервал меня Ленин. – Я знаю все об этих людях. У меня нет на их счет никаких иллюзий. Но если рабочие направят вас представлять их в парламенте, вы тоже развратитесь?
    – Это несправедливый вопрос, – запротестовал я.
    – Нет, это справедливый вопрос, – настаивал он. – И я хочу получить на него ответ. Вас сумеют развратить?
    Я сидел и смотрел на Ленина несколько мгновений, а потом ответил:
    – Нет, я уверен, что ни при каких обстоятельствах буржуазии не удастся развратить меня.
    – Ну что ж, товарищ Галлахер, – сказал Ленин с улыбкой. – Добейтесь того, чтобы рабочие послали вас в парламент, и покажите им, как может революционер использовать это».

    А теперь вспомним фон этого диалога: 1920 год, война с Польшей, где ллойд-джорджевская Англия, разумеется, поддерживает поляков – и вот-вот вступит в войну против Советской России. Представьте: как может Россия повлиять на то, произойдет это «вот-вот» – или нет? Может быть, что-нибудь в состоянии сделать для России рабочий класс Англии, который, конечно же, против войны? А кто его представляет? Маленькая секта, вооруженная табличкой «Британская коммунистическая партия». Неплохо; а еще варианты? А что если это будет – ну, к примеру, большая – и охотно заглотившая маленькую секту – парламентская фракция? Лидеры которой имеют возможность организовать в промышленных центрах митинги протеста, и если правительство проигнорирует эти митинги – призовут к созданию Центрального рабочего совета для проведения всеобщей забастовки. Ну а маленькая секта – внутри большой настоящей партии – выступит как генератор идей, должен же кто-то подталкивать руководство партии к действию.

    Самое поразительное состоит в том, что именно так все и произошло – буквально по ленинскому сценарию; благодаря лейбористам (которые еще за два года до этого вызывали пристальный интерес Кремля: представитель Советской России Каменев был вышвырнут из Англии при попытке продать бриллианты и подкупить депутатов от этой партии) Англия все же не вступила в открытую войну против России на стороне Польши, и уже летом в Москве на партконференции Ленин похваляется – ой как небезосновательно, – что заставил меньшевистских вождей под напором рабочих «расчищать английским рабочим массам дорогу к большевистской революции. Английские меньшевики, по свидетельству компетентных лиц, уже чувствуют себя как правительство и собираются стать на место буржуазного в недалеком будущем. Это будет дальнейшей ступенью в общем процессе английской пролетарской революции».

    История с англичанами многое проясняет: и зачем Ленин написал «Детскую болезнь левизны» и почему придавал ей такое значение, и разговоры про то, что компартия Великобритании есть «искусственное образование» Ленина и «русских», и нежелание британских коммунистов – видимо, осознавших, наконец, свою подлинную роль – оказаться использованными в функции троянского коня российскими агентами в британском парламенте; возможно, это объясняет даже судьбу героини нескольких статей позднего Ленина Сильвии Панкхерст (женщина с обостренным чувством справедливости, она была исключена из компартии, помешалась на помощи Эфиопии, уехала туда – и стала там кем-то вроде святой). Помимо всего прочего, «английский маневр» – неплохая иллюстрация макиавеллических практик Ленина.

    Скорее успешных, чем нет. И хотя предсказания Троцкого относительно будущего марксистско-ленинского мемориала на Трафальгар-сквер пока не сбылись, в 1921-м советское правительство все же заключило торговое соглашение с Англией – то есть большевики, «нащупавшие» – таки путь на Лондон – и прямой, и восточный, через Афганистан, Индию и Китай, – были признаны де-факто, а в 1925-м – уже и де-юре. Свергнутого Николая II Англия к себе не взяла, а ленинскую Советскую Россию признала; ну и кто после этого был более успешен во внешней политике?

     

Комментарии
  • Юрий Кирпичев - 14.09.2017 в 04:55:
    Всего комментариев: 626
    Увы, должен заметить, что особого блеска, обещанного редактором, в тексте Данилкина не вижу. Вполне стандартный, суконный русский язык. Тема могла действительно Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0
    • redactor - 14.09.2017 в 15:31:
      Всего комментариев: 1758
      Дорогой Юрий, я не обещал сборник анекдотов про Ленина. Данилкин работал над книгой пять лет, изучил сотни источников, бывал в архивах. Вы бы все-таки дочитали хотя Показать продолжение
      Рейтинг комментария: Thumb up 1 Thumb down 0
  • Юрий Кирпичев - 16.09.2017 в 04:01:
    Всего комментариев: 626
    Попробую дочитать, раз уж Вы полагаете сие необходимым. Но сразу скажу, что будь это сборник анекдотов про Ленина - было бы увлекательнее. Второе - не увидел Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 1
    • redactor - 16.09.2017 в 04:26:
      Всего комментариев: 1758
      Дорогой Юрий, не оставляйте стараний, дружище, не убирайте ладони со лба. Читайте - и все, вами пока не обнаруженное, вы увидите.
      Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 1
  • MurKLnT2 - 17.09.2017 в 00:56:
    Всего комментариев: 176
    Чрезвычайно выразительны комментарии Ю. и Редактора, которые привлекают не меньше внимания, чем данилкинские описания социал-демократической российской тусовки Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 1 Thumb down 0
  • Юрий Кирпичев - 18.09.2017 в 04:39:
    Всего комментариев: 626
    Гм. Считаю. В смысле - читаю. Да парень не зря тратил время - и не зря выглаживал свой русский. Его язык и впрямь хорош, что само по себе удивительно - для его носителей
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0
  • MurKLnT2 - 05.01.2019 в 08:25:
    Всего комментариев: 10
    Жаль, что автор не замечает особенное ленинское усердие разрушить успешную Англию, даже за счет умиравших миллионами голодных собственных российских граждан. Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 1

Добавить изображение