пародии Игорь Южанин
ЭСТЕТИЦИЗМЫ

Бессонница

В Сиэтле август. Ветер южный
И жар полночный простыней.
Глаза открою. Им так душно
Под одеялами бровей.

Blackout

Какой большой ветер
Напал на Сиэтл!
Вдруг тьмой накрыл город,
Как запахнул ворот.

Порвал к чертям провод.
Счастье ребятишкам:
У них опять повод
Не раскрывать книжки.

И при свечах ужин,
Огонь от камина.
И ветер снаружи
И отблеск графина.

Крадётся в дом холод,
И гаснет полено,
И в темноте голо
Колышатся стены.

А в десять - зевота
И сон такой сладкий.
Пусть где-то - работа,
Пусть там - лихорадка.

А утром - будильник,
Нет на плите чая.
Тёплый холодильник,
Вода - ледяная.

И вновь весь день гонка.
Звонки, счета, числа,
Таблицы, колонки.
И об одном мысли:

Скорей бы вновь вечер.
Пусть всё кругом стынет,
Но на столе свечи
И брёвна в камине.

МЕЖДУ ДВУХ ХРЕБТОВ
(Ночь в Сиэтле)

Сытопьян, материалистичен
И с довольной улыбкой на face,
Я досрочно откинулся с kitchen,
Растянувшись перед fireplace.

Обложившись десятком подушек,
Поиграю в котом в baccarat.
В двухэтажной картонной лачужке
Не страшны нам дожди и ветра.

Меркнет глади озёрной тонзура,
Поздний луч из ночного chalet
Обрамляет вершин шевелюру,
Как прожектор в фотоателье.

Догорает камин, холодеет
Жадной пасти его чернота.
Всё разборчивей звуки freeway'я,
Всё ровнее урчанье кота.

Дверь машины - наверно, к соседке
Из Канады приехал boyfriend.
Попугай заворочался в клетке
Под кошачий аккомпанемент.

Лунный диск, испещрённый до донца
Вулканической сетью патин,
Птицы спят в ожидании Солнца,
Спит асфальт в ожиданьи машин.

Шум подержанной малолитражки
И хлопком на порог у дверей -
Чтиво на две кофейные чашки:
Seattle Times & USA Today.

К новостям ещё индифферентный,
Поплотнее закутаюсь в плед.
Он не спит - мой доставщик газетный,
Я не сплю - получатель газет.

Первый луч - и прозрачные шторы
Солнце кутают в дезабилье,
Проявляя Каскадные горы,
Как пластинку в фотоателье.

Покидаю уютное лоно,
Face помятый и волосы всклочь.
* * *
Приглушённый звонок телефона
Подытожит субботнюю ночь.


Грибная охота в окрестностях Сиэтла

Здесь нет ни автобусов, ни электричек,
Толпой не протоптан маршрут.
Нет белых в лесу, нет сморчков и лисичек,
Но белые грузди - растут!

Поставим не стол не икру, не лангустов,
Не будем с желудком бузить.
Мы едем, мы едем, мы едем по грузди,
Мы едем, мы едем груздить.

По горной дороге рычит под капотом
Табун из трёхсот лошадей.
С ножом и ведёрком идём на охоту,
Охоту на белых груздей.

На хвойном покрытии пепельно-сером,
Наш волчий дразня аппетит,
Как белые гаучо в белых сомбреро
Груздиное войско стоит.

В лесу тишина - ни семейных артелей,
Ни рэйнджеров, ни егерей.
Трёхдневные, крепкие - гвозди бы делать
Из этих хрустящих груздей.

А ночью, с подругою под простынями
Привидится в снов череде:
Как будто лежу на широкой поляне
И руку держу на грузде.


Триста сорок пятому выпуску "Лебедя"

Не на Рождество или Пасху
Экрана меняются титры.
Мы вечером в пятницу кончаем горбатиться
И ставим на скатерть поллитра.

В России, Европе, Канаде,
Но если ты жив, а не помер,
Ты ждёшь не газетного, не остросюжетного,
А свежий от "Лебедя" номер.

И клавиш нажатием лёгким
Выносят статьи на экраны
Философы, коммики, в форме полковники,
Писатели и графоманы.

От нас ты далёк или близок,
Под пальмой, сосной иль бананом,
Но каждую пятницу, лишь солнце закатится
Мы все приникаем к экранам.

Осциллоscope

Осциллографа лучик бежит в темноте,
прихотливые чертит кривые.
Мне так нужен помощник, ведь годы не те,
только бденья остались ночные.

Я касаюсь панели привычной рукой,
но откуда - дымок канифоли?
С1-18-ый, двухлучевой,
ты, мой старый дружище, живой ли?

Нам и нечет, и чёт, и двойное зеро
на зелёном сукне выпадали.
Почему ж так щемит, когда вспомнишь шевро
корпусов молотковой эмали,

электронных разрядов свеченье впотьмах,
аспирантских ночей недосыпы,
и романы на лабораторных столах,
половиц коридорные скрипы?

Чёрно-белые фото экранных зарниц -
подтверждение робким идеям,
их на девственность машинописных страниц
мы лепили резиновым клеем,

и вязали монтажным узлом провода
на шасси дефицитной дюрали,
и вносили пентоды ПэИ-3-ДэА
в каталоги радиодеталей.

Нас всего ничего, меньше, чем могикан,
кто далече, кто выброшен в аут.
И не глупые Windows, а тусклый экран
нам окно в этот мир открывает.

День к исходу идёт двадцатичасовой
в неотрывно пьянящем наркозе.
Голубеет коронный разряд и грозой
пахнет, будто бельём на морозе.

Примитивный язык электронных реле,
всплески импульсов - как междометья.
Hewlett-Packard'a лучик спешит по шкале
протяжённостью в десятилетья.

Пунктиры

Задраили двери, отдали швартовы,
в багровое небо летим пустельгою
пунктиром прочерченным шестичасовым
от шума фривэя до шума прибоя.

Отвесные бухты, залив Лаперуза,
манит запятою атолл с Молокаи,
дельфинов прыжки, черепахи, медузы,
закат над Ланаи, коктейль на ланаи.

Поля ананасов, рассветы с вулкана,
на кромке прибоя - доска и ветрила,
пунктир серпантина, дорога на Хану
и Линдберга белого камня могила.

Вновь точка отсчёта от аэродрома,
туда, где привычный закат багровеет
Пунктиром летим по вращенью земному,
от шума прибоя до шума фривэя.

Греческий мотив

Из варяг летим мы в греки, под крылом оставив горы,
Из приморского Сиэтла в Сиракузы, штат New York.
Проплывает Minnesota и Великие озёра,
Где-то к северу - Канада, где-то к югу - Little Rock.

И, как первооткрыватель, я один в просторах этих,
Свысока бросаю взоры на Чикаго и Saint Paul.
Сверху мне неразличимы суетные человеки,
Их далёки интересы: пиво, бабки и футбол.

Словно древний грек хитоном, я себя укутал пледом.
Всё гляжу в иллюминатор, мысль неясную ловлю,
Отодвинувшись подальше от храпящего соседа:
Почему-то этих дальних больше ближних я люблю.

К ним питаю снисхожденье, возвышаясь над страстями.
"Пить что будем? Дайте Stoly. Что, не видишь? Безо льда.
Сколько унций? Лучше в граммах, я не очень-то с дробями.
Разгружай свою тележку, что ходить туда-сюда".

Этот дар богов волшебный не сродни напиткам грубым.
Мы с амброзией Kahlua и нектаром Saronno
Пару амфорок "Столичной" выльем в пластиковый кубок:
Белый Russian, чёрный Russian, как на клавишах фоно.

Как Орфей медоточив я и как Бахус чуть поддатый,
Мне б сандалии Гермеса, плащ, спадающий с плеча,
Фаэтона колесницу. Где мой конь - Пегас крылатый?
Вдруг посадку объявляют. Я laptop свой выключа…

Эстетицизм - 1


Yuli. Читать Пелевина - это как нюхать втайне старые носки и находить в этом удовольствие.

Источник вдохновения

Люблю вдыхать я тонкие букеты
В дубовых бочках выдержанных вин.
Мне старых мастеров автопортреты
Любезней поляроидных картин.

Люблю я древних замков глуховатый,
Несвежий воздух, пыльный от веков.
И тусклых переплётов ароматы
Увесистых, in folio, томов.

Люблю покрытый плесенью зелёной
Рокфора кус с прозрачною слезой.
И чувственность мускуса благовоний
И запах трюфелей полусырой.

Люблю пары бензина за баранкой,
Как пахнут юных женщин животы.
Но тайная любовь моя - портянки
Чапаева и Петьки Пустоты.

Вам - кофе пить, курить - не накуриться.
А я, для проясненья головы,
Нанюхаюсь, чтоб строчкам плавно литься.
Меня всерьёз не принимайте вы.

Эстетицизм - 2

Klasmi
...читаю нашего Полковника ... большое желание возникает заставить его отдраить гектар полов в казарме - может, и помогло бы в воспитании культуры речи.
... следовало бы восполнить все многоточия в прежних изданиях "Тихого Дона" (да и в других великих творениях) - роман от этого только бы выиграл.

Я Пушкина читаю между строчек
И мне не очень близок Лев Толстой.
Как часто, в тексте доходя до точек,
Теряю я весь смысл языковой.

Он пишет: "Милый друг, тебя ..." - и точки,
"Её вчера ...." - и снова ничего.
Но что за ними? Может: "ангелочки"?
Что за великосветское арго?

Полковник, мой знакомый по Гусь-Буке,
Дотошнейший литературовед,
Открыл секрет: четыре точки - "суки",
Пять точек - "блядь", семь - значит: "говноед".

Раскрыл глаза он бывшему сержанту.
Премудрость многоточий-закавык
Как будто бы с санскрита или банту
На мне знакомый перевёл язык.

Лев Николаич, граф прекраснодушный,
Что ж вы так, блин, от нас оторвались?
А вот послать бы чистить вас конюшни,
Хоть там бы языка поднабрались.

Забыли б фальшь салонов, будуаров,
Полковничьей достигнув высоты.
Тогда народ понёс бы вас с базаров,
Исполнивши Некрасова мечты.

И вас, как классика живого слова,
Читали б от литвы и до мордвы.
Ну, почему до гения Баркова,
Любезный граф, не дотянули Вы?!

Эстетицизм - 3

Иван Лабазов
А Вы, как оказывается, киногурман.
Маньяка охватило умиление ("я видел тебя одну в апельсиновой роще"). Жаждущий крови зверь схватился за теоретический шанс. Больной разум смог сделать заставляющим содрогаться...

Вы - не гурман, но больше: вы - маньяк!
Пред вами не могу не преклоняться!
Вы по ночам гуляете собак?
Придумано, недурственно, признаться.

Ночь, улица, нет фонарей, луна.
Вы в нише растворились тихой тенью.
Вот, наконец, она идёт. Одна!
Охвачены щемящим умиленьем,

С рассудком вы не в силах совладать.
Агрессия внутри и жажда власти.
Вам шанс ваш нужно реализовать.
Пульсирует висок - и рвёт на части

Мозг воспалённый, разум пленный ваш.
Как в роще апельсиновой когда-то
Стоит перед глазами тот шалаш,
Слепящий луч июльского заката

Вам жжёт глаза... Нет, не перенести…
И зверь вдруг вырывается из тела.
Прыжком из-за угла - не упусти
Из перекрестья хищных глаз прицела.

Вонзились когти, что-то горячо
Течёт по ним - и силы на исходе.
**************************
Трясёт вас билетёрша за плечо.
Зажёгся свет- и зрители выходят.

В обратный путь - к себе, в особнячок,
Приют спокойствия и благостыни,
И сочинять возвышенный стишок
О тучках, бельведерах и полыни.

Молитва Авраама - XXI

Безумцы мы - несёмся к бездны краю.
Слепая сила нас, слепых, влечёт.
Уж виден, над обрывом нависая,
Нам бешеный огня водоворот.

Так и пожар - поперву не опасен,
Бесцветным, тихим пламенем возьмёт,
И мнится нам - он сам собой угаснет.
Но миг - закрыла вспышка небосвод.

Кого винить? Мой род неосторожный,
Обогащенья дьявольский азарт
Нас совратил - теперь уж невозможно
Остановиться, повернуть назад.

К чему копить, зачем нам всё мирское?
Что кладовые набивать битком?
Что нам делить? Не унести с собою.
Сочтёмся на том свете угольком.

Велик соблазн: в ненастную годину
Грешить, в себе неистовство будя.
Но верю я, что Ты нас не покинул.
Нет, это мы оставили Тебя.

Прости грехи нам, сделай лёгким бремя.
Вспять поверни безвременья полёт.
Но всуе говорят, что деньги - время:
Купил бы я - никто не продаёт.

О милости прошу - не о награде,
И только об одном Тебя молю:
Позволь, немногих праведников ради,
Хотя бы задержаться на краю.

Мысли туманные (романс)

Дума глубокая, мысль необъятная,
Знать, не в славянской родились головушке.
Сила и удаль ума сыромятная -
Разом на лоб поднимаются бровушки.

Нет, не понять их ни сердцем, ни разумом,
Не успокоить и душу смятенную.
По сторонам разбегаются глазоньки,
Глядя растерянно в мысль изреченную.

Эти туманные, страстные речи,
Буквы, абзацы, слова лихорадочны.
Сами собой пожимаются плечи,
Палец в носу ковыряет загадочно.

Правила правописания странные,
Чахлый словарь и познанья стерильные.
Вянут и уши, ловя непрестанные
Тихого голоса звуки дебильные.

ПРОМЕТЕЙ

Не поймёшь, огорчаться иль праздновать:
Мне сказал кадровик-патриот,
Что Григорий Исакович Файнзильберг
Получил от ворот поворот.

Нам на небе судьба уготована
И цена внесена в протокол.
Здесь, на этой земле обетованной,
Я себя, наконец-то, нашёл.

Что ж, не вышло работать мне с лазером,
Но огонь у богов уведу.
Прометей я, воскреснувший Лазарь ли,
Для людей я камины кладу.

Ну, не выдали в ГОИ мне пропуска,
Вспоминать это, право, смешно.
И кладу я камины без допуска:
Плюс полено и минус бревно.

Что ж вы кару ко мне посылаете?
Я тоску в местных пабах топлю.
Боги, боги, зачем вы караете?
Пощадите же печень мою.

Покидающим Гусь-Буку

Хлопнула дверь в подъезде,
Снова стекло дрожит.
Наших разбег созвездий,
Гулко душа скорбит.

Лампу в окне качает,
Бухнула снова дверь.
Я ухожу, прощай же,
И навсегда, поверь.

Что ж, я опять вернулся,
Есть что ещё сказать,
Только б не подвернулся
Этот, которого мать.

Горькая эта разлука,
Столько не высказано.
Что же прощай, Гусь-Бука?
Или -не суждено?

Эх, за каким же хером
Ваньку опять ломать?
Все мы из СССРа,
Этого ль не понять.

Слов не вернёшь непечатных,
Милые тешатся.
Ну-ка, кругом, обратно!
Снова и без конца.

Пятого мая 2005 года, предрассветное

Утром чернильным глаза разомкну,
Лёжа, в зрачок электронный уставлюсь:
Магия цифр, словно бикфордов шнур,
Знаков тревожных бегущая нанизь…
Это уже не случится опять:

Пятое мая, две тысячи пять.
Так самолёт пробивает барьер
Сверхзвуковой, так пловец входит в воду,
Так молоток свой аукционер,..
Так выбирают однажды свободу…
Это не с нами случится опять:

Пятое. Пятого. Пятого. Пять.
В мех молодого вина не налить -
Разум заходит конвульсией за ум.
Как мне мгновение остановить,
Эти секунды поднять, как шлагбаум?…
Мне б пережить ещё раз эту боль:
Пятое мая. Семнадцать-ноль-ноль.

Утро художника
(Юрию Иванову)

Выпью натощак...
Пикассо-то как!!!
Чёрная квадратура
Признают все без отговорок:
Малевич золотник, да до-o-o-o-рог.
Зураб Церетели
Поставил во дворе ООНа
Святого Гоги и дракона.
Алло, мы ищем таланты
Талантов нету на Руси?
Клич бросим: "Где ты, Гойя-си!"

ТЕАТРАЛЬНОЕ - I

ПОСЛЕ БАЛА

Что за шум в Русском Центре, зачем не расходятся люди,
И распахнута дверь, и английская речь не слышна,
И о чём говорят в этом сердцу знакомом уюте
У дверей, у рояля, за столиком и у окна?

Здесь политиков нет и спортсменов нет покатоплечих,
Нет артистов с обложки и прочих экранных кривляк.
Почему здесь так много прекрасных, блистательных женщин,
Элегантных мужчин, пьющих водку, вино и коньяк?

С чем они поздравляют друга: с венцом или кубком,
Почему аплодируют, видя кого-то в дверях?
Это чей-то promotion, удачная акций покупка
Или, может, приём здесь арабский даёт падишах?

Это прошлое к нам заглянуло опять на минуту,
Это слово "тусовка", как давний, загадочный сон.
Это просто реальность, похожая в чём-то на чудо:
Это новой премьерой поздравил нас "Хамелеон".


ТЕАТРАЛЬНОЕ - II

С началом театрального сезона
Из закулисной видишь темноты:
Вся жизнь - театр, мы в ней хамелеоны,
На сцене - лицедеи и шуты.

И опыт наш сценический тем ценен
(Признает каждый, кто не демагог),
Что истинная жизнь всегда на сцене,
Где притворяться вовсе не порок,

Где грех притворства свят и неподсуден,
Где, следуя сценической судьбе,
Мы два часа обманывать вас будем,
Рассказывая правду о себе.

Погаснет яркий свет, хлопки, поклоны
И зрительский придирчивый конклав,
Освобождаясь от иллюзиона,
"Не верю!" - скажет нам. И будет прав.


ТЕАТРАЛЬНОЕ - III

ПЕРВАЯ ЧИТКА

Потоп в Сиэтле. Запоздала осень
И за рулём, как на корме в гондоле.
Сидят актёры, вчитываясь в роли.
Их семеро, а с режиссёром - восемь.

Сценарий нервно по столу разбросан,
На руки дуют - холодно на сцене.
Здесь на полях отметка: NB.
Там - пауза. А дальше - знак вопроса.

Читают в первый раз - и дрожь по коже,
И перевоплощение на лицах:
"Не староват ли я, по пьесе - тридцать?"
"Какое свинство, я на год моложе!"

В ином обличье, в новой ипостаси:
Характер, интонации, ужимки.
"В сценарии написано - блондинка,
Купить парик иль... это перекрасить".

Сегодня - всё. Ныряем снова в осень
Привычную, где все мы - гондольеры:
"А зрители, придут ли на премьеру?"
"Вот если б семь пришло, а может... восемь".

Дымы Отечества

Рельсы намертво стрелками вздвоит
И потащит, лязгуч, длиннохвост,
Нас "Карелия", фирменный поезд
На Онего, на Петрозаводск.

Под дыханье кондиционера
На тугую улягусь постель.
Проводница по имени Лера
Из буфета приносит форель.

Бесконечна дорога стальная.
Накормившись, слегка подшофе,
Свой горячечный лоб остужаю
Об окошко вагона СВ.

С ходу вынесет на переломе,
Засветив отраженье лица,
Мне платформу "101-й километр"
И заводы на речке Терца.

Как всё это знакомо до боли
(Нет, наверное, лучше - "до слёз"):
Безоглядная русская воля,
Безотрадность плакучих берёз.

В них - Некрасов, Тарковский, Тургенев,
Паустовский, Бианки, Светлов,
Это - Пришвин, Плещеев, Есенин,
Вон - Радищев, а дальше - Бажов.

Где стоим: Волховстрой, Бологое?
Выплывают на свет имена:
Деревянка, Лодейное Поле,
Вышний Волочек, станция Цна.

Силуэт позабытой часовни,
Поклонённая горем ветла,
Пятистенные мокрые брёвна,
Провалившиеся купола.

Силуэты дорожных рабочих,
У амбаров - поленницы дров,
Безрассветные белые ночи,
Беспросветные окна домов.

Пролетают разъезды слепые,
Лунный свет на блестящей траве.

Как люблю я глубинку России
Из окошка вагона СВ!

Памяти Валерия Краснянского

Пока рука ещё тверда,
Не ставьте многоточий.
Живите долго, господа,
И умирайте в Сочи.


Моё "Ё"

О, буква "ё", ты велика, как "ять"!
Ты, как "фита", как "ижица" забыта.
Тебя аршином общим не объять,
Ты - номер тридцать третий алфавита.

Зачем себя ты прячешь от невежд,
Стаившись в уголке клавиатуры?
Средь букв других хоронишься промеж,
Как малый кегль журнальной гарнитуры?

Как без тебя нам верный смысл найти?
Язык безжизнен, как без пульса вена,
Без точек, как без чёрточки над "t",
Как "i" без точки, холодец без хрена.

Растаял дым родимых очагов,
Меняется тезаурус вербальный.
Сначала забываем падежов,
Потом падёж является моральный.

Логогриф зимний

Зашли с раввином в Зимний, в погреб,
Где он вина корзину огреб.
Он плавал в нём, купался, греб,
А под конец признался реб:
И я Кшесинскую бы еб!


Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки.
Web space provided by Valuehost