Дни побед и спокойствия

25-08-2021
  • Окончание. Начало
    Продолжение здесь и здесь
    ioslovich2000В 1990 году выезд заграницу был, в общем, разрешен, в марте я заказал себе вызов из Израиля и в июле получил по почте сразу два. Ситуация с выездом начиная с 1989 года существенно поменялась.
    Еще совсем недавно была популярной грустная шутка, что на Белорусском вокзале радио объявляет: «Евреи, отъезжаюшие в Израиль! Ваш поезд на Магадан отходит с третьего пути».
    Я приближался к месту своего назначения. Вокруг меня простирались поля, пересеченные оврагами… На самом деле приближался я не один – весь наш ржавый бронепоезд, раскачиваясь на стыках, приближался к тому мосту, который уже был разрушен. Еще чуть-чуть, и он рухнет так, что и следа будет не видно.
    Недаром Горбачев все время повторял слово «углýбить».
    Информированные товарищи из ЦК уже выпрыгивали на ходу.
    Появились промежуточные деятели смутного времени. Нина Андреева не хотела, туды ее в качель, поступаться принципами. Кто-то устроил темную историю с продажей новых танков, как лома металла, через Новороссийский порт. Возник какой-то Иван Полозков с идеей твердой компартии без компромиссов и предателей. Шел боевой 1990-й.На станции Псков
    Иван Полозков
    Уже установил свой микроскоп.Это я напевал себе на мотив «Барон фон дер Пшик…»
    Возле Старого Арбата, в переулке, человек пятьдесят слушали
    энергичного оратора – некто Жириновский пропагандировал новую партию, либерально-демократическую.
    Мы с женой Лилей записались на курсы иврита и вечерами ездили в какую-то школу, где две подруги, Рути и Леа из киббуца Хулата, преподавали иврит на иврите. Выучить двадцать две буквы алфавита казалось немыслимым. Гласных или нет, или их две на одну букву, по две буквы на одну согласную, очень странно. Если слова не знаешь заранее, то никогда не прочтешь. Недаром ивритские газеты упоминают известного русского поэта Фошкина: написание не раз-
    личает «п» и «ф», «у» и «о». Рути и Леа совершенно не понимали, где находятся, ходили по Москве ночью без сопровождения, громко говоря на иврите. Как ни странно, с ними ничего не случилось. Я приобрел самоучитель иврита. Все тексты для чтения были основаны на романтической истории отношений американского туриста и служащей туристического агентства. Они ездили по стране, ходили
    по музеям, посещали рестораны, купались и загорали на пляжах.
    В конце она сообщала, что собирается приехать учиться в Штаты, стало быть отношения, возможно, имеют перспективы счастливого продолжения. Интересно, что в Израиле я купил другой самоучитель, где был совсем другой текст. Бедный Иоси встает в пять часов утра и собирается на работу. Еще темно, и он старается не шуметь, чтобы не разбудить семью. Весь день он тяжело работает и возвращается поздно ночью, когда семья уже спит.
    Иоси тихо раздевается и ложится спать, стараясь их не разбу-
    дить. И так день за днем.
    Газета «Московский комсомолец» печатала советы по личной
    безопасности: «Если вы видите, что собирается толпа, вооруженная арматурой и велосипедными цепями, не останавливайтесь, чтобы посмотреть, что будет – это и без того ясно. Не убыстряя шага, дойдите до ближайшего поворота и быстро уходите».Я все чаще вспоминал рассказы мамы, которая в шестилетнем возрасте пережила октябрьский переворот. Тогда московские большевики во главе с Александром Аросевым стреляли по Кремлю из пушек, и снаряды перелетали через нашу Большую Молчановку. Аросев, видный советский дипломат и пролетарский писатель, был закадычным другом молодости Вячеслава Скрябина (Молотова). Когда в 1938 году Аросеву удалось дозвониться до Молотова, тот совершил исключительный акт мужества во имя старой дружбы: на вопрос «что мне делать» ясно ответил: «Пристраивай детей». Аросев успел пристроить у родственников дочь Олю, будущую актрису, и она не попала в детский дом и сохранила фамилию. Сам он вскоре был приговорен к расстрелу. Дело ему знакомое: в 1920 году он был председателем Верховного Ревтрибунала на Украине. В тридцатые годы Аросев возглавлял ВОКС, общество культурной связи с заграницей, и привез в СССР известного французского левого писателя Андре Ж*да, будущего нобелевского лауреата. Андре Ж*д ездил по стране, встречался со Сталиным, причем Аросев был на этой встрече переводчиком. По возвращении Ж*д напечатал о своей поездке книжку «Retour de l’URSS,» где, прямо сказать, было мало комплиментов. Ее расценили как антисоветскую. Когда вскоре потом приехал Лион Фейхтвангер, по Москве пошел стишок:Стоит Фейхтвангер у дверей
    С довольно странным видом…
    Ах, я боюсь, чтоб сей еврей
    Не оказался Жидом.

    (Андре Жид после посещения СССР и встречи со Сталиным написал очень критический очерк об этом путешествии - "Возвращение в СССР", а Фейхтвангер после аналогичного путешествия написал панегирик "Москва, 1937" - ред.)
    Так что Аросев за этот прокол мог ожидать воздаяния, которое и последовало.
    Между тем появились, как это называли большевики еще с 30-х годов, продовольственные затруднения. С эстрады уже пели на мотив песни «Куда уехал цирк?»: «Куда девался сыр? Он был еще вчера…» Население по многолетней привычке стало скупать соль, спички, крупу, мануфактуру. К моим друзьям проездом из Душанбе в Израиль приехали знакомые и привезли примерно пять килограммов баранины на плов. За дружескими объятиями никто не заметил, куда делась местная собака Эльса. Когда ее нашли, выяснилось, что баранина исчезла, а собака как-то раздулась и норовит заснуть сытым сном.
    Зато, по закону сохранения Ломоносова – Лавуазье, стало больше демократии. Заседали советы трудовых коллективов, те самые югославского типа рабочие советы, за разговоры о которых еще недавно можно было уехать в мордовские лагеря.
    Ну, хорошо, думал я, а что же все эти директора, которым и принадлежит реальная власть и которые делают, что хотят, они что же, так просто эту власть отдадут? Так же не бывает. В недалеком будущем жизнь ответила на эти вопросы.
    В июле у меня уже был вызов из Израиля, я отправился в отдел кадров, и мне без вопросов выдали характеристику. Директор только сказал: «Ну, так я и знал! Но вы спокойно работайте, ведь у вас еще есть время?» Времени еще несколько оставалось, пока ОВИР рассматривал дело.
    У Лили все было по-другому, она сказала, что в Телерадиовещании, где она работала, надо сначала уволиться, а уже потом приходить за справками, и то при этом могут пристрелить. Попала она на эту работу тоже не так просто. Мой старый приятель Юра С., с которым мы еще ходили в детский сад Минугля, году в 1987 ко мне пришел и попросил помочь с докторской диссертацией. По его представлениям, там надо было решить математическую проблему. Я ему сказал, что решить-то можно, но много мороки и времени, хотелось бы, что-бы он тоже для меня что-нибудь сделал. Что? К примеру, устроить жену на работу. Это было для нас неразрешимой проблемой.
    Перед этим Лилю знакомые пытались устроить в журнал «Семья и школа». Там сначала решили, что она прекрасно подходит, но, взглянув в анкету, резко изменили тон и сказали: «Вам у нас будет неинтересно». Юра только спросил: «Телерадиовещание годится? Место редактора в архиве?» – «Годится». Через два дня Лиля была в управлении кадров в Останкине, и ей разве что не расстелили красный ковер прямо от лифта. С. был человеком слова, особенно, когда ему что-нибудь было остро нужно.
    В начале сентября Лиля уже уволилась. Мы подали бумаги.
    События неслись галопом. Сразу после этого топором зарубили отца Александра Меня. Я мало интересовался христианскими течениями, но запомнил Меня по фильму «Любовь, любовь». Там снимались интервью с разными людьми на тему любви, и только один из них говорил очень разумные вещи. Мне объяснили, что это отец Александр Мень. Вот теперь его убили. Кстати, это убийство так и не было раскрыто.
    Появилась программа «500 дней». Григорий Явлинский и Станислав Шаталин ее активно пропагандировали. Я ее внимательно прочитал. Где-то ближе к концу текста, между делом, скороговоркой говорилось, что в случае неблагоприятной конъюнктуры сбережения населения будут временно заморожены. Этот пункт заслуживал самого пристального внимания, хотя у меня никаких серьезных сбережений не было.
    Цены уже не ползли, а прыгали вверх. Говорили, что специалисты Комитета по ценам ходят на рынок в Ташкенте и ориентируются на тамошние цены. Официальный курс доллара вдруг стал тридцать рублей, даже выше, чем на черном рынке, вместо шести, как было долгое время.
    Капиталистические отношения нагло выходили наружу из недр социализма.
    Один из популярных актеров Театра на Таганке как-то в центре техобслуживания подошел к автомеханику и посулил ему две бутылки коньяка, если тот быстро починит машину. Гегемон, стоя в яме, поднял голову в пыжиковой шапке и, конечно узнав народного любимца, ответил ему: «А если ты от меня сейчас отстанешь, я тебе ванну из коньяка сделаю!»
    Мой заместитель Леня Сандлер уже уволился и заканчивал свои приготовления к отъезду. На его место я взял своего старого товарища Юру М., который как раз остался не у дел. Юра был очень славный человек, работящий и знающий. Он был из офицерской семьи, как будто прямой потомок капитана Миронова из «Капитанской дочки». Я его осторожно предупредил, что, возможно, скоро покину свой пост по семейным обстоятельствам и чтобы он присматривался к системе вообще, чтобы потом меня заменить. Это вообще-то было проще сказать, чем сделать. Система быстро менялась, появились какие-то новые кооперативы.
    Нагорный Карабах и Эстония уже перестали присылать статистическую отчетность. В нашем министерстве, Центросоюзе, шло зверское сокращение. Заместители председателя отправились в Швецию и Израиль перенимать опыт. Всемогущие чиновники ходили по коридорам, как сомнамбулы, и не смотрели по сторонам. Пока я еще работал, мне приходилось закрывать план за третий квартал, потом за четвертый квартал, вести, подобно маршалу Михаилу Нею, арьергардные бои в российских снегах. Мне надо было сдать две подсистемы АСУ (автоматизированной системы управления) центрального аппарата. Одну принимал начальник отдела писем – симпатичный трудяга, вежливый и аккуратный службист. С ним не было никаких проблем, тем более все работало, как часы. Другую должен был принять начальник одного из отделов – вздорное красномордое хамло, про которого мне объяснили, что раньше он работал в органах в Средней Азии, но подцепил дурную болезнь, влип в какие-то грязные скандалы, вылетел со своего места, однако приземлился в центральном аппарате Центросоюза. Как водится, в аппарате было известно все про всех. Раньше никто с ним не связывался, но времена изменились. Он попытался в новых условиях по старой привычке начать валять дурака и не подписывал акт приемки автоматизированной подсистемы. Очевидно, он полагал, что я буду валяться в ногах и умолять. Что же, я пошел к его начальнику и сказал: «Тут, я полагаю, что у вас проблемы с сокращением, так вот, такой-то отдел со всеми его функциями мой отдел может взять на себя. У меня обычный инженер и ЭВМ смогут все это делать. Так что, если хотите, – вот вам реальное сокращение численности». Немного я с ним раньше был знаком.
    Он мне отвечал: «Мы это, Илья Вениаминович, обдумаем, что вы предлагаете, обсудим. Это очень интересно. А это что там у вас? Акт? Давайте его сюда, я его тут же подпишу. Всего вам наилучшего, заходите». Как говорил Гоголь устами Чичикова, «знание людей есть вторая наука.»
    Между тем из Израиля приходили противоречивые слухи, что вроде бы приехавшие ученые метут улицы. Впоследствии выяснилось, что это явление частично имело место, соответствующая должность в народе называлась «начальник метлы».
    В разгар перестройки были кое-кем предприняты усилия, чтобы закрыть евреям дорогу в Америку. В самом начале 1990-го был закрыт промежуточный лагерь в Вене, в Америку стали пускать только к близким родственникам. Яков Кедми (Казаков), начальник организации «Натив», потом объявил, что это целиком его заслуга. Надо сказать, что ожидаемой благодарности населения он не дождался.
    На всякий случай я сходил к американскому посольству на улицу Чайковского и полюбовался на длинную очередь под дождем. Какие-то люди торговали анкетами в Южную Африку. Все это выглядело довольно тоскливо. От этого нереализованного проекта осталась пара стихотворений:
    Свои мы заслужили почести,
    В Ижорах стынут небеса,
    Пойдем вперед и встанем в очередь,
    Чтоб посмотреть на чудеса…
    Я б не сказал, чтоб были неженки-
    Такая жизнь – не приведи…
    Ну что ж, теперь мы будем беженцы,
    Протянем руку впереди…
    И второе:
    Лужайки Принстона, бассейны в штате Гемпшир,
    Натянуты штаны американских женщин –
    Народовластия достойные плоды…
    Я думаю пора задать нам лататы.

    Еще более печальная картина наблюдалась около посольства ФРГ. Стояла длинная очередь, а при входе немцы проверяли паспорта и профессионально занимались любимым делом: отделяли евреев от неевреев. Исторически у них этот процесс был уже отработан. «Если у вас в паспорте национальность армянин, то почему же вы еврей?» Какой-то здоровый тип снимал эту грустную еврейскую очередь из фотоаппарата. Я позвал добровольцев набить ему морду, но, когда оглянулся, увидел, что за мной никто не пошел. Фотограф все же решил не искушать судьбу и быстро удалился.
    В ресторане гостиницы «Салют», неподалеку от нашего дома,
    произошла перестрелка. Около метро «Юго-Западная» вечера-
    ми, как правило, можно было видеть, как семеро били одного. У меня появилось ощущение, что эту жизнь я уже прожил и ничего светлого впереди не просматривается. Как кто-то, не помню кто, сформулировал:
    Товарищ, верь, придет пора
    Правопорядка и достатка,
    Но до того на наших пятках
    Напишут наши номера…
    Итальянская газета «Реппублика» напечатала статью о том, что Ельцин – алкоголик. Общественность наотрез отказалась воспринимать эти клеветнические провокационные измышления желтой прессы. Ельцин торжественно был избран Председателем Верховного Совета России.
    В декабре мы получили из ОВИР’а разрешение. Нужно было закругляться. Ходили слухи, что готовится закон о том, чтобы не выпускать юношей, не отслуживших в армии. Действительно, закон этот был принят в июне, но, как оказалось, с отсрочкой ввода в действие на три года. В связи с этим законом произошла скрытая паника, и в июне 1991 года в Израиль выехало раза в три больше семей, чем в среднем за месяц до этого. Или в четыре. Билеты было невозможно достать.
    В военкомате закончилась и моя собственная военная карьера офицера запаса: меня сняли с учета и забрали мой военный билет старшего лейтенанта сил ПВО и ЗА (зенитной артиллерии).
    В январе началась война в Заливе, иракские ракеты падали на Тель-Авив. Евреи продолжали туда ехать, несмотря на войну. Надо было начать выяснять конкретные вопросы. Я написал письмо известному ученому, который уехал года на три раньше.
    Знакомство наше было, в общем, шапочное, хотя я рассчитывал, что он меня должен помнить. Никакой реакции. Впоследствии я выяснил, что он мне тут же ответил, но для верности послал этот ответ оказией. Тот человек, который должен был в Москве его письмо передать, держал его у себя пять месяцев, так что я этого письма так и не увидел. Как я потом понял, надо было обязательно написать американцам, которые в своих статьях ссылались на мои работы, попросить хотя бы прислать рекомендательные письма. Но вообще, готовность обращаться с просьбами к незнакомым людям была мне тогда еще не свойственна.
    Премьер-министр Рыжков ушел в отставку. Еще раньше ушел Шеварднадзе. Вокруг Горбачева собиралась какая-то странная компания. Премьером был назначен министр финансов Павлов. Он немедленно устроил панику, объявив ограниченный обмен пятидесяти- и сторублевых купюр. Как будто специально хотел подорвать доверие к рублю. Говорили они на каком-то странном жаргоне, видимо, принятом в комсомольских саунах с девочками.
    Горбачев все больше напоминал фокусника-неудачника.
    Поменялось все политбюро – там уже были какие-то малоизвестные люди из второго или третьего эшелона: Шанин, Биккенин, Ивашко… В народе они были совершенно не известны. Их портреты уже не носили на демонстрациях. Кстати, этого идеолога Наиля Биккенина я немного знал, он нам в университете преподавал какой-то марксизм. Мне он очень не нравился, казался довольно наглым типом. В то время, к общему удивлению, он женился на нашей студентке Юле Суворовой, у которой было много воздыхателей ее возраста. Казалось странным, что она сошлась с этим доцентом, который все же был ее лет на десять старше. Может, в нем что-то было, чего нам тогда не было видно.
    Горбачев создал Президентский совет – с не совсем ясными функциями. Туда он включил известного писателя Распутина. Этот герой соцтруда, у которого я никогда, признаться, не смог прочитать ни одной книжки, выступал по ТВ и обличал рок-н-ролл. Он говорил, я сам лично это слышал, что если запустить пластинку в обратную сторону (как это технически он себе представлял?), то будут слышны бесовские заклинания. Ага, сказал я себе, приехали прогрессивные писатели организовали общество «Апрель» и Пен-клуб. Впрочем, черносотенцы тоже почувствовали преимущества свободы. Куняев, Бондаренко, Байгушев и еще кое-кто из литературных бандитов начали с наслаждением считать евреев в первом советском правительстве и ЧК-ГПУ-НКВД. Так до сих пор и считают, во всяком случае, те, кто из них еще жив. Спустя какое-то время к ним присоединился Солженицын, как это ни печально.
    Владимир Максимов появился в Москве и выступил с проповедью примирения интеллигенции. Это был глас вопиющего в пустыне. Гораздо большей популярностью пользовался лозунг Владимира Ильича – его все учили и сдавали на экзаменах: «Прежде чем объединяться, надо как следует размежеваться!»
    Приехал Наум Коржавин и выступал где-то на «Соколе». Зал был полон. Его вечер вел Андрей Вознесенский. Это был последний раз, когда я видел Андрея. Он мне помахал рукой и спросил:
    «Как поживаешь?» Я сказал коротко: «Уезжаю». Он кивнул головой. Все было понятно.
    Куда доставал мой взгляд, все уезжали. Оставаться было невозможно и глупо, уезжать страшно не хотелось. Немного я себя стал уговаривать.

    Ну, давай, совершим эту акцию,
    Наша жизнь переходит в эндшпиль,
    У дороги стояла акация,
    Для себя я уже все решил…
    Давай, не горюй,
    Ступай, откуда шел,
    Устрой перекур,
    А то излишне напряжен.
    Ну, давай поплывем, как получится,
    Наша жизнь все одно не ахти,
    У дороги стояла попутчица,
    И телега вдали тарахтит…
    Давай, не горюй,
    Ступай, откуда шел,
    Открой свой затвор,
    Пока не стал умалишен…

    Исполняется на мотив марша «Прощание славянки».
    У всех знакомых я спрашивал, как везти собаку? Наша собака Джеки, русский спаниель, была неотъемлемой частью семьи.
    В конце концов, один из старых знакомых мне ответил из Израиля: «Что ты все пристаешь со своей собакой? Тут до людей никому дела нет». Впрочем, выяснилось, что надо иметь справку от ветеринарной службы, что у собаки есть прививки, и справку из клуба служебного собаководства, что собака не породистая. Мы позвонили в клуб, и нам сказали, что справка стоит 250 рублей – совсем недавно это были неплохие деньги. «А когда привозить собаку?» «А зачем ее привозить?» –резонно спросила дама из клуба. Интересно, что позднее, в процессе переезда, никто этих справок так и не спросил. Наша прелестная Джеки действительно была не слишком породистая, не имела ни медалей, ни родословной, но в Израиле мы потом встречали потрясающих собак, афганских борзых, серебристых пуделей, лаек, бобтейлов, догов и все такое. Видимо, все они имели справки о том, что непородистые.
    Мой детсадовский друг Юра С. уже работал зам. председателя райисполкома. Он мне позвонил и обещал дать какие-то телефоны своих знакомых в Израиле, которые занимались большим бизнесом и должны помочь с работой. «Кто же так едет в никуда? – разумно спрашивал Юра – Надо же с кем-нибудь договориться».
    В свою очередь, он попросил подписать заявку на учреждение организации «Клуб содействия ЮНЕСКО». Среди других подписей я обнаружил большинство нашей группы из детского сада Министерства угля.
    С большим удивлением я прочел в этой заявке, что клуб должен иметь право создать свой банк. Потом я узнал, что банк действительно был создан, но спустя какое-то время нашлись на него другие любители. На Юру сильно надавили и заставили банк отдать.
    Наконец, в середине февраля я уволился. Директор мне сказал:
    «Ну поработайте еще хоть две недели».
    «Это же ничего не изменит», – отвечал я.
    Если после тридцати лет постоянной работы никуда утром не
    спешить и не бежать, возникает странное ощущение, вроде не-
    весомости.
    Впрочем, из покинутого мною отдела тут же раздались крики
    о помощи.
    Я никогда не брался за работу, которую некому делать. Что могут и чего не могут делать мои сотрудники, я отчетливо себе представлял. Если мне такую работу всучивали, я сопротивлялся до последнего. Юра М. такими мелочами не заботился и был готов брать и раздавать, что угодно и кому угодно. Это могло существовать только до первого отчета. А отвечать бы все равно пришлось ему самому. После отчаянных жалоб сотрудников я ему позвонил и попытался объяснить. Юра остался при своем мнении, тут уж я ничего не мог поделать.
    Кроме того, у ведущей сотрудницы пропала важная программа, которую ей оставили на хранение и использование. Она собиралась в ужасе пойти и сдаться дирекции. С трудом я ей втолковал, что жалеть ее никто не будет, получит она тут же по полной программе, мало не покажется. Сам я тем временем разыскал человека, которому попала копия этой пропавшей магнитной ленты. По принципу: сядем и подумаем, кому бы она могла попасть.
    Ну, вроде бы пронесло. Ясно, что, в случае неудачи, дирекция бы немедленно развернула дело о сионистском вредительстве.
    Это мне напоминало обычную историю о людях, ушедших на повышение.
    Их немедленно настигали истории из прежнего места обитания. К примеру, стоило Шеварднадзе переехать в Москву, как в Тбилиси посадили в тюрьму его близкого друга, третьего секретаря ЦК Грузии. Предыдущий председатель правления Центросоюза был первым секретарем Белгородской области. Вслед за ним через какое-то время из Белгорода пришли такие материалы, что его не только сняли с поста, но и собирались посадить.
    С большим трудом он отбился, но должность себе вернуть уже не мог. При этом не всегда играло роль реальное состояние дел, часто важнее было желание и возможность насолить прежнему начальству издалека.
    А пока что я занялся разной мелочью. Ходил продавать книгив букинистический. Там царило приятное оживление. Как будтонашли золото на Клондайке. Родная Советская власть не разрешала вывозить книги, напечатанные до 1948 года. Это правило служило единственно обогащению разных жучков, которые крутились около букинистических магазинов.
    Еще надо было отстоять очередь и заплатить пошлину за вывозимые картины.
    У меня было некоторое количество гравюр Павла Тюрина, замечательная картина маслом Мити Авалиани, несколько литографий Марины Телепневой.
    В качестве оплаты за вывоз мне был выдан ордер в сберкассу для взноса на реставрацию церкви Симеона Столпника. Он, возможно, был достойным святым, и все такое, я о нем никогда не слышал, но почему его церковь должны были реставрировать за счет уезжающих евреев? Это когда церковь отделена от государства. Мне это до сих пор не понятно.
    Приходили многочисленные близкие и дальние знакомые, чтобы посоветоваться насчет собственного отъезда. Неожиданно пришла бывшая начальница – заместитель директора, с которой отношения на работе были не сказать, чтобы теплые. Оказывается, муж ее был еврей, и она решила уехать в Германию. Она уже побывала в лагере для беженцев под Берлином, и ей там понравилось. Просьба ее ко мне была самая незначительная – засвидетельствовать в синагоге, что я ее знаю как еврейку. На самом деле она была осетинка. Увы, я отказался наотрез. Кстати, об осетинах. В семью моих друзей, где жена была осетинка, приехала ее сестра, известная журналистка из радиостанции «Свобода».
    В гости подтянулись осетинские интеллигенты, какой-то скульптор, еще кто-то. Оказалось, что они являются осетинскими сепаратистами, борцами за объединение Северной и Южной Осетии.
    Мне эта идея о независимой Осетии казалась совершенно дикой и фантомной, я глядел на них как на уличных сумасшедших. Как оказалось, именно они и были реалистами: через месяц в Осетии уже стреляли из танков и станковых пулеметов. Мой друг, который подрядился быть переводчиком у группы французских документалистов, лежал под обстрелом пластом в придорожной канаве и молился всем богам всемогущим, будучи, вообще-то, в быту полным атеистом.
    У меня оставалась пара статей, за которые я еще не получил в агентстве авторских прав причитающиеся мне чеки для магазина «Березка». Это обычно длилось месяца два. Вдруг я сообразил, что – как иностранец – могу получить живые доллары. Я явился в агентство и сообщил, что уезжаю, показал визу.
    Они обрадовались мне как близкому родственнику, разве что не обняли и не расцеловали. Мгновенно был оформлен ордер в банк, мне объяснили, как туда пройти в обход очереди. Это в первый раз я себя ощутил иностранцем.
    По примеру Бродского, мне казалось, что надо по поводу своего отъезда написать прощальное стихотворение. Высказать свое мнение и выразить свои чувства. У Бродского это получилось хорошо: «Мне говорят, что надо уезжать… Когда войдешь на Родине в подъезд, я к берегу пологому причалю…» Ну, в общем, вот что я сочинил тогда:
    Кто плачет о русских евреях?
    Куда отошел Моисей?
    Их прах незаметный рассеян
    По сирым равнинам Рассей
    Великих и Малых и Белых,
    И между берез и осин,
    Под крики то красных, то белых,
    И треск обмороженных зим.
    История гонит поземку,
    Стучит кантонист в барабан,
    Чего там, положим котомку
    В потрепанный наш шарабан…
    Who cried of Jews from Russia?
    They go on the road through the wood…
    Куда ты девался, Aбраша?
    Туда, где пасется верблюд…

    Я в то время не знал иврита, поэтому там, где было надо уже перейти на иностранный язык, вставил строки по-английски.
    Вообще-то, мне кажется, что по поводу решительного расставания эти стихи более уместны, чем странная идея Солженицына задним числом свести счеты совместного существования. Тем более нелепо выглядят те евреи, как, например, некий Копелиович или супруги Воронель, которые эту его идею стали одобрять в журнале «22».
    Одновременно я написал, так сказать, для собственного пользования встречный марш для прибытия в Израиль. В духе своих представлений и ожиданий.
    В Израиле, где бедуин
    Не тащит девку за овин,
    Не все спокойно,
    Не видим социальный мир,
    Муниципальных нет квартир,
    Все недовольны.
    В Израиле, где паразит
    Не будет так же знаменит,
    Как был в России,
    И хоть партийных пруд пруди,
    Но что-то светит впереди,
    Как и просили.

    Этому предшествовала определенная работа над текстом.
    Собственно, сначала я написал первые строки в более бодром и позитивном духе:
    Там все спокойно,
    Мы видим социальный мир,
    Муниципальных есть квартир,
    И все довольны.
    Но знакомые мне оттуда написали: «Ты что? С чего ты это взял?» Тогда я переделал стихи в более объективном духе. Кстати, как потом выяснилось, тоже и бедуины иногда ведут себя асоциально и неправильно в отношении женского пола. В общем, это несколько напоминало работу над стихами, описанную Михаилом Вольпиным, смотри цитату в известной статье Маяковского «Как делать стихи»:

    И поэтому, как говорил Жан-Жак Руссель,
    Поворачивай истории карусель!
    -Не Руссель, товарищ, а Руссо.
    -Ну, тогда не карусель, а колесо.

    Я уехал в Израиль в середине 1991 года. Как это называется, совершил алию, восхождение.

    Наконец были куплены билеты на поезд, поставлен штамп транзитной визы через Польшу. В израильском посольстве нам не задали ни одного вопроса. У соседнего окошка был слышен диалог: «Что же, по-вашему, Иванов это еврейская фамилия?» В ответ слышалось какое-то «Бу-бу-бу».
    На проводы собралось человек шестьдесят. В пустой квартире я всматривался в лица знакомых и друзей, большинство которых никогда не увижу. Из Ленинграда специально приехал мой школьный друг Витя Генкин. Знаменитый фотограф, Боря Кауфман, подарил мне часы, чтобы я его вспоминал, когда буду смотреть время. На следующий день мы погрузили свои чемоданы и баулы и на четырех легковушках отправились на Белорусский вокзал.
    Еще через день на станции Брест мы пересекли границу. В Варшаве нас перегрузили в автобус Сохнута (Еврейского Агентства) и перевезли в пересыльный центр. Там нас накормили обедом, и мы сели отдыхать на лужайке. Какая-то женщина ко мне подошла и грустно сказала: «Вы собаку с собой взяли? А я свою оставила». Администратор мне предложил: «Тут начнется забастовка авиадиспетчеров, застрянете здесь надолго. Если хотите, можно лететь прямо сейчас. Только чемоданов у вас много, оставьте половину, они приедут морем». Нам выдали клетку для собаки и отвезли в аэропорт. Кстати, собака Джеки страшно обиделась, что ее внезапно засунули в клетку, и не разговаривала с Лилей две недели после этого. Вечером 13 июня мы приземлились в аэропорту Бен-Гурион около Лода. Нам выдали сколько-то денег и удостоверение нового репатрианта – теудат оле – одно на всех.
    Место в гостинице для новоприбывших было, как нам сказали, около Иерусалима, в Макабиме. На самом деле, как выяснилось, это место было на полдороге между Лодом и Иерусалимом, на самой границе перемирия 1949 года, «зеленой линии». Мы загрузились в такси, и по сторонам дороги замелькали пальмы. Около гостиницы нас встретил ночью местный вооруженный патруль, помог разгрузиться и затащить вещи в комнату.

    Из деревушки Макабим
    Тебе привет шлет Иослович,
    Тут, в общем, не бывает зим,
    И разная растет здесь овощь.

    Всего в 1990 году из Союза прибыло 213000 человек, в 1991-м
    – 179720 человек. Собак никто не считал.
    (По лестнице наверх - Реальность континуума: сборник / Иослович И.В. и др.; ред.-сост. Наумова М.О. – Красноярск: ООО "День и Ночь",. 2013.- 188 с.)

    Что надо брать с собой, переселяясь на землю предков? Надо брать теплую куртку, потому что, несмотря на невыносимую жару в течение девяти месяцев, зимой таки холодно. Надо взять кастрюлю и сковородку, потому что там они дорогие. И конечно книги, потому что их собирал всю жизнь, четырнадцать чешских полок. Это потом выясняется, что без книг можно обойтись: дети уже по-русски не читают, горы русских книг лежат на народных библиотеках около помоек или автобусных остановок. Тут тебе и Дюма, и Бабель, и Библиотека Всемирной Литературы, и вообще на любой вкус. Книги надо отправлять по почте, не больше 5 кг посылка. Родственники отправили мне пятнадцать посылок, и для краткости написали в квитанции: номера 151-165. Почта в Хайфе выдала мне посылки 151 и 165. А в середине? Что написано, то и выдаем. Кто же украл? Подумав, я решил, что израильской почте это ни к чему, куда они денут русские книги? Если сбыть в русский магазин, то за копейки, кому надо надрываться. Другое дело – в России. Там и голодной зимой 1991-1992 года люди читали.

    Тут я в поисках документов для архива нашел вдруг список драгоценностей (нажитых непосильным трудом разных поколений и вывезенных в Израиль). Все это добро было украдено из квартиры, когда мы отлучились в неурочный час - я на семинар, а жена водила гостей в магазин. Воры влезли через окно - выломали трисы. Собака сопротивления не оказала, хотя наверно лаяла. Полиция, как водится, ничего не нашла и вовсе не искала - в это время они охотились на министра Рамона, который поцеловал в оффисе секретаршу, не свою, а которая подошла познакомиться. Девушка потом уехала путешествовать в Колумбию, два следователя были посланы за ней следом. Девушке об'яснили, что если не пожалуется - то пусть пеняет на себя.
    Среди добра обидно было за кольцо с сапфиром - семейную вещь, которая пережила две мировые войны, и еще за яйцо Фаберже.
    Яйцо при нашем от'езде подарила близкая подруга, ее мама была урожденная баронесса. За их семьей долго специально гонялись, но перебили не всех. Яйцо было очень маленькое, так что мало кто знал, что такие бывают, но с клеймом и номером.
    Воры, разумеется, понятия не имели, что они украли.

    За что я благодарен партии НДИ - это за безвизовый в'езд в Россию. Раньше каждый раз надо было платить за визу 100 долларов (спасибо Бовину). Этот безвизовый в'езд пробил министр Мисежников - человек очень способный. Вслед за тем его посадили в тюрьму по довольно невнятному обвинению. Посещали ли там его товарищи по партии? Сильно сомневаюсь. А дело 242? Русскоязычные члены кнессета дневали и ночевали в эфире 9-го канала - и ни разу у них не спросили об этом деле, а как поживает Фаина Киршенбаум? А что вы думаете по поводу? Ведь она вину отрицает...
    Теперь идет дележка портфелей. Судя по прессе, портфели идут к израильтянам, а русскоязычные будут изображать греческий хор. С каждого по способностям, каждому по труду, так нас учили?

    Когда я в 1996 году жил в Швеции, университет снял мне комнату в центре Стокгольма, Ниброгаттан 14. Это была большая квартира, как маленькая гостиница для приезжих ученых. Там же жила большая собака хозяйки и за ней смотрела цыганка из Австрии, из города Линца, родины фюрера, которая работала социальным работником. Кстати, в декабре для социальных работников устраивают бал в ратуше, сразу после нобелевских торжеств. Эта девушка очень не любила австрийцев, говорила, что австрийцы гораздо хуже немцев. Если немцы покаялись, то австрийцы сказали: а мы тоже жертвы, это все немцы. Немцы евреев убивали, а австрийцы еще и издевались, заставляли зубными щетками чистить мостовые.
    В центре Вены, на Ринге, стоит дворец банкиров Эфрусси, теперь там национальная лотерея. Один из потомков Эфрусси написал книжку об их изгнании из Австрии, "Заяц с янтарными глазами". Эфрусси, так же как мой прадед Поляков, торговали хлебом через Одессу, но они сообразили устроить банк и сказочно разбогатели, стали австрийскими баронами. Во время аншлюсса они во-время не уехали, последний поезд в Чехословакию уходил в 10 вечера. Их арестовали и полностью ограбили, потом выпустили и они уехали в Англию и раз'ехались по свету. После войны Австрия с большим скрипом за огромный дворец со стеклянной крышей заплатила 50 тысяч шилингов.

    Германия – путевые заметки
    В 1996 году я встретил на конференции в Щвеции Клауса, немца из бывшей восточной Германии. На банкете мы разговорились - и выяснилось, что он говорит по-русски. Я учил немецкий в школе до 7-го класса, так сказать, читаю со словарем, а он по-русски говорил свободно, но с каким-то странным акцентом. Оказалось, что он был в аспирантуре в академии им. Тимирязева, и там жил три года в общежитии с Магомедом из Дербента. Он мне рассказал, что имеется сельскохозяйственная программа германо - израильского сотрудничества и еще не поздно подать туда заявку на совместное предварительное исследование - без особенных обязательств. Сама программа собственно ничего не платила, а только организовывала - а платить должны были институты. Мы быстро написали эту заявку - и были включены в меж-министерский план, а институты нашли какие-то фонды для этих наших поездок. В конечном итоге по разным причинам из серьезной совместной деятельности ничего не получилось, денег для большого проекта мы не достали и расстались не совсем мирно. Во время визита в Хайфу Клаус нагло прихватил в свою пользу некоторые идеи для проекта, которые с ним обсуждались, и в дальнейшем выдавал их за полностью свои, без каких-нибудь ссылок.
    Скандалить с ним не стали, но его контакты в Израиле оказались заморожены.
    Так или иначе, я провел месяц в городке Гроссбеерен около Берлина.
    Гроссбеерен - приятный городок в провинции Бранденбург, место большого сражения времен Наполеоновских войн.

    https://ru.wikipedia.org/.../%D0%A1%D1%80%D0%B0%D0%B6%D0...

    Там же находился концлагерь для перемещенных лиц, которыми гестапо было недовольно по разным причинам. Вообще у меня было впечатление, что в Германии нет ни одного живописного уголка, где бы поблизости не было концлагеря. Во всяком случае в Тюрингии, которую я об'ездил.
    Я активно общался с немецкими учеными, выяснял, что и как они делают.
    Как правило, они мне горько жаловались на научную политику после объединения Германии. Схематично они излагали это так. Около 75 % ученых в Восточной Германии было безжалостно уволено. Остальных оставили в университетах и научных институтах - при этом их зарплаты составили не больше 75% от зарплат западногерманских коллег на тех же должностях. На все руководящие должности были присланы ученые из западной Германии - порой довольно юные пост-докторанты, желавшие получить постоянную позицию и оказаться на безопасной стороне.
    Эти меры дискриминации создавали естественную напряженность между группами ученых - и я не знаю когда и если она рассосалась. Интересно, что научное начальство они именовали не Herr, a Mister - видимо как наследство от союзной оккупации.
    По weekend'ам меня Клаус утром привозил в Берлин на институтской машине, а вечером забирал обратно. Я успешно осмотрел в Берлине центр, Бранденбургские ворота, Унтер-ден-Линден, рейхстаг, музеи (Пергамский алтарь) и все такое, что полагалось. Большое впечатление произвел чек-пост Чарли, где в 48-м году во время блокады Берлина советские и американские танки стояли дулами друг к другу. Достаточно было одного нервного танкиста, чтобы все взорвалось к чертовой матери. Западные союзники успешно снабжали западный Берлин по воздушному мосту - то, что не удалось Герингу в Сталинграде. Как раз именно в это время в иорданской блокаде находился голодающий еврейский Иерусалим - и у западного мира не было идеи его как-то снабжать по воздуху.
    Избирательный гуманизм - вещь довольно традиционная.
    Центр Берлина вполне привлекателен, но восточные районы застроены стандартными домами по советским проектам - и не отличаются от Мневников. Около чек-поста Чарли ко мне подошла почтенная старушка со шляпкой на седых завитых волосах и дала мне листовку. Там было написано: «Лучшие девочки в Берлине», фотографии и телефоны.

    P.S.
    До 1991 года я бывал только в России и союзных республиках.
    После переезда в Израиль я стал ездить на разные конференции и побывал в таких городах (записываю для памяти):
    Варшава,
    Прага,
    Лондон,
    Бредфордшир,
    Париж,
    Авиньон,
    Марсель,
    Копенгаген,
    Мальме,
    Лунд,
    Стокгольм,
    Уппсала,
    Гетеборг,
    Осло,
    Гент,
    Брюссель,
    Лувен,
    Ваненинген,
    Амстердам,
    Монреаль,
    Нью-Йорк,
    Колумбус,
    Берлин,
    Мюнхен,
    Фрейбург,
    Ганновер,
    Вена,
    Базель,
    Цюрих,
    Лозанна,
    Женева,
    Кольмар,
    Милан,
    Турин,
    Павия,
    Генуя
    Болонья,
    Флоренция,
    Венеция,
    Рим
    Неаполь

    Ioslovich Ilya6

    Использованы публикации

    https://magazines.gorky.media/din/2011/7/nauka-i-zhizn.html

    https://magazines.gorky.media/din/2011/1/aspirantura-i-potom.html

    http://www.poesis.ru/poeti-poezia/ioslovich/frm_univer.htm , Реальность континуума: сборник / Иослович И.В. и др.; ред.-сост. Наумова М.О. – Красноярск: ООО "День и Ночь",. 2013.- 188 с https://www.promegalit.ru

    https://www.facebook.com/ilya.ioslovich

Комментарии
  • Уфч - 25.08.2021 в 10:23:
    Всего комментариев: 1210
    Понимают ли сами семиты, но подобные воспоминания (или сочинения?) - радость антисемита. Но я не радуюсь, мне скучно. Скучновато.
    Рейтинг комментария: Thumb up 11 Thumb down 6

Добавить изображение