Русская рента

Прямая линия с президентом— это, может быть,  единственный новый институт, который создан этим президентством. Я бы сказал, что чем хуже работают выборы, тем больше нужда в каких-то других способах общения власти и народа, обмена пожеланиями и возникновения того, что экономисты называют социальный контракт или общественной договор. То есть обмен ожиданиями: что мы ждем от власти, и что власть ждет от нас или, говоря проще, по-русски «ты меня уважаешь?» Вот «Прямая линия» вообще-то про это.

Примерно в одной пятой стран мира выборы являются таким инструментом, а примерно в четырех пятых стран мира инструменты другие. В истории вообще всё чрезвычайно разнообразно. Эта тема, он, в общем, давно известна. Я хочу напомнить, что Булат Шалвович Окуджава писал: «Вселенский опыт говорит, что погибают царства не оттого, что труден быт и тяжелы мытарства, а погибают оттого (и тем больней, чем дольше), что люди царства своего не уважают больше».

Поэтому «Прямая линия» — это вопрос про поиск точки взаимоуважения, которая была утрачена год тому назад.

Чтобы понимать, как устроены отношения и ожидания власти и народ, нужно смотреть на два графика: на то, как идет уровень реальных доходов населения и на уровень поддержки первого лица, потому что у нас это выражается, прежде всего, в поддержке первого лица, а не правительства, не парламента и так далее. И тогда можно понять, что мы за последние 20 лет пережили три больших периода, а сейчас входим в четвертый.

В «нулевые» годы доходы росли, поддержка росла. И, на мой взгляд, это ответ на вопрос, за что поддерживали власть. Потому что в начале 90-х  казалось, что в России произошла либеральная революция, направленная к  утверждению демократии и рынка. Смотрим на «нулевые» годы: рынок так себе, демократия тоже какая-то сомнительная — а люди почему-то в больших таких цифрах власть поддерживают.

Доходы протекли от нефти. Но ведь тут важно понять мотивы не только власти, но и больших групп населения. Главное, что создала Россия после 1991 года — это не рынок и демократия, а общество потребления. Потому что главной бедой великого государства, которое называлось Советский Союз, такой тайной неприличной болезнью этого государства была экономика дефицита. И в этом смысле мы прошли огромный путь от дыры экономики дефицита к зданию общества потребления, которое к кризису 2008-го года было в целом готово.

Конечно, те, у кого денег мало, они не очень могут этим пользоваться, но у большой части людей в «нулевые» годы появились деньги для того, чтобы квартиры по ипотеке строить, машины покупать, в Турции ездить, детям образование давать. Вот это был потребительский контракт с властью

Итак, первый этап — это рост рейтинг — рост доходов. Он закончился  в 2011-м году.

Во время кризиса 2008-9 годов рост доходов продолжался, потому что способом выхода из кризиса для правительства являлся вложение в спрос через бюджетников и пенсионеров. Им добавляли денег, поддерживали рынки. И этот рост продолжался и в 11-м году. Но с 11-го года началось падение популярности власти, которое продолжалось три года.

Болотная. Потому что да, общество потребления сделали, от экономики дефицита ушли. Спасибо, но ведь надо еще чего-то человеку. Тогда появились люди, говоря словами Стругацких, которые хотели странного.

Власть, конечно, была поражена Болотной. Почему? Это же не нищие перекрывают дорогу, не те, кому зарплату не платят, не шахтеры — выходят люди, у которых всё есть и которые чего-то хотят: модернизации, демократизации… Власть нашла ответ на этот вопрос только через 3 года. А 3 года в России была парадоксальная динамика: доходы росли, а поддержка власти падала. Это означает, что народ хотел еще чего-то: Вы от нас не откупитесь, нам нужно что-то большое. А в 14 году власть нашла свой ответ: Хотите нематериальные ценности, пожалуйста — империя, сверхдержава.

И пошел третий период: доходы падают — а поддержка растет. С 14-го по 18-й год доходы упали почти на 10%, почти каждый 10-й рубль отдали. За что? За чувство принадлежности к великой державе. И вот это продолжалось до мая 18-го года.

А в мае 18-го года геополитический контракт пришел в кризис. Не в июне, когда пенсионная реформа и налог на добавленную стоимость, а уже в мае, когда было назначено новое правительство.

Дело в том, что мартовский успех президента Путина на выборах можно было трактовать либо как карт-бланш на перемены, либо как одобрение статус-кво. Назначение правительства показало, что решили, что это одобрение статус-кво. Правительство подчеркнуто старое.

И началось падение, которое сильным стало в июне, после, действительно, неудачных решений по пенсионной реформе и налогам, и которое не удается остановить. То есть дальше падения не происходит, но год идет борьба с попыткой: Давайте мы мам что-нибудь другое предложим. Народ, а, народ, может быть, вот это?

Заметьте, что в феврале 19-го президент в послании заговорил о справедливости. Ну, вроде нет реакции. Несколько недель назад премьер предложил 4-дневную рабочую неделю, что не очень хорошо, на мой взгляд, координируется с предложением совершить экономический скачок. Но тоже, похоже, нету отзвука. Мне кажется, что вчерашний разговор — это попытка найти точки взаимоуважения. И пока нет ощущения, что это произошло.

В принципе, есть несколько тем, вокруг которых идет поиск. Одна очень болезненная тема — это бедность. Тема определенной полемики в Счетной палате.

Что изменилось, почему в 18-м год, мне кажется, поломался прежний контракт? Одно дело, когда страна под санкциями, 97 стран предъявили санкции России. Валовый продукт уменьшается, и доходы у людей уменьшаются.

А вот с 17-го года поменялась история, потому что рост кое-какой появился. Можно спорить — 1,5% , 2,3% — а падение доходов продолжается. Группы, которые находятся в обществе, они даже не себя с собой сравнивают, а себя с другими. Если у кого-то уже есть деньги на то, чтобы покупать, а у вас по-прежнему ухудшение происходит, это очень остро ощущается. Поэтому бедность, конечно, выросла и абсолютно за эти 5 лет, но главное— вот этот контраст. И я соглашаюсь с Алексеем Кудриным, что это предпосылка для серьезной турбулентности в стране.

Я не знаю, какую форму это примет. Я думаю, что у нас на носу революция — это я твердо скажу. Осенняя социология, в том числе, та, которую мы проводили вместе с российской венчурной компанией для того, чтобы понять инновационные зоны в России, показала очень сильный сдвиг в настроении россиян. Раньше россияне очень боялись незнакомых и неопределенных ситуаций, тяга к стабильности такая была.

Это у тех, кто называется культурой экономики, называется высокое избегание неопределенностей. Вот не открывайте эту дверь — там страшное. Не меняйте этого человека — следующий будет хуже. Не трогайте систему — она посыплется. Вот такое было настроение.

А с осени выяснилось, что люди как-то перестали бояться неожиданных и неопределенных ситуаций. Поэтому я бы сказал, что это хорошие новости для экономистов и плохие новости для политиков.

Потому что если поддавливает эта бедность и взаимное недовольство — недовольство тем, что происходит вверху, как управляется вся эта история и при этом не боятся, как прежде, утратить стабильность, то это означает, что может начать очень сильно трясти.

Я был среди тех экономистов, которые писали стратегию России 18 — 24, более того, мы написали стратегию до 2035 года, которую, правда, министр экономики не отправил на рассмотрение в ведомства. Но то, что мы писали вместе с Алексеем Кудриным, конечно, мы рассчитывали… я могу вам сказать, на какие перемены мы рассчитывали.

Дело в том, что в группе, которой президент поручил разработку стратегии, были люди очень разных взглядов. Но у нас было несколько точек консенсуса: что нужно вкладываться в образование, здравоохранение и НРЗБ человеческий капитал, что нужно совершать технологический скачок на полях цифровой экономики. И третье, что мы все считали лимитирующим: нужно реформировать государственное управление.

В том, что было сделано с мая 18-го года первый и второй пункты есть, так или иначе, в национальных проектах. А третьего нету. Я понимаю, что это нелегкое решение. Если вы имеете неэффективное управление, как выражаются некоторые, управление страной и документооборотом, то при реформировании есть вообще угроза утратить управление страной.

Это тяжелое решение для власти — пойти на то, чтобы реформировать управление. Но если не реформировать, то остается та же проблема бедности, не очень понятно, как она решается. То, что прописано в февральском послании президента Путина в качестве социальной и демографической программы, с моей точки зрения, очень хорошо. Я не участвовал в создании этой части программы. Я догадываюсь, кто ее писал, это хорошие профессионалы, это хорошая программа. Только нынешний государственный аппарат не в состоянии ее реализовать, с моей точки зрения. Она тонкая, она сложная.

У России есть очень крупный потенциал роста, который связан с возможностью поднять уровень доверия между разными группами населения. Это звучит немножко странно. Но, например, все макроэкономисты дружно считают, всеми расчетами показывая, что нельзя выполнить установку президентского послания, чтобы к 25-му году у нас производительность экономики, валовый продукт на душу населения увеличился в 1,5 раза. Хотя это очень важная задача. Мы на 42-м месте в мире по валовому продукту на душу населения, и это неловко как-то.

Потому что мы явно за пределами не только развитых, но и, я бы сказал, сколько бы динамичных экономик. Тем не менее, есть такой анализ, который сделали еще в 10-м году два замечательных французских экономиста. Они математически анализировали связь между доверием внутри населения и валовым продуктом на  душу населения. И вот они показали, что если бы у нас уровень доверия был как в Швеции сейчас — кстати, это не самый уровень, например, в Китае выше и в Египте выше. То есть, это процесс, с которым надо разбираться. Он не линейный.

Так вот, если бы как Швеции, в других страна был уровень, то в Англии бы на 7% производительность была выше, в Германии на 9%, а  России на 60%. Так вот наша экономика вся состоит из сил трения и недоверия.

Дело в том, что у нас никакого единого правительства не существует, потому что силовые ведомства не управляются правительством, они управляются президентом. А дальше я задаю вопрос: а точно ли они управляются? Потому что в мире, вообще-то, страны успешные и неуспешные делятся по тому, как контролируются силовые службы. Есть два способа контролировать силовые службы.

Первый: вы делите силовые службы между влиятельными группами: Тебе Военно-воздушный флот, мне тайную полицию, тебе Следственный комитет, мне прокуратуру.

Второй способ состоит в том, что коллективно, коллегиально контролировать инструмент насилия. И мировой опыт показывает, что именно это эффективно — коллегиально контролировать. Причем, чтобы не считать, что это бывает у них, не бывает у нас, скажу, что в СССР с 1953 года и по 1991 год был, безусловно, коллегиальный способ контроля за силовыми службами.

Жуков был отстранен — популярный маршал Победы — потому что не может один человек оказывать влияние на Вооруженные силы. Андропов был изолирован от родного КГБ, когда стал генеральным секретарем. И это соблюдалось.

У нас суперпрезидентская республика, поэтому силовики у нас по Конституции, по этой конструкции уже попадают в подчинение не премьера, а президента. Хорошо, пусть президентом. Там наладьте коллегиальный контроль. Совет безопасности должен стать реальным органом.

Когда мы в экономическом совете при президенте готовили все эти варианты, мы готовили их для того, чтобы были описаны условия, что произойдет в этом случае, этом и этом.

Дальше решение принимают либо те, кто может и должен это сделать сейчас, либо мы попадаем уже в другую ситуацию, где надо делать перерасчет всей этой истории, возникают другие развилки, которые, на мой взгляд, будут хуже.

Экономика здесь довольно тесно повязана со всем. Возьмем, например, мусорную проблему, которая оказалась знаковой проблемой для страны.

Сейчас, скорей всего, мы подходим к точке, к которой Германия подошла во время немецкого экономического чуда. Потому что знаменитый рост Германии в 60-е годы, который создал современную мощь этой страны, он привел к очень нехорошим последствиям — он привел к тому, что в немецких озерах и реках перестала водиться рыба, что леса были сведены практически и так далее.

И вот в этот момент произошел сдвиг ценностей у немецкого избирателя. Он сказал: «Почему вы решили, что рост — это главное? Главное — это то, как мы живем». Возникло понятие «качества жизни», и на этом возникли зеленые партии и прочее. Вот, может быть, мы подошли этой точке.

Тем более, у нас экономического роста нет. Слушайте, но рост, как сказал один остроумный японский экономист, это же расстояние между той точкой, в которую вы хотите попасть и точкой, в которой вы находитесь. Если вы никуда не хотите попасть, вам он не нужен.

У нас мегаполисы — Москва Московской областью и Санкт-Петербург с Ленинградской областью, сейчас Екатеринбург дает импульсы такие, что он, видимо, тоже становится мегаполисом, не просто мегаполисом, но агломерацией, которая дает такие гравитационные сигналы и стягивает вокруг себя области — так вот такого рода города, конечно, кроме того, что они экономически очень эффективны и в них хайтек и так далее, — они производят дикое количество мусора. Поэтому тема должна была возникнуть давно.

10 лет назад, когда я попытался в одном из высоких совещаний поднять эту тему, один из  руководитель администрации президента шуткой мне сказал: «Александр Александрович, вы что, настолько смелый человек, что вы готовы поднимать мусорную тему?» Потому что, во-первых, конечно не только в России — по всему миру мусорная тема — это тема мафии. Мусор — всегда эта отрасль была связана с очень высокой криминализацией. Мы можем на южную Италию посмотреть. Мы увидим в Неаполе примерно такие же расклады.

А второй момент связан, мне кажется, с еще более трудным вопросом. Ведь, мне кажется, надо обсуждать не как далеко отвозить мусор.

Самое трудное препятствие, на которое мы наткнулись — это касается не только мусора, это касается всего — у нас устройство жизни, институты, так называемые экстрактивные, они ренту ищут. У нас, когда говорят, что нужно совершенствовать институты, я говорю: осторожно, институты бывают двух пород. Бывают институты инклюзивные, которые работают магнитами для человеческого капитала и продуктивности, а бывают институты экстрактивные, хватающие ренту.

У нас институты очень хорошо умеют схватывать ренту — административную, монопольную, естественную. Поэтому представление о том, что нефти станет меньше, она подешевеет, и мы слезем с иглы, с моей точки зрения, неправильная. Потому что это означает, что мы будем искать новые источники ренты.

Что такое 500 лет крепостного права? Это рентное хозяйство, это рента на людях. Причем земли было завались. Силой прикрепляли человека к земле и делали из него источник ренты. Потом появились другие источники ренты: уголь, потом нефть. Поэтому, пожалуйста, размещение мусора при наших гигантских пространствах — это рентная история. Потому что, напоминаю, что мы по пространству самая большая страна мира.

Поэтому надо преодолеть саму идею, что мы из-за того, что большая страна, можем использовать территорию в качестве источника ренты. Как бы не работать, лишь бы не работать. Мы всё время смотрим: слушайте, а нельзя еще из чего-нибудь сделать ренту?

У нас много питьевой воды в Байкале. Это главное хранилище воды в мире. Можно водой торговать. Это тоже рентное хозяйство. Поскольку мы поставляем мозги Европе, Америке и Израилю, то можно попытаться продавать эти мозги. Брать за образование. Торгуют же футболистами. Можно торговать инженерами, интеллектуалами, программистами. Это не путь, который я приветствую, поймите правильно. Главный вопрос — как перейти от стремления выдавливать ренту к производительной деятельности как основной. Это не вопрос ухода от нефти и газа, это вопрос перемены устройства в стране, когда мы живем не за счет манны небесной, которой в России всегда с избытком в том или ином варианте, а ровно за счет тех самых мозгов и талантов, которые Россия уже 10 лет поставляет миру. С тех пор, как в России появилась современная наука и образование.

Причем я хочу сказать о последствиях. Дело в том, что есть расчет, сделанный одним из лучших российских макроэкономистов и моих учителей на экономическом факультете — академиком Револьдом Михайловичем Энтовым. Он подсчитал, что Владимир Зворыкин (инженер, эмигрировавший в США. — Прим. ред.), который придумал телевидение, создал в мире продукт, равный 20 годовым продуктам нынешней Российской Федерации. Вот что делают мозги, которые здесь произросли, а применяются на Западе. Они производят продукт, явно сопоставимый с тем, что может давать нефть, газ и прочее. Коренная российская проблема — это как перенести опору с одной ноги на другую. От богатства, которое должно приносить пенсию, перейти к деятельности, которая должна приносить продукт. При том, что люди для этой деятельности есть. Они непременно ею занимаются по всему миру.

Оказалось, что для инновационной экономики в России наиболее серьезным является не законодательство. У нас всё более-менее есть, не наличие информации (она есть), а культурный разрыв.

Что такое в данном случае культурный разрыв? Я уже говорил о высоком избегании неопределенности. Я к этому добавлю еще такое свойство, как высокая дистанция власти. Это что такое? Это отношение к власти как с сакральной, не как к партнеру, с которым можно что-то сделать, а как к высокой ценности, которую руками не трогать.

Сочетание такого рода свойств как высокое избегание неопределенности, высокое избегание власти создает блокировку, когда нужно делать что-то новое. Поэтому венчурные рынки у нас почти не работают. Считайте, это демо-версия. Инновационная экономика — это скорее пожелание, чем реальность. Можно эти вещи менять? Можно.

Надо сказать, что есть вещи, которые через образование, через местные сообщества приводят к такого рода изменениям. Например, чрезвычайно важно оказалась культура неудач. Вот у нас считается, что вот у него не получилось — всё, он лузер, и его осуждать начинают: вот не получилось. А вы знаете, какой средний возраст стартапера в знаменитой Силиконовой долине? 40 лет.

Я вам скажу, почему — потому что он в среднем проходит 15, 17, 20… неудач до того, как у него что-то получается. А у нас: У него уже две неудачи, да уже все, старик, чего ты хочешь? Бросай эту ерунду. Видите ли, у нас в преобразовании страны обычно случается вот какая ловушка. Либо мы пытаемся поднять образования, поменять немножко способ поведения и потихоньку, полегоньку добраться до лучших мировых образцов. И тогда, получается, нас сдерживает в этом благородном и многолетнем деле консерватизм политической структуры, эгоизм тех, кто управляет страной.

Либо мы пытаемся снести эту самую часть и одним скачком достичь. И после революции мы, как правило, описывает круг и оказываемся в той же точке. В России надо попытаться сделать длинную лет на 20–25 комплексную программу преобразований, которая была бы рассчитана на то, что идут преобразования и политических институтов и законодательства, и городского и регионального устройства, и те преобразования в просвещении, образовании, культуре, которые важны для изменения ценностей.

Был ли в истории России такой период, я скажу да — период великих реформ Александра II. Я не уверен, что известна история, что у Александра II Конституция была в кармане, когда он был убит народовольцами. Может, он ее 15 лет носил в кармане сюртука эту Конституцию. Но то, что эти вещи должны быть подготовлены и должны быть люди, которые хотят, чтобы страна двигалась именно таким способом, а не скачками и падениями. Значительный экономический рост России и вхождение, действительно, в число заметных держав — это результат заметных реформ Александра.

Так называемая программа Грефа «Россия 2010» была такой стратегией.  В преамбуле стратегии Грефа была знаменитая фраза, что «большинство проблем экономики России имеет неэкономический характер». Причем она на 30–40% по последующему анализу оказалась выполненной. Когда начинают по этому поводу иронизировать, я говорю, что, вы знаете, это довольно высокий процент, если мы имеем дело не с фальшивым планом, а с реальным. Это означает, что какие-то продвижения происходили.

Хотя должен заметить, что то, что произошло, произошло в основном в первый президентский срок Путина. Но, к сожалению, даже 10 лет недостаточный срок. И то, что у нас принято вверху смеяться над долгосрочными программами и говорить о том, что по принципу Ходжи Насреддина, ну, понятно, мы этим занимаемся: либо эмир помрет, либо ишак помрет или я помру. Но расчет показывает, что те проблемы, которые нас удерживают, они не решаются за 5 лет, они и за 10 не очень решаются.

Успешные модернизации в Восточной Азии — Южная Корея, Япония, Тайвань, Сингапур, Гонконг, который вызывают большое внимание у  нынешних элит — у них у всех был один общий важный признак: там были патриотические элиты с 20-летним горизонтом мышления. Я даже боюсь это произносить у нас, потому что у нашей элиты горизонт мышления я вам сейчас скажу точно какой. Вот сейчас — пятилетний.

Сначала нужно согласие элит на то, чтобы такой план существовал, понимание того, что проблемы страны не решаются в короткую, а в короткую зато хорошо получается пограбить. Вот смотрите, что у нас регулярно происходит с переворачиванием целей. Мы всё время говорим: чего мы хотим? Мы хотим, конечно, развития страны на основе высокого человеческого капитала, а не нефти и газа, талантов и образованного населения, поэтому давайте вкладываться в образование, здравоохранение.

Кроме того, у нас же огромная страна, но пространство само по себе, это как Бердяев сказал: «Россия — это страна, ушибленная ширью». Потому что нужно же дороги стоить, оптоволокно, хабы, и в инфраструктуру вкладываться.

А что получается? Чтобы получить эффект от вложения в человеческий капитал, нужно минимум 10 лет. В дороги — да тоже в 10 лет.

Так вот, как только компании попадают под глобальные ветра, выясняется, что они конкурируют, в том числе, за кадры, и тогда надо платить столько, сколько нужно, чтобы эти кадры получить. Но тогда начинается еще одна вещь: так называемый страновой риск. Не все хотят ехать в эту страну, а в ту, например, едут охотно. Вот Китаю сейчас приходится дико переплачивать за кадры, которые он вытягивает как из Силиконовой долины, так и от нас.

Кстати, автор 5G наш соотечественник, перекупленный китайцами. Но им платить приходится очень много, потому что люди почему-то хотят ехать, например, в Германию и США и почему-то не стремятся в Южную Корею…

По материалам Эхо Москвы и http://www.freecity.lv/persona/34217/

подготовил В. Лебедев