Судьба архитектуры в руках архитекторов и Господа Бога

• Продолжение. Начало                                                                             Александр Раппапорт

  Эстетика отсутствия

  Принцип идеальной редакции -"ничего лишнего". Отсюда вкус минимализма. Но главное не должно теряться или заслоняться деталями. Не правда ли, -закон сцены - главный герой на виду.
  Вот солист- он главный. А подтанцовка? Зачем она? -Один поет, а 16 девушек имитируют одни и те же жесты. В чем тут секрет?
  Архитектура таит массу таких незаметных секретов. Часто в ней вообще нет "главного" , а есть только подтанцовка. Если архитектура и в самом деле бывает искусством организации пространства, то она его организует не для себя. Архитектура это немая подтанцовка.
  А где же герой?
  Главный герой архитектуры остается "инкогнито проклятое". Может быть, это человек? Или свет - люстры или окна? Или пустота, - о которой говорят с восторгом, как о никому еще не известной новости.

  Но нет- архитектура показывает нам, что именно лишнее-это то, что нужно.
  Вот пустая комната - у потолка незатейливый карниз. На него не смотрят. Им не восхищаются, не любуются, его никто не видит..
  Но без него - все станет лишним.
  Он на своем месте - и это - главное.
  Архитектура это театр, но пустой театр - театр без героев.
  Такова жизнь как таковая, - когда в ней еще ничего не случается. Случается лишь она сама. Случай - в переводе на обычный язык - это встреча.
  Архитектура встречает кого-то или ждет - она ждет.
  Стало быть смысл архитектуры , во всяком случае, ОДИН из смыслов - это надежда на встречу.
  Этот смысл еще не появился, но все готово для появления. Это великое "априори" - и им живет всякое искусство. Но архитектура как будто для того и создана, чтобы учить все младшие искусства ( не будем забывать ее главенства) этому универсальному априори -доопытного напряжения как преисполненной ожидания пустоты.
  И лишь позже приходит понимание, что это ожидание не просто дает случаю место - она и есть условие появления случая.
  Луч случая светит в пустоте ожидания.
  И это - архитектура.

  Инфантилизм как следствие быстрой демократизации

  Признаки инфантилизма в искусстве и архитектуре авангарда начала 20 века разглядеть не трудно и среди них весьма много крайне индивидуальных стилей и фигур.. Это не только "дада" или Магритт, не только неожиданно вырвавшаяся на простор детская пост Кэрроловская литература, это и весь дизайн и искусство Луна парков, Экспо и заумь ничевоков и балаган Мейерхольда - все это вундеркинды 20 века. Здесь и брызги Поллока, и фонтан Дюшана, и комсомольский задор богоборцев.
  Нашлись позднее задумчивые вундеркинды вроде Кошута или Кафки, Платонова и Джойса.
  Яснее всего инфантилизм явил себя в дизайне, тельняшках и футболках, татуировках и наклейках на холодильниках, кока-коле, пиццах и бутербродах фаст фуда, попкорне и велосипедах, и прыжках с вышки.

  Вот яркая иллюстрация ( возможно, парадоксальная) идеи десинхронизации культуры в этой уморительной синхронности новой молодежной культуры, в которой зазвучали все струны сразу.
  Проблема связи десинхронности и резонанса, консонанса (единогласия), этот энтузиазм молодости - бурные никогда не смолкающие аплодисменты. Превращение массовых забастовок приуроченных к 1 мая и столь же массовые первомайские демонстрации поддержки вождей.

  Игра в войну и перестройку мира, массовые расстрелы - перевоспитательные ссылки, разные школы и многое другое.
  Сословия воспитывались веками - демократия родилась в одну минуту и прямо из рук акушерки бросилась в мир, чтобы изменить его весь - и немедленно.
  Не будем считать синяки, ссадины и падения с крыш.
  Попробуем задуматься где там, что только что было и во многом продолжается.
  Коммунизм - это молодость мира?

•  

  Архитектура и социально-политическая история России

  Рассматривая современную российскую архитектуру наши историки и теоретики вольно или невольно пытается вписать судьбу отечественной архитектуры в события западноевропейской и американской архитектурной мысли конца 20 века.
  Те, кто так смотрит на дело, может опираться на тот банальный факт, что после разгрома авангарда 20- годов у российской (советской) архитектуры так и не возникла своя программа и своя школа и концепция, бытовавшие течения - скорее уничтожали саму возможность создания такой автономной концепции. В итоге к 70-м годам хрущевская реформа в архитектуре, в очередной раз отказавшись от академизма 19 века оказалась перед вынужденным следованием русской архитектурной мысли по стопам модернизма и его великих лидеров.
  В итоге мы видим Охта-центр и Москва-сити, - сделанные полностью по западно-европейским и американским лекалам.
  Складывается впечатление, что архитектура идет по дороге, проложенной идеологами и политиками в руках которых власть и деньги.

  Но такое простое решение сегодня уже ничего не дает. Складывается ситуация, в которой западный модернизм и его вариации ( в том числе постмодернизм и деконструкция) собственные традиции подрастеряли, а российская архитектура так ничего своего и не породила. Парадоксально но шансы России тем самым выросли и она могла бы предложить нечто новое. Но для этого историко-политические тенденции прошлого века уже практически ничего не дают и в игру вступает сама архитектура как профессия, с тем или иным культурным багажом то есть вопрос звучит так- возникнет ли в России субъект архитектуры, который, не ожидая новых поворотов в мировой политике и экономике, сможет в нынешней хаотической российской архитектуре создать нечто жизнеспособное. В чем то эта ситуация напоминает ленинскую схему возможности социализма в самой отсталой политически европейской России.
  Это не точная аналогия и в ней больше вопросов чем ответов - но в каком-то смысле она обретает свой новый исторический шанс - если.. в архитектурной профессии и ее молодежной среде возникнет такая необычайно амбициозная и самостоятельная задача.

  До конца 20 века такая надежда казалась безосновательной - в Россию начали проникать идеи средового подхода и постмодернизм а за ним параметризм и деконструкция. Бумажная архитектура лет на 10 давала надежды на такой поворот - но надежды эти не оправдались.
  Следующие 20-30 лет судьба российской архитектуры будет определяться уже прежде всего тем, что победит - Дизайн с его рекламно-потребительским инфантилизмом, Компьютеризация с ее новым безответственным техницизмом или Новая человечность, то есть идущая на смену космизму архитектура, ориентированная на ландшафт и Землю , в частности против мегаполисов, небоскребов и разного рода техническим фокусничаньем экспозиционного дизайна.
  Иными словами и роль профессии и возможной для нее независимости от идеологии рынка и потребительского дизайна. Эта возможность ничем и никем не гарантирована - но в ней может осуществиться парадоксальный вариант случайности, который всегда играла огромную. роль в культуре.

  Какой смысл верить в архитектуру и ее возрождение, когда вокруг все и без нее рушится и пропадает? -А смысл этот в том, что это вроде верности присяге. Раз отдал сердце архитектуре в юности - так и держись до конца, что бы вокруг ни происходило.
  А менять профессию или даже ориентацию на профессию - ни к чему хорошему привести не может. В то время как обратное возможно - ведь не исключено, что вопреки всему именно архитектуре будет суждено вылечить культуру от ее нынешней импотенции и - если повезет - добиться какого-то очевидного успеха.
  Предвидеть заранее как это произойдет и в чем именно этот успех проявится с наибольшей силой наверное заранее не возможно.
  В конце концов судьба архитектуры только в руках архитекторов и Господа Бога.
  

  Настоящее в архитектуре

  Прежде всего - всем известный факт. В архитектуре история и фантастика играют симметрично сходные роли, поставляя архитекторам стили, идеи, формы для композиционных изобретений. При этом на первом месте стоит римская классика - это "верняк", надежный оплот всякого архитектурного превосходства. Здесь не бывает неудач, здесь все работает на устойчивость и вкус.
  Футуризм в значительной мере беднее и проще, зато берет агрессивным разнообразием и неожиданностью. Но футуристические схемы - являются заимствованием из техники, науки или философии. С классицизмом их роднит не только активная оппозиция, но и опора на объективность - пусть сомнительную но зато надежную так как внешнюю, чужую.

  В самом плачевном и безвыходном положении остается не прошлое ( классицизм) и не будущее (футуризм), а настоящее - "презентизм".
  Тут архитектору на самом деле поджидают опасности. Так что шутка -" не бойтесь будущего - оно не настоящее" могла бы дополнить свой совет - не бойтесь ни будущего, ни прошлого - бойтесь настоящего. Ибо его НЕТ.

  Его нет в двух очень важных смыслах. Во-первых, поскольку оно сведено в механике к точке перехода из прошлого в будущее - точке, не имеющей величины. Но даже если видеть в настоящем бергсоновскую длительность и продолжительность момента - то найти в нем опору практически невозможно, ибо в нем как раз все изменчиво и подвижно и само настоящее этой подвижностью отбрасывает архитектуру то назад, то вперед.

  Некоторый шанс выйти из этого парадокса одно время предлагала феноменология, смыслы которой жили только в непосредственном переживании и тем самым освобождали от рациональных калькуляций исторической реконструкции и перспективного прогноза.
  Тем самым и проектный подход вместе с будущим опирался на сиюминутные запросы или претензии управления временем. И архитектор брал на себя в общем то не свойственные ему задачи.
  Некоторую альтернативу для настоящего давал строившийся на феноменологии экзистенциализм. Но здесь получалась до сих пор не разрешенная проблема моментальности мысли и действия, подобная фотографической вспышке - фиксирующей настоящее вне его рациональной реконструкции.

  Новый поворот начала эклектика, опиравшаяся на завоеванное исторической рефлексией право заимствования из любого времени и конструирования - гетерохронный монтаж. (давным-давно пытался развить эту тему в сборнике АН СССР посвященном монтажу).
  Тогда монтаж применялся в кино как "монтаж аттракционов", за которым и возникала схема современности. Но сам С.М. Эйзенштейн вскоре соскочил с этой неустойчивой доски на волне в область исторического монументализма.
  
  Позднее в архитектуроведении Д.О. Швидковский предлагал видеть в исторической эклектике "всемирность русской" ( впрочем и не русской тоже) архитектуры. Известный смысл придает такому монтажу имперская риторика всеобъемлемости.
  Наше время может попытаться использовать в той же функции эзотерику в ее принципиальной установке на единство всех времен, хотя такая эзотерика никаких конкретных образцов не предлагает и ориентирует творческое мышление на иной проектно-схематический синтез который есть "вечность".
  Так что схождение сиюминутности и вечности вновь возвращается в практику конструктивного воображения и должно найти принцип, такую возможность обеспечивающий.
  Не исключено, что этот поворот заставит нас перейти от темпоральности к онтологии и искать ее не в исторической или проектной онтологии, то есть рефлексивно и схематически описанной действительности возможного, а в непосредственности переживаний, то есть экзистенции без прошлого и без будущего
  Аргументом в пользу такого решения может быть мифология и когнитивный резонанс.

  Мифология дает любопытнейший конструктивизм безотносительный ко времени и ситуативности. Смысл мифологии в таком случае определяется именно ее свободой от письменной фиксации норм и ценностей культуры и регресс в дописьменную фазу осознания бытия через устную и гипнотическую память. Тут обнаруживается такое существенное свойство письменности как зрительная и смысловая фокусировка времени в понятиях. И сама фокусировка в таком случае предполагает феномен наведения на резкость, то есть ликвидацию расплывчатости феномена.
  Этот ход однако будет встречать радикальное сопротивлением научно-технической бюрократии, которая вся строится на письме и утверждении директивной воли. ( сравните с "Директивами" А.Дугина). Эта задача бюрократии в принципе исходит из настоящего момента как темпоральной формы синтеза социальной сплоченности и единомыслия. Ее лозунги - актуальность, современность, задачи дня, настоящий момент и т.п.
  
  Мифология в таком случае не исчезает, но превращается в миф и хотя в процессуальном отношении остается во власти законов и директив, на самом деле прислушивается к голосовой, то есть устной ориентации на смысл - звучащий здесь и теперь и свободный от понятийной рефлексии и критике - это голос Вождя.
  Парадокс же в том, что при современной сложной организации производства, потребления и управления он -этот голос или призыв - вынужден превратиться в систему планов и проектов, директив и расчетов- которые требуют огромного времени и за это время смысл голосового призыва может бесследно растаять в тумане.
  Следовательно мифологическая схема работает только в маленьких пространствах и коллективах по сути в племени или в рамках рода - но в государствах и империях она не проживет и дня. И в этом сегодня можно видеть как раз причину краха авангардистской революции 1920-х годов и сталинский поворот к имперскому наследию. Можно сколько угодно обвинять сталинский ампир в реакции - но для полноты аргументации следовало бы сначала убедиться в реализуемости всех этих планов - дезурбанизма и НЭРа.

  Тут то и приходится признать, что необходимая для больших систем растянутость и замедленность теперь стоит перед поисками таковой в рамках самого "момента".
  Получается нечто вроде длинной экспозиции - в которой фокусировка имеет смысл для малоподвижных компонентов картины и исчезает для ее вибраций.
  Как это могло бы осуществиться - совершенно не ясно, но тем и интригует как действительно реальный и радикальный поворот от"прогресса" к "индивидуации", который я все время пытаюсь обосновать ( конечно, пока лишь в виде гипотез)

  Возможность такого поворота как ни странно ( хотя совершенно последовательно) возвращает нас к идее ЧЕЛОВЕКА - который, при всех скоростях прогресса, пока что остается уникальным способом организации материи и энергии. Не киборг и трансгуманистический робот - а именно человек в консервативности его субстанциальных психологических и когнитивных процессов.
  Архитектура третьего тысячелетия представляется мне сферой, в которой именно эта консервативность переживаний и настроений дает надежду на обретение достоинства в турбулентном мире ежесекундных революций.
  
  На первый взгляд - нуждающийся в тщательной проверке и детализации - нечто подобное мы могли бы увидеть в архаической традиции дописьменных или ранне-письменных культур народов Востока, Китая, Ирана, Индии и древних Греции или Рима. Тут мы видим гетерохронность поистине космического масштаба - когда и события и их интерпретации свободно манипулируют образами почти животных инстинктов, многомерной логики, многомерного времени и обеспечивают своего рода стабилизацию понимания случайных событий в о всей их невероятности. Эти системы не просто не боятся парадоксов- они насквозь пропитаны верой в парадоксальность мира. И то что сегодня могло бы оказаться парадоксом, для таких культур было неколебимым фундаментом бытия.
  Речь идет конечно не о реставрации этих древних ведических схем и практик- но в тщательном продумывании того, как они могли бы сочетать в наше время стремительные изменения и устойчивость индивидуального самосохранения. Индивидуация в таком случае есть альтернатива тотализации, которая уже сто лет демонстрирует свой провал.
  Большое пространство и большое время тоталитаризма следовал бы рассматривать скорее, как подготовку к океанической цивилизации, до которой все-таки еще далеко (хотя она и приближается неумолимо - посмотрите с какой нервной озабоченностью сейчас смотрят на таяние льдов Арктики и Антарктики) а в сфере нынешней ойкумены до этого предстоит еще решить более насущный вопрос о справедливой и разумной организации жизни на суше.
  Человек на Земле должен сначала научиться жить на Земле, прежде чем осваивать океан, к помощи которого, видимо, через пару тысяч лет все-таки придется обратиться. Время океанической культуры не вырастет само собой - его нужно исподволь готовить.

Портреты: Александр Раппапорт
Материал подготовил В. Лебедев