Все мы – несчастные сукины дети (о книге Байки и истории про Эмку Манделя)

07-08-2018

 

 

  • korzhavin-naum                                                            Наум Коржавин c книгой баек о себеКнигу-альбом «Коржавин: Все мы – несчастные сукины дети. Байки и истории про Эмку Манделя, собранные Лешей Перским» привезли мне в подарок друзья из Москвы в конце ноября 2017. Меня немного удивил такой «самиздат» - одно имя и у составителя альбома, и у издательства. Но книга выглядела весьма внушительно, с большим количеством фотографий, на хорошей мелованной бумаге. И название книги мне понравилось – этот афоризм принадлежит самому Коржавину. Кстати, я думаю, что фраза Виктора Шендеровича «Когда к власти приходят сукины дети, у всех начинается собачья жизнь» – явно продолжение и развитие этого афоризма.В предисловии Перский пишет: «...Самое главное в жизни поэта – стихи, но без подробностей его бытия, в которых я имел счастье принимать участие последние четверть века, жизнеописание моего героя будет неполным...». Эти последние четверть века, о которых говорит составитель, относятся, в основном, к пребыванию Коржавина в Москве, где  он бывал часто, всегда останавливался в квартире Перского и гостил подолгу, но все же наездами. Конечно, эти последние 25 лет были апофеозом жизни Коржавина – он получил признание на родине, его широко печатали, брали интервью, и наплыв всех желающих попасть на его первые выступления в Москве пришлось сдерживать конной милиции. Приведенные в книге «байки и истории» относятся, однако, не только к этому периоду, которому Перский, по его словам, был частый свидетель, но и к значительно более ранним годам жизни Коржавина, включая и его годы в Бостоне, где он прожил более 40 лет (то есть почти половину своей большой и нелегкой жизни).

    Насколько я знаю, Перский получил от самого Коржавина (а позже – и от членов его семьи) большой архив и право им пользоваться для своей книги. Очевидно, это дало Перскому уверенность, что он может представить всю жизнь Коржавина достаточно объективно и подробно. Но ни архив, ни значительные финансовые возможности не явились гарантией качества. Прочитав книгу внимательно, я обнаружила в ней большое количество фактических ошибок, она составлена бессистемно и неряшливо. Составитель не провел тщательной аттрибуции фотографий и их дат и не посчитал нужным проконсультироваться с людьми, которые хорошо знали и тесно общались с Коржавиными в Бостоне в течение многих лет.  Я была неприятно удивлена небрежностью и неосведомленностью ее составителя. Но основной недостаток, мне кажется, коренится в самом замысле книги – но об этом чуть ниже.

    Однако в Москве книгу приняли на-ура. Все презентации и все выступления на презентациях сводились к описанию роли и места Коржавина в литературе, его принципиальной позиции как поэта и гражданина – она известна и против этого никто не спорит. И в этом славословии о качестве книги и не упоминалось – об этом говорить вроде и не надо, само собой разумеется. Происходит ловкая подмена понятий – если критикуешь книгу, то, значит, критикуешь поэта!

    И вот тут проступает тот подтекст, который присутствует в книге и не всегда достаточно скрыт: он прозвучал на презентации книги-альбома в Москве в выступлении сенатора Владимира Лукина. Лукин не жалел эпитетов: называл Коржавина частицей эпохи, крупным явлением, голосом поколения. А также «человеком удивительной непосредственности», которого интересовала идея, поэзия, дела мира. При этом, уточнил Лукин, Коржавин оставался абсолютно антибытийным человеком, который просто территориально находился в Бостоне, но никаких дел в США не имел. Это вопиюще лживое утверждение очень импонирует сегодняшним антиамериканским настроениям в России. И в книге оно проявилось тем, что о самом творчестве и деятельности Коржавина во время жизни в Бостоне почти нет никаких сведений. Вот один лишь из примеров «лукавого умолчания»: на стр. 275 приводится стихотворение Коржавина «Прощание с Яддо» (1978 г.). Название Яддо ничего не говорит российскому читателю. И не пояснено, что Яддо – это Колония (Дом творчества) писателей, композиторов, художников и скульпторов в Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк. Коржавина туда пригласили, и он там провел несколько плодотворных недель.

    Бостонские годы Коржавина были, хотя и не очень счастливыми, но деятельными и насыщенными. Он много работал, публиковался в русскоязычной американской и европейской печати (в газете «Новое Русское Слово» и в журналах «Континент» и «Время и мы»). Его блестящая американская публицистика заслуживает подробного рассказа - он удивительно быстро и точно ухватывал самую суть американского общества, особенно истаблишмента Восточного побережья, даже при своем весьма ограниченном английском (по русскому Бостону ходило его знаменитое двустишие «Ай спик Инглиш вери гуд бат нободи ундерстуд»), и его суждения поражали своей проницательностью. Любимое его присловье было «Я  и там (то есть в стране, откуда уехал – Э.Г.) дураком не был, да и здесь умнее не стал». Задолго до торжества политкорректности он между делом обронил: «Терпимости наше благообразные либералы требуют не от себя, а к себе...», а по поводу плюрализма изрек: «Плюрализм в одной голове – это шизофрения!»). Он много путешествовал – регулярно в Европу и даже побывал в ЮАР. Он тосковал по оставленной стране, но никогда не был заброшенным и покинутым в США. Он выступал на своих поэтических вечерах, русскоязычный Бостон регулярно отмечал его юбилеи. Его 85-летие, последний юбилей, который он отмечал в Бостоне, стало событием литературной жизни, большая аудитория Бостонского университета (BU) была заполнена «под завязку», люди стояли вдоль стен. В списке мемуаристов и свидетелей, приводимом в конце книги, людей, постоянно живших в США в одно время с Коржавиным и так же как и он – эмигрантов из СССР, есть лишь двое – Сергей Довлатов и Вероника Туркина-Штейн. Частым гостем (еще до начала перестройки) из Мюнхена был Владимир Войнович. Кстати, я считаю, что самое точное и краткое описание противоречия между жизненной позицией Коржавина и его действительной жизнью в течение этих американских 44 лет дал Владимир Войнович. Оно, кстати, приводится в книге на стр. 259: «У него трагическое мировоззрение. Он всегда говорит: Мир гибнет! Россия гибнет! Америка гибнет! Он  говорит, что задыхается от одиночества и при этом окружен толпой людей, которые его любят...и готовы ему услужить самыми разными способами... Но на самом деле Коржавин – счастливый и гармоничный человек...  И женщины его любили.»

    Постоянную видеолетопись бостонской жизни Коржавина вел наш бостонец Борис Горбатый, у него огромный видеоархив Коржавина.

    Конечно, в последние годы жизни в Бостоне Коржавин был уже очень больным и слабым человеком, почти полностью слепым, поездки в Москву ему были уже не под силу, и вот тогда в Бостон зачастила журналистка из Москвы Зоя Ерошок. Именно на ее корреспонденциях с их внешним правдоподобием (она описывала в деталях быт Любы и Эмы, их споры из-за лекарств и диеты и т.п., но умело создавала впечатление, что Коржавин чувствует себя одиноким и заброшенным, русским поэтом, которым совершенно не интересуется бессердечная Америка) и создавался миф о духовном антагонизме США и России. Историю в России сейчас переписывают все кому не лень, но нос держат по ветру. Свидетели жизни Коржавина, которых собрал в книге Перский, дают картину весьма отличную от нас – свидетелей более сорока лет жизни Коржавина в Бостоне. Получается как в кинофильме «Расёмон» Куросавы, в котором семь свидетелей дают каждый другую картину увиденного.

    Но Перский ни к кому из Бостона, насколько мне известно, не обращался за информацией, а я могла бы сообщить ему много разнообразных сведений или подробностей об этих годах, а главное – уточнить даты и места фотографий, и помогла бы избежать многих досадных неточностей, которые, став печатными, уже закрепятся как безусловные факты.

    В течение почти сорока лет пребывания четы Манделей в Бостоне мы с моим мужем Александром (Сашей) Горловым были в тесном общении с ними. Я не могу назвать нас их ближайшими друзьями (Эма, как и в Москве, в Бостоне был окружен многочисленными верными друзьями и искренними почитателями), но мы были одними из «первого круга» и территориально, и эмоционально. Мы жили недалеко друг от друга и по мере сил облегчали им трудности повседневности (часто в качестве шоферов или переводчиков).  Десять лет подряд (c 1976 по 1986 годы) мы ежегодно проводили вместе две недели на Кейп-Коде, снимая дом в Вудсхоуле. Эма любил обсуждать с нами не только российские, но и американские дела, а также все литературные новинки. Как раз на Кейп-Коде мы вместе читали и обсуждали рукопись Соломона Волкова «Записки о Шостаковиче», когда в 1982 году она появилась на Западе, и ее привез им Войнович. А в Бостоне чаще всего это были Эмины телефонные монологи, и слушать их было необыкновенно интересно.

    Просмотрев (или прослушав по коротковолновому приемнику – русского ТВ в США еще не было) последние известия с родины (они заканчивались около 6 вечера), Эма тут же звонил моему мужу Саше, чтобы обсудить их немедленно. Саша в это время уже был дома после работы, а я должна была вскоре тоже вернуться с работы, и он ждал моего звонка из автомата у станции сабвея, чтобы забрать меня оттуда на машине. Это было еще в те времена, когда мобильников не существовало, а обычный телефон не имел переключения на вторую линию. Я безуспешно старалась дозвониться, но было занято, я понимала, что это надолго и безнадежно и отправлялась пешком (от станции до нашего дома было около полутора миль), правда, почти всегда на дороге Саша успевал меня перехватить.

    Неизбежная разлука последних лет была для нас очень грустна, а узнав о смерти моего мужа Саши в июне 2016 года, Эма, по словам его дочери Лены, горько и долго плакал. А теперь ушел и Эма, и почти вслед за ним и его близкий друг, писатель Владимир Войнович – и горько сознавать, что многие аспекты бостонской жизни Коржавина вряд ли будут точно и объективно описаны. А ведь «подробности бытия» (по словам самого Перского) поэта часто дают нам ключ к лучшему пониманию его стихов или проливают совсем другой свет на знакомые строки.

    Я составила подробный перечень тех ошибок и несоответствий, которые я обнаружила в книге, и послала его Перскому с вежливым письмом  и надеждой, что он сможет их исправить в случае повторного издания книги. Копию этого перечня я отправила дочери Коржавина Лене Рубинштейн, которую я знала много лет в бостонский период ее жизни – я хотела показать ей свою заинтересованность в сохранении подлинной памяти об ее отце-поэте и нашем близком друге. Насколько я поняла, она мое письмо переправила Марине Берестовой – дочери покойного поэта Валентина Берестова, который в течение многих лет был близким другом Коржавина. Отрывки из его воспоминаний Перский включил в свою книгу. От Марины Берестовой я получила горячее и взволнованное письмо – она благодарила меня за внимательное и заинтересованное отношение к книге, за проделанную работу по написанию комментариев. Она возмущалась тем, что хор славословия книге в России заглушил голоса тех немногих (Вероники Туркиной-Штейн и Юрия Шеина), кто читали ее внимательно и написали о замеченных ошибках. Российские же читатели в подавляющем большинстве не обратили на них внимания, хотя некоторые просто бросаются в глаза.

    Леша Перский ответом меня не удостоил.

    Чтобы не быть голословной, приведу список всего, что я заметила в книге – делаю это для наших бостонцев, которые захотят прочитать книгу «Все мы – несчастные сукины дети». Пусть моя работа будет эквивалентом «Списка замеченных опечаток», которые в старые (и недобрые) времена повального страха перед вышестоящими считали обязательным привести в конце книги. Основные из них относятся к датировке и местам многих фотографий, и поскольку я была свидетелем или участником многих моментов, которые на них запечатлены, за точность своих поправок могу поручиться.

    По тексту.

    Сначала  - общее замечание по поводу нумерации страниц: она нерегулярная, на некоторых вообще нет номеров, а те, что есть – в самых неожиданных местах и почти не видны. Чтобы узнать номер страницы, приходится иногда отсчитывать от того места, где страница указана. Почему это так – ведь полиграфически книга выглядит дорогим изданием?

    Основной текст в книге-альбоме (не знаю, как определить ее жанр) состоит из прямой речи самого Наума Коржавина. Читатель может подумать, что это – отрывки из разных интервью с Коржавиным. А это – цитаты из его 2-томных мемуаров «В соблазнах кровавой эпохи». Однако нигде нет ни одной прямой ссылки на этот источник – ни общей в предисловии, ни по всей книге. А «В соблазнах кровавой эпохи» - совершенно выдающееся произведение, и отнести сразу читателя к мемуарам Коржавина было бы полезно и способствовало бы их известности. Кстати, этот большой труд Эма осуществил как раз в бостонские годы. Эму многие изображают как бы «не от мира сего», беспомощным в быту и неприспособленным к жизни. А он был технически весьма грамотным человеком (недаром он окончил горный техникум в Караганде), очень быстро освоил компьютер – правда, с помощью многочисленных русскоязычных бостонских программистов высокого класса, но и вопросы Эма всегда задавал им толковые и по существу. И регулярным коллективным подарком к его юбилеям, которые мы раз в пять лет широко отмечали в Бостоне, всегда был компьютер самой лучшей марки. Нигде ни в чьих воспоминаниях его литературных друзей, приводимых в книге, об этом ни слова.

    Правда, в текстах других мемуаристов и свидетелей авторы всегда приводятся (а их полный список из 22 человек дается в конце книги). Так что можно действовать методом исключения: если приводимый отрывок – безымянный, значит, он принадлежит Коржавину (!) Поскольку цитаты из Тендрякова довольно часты, было бы неплохо указать, что в основном они взяты из его произведения «Охота». И еще – на самой последней странице книги, где напечатаны выходные данные, указано: идея и текст – Леша Перский. Может возникнуть ложное впечатление, что составитель – автор всего текста книги.

    Стр. 16. В тексте о родителях – опечатка: «...а отец и мать – атеистам.» Надо – атеистами.

    Стр. 98 Стихотворение 1948 года «Паровозов голоса... почему-то оборвано, не приведены последние его строчки (хотя они вполне бы уместились на отведенной странице):

    ...Может быть, найдёт покой

    И умерит страсти…

    Может, дуростью такой

    И даётся счастье.

    Ты, как попка, тут не стой,

    Не сбегу с вагона.

    Эх, дурацкий ты конвой,

    Красные погоны.

    Стр. 123. Стихотворение «На смерть Сталина» тоже дано с сокращениями – почему? Привожу полный текст и пометила желтым пропущенные в книге строфы:

    Все, с чем Россия в старый мир врывалась,
    Так что казалось, что ему пропасть, —
    Все было смято… И одно осталось:
    Его неограниченная власть.
    Ведь он считал, что к правде путь — тяжелый,
    А власть его сквозь ложь к ней приведет.
    И вот он — мертв. До правды не дошел он,
    А ложь кругом трясиной нас сосет.
    Его хоронят громко и поспешно
    Ораторы, на гроб кося глаза,
    Как будто может он из тьмы кромешной
    Вернуться, все забрать и наказать.
    Холодный траур, стиль речей — высокий.
    Он всех давил и не имел друзей…
    Я сам не знаю, злым иль добрым роком
    Так много лет он был для наших дней.
    И лишь народ к нему не посторонний,
    Что вместе с ним все время трудно жил,
    Народ в нем революцию хоронит,
    Хоть, может, он того не заслужил.
    В его поступках лжи так много было,
    А свет знамен их так скрывал в дыму,
    Что сопоставить это все не в силах —
    Мы просто слепо верили ему.
    Моя страна! Неужто бестолково
    Ушла, пропала вся твоя борьба?
    В тяжелом, мутном взгляде Маленкова
    Неужто нынче вся твоя судьба?
    А может, ты поймешь сквозь муки ада,
    Сквозь все свои кровавые пути,
    Что слепо верить никому не надо
    И к правде ложь не может привести.

    Стр. 251. Стихотворение на этой стр. тоже почему-то сокращено. Выпущены строфы:

     

    Она свое
    Твердит мне, лезет в сны.
    Но нет ее,
    Как нет и той страны.
    Их нет — давно.
    Они, как сон души,
    Ушли на дно,
    Накрылись морем лжи.
    И с тех широт
    Сюда,— смердя, клубясь,
    Водоворот
    Несет все ту же грязь.

    Теперь о фотографиях в книге.

    Я выросла на определенных советских (и весьма неплохих) стандартах в книгоиздательстве и полиграфии, и под приводимыми фотографиями было принято писать: фото такого-то или автор фото – такой-то. Если же пропустить слово «фото», то получается впечатление авторства чего-то другого. Поэтому, например, на стр. 158-159 из подписи под храмом Покрова на Нерли можно сделать вывод, что Гриценко - автор храма, а не фото. А при нынешнем культурном уровне среднего читателя никто и не обратит внимание на такой абсурд. Кстати, стихи Коржавина «Церковь Покрова на Нерли» почему-то отстоят от этой фотографии на несколько страниц (помещены на стр. 163) и поэтому не увязываются с фото.

    Фото №103 на стр. 113 повторяет фото №105 на стр. 116, только большего размера (Караганда, 1951-52 г.г., Эма в форме горного техникума). Зачем повторение?

    Хорошая подборка фотографий дана к стихотворению 1960 г. «Вариации из Некрасова» (оно на стр. 149). Надеюсь, до современных читателей дойдет общий смысл всех фото: на стр. стр. 148 женщины в СССР – на физкультурном параде, на тяжелых неженских работах (ворочают камни на ремонте тротуаров); а на развороте стр. 150-151 – деревенского вида женщины с бидонами через плечо на улицах Москвы. Под двумя первыми фото есть подписи, фото же на развороте вообще без подписи, а в тексте книге нет никаких ссылок или пояснений. Вряд ли современный читатель знает, кто эти женщины, а они были характерным явлением в послевоенной жизни города. Это – подмосковные молочницы, Они регулярно (раза два в неделю) приезжали в Москву из пригородов, с  двумя огромными молочными бидонами на полотенце через плечо ходили по московским квартирам и продавали молоко. Это был невероятно тяжелый труд – поездки издалека на пригородных электричках, потом весь день на ногах по этажам с тяжелыми бидонами – и нищенский заработок, он едва превышал расходы на проезд. Может, следовало бы дать пояснение для сегодняшнего читателя, который в подавляющем большинстве вряд ли знает о них.

    На стр. 164 – фото поэта Глазкова в 60-е годы. И через 4 страницы, на стр. 168 – опять его же портрет, в те же (60-е) годы. Зачем повтор?

    Фотография № 179 на стр. 186. Под ней подпись: С Валентином Берестовым и его дочерью Мариной. Москва, середина 90-х годов.

    Тут я со всей ответственностью заявляю, что место указано неверно. Фотография могла быть сделана где угодно, но не в Москве. На заднем плане видно окно – таких конструкций рам, которые скользят вверх-вниз, в то время в Москве не было (может, сейчас их импортируют и устанавливают). Это конструкция типична для США, она позволяет устанавливать в окна кондиционеры. В начале 90-х Берестовы были в Бостоне, где его попросили выступить в книжном магазине «Лавка читателя» перед нашей русскоязычной публикой. Я была на этом выступлении. Думаю, что фото сделано в Бостоне (но никак не в квартире Манделей, которую я хорошо знаю). Позднее Марина Берестова в своем письме ко мне подтвердила мою правоту и уточнила – фото сделано 23 марта  1998 года, за 3 недели до смерти Валентина Берестова.

    Размещение и подбор фотографий порой непонятны (во всяком случае, мне как рядовому читателю). Например, фото №№ 183-185 – что общего между зданием тюрьмы Матросская Тишина и кладбищенскими памятниками деду Хасану и Мишке-Япончику? Неужели эти воровские авторитеты так известны каждому российскому читателю книги, что и пояснений не надо? Или это намек на то, что место им – тюрьма?

    Что означает фото без номера - черный квадрат (почти по Э. Малевичу) на стр., которая тоже без номера (очевидно, стр. 194, так как идет после стр. 193, которая указана)?

    Фото № 197 (номер страницы тоже отсутствует). Подпись под фото: «Александр Солженицын, Германия, 1974 г. Подпись неполная и исторически весьма неточная. Во-первых, в 1974 году такой страны как Германия, не существовало. Были две страны – ФРГ (Федеративная республика Германия, европейский союзник США) и ГДР (Германская Демократическая Республика, сателлит СССР). Солженицын снят в ФРГ –  либо  в аэропорту Франкфурта-на-Мэйне, куда его доставили на самолете после его насильственного выдворения из СССР в 1974 году, либо в Кёльне, куда его прямо из аэропорта забрал к себе в гости Генрих Бёлль.

     

    «....А Солженицына-то как вывозили?

    "Не хочу,- грит,- никуда из России!"

    И пришлось его с душевною болью

    Всем конвоем волочить к Генрих Бёллю!...»

    Юлий Ким. «Наш экспорт»

    Мне кажется, что для современного читателя необходимо дополнительное пояснение под этим фото (вроде «после высылки из СССР) – за давностью лет (прошло 44 года) дата ничего не говорит: ну, в Германии – так в Германии, теперь все ездят свободно повсюду. К сожалению, в России уже давно бытует такая фальшивая версия (не знаю ее истоки), что Солженицын, дескать, просто эмигрировал из СССР в США – вещь немыслимая в то время, и более подробная подпись под фотографией снимет кривотолки.

    Фото № 215 на стр. 220 – Вечер Коржавина, Бостон, 1975 г.

    Это фото меня весьма огорчило и краткой подписью, и неточной датой – а это было тогда значительное событие. Время – 1976 (а не 1975) год. Место – помещение Boston Ethical Society. Не названы остальные люди на фото – ни сама жена Люба (!), ни человек, кто сидит по левую руку от Коржавина. Это Александр (Саша) Горлов, мой муж (оригинал фото – у меня), и он вполне заслуживал упоминания. Саша и задумал, и осуществил этот самый первый поэтический вечер Коржавина в Бостоне. Мы приехали в Бостон в начале 1976 года (что подтверждается нашими иммиграционными документами), так что вечер не мог быть раньше этой даты. Почти сразу мы сблизились с Любой и Эмой – мы были знакомы с Москвы, а теперь жили по соседству, часто встречались, и Эма хорошо знал Сашины злоключения последних лет жизни в СССР - историю на даче Солженицына, которая привела к нашей эмиграции (Саша описал ее в деталях в своей книге «Случай на даче», впервые вышедшей в парижском издательстве  IMCA PRESS  в 1977 году). Эма усматривал схожесть причин и его, и нашей эмиграции – уехать нас вынудили власти. В августе 1976 Саша получил приглашение от Северо-Восточного университета (Northeastern University) на преподавательскую работу на факультете инженерной механики. Несмотря на огромное напряжение и занятость первых месяцев работы и чтение лекций на еще очень слабом английском, Саша загорелся мыслью устроить поэтический вечер Коржавина. Идея материальной поддержки, конечно, имелась в виду, но главная цель все же была – непосредственная встреча с читателями. Коржавин тосковал без привычного широкого общения и хождения в гости – машины у них не было, городской транспорт был и дорог, и незнаком, и весьма ограничен. Весь русскоязычный эмигрантский Бостон в это время насчитывал не больше 150-200 человек, у нас еще не было ни связей, ни своих общественных организаций. Денег на аренду помещения не было ни у кого. Хотя нас опекали на первых порах местные еврейские благотворительные организации, но в их обязанности не входило наше «духовное окормление».  С помощью нашей замечательной «Мули» - Маргариты Ивановны Фриман-Зарудной, бывшего преподавателя в Массачузеттском Технологическом институте, старой бостонки и нашей всеобщей благодетельницы, мы смогли бесплатно получить на день помещение Boston Ethical Society – благодаря ее членству в этом обществе. Помещение было очень красивое (лепнина и зеркала видны на фото), оно находилось в старом особняке в исторической центральной части Бостона – в начале Коммонвелс-Авеню и неподалеку от станции сабвея. Вечер стал событием культурной жизни нашей тогда еще маленькой общины, а сведения о нем даже попали в прессу – из-за печально-курьезного случая. Когда один из зрителей, пожилой человек, возвращался с вечера домой  и стоял в ожидании поезда на почти безлюдной в это время станции сабвея, к нему подошли несколько молодых хулиганов, вырвали из рук кошелек с деньгами (очень небольшими), сильно толкнув при этом, и убежали. Человек упал, не мог встать и стал кричать. Кто-то подбежал, и со станции вызвали скорую помощь. Поскольку  пострадавший не говорил по-английски, а к тому времени в Бостоне уже были наслышаны о русскоязычной еврейской иммиграции, его отвезли в госпиталь Beth Israel, который как раз нас всех обслуживал и там были русские переводчики. Вездесущие газетчики как-то разузнали об этом и вскоре в газете The Boston Globe появилась бестолковая заметка приблизительно такого содержания (почти по Ильфу и Петрову): «...Вчера на станции «Бойлстон-стрит» произошло ограбление – у недавнего эмигранта из СССР вырвали кошелек с пятью долларами. Пострадавший взамен получил ушибы и был доставлен в госпиталь, где ему оказали первую помощь. Он заявил, что возвращался с вечера, где русский поэт Наум Коржавин читал свои стихи и получил за это около тысячи долларов (!)»

    Когда Коржавиным сообщили об этой заметке, Люба была вне себя от негодования – кто тянул за язык этого болтуна-пострадавшего и откуда он взял эту цифру! Она опасалась, что о «неучтенных доходах» станет известно в соответствующих учреждениях, и Эмочку лишат его пособия по инвалидности. Но все, слава Б-гу, обошлось для всех без последствий (!)

    Именно с этого первого вечера, организованного Сашей, в Бостоне пошла традиция регулярных вечеров-встреч поэта с его русскоязычными читателями в США, и они становились все более многолюдными.

    Фото № 221 – Кейп-Код, 1976 год. Уточняю – снимок сделан на пляже Вудсхоула. На Кейп-Код (Тресковый Мыс). Коржавины попали впервые с нами – мы снимали вместе дом в Вудсхоуле (городок на самой южной оконечности полуострова). Это место очень «научное» – там находятся Океанографический институт и Лаборатория биологии моря. Этот дом мы с ними потом снимали ежегодно в течение 10 лет и проводили вместе первые 2 недели сентября. Коржавины оба очень любили море и пляж, но у Любы на  все были свои теории – и она не разрешала Эмочке принимать душ после пляжа, чтобы не смывать с тела полезную морскую соль. Помню, Эма сердился и требовал точно указать, сколько часов он должен терпеть – у него кожа зудит от соли.  Поэтому мне кажется, что к этой фотографии больше бы подошли не Гагринские элегии, написанные в 1971 году (помещены на след. странице), а стихи 1978 года, которые так и названы – Кейп-Код:

    Живём под небом на земле,
    Живём при море и в тепле, -
    Почти не зная о вестях:
    В них смысла нет, раз мы в гостях.

    Куда вернёмся? - В никуда.
    Живи! - Здесь воздух и вода.
    И пляж, и чистый небосвод…
    Забвенье времени - Кейп-Код.

    Здесь можно думать не о том,
    Что чуждый мир идёт вверх дном -
    В погибель мира моего…
    И отдыхать - ни для чего.

     

    Две фотографии – фото №12 на стр. 16 (подпись «Коржавин с родителями перед эмиграцией. Киев 1973 г.) и фото № 229 на стр. 235 (подпись «Прощание с отцом и дочерью, Москва, 1973 г.). В книге они отстоят друг от друга на 200 с лишним страниц, но относятся к одному времени и сделаны, несомненно в одном месте – на отце одна и та же рубашка в горошек). Необходимо уточнить – в Киеве или Москве? Полагаю, что в Киеве – вряд ли родители и дочка приехали бы втроем к нему в Москву, скорее, он один поехал в Киев.

    Кстати, неплохо было бы указать имена родителей. За все годы нашей жизни и общения с Эмой и Любой я ни разу не услышала от Эмы упоминания о его родителях и полагала, что их не было в живых к моменту его отъезда в эмиграцию. Какова была их судьба?

    Стр. 249. Фото № 243. Подпись под фото: С Андреем Сахаровым. Москва, начало 70-х.

    И место, и время здесь указаны неправильно. Это было в ноябре 1988 года  в Ньютоне, штат Массачуссеттс, в доме Тани и Ефрема Янкелевичей (Таня – падчерица Сахарова). Это был первый приезд А.Д. Сахарова в США после его возвращения из 7-летней ссылки в Горьком. В связи с этим в доме был устроен открытый прием для сотрудников Русского Центра Гарварда, а также для друзей и знакомых семьи Янкелевичей. Андрей Дмитриевич привез с собой выпущенный в Москве памятный настенный календарь со своим портретом и надписывал его желающим на память. На снимке изображен момент, когда он надписывает календарь Коржавину, справа от Коржавина ждет своей очереди Александр (Саша) Горлов, за ним - Григорий Евсеевич Тамарченко, в то время директор русской программы в Бостонском университете (BU), а его жена Анна Владимировна Тамарченко стоит слева от Сахарова. Грустно сознавать, что никого из людей на фото уже нет в живых..., но календарь у меня сохранился.

     

    Стр. 260, фото № 252. Подпись: С Булатом Окуджавой и Иннокентием Смоктуновским. США, конец 70-х (?).

    Дата указана неправильная. Фото сделано значительно позже – в мае 1991 года в Бруклайне в доме Натана Шлесингера. Бостонец Натан Шлесингер, известный русско- американский импрессарио, организовал тогда широкие выступления Окуджавы по городам США. В Нью-Йорке они неожиданно встретились с И.М. Смоктуновским, который, узнав, что они направляются в Бостон, по-детски обрадовался и попросил взять его с собой – он еще никогда не был в Бостоне. Гостеприимный Натан тут же посадил И.М  в свой микроавтобус, и они покатили в Бостон.  Остановились все в квартире Натана и его жены Люси, а на следующий день (или через день) как раз был день рождения Окуджавы (он родился 9 мая). Натан решил отметить этот день, устроив lobster-party – обед с омарами. По просьбе Булата Шалвовича позвал и нас, так как с московских времен были знакомы с Б.Ш. Окуджавой через его школьного друга и коллегу Саши – Владимира Михайловича Мосткова. Во все свои приезды в США еще в доперестроечные времена Окуджава всегда любезно привозил нам письма от Мосткова, и  в этот раз тоже хотел с нами повидаться. Мы пришли – и были поражены приятной неожиданностью, когда в гостиную из соседней комнаты вдруг вышел – улыбающийся Смоктуновский. От этого вечера остались у меня несколько фото и подаренная Смоктуновским его биографическая книга (см. files attached).

    Из-за того, что на этой фотографии неправильная дата (конец 79-х – вместо 1991 г.), она попала не в тот временной контекст, так как на след. странице – 261-й идет рассказ Войновича о конференции славистов в Лос-Анжелесе, бывшей в 1981 году – 10-ю годами раньше.

    Стр. 264. При чем тут фото Лайзы Минелли в к/ф «Кабаре»? Или – это иллюстрация к рассказу Войновича об их совместном посещении стриптиза в Мюнхене? (он гостил у Войновича в 80-е, не помню точно года, кажется, в 1985, но уточнить можно косвенно – Войнович в это время только-только закончил свой роман «Москва-2024», и Эма читал его в рукописи, о чем рассказывал нам по возвращении в Бостон). Грустно, но теперь уже не справиться у самого В. Войновича.

    Стр. 267. Поездка в ЮАР. Маленькое (несущественное для читателей, но для меня важное) уточнение. В ЮАР Мандели поехали по приглашению новых родственников – и знакомиться с ними. Дочь Любани Леночка-маленькая (называли так, чтобы отличить от Леночки-большой, дочери Эмы и Вали Голяк) вышла замуж за Андрея Николайсена, родные которого жили в ЮАР. На память от этой поездки у меня хранится их подарок – маленькая куколка из бисера, привезенная из ЮАР. Они еще привезли оттуда замечательное тамошнее угощение – манговый мармелад в виде тонких листов, свернутых в рулоны. Манговый сок наливают тонким слоем на пергамент, а потом сушат его на солнце. Высохший сок прямо с пергаментом сворачивают в рулоны и отрезают по кусочку по мере надобности. Мы часто у них пили чай с этим мармеладом, он был необыкновенно вкусный и душистый!

     

    Стр. 269. Фото с Войновичем и Некрасовым. Указан 1980 г. Но это – то же самое время визита Коржавина в Мюнхен, что-то около 1985.

    Почти все люди на помещенных в книге фото уже ушли из жизни, и я спешу уточнить даты и места – больше это сделать теперь почти некому.

    Июль 2018.

    ...

     

     

Комментарии
  • Greg Tsar - 08.08.2018 в 03:14:
    Всего комментариев: 378
    К сожалению, в этом перечне огрехов и ошибок тоже есть досадные описки. Но все равно этот перечень бесценен, ибо позволяет восстановить факты из жизни и творчества Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 2
    • ESGorlov - 19.09.2018 в 18:11:
      Всего комментариев: 3
      Укажите досадные описки - иначе это бездоказательное утверждение
      Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0

Добавить изображение