Письма из тюрьмы - старый жанр России

01-08-2021

Kudriavcev Demian

  • Российский медиаменеджер и предприниматель (род. 1971), владевший, в частности, газетами «The Moscow Times», «Ведомости» и агентства «Ясно Communication Agency». Известен также как поэт и прозаик. С 2001 года жил в Лондоне; управлял медиаактивами Бориса Березовского. Кудрявцев в 2006—2012 годах был генеральным директором  дома «Коммерсантъ», а в 2012 году и «Коммерсантъ-Холдинг».
  • Для меня  жанр «Письма из тюрьмы» совсем не новый. Я на нем вырос. Потому что советский самиздат конца 70-х, начала 80-х годов во многом состоял из этого жанра. И в этом жанре есть великие книги, которые, давайте уже, пользуясь возможностью, порекомендую. Владимир Буковский написал совершенно гениальную книгу, которая называется «И возвращается ветер». Я рекомендую ее — об опыте диссидентского сопротивления в 50-х, 60-х, начале 70-х годов, но главное — о взаимодействии с местами лишения свободы. В его случае это были в основном больницы, но и тюрьмы тоже.Существует масса воспоминаний и, прежде всего, необходимо вспомнить воспоминания, извините за тавтологию, Андрея Сахарова, который, не будучи сам в тюрьме, сидел в ссылке, но при этом был центром взаимодействия с большим количеством диссидентов, которые в тюрьмах сидели и писали, в том числе, ему.Существует прекрасная книжка нашего коллеги, главного редактора израильского издания, которое называлось «Вести», а до этого много лет главного редактора радиостанции «Свобода» Эдуарда Кузнецова, которая называется, по-моему, — сейчас у меня в голове… прошло уже 30 лет с тех пор, как я ее читал, — «Мордовский дневник». И это невероятная книга о российских лагерях. И можно дальше уходить в воспоминания Шаламова или Солженицына.

    Вот она такая русская эпистолярная тюремная проза. И надо сказать, что и до них были воспоминания о царской ссылке и о каторге многих авторов. Переписка Кропоткина очень интересная существует с разными сидельцами.

    Короче говоря, я хочу сказать, что это жанр не новый. Это один из основополагающих жанров советской и русской прозы: воспоминания из тюрьмы, письма из тюрьмы. Наше поколение при всех нереальных разногласиях, которые у нас между собой есть, это первый раз, когда российская диссидентская или либеральная оппозиционная — называйте, как хотите — мысль единая, но очень разносторонняя, при советской власти такого не было.

    Так вот, несмотря на все наши разногласия, я хочу сказать, что люди, чьи тексты из мест заключения довелось читать за последние 10 лет, не посрамили своих великих предшественников. Это невероятно умные, прекрасные, интересные тексты. С точки зрения всего массива как бы правильной интонации, мне больше всего казались интересными сообщения Олега Навального из лагеря. Потому что это человек, который как бы попал под раздачу, человек, о взглядах которого мы ничего не знали, и вот постепенно они вырисовываются.

    Я бы еще посоветовал прочитать невероятный роман Андрея Рубанова, первый его роман. Никто из вас, в общем, не следит за этим писателем. Это хороший писатель. Не ровный, но хороший. Его последняя книжка прекрасная. Его первый роман назывался очень правильно. Он был бизнесменом очень средней руки, никаким ни писателем. Его за какие-то налоговые или какие-то конфликты с другими коммерсантами посадили в тюрьму. В том числе, среди политических он сиделец первой путинской волны. И он вышел оттуда писателем. Его первый роман назывался: «Сажайте и вырастет». И это, действительно, то, что происходит.

    Мы на глазах видим, как в результате репрессий, в результате попадания под колеса государственной машины абсолютно лояльных, невостребованных политической ситуацией людей формируется новый голос поколения, абсолютно внятное видение.

    И в этом смысле письма Ивана Сафронова, это, с одной стороны письмо того журналиста, которого мы знаем, внимательного к деталям, проверяющего всякие факты, там очень много — вот кто, чего куда — а, с другой стороны, человека с позицией, видением. В общем, в очередной раз дай бог Ване здоровья, мы с ним давно знакомы и, можно сказать, дружим, хотя, конечно, смешно сейчас этим меряться. Вся медийная, журналистская бригада, оставшаяся в живых цеховая солидарность с Ваней у всех, вне зависимости от того, кто с ним знаком.

    Открываешь Фейсбук, и там написано: «Сегодня утром мы проснулись в другой стране! Пришли к Роме Доброхотову».  Это с какого года ты член ВКП(б)? Меня первый раз выслали из России за медийную деятельность в 2000-м году, 21 год назад, когда какой-нибудь из этих журналистов только родился.

    Поэтому нет, на самом деле надо понимать, что все всегда было невозможно. То есть последние 20 лет существования настоящего такого, как бы анархического медиа становилось постепенно невозможным. В общем, этот процесс был долгий. Но такой праздник невозможен, который был, скажем, год-полтора в «Ведомостях». Но есть «Новая газета», в которой я встречаю какие-то ошарашивающие тексты, которые напоминают мне о высотах свободы слова, даже в Европе недостижимых. Вот я тут Голландию вспомнил. Но есть много стран, где такого уровня материалы невозможны. И, собственно говоря, мы сейчас сидим на радиостанции, тоже себя не очень цензурируем. То есть, конечно, цензурируем, но не очень.

    Поэтому я хочу сказать, что всегда очень плохо и всегда что-то можно. Главное искать то, где можно и делать то, где можно. И при этом понимать, что иногда что-нибудь не получается и на этой ноте, когда у тебя что-нибудь не получилось или у кого-то что-то не получилось, не начинать сразу всех клеймить в продажности и искать врагов.

    Я на Путина работал в 99-м году. Каждый человек делает в каждую минуту то, что он считает в эту минуту правильным. Я не работал на Ксению Собчак, как я много раз говорил, но я, действительно, помогал моей подруге Ксении Собчак, потому что в ту минуту мне казалось, что это правильно. И я объяснял после этого в большом интервью Коле Солодовникову, почему я считал это правильным. Правильность та же, что есть и в «Умном голосовании». Мне казалось, что если на официальный эфир дебатов придет человек, который скажет — по каким причинам, не важно: то ли она не боится, то ли она наглая, или потому что она прикрыта Кремлем, в данном случае не имеет значения, которые придет и скажет: «Крым не наш», «Который придет и скажет: «В Чечне — монархия» и поедет туда, в эту Чечню, чего не сделал ни Явлинский, никто их других кандидатов. То есть это важно не потому, что она может выиграть, не потому, что она может набрать много процентов. А потому что любой ценой в федеральном эфире должны звучать, не важно кем, произнесенные правильные слова. Потому что от этого какая-то часть людей задумается. И потому что от этого другая часть людей поймет, что можно чуть-чуть продвигаться.

    Мне не нравится, как потом капитализировала это участие Ксения Собчак. Хотя я не считаю, что это какой-то договорной матч и так далее, потому что ничего она специального не получила. 4 эфира на «Первом канале» ей бы дали и так, не в этом дело. Просто мне не нравится, что она, упершись в стену, не стала ее дальше долбить, потому что на самом деле ее поддержка была даже выше Григория Явлинского, который у нас тут сейчас рассуждает от имени последнего либерала, можно за него голосовать или нет. А на президентских выборах набрал меньше, чем Ксения Собчак. Абсолютно распылили голоса Явлинского двумя процентами Ксении Собчак.

    Мне до сих пор кажется, что потенциал избрания Путина в случае возможности построения каких-то институтов  в 99-м году был более перспективным и более правильным, чем избрание Лужкова, Примакова, которые ему противостояли.

    То есть мы же не знаем, как наше слово отзовется. Мы не знаем, как все повернется. Мы предполагаем. Мы строим какие-то прогнозы, и мы в них ошибаемся, но действуем мы сегодня. И да, я много раз ошибался. И еще десятки раз ошибусь. Но мне важно объяснять, из каких намерений мы исходим, даже ошибаясь. Мне всегда казалось, что эти намерения в наших медиа — благие. Ими выстлана, как известно, дорога на хрен. Но все равно никаких других способов у меня нет.

    А второе: все равно лучше делать, чем лежать на диване. Вообще, как бы делать в России и остаться с чистыми руками и без врагов, невозможно. Но все равно лучше делать, чем не делать. Не Обломов, а Штольц.

    Пусть враги наши и потомки соревнуются, какой век был золотым: переписка Пушкина с декабристами заочная про то, что «не пропадет ваш скорбный труд» или наши с тобой отзывы на письма Вани Сафронова. В этом смысле в России всегда золотой век. Как кого-нибудь на дыбу — так в России наступает  золотой век всегда. Это не большая новость и не большое достижение только нашей эпохи. Разумеется, этих писем будет больше. Потому что, с одной стороны, люди все больше понимают, что то, как есть, не работает. А, с другой стороны, то, что не работает, еще долго будет в сознании людей, которые понимают это, так или иначе, но ограничиваются в высказываниях. Если у тебя нет газеты — рано или поздно ты пишешь письма из тюрьмы.

    Но при этом всем нужно понимать, что это все равно не вечно. Россию как маятник раскачивает в разные стороны и, безусловно, на настоящий, многолетний, многовековый  авторитаризм Россия с ее вольным духом, с ее, надо сказать, тяжелой коммерциализацией сегодня неспособна, потому что настоящий тоталитаризм требует контроля над всем — не только за тем, что человек говорит (говорить при советкой власти вообще  было ничего нельзя), но и за тем, что он думает и имеет. И это невозможно сегодня.

    Это невозможно, прежде всего, потому, что у нас нет единой власти. Прочитай «Новую газету», как Пригожин пытается как бы распечатать телефоны родственников Лаврова, так сказать. У нас пауки в банке, они неспособны к тоталитаризму. Рано или поздно эта конструкция переродится или развалится, или родит из себя очередного Михали Сергеевича. Не важно, это сейчас непредсказуемо, каким будет путь.

    Но совершенно очевидно, — помните, как Хрущев говорил: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»? Так вот еще нынешнее поколение советских людей будет снова жить в либеральной стране.

    Я очень большой сторонник стратегии выживания. То есть сделать все возможное, чтобы пережить.

    Но при этом следовать ей я не умею. Я все время пытаюсь что-то делать. Оно потом падает, не работает. И все потом кричат: «Вы только приближаете». Вот как бы мы 5 лет защищали свободу слова в «Ведомостях», потом не справились, и помнят только то, что не справились. То же самое с Ксенией Собчак.  И в каком-то смысле, может быть, действительно, лучшей стратегией было бы сидеть в углу и выживать. Но, с другой стороны, если все сидят в углу, то ничего не происходит, и тогда как раз такой режим болота, застой будет навсегда, потому что на самом деле власти тоже никакой тоталитаризм не нужен. Болото проще всего. И никому не нужно, что бы все ходили строем. Важно, чтобы сегодня ходили в разные стороны и никто не ходил во власть — вот этого достаточно.

    Поэтому я не сторонник многих оппозиционных лидеров наших. Я считаю, что люди должны бороться не за победу, а за свободу. У каждого должно быть свое мнение, и он его должен  проявлять. На самом деле среда и модус операнди, то есть то, как люди себя чувствуют свободными, важнее, чем какая-то формальная победа на выборах.

    Мне очень не нравится то, что говорит Явлинский, но пусть он говорит хотя бы это. Хуже, если он перестанет говорить, если у него не будет права голоса. То же самое про Ксению Собчак. То же самое про Алексея Навального. Никто из них не говорит того, что мне нравится. Некоторые говорят гадости, например, про меня или про «Эхо Москвы». Это не важно. Мы же с тобой в этом смысле одинаково понимаем, что лучше «Эхо Москвы», про которое говорят гадости, чем его отсутствие.

    (Коллеги, когда расспрашивают Демьяна Кудрявцева, забывают, что он еще и один из отцов-основателей рунета). Они просто не помнят, что его когда-то не было. У интернета много отцов, а Роскомнадзор — сирота.

     

    В театре «Современник» нет денег. В театр «Современник» надо придти для того, чтобы покричать: «Я тоже, я самый главный консерватор. Пожалуйста, в следующий раз, когда будете раздавать что-нибудь, с чем можно прийти к айтишникам, мне, пожалуйста, дайте. Я — «Офицеры России». То есть приход в театра «Современник» — это попытка завоевать символический капитал. Это чистое действие на показуху. А приход к айтишникам значительно менее гласное действие, чем приход за настоящими деньгами или настоящей информацией. Но сам факт, что можно прийти ненаказуемо, обладая любой силовой корочкой, войти в театр «Современник», — это вещи одного порядка.

    Замечательная Россия будущего, в которой будет прямо в программе «Время» будет идти YouTube Навального. Мы еще будем расстраиваться по этому поводу. Давай до этого доживем. Потому что мы же любители противостоять всему.

    Да, будем костерить Навального из подполья. Но в промежутке, конечно, еще будет ухудшение. Еще, разумеется, не все додавил Роскомнадзор. Всё додавить он не сможет даже в худший из моментов. Мы помним советскую власть. Дело в том, что информация в России в силу того, что она никогда не была свободной кроме 5-7 лет в 90— годах, она всегда находит какие-то другие лазейки. В тотальном, убитом абсолютно информационном пространстве Советского Союза все все равно знали про Новочеркасский расстрел. Мы все равно знали, в какой день будет рок-концерт в Рок-лаборатории или Питерском рок-клубе, хотя никаких передач про это не было. Россия — это страна, где не существует монополии на информацию.

    Каким-то образом мы будем всё узнавать. Так было всегда. Появятся магнитофоны и кассеты, все начнут пользоваться даркнетом. Я не знаю, что произойдет. Но как бы ни давила власть — а я помню,  советская власть давила гораздо больше, чем нынешняя —, все равно люди все знали. Люди все знали, они передавали друг другу бабины, они переписывали кассеты, они еще что-то делали. И никогда не будет такого, чтобы что-то в стране случилось, и те, кому это важно — мы с тобой или наши слушатели — об этом не знали.

    Индивидуально и часто западные системы будут прогибаться, в целом слегка подвинутся, но глобально не лягут. Они будут учить Российское государство, а также российские псевдообщественные патриотические организации использовать дырки и слабости либерального законодательства. Будут их закидывать жалобами на Навального. Они его будут отключать. Потому что нам пришла жалоба. Потом они будут рассматривать жалобу и будут его снова включать. И это такая система, немножко похожая не на Китай, но на разные такие… на Индонезию, на полуавторитарные страны. И везде там так работают. То есть мы как бы не готовы изменить правила системно, чтобы вообще не давать Соболь вести эфир. Такого не будет, но мы готовы каждый раз немножечко под вас прогибаться. Будет ситуация: «ни мира, ни войны» с западными крупными хостинговыми площадками или социальными сетями.

    При этом во всем, что касается не крупных либеральных вещей, икон, фигур, а касается относительно системных вещей, невидимых человеку, более софтовых, они, конечно, прогнутся. Они все приземлят свои хранилища в Россию в том или ином виде. Они все будут налогооблагаться в России, что очень важно для российской власти. Потому, понятно, что они все зарабатывают на русской рекламе, только эта реклама кредитными карточками оплачивается на Западе. Вот это они все подвинут.

    Объясню, почему. Во-первых, уже частично это происходит. Во-вторых, у нас есть пример Китая. Все, что касается налогов, всё что касается выполнения абстрактных требований, не касающихся конкретных оппозиционеров, они будут выполнять медленно, постепенно, торгуясь, но будут. А то, что касается конкретных оппозиционеров, они будут выполнять конкретные требования, но не будут выполнять общих. Типа «закройте вот этих навсегда» — нет, такого тоже не будет. В общем, будет такая ситуация бодания. Даже с Телеграмом была ситуация бодания.

    С Телеграм что там было мы не знаем, может быть, и договорились.

    Вот это ровна та же ситуация. Где-то договорятся, где-то победят, где-то уступят. Но сказать: «Мы легли, все будет, как российская власть…», нет, конечно, не будет. Потому что, в частности, потому что Россия очень малая страна с точки зрения капитализации. На самом деле Россия любит представлять себя одно из трех великих сверхдержав. С точки зрения реального рекламного оборота, реального трафика, реального финансового значения в мировой экономике, в том числе, интернетной, она глубоко не в первой десятке.

    Поэтому в мировой биржевой стоимости таких объектов, в принципе, Россией можно пренебречь. Может быть, выполнение российских требований принесет компаниям большие репутационные убытки в мире. Там, где настоящие деньги — все очень прагматично: в мире есть настоящие деньги, репутация там измеряется в деньгах, и ущерб этой репутации в России от соглашений с Россией может быть такой, что проще игнорировать весь рынок целиком. Я надеюсь, что до этого не дойдет. Но в связи с тем, что обе стороны понимают, что это так… Ну вот на LinkedIn надавили — его нет в России. Но как-то LinkedIn это вообще не заметил.

    Иам, говорят, полно троллей из России. Чего они там делают, я не знаю.  Они там получают российскую зарплату, потому что она же не требует результата, она требует отчета. Сидит какая-нибудь фабрика троллей. Она же отчитывается не по тому, чего она достигла, а по тому, чего она там наделала, по человеко-часам, по человеко-постам.

    Существуют люди, ответственные как бы за политический климат. Нам кажется, что приходят только в газеты, на самом деле силовики приходят в типографии тоже. Это как при советской власти. Когда видел кто-то самиздат, сначала искали, кто его делал, потом, в том числе, искали где его делали. И приходили во всякие центры копировальные во всяких институтах закрытых и спрашивали: «Где у вас тут учет бумаги? Кто у вас тут это делал?»  Количество копий на ксероксе.

    IT-компании — это как бы типографии. Через них проходит что-то, какие-то базы, какие-то доступы, какие-то трансляции и так далее. Поэтому важно их поставить под контроль. И это все-таки элемент политический чисто.

    Второй момент, когда IT-компании как новая нефть, как говорит у нас Мишустин, просто представляют очень большие деньги. К ним приходит не то чтобы власть. К ним приходят представители той или иной ветви власти, которые просто хотят денег. Это как раз не капитализм. Это просто анархический бандитизм в погонах. Просто приходят какие-то люди и хотят денег, хотят захватить эту компанию,  а нанятые их конкурентами хотят другую. В этом смысле как раз это как бы нестабильность. То есть всегда говорят, у нас стабильность. А это как раз проявление нестабильности. Потому что если нет общественного контроля, нет нормальной эволюции, то понятно, что это тоже самое, проще говоря, как ставропольский гаишник. Он зарабатывает на машинах которые надо проверять, скорость их мерить, — и заработал на золотые унитазы.

    IT-компании — это те же машины. Там есть какие-то как бы гаишники, которые тоже хотят золотые унитазы. Они как посмотрят в новостях про ставропольского гаишника и говорят: «А у нас что?»

    Если в стране плохо с защитой прав граждан, то  плохо по всей вертикали. Именно поэтому рано или поздно, один из тысяч тех граждан идет в политику. Ему дают по голове.

    Но я же не сказал, что у нас есть только политические проблемы. У нас, наоборот, в связи с тем, что у нас не работает нормально система управления и нормальны ротации, нормальные конкуренции во власти, то у нас не работает все. Идеальная ситуация для власти — это водка, как сейчас, а порядок, как тогда. Никто никуда не лезет…

    Я бы даже сказал законы, как при Сталине, а жить как при Миттеране. Потому что никто же не против, чтобы все богатели. Никто просто не понимает, что нельзя разбогатеть, если нет нормальной системы управления, нормальной передачи власти, нормального независимого суда.

    Как ни смешно, политическая теория говорит нам об этом, но на самом деле в рамках первого поколения это не так, потому что бедным нечего терять. Именно бедные вышли на улицу в 85-87-м годах. И нынешняя власть помнит, что нефтяной кризис вместе со свободой слова (гласность тогда называлась) положил, собственно говоря, конец Советскому Союзу. Поэтому с одной стороны, никакой гласности, а, с другой стороны, все должны быть сыты. И, собственно говоря, на этом и продержалось первое путинское десятилетие — на том, что сытый человек, он не самостоятельный, он не независимый. Он просто благодарен, что он сыт и ему на всех наплевать.

    В первом поколении нет никакого представления о зажиточности. Человек, который помнит собственную бедность, даже если на него падает дворец в Геленджике, все равно остается глубоко бедным человеком.

  • По материалам "Эхо Москвы" подготовил В. Лебедев
Комментарии
  • Уфч - 01.08.2021 в 07:30:
    Всего комментариев: 1210
    Иногда тяжеловатые тексты, подозревал, что это не русский, а это просто разговорный. Тяжеловато читать. Ведущий способ сокрытия информации в наше время - её Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0
  • ВС - 01.08.2021 в 08:27:
    Всего комментариев: 343
    Пожелание автора: "У каждого должно быть свое мнение, и он его должен проявлять". Помню, читал диалог, кажется Горького, с сознательным пролетарием. Ты, говорит, Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 1 Thumb down 2
    • Уфч - 01.08.2021 в 11:26:
      Всего комментариев: 1210
      даже умная мысль умна только в определённых рамках: "кажный народ имеет то правительство..." - ни-ху-а. Даже аккупационное правительство и геноцид народами вполне Показать продолжение
      Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0

Добавить изображение