ГЕОТЕРАПИЯ

Во времена холодной войны американцы, в общем позабыли Кюстина, наверное, самого брюзгливого туриста и едкого очернителя России из всех, когда-либо писавших об этой стране. Зациклившись на схватке с тоталитарным государством, мы думали, что главная причина проблем, создаваемых Советским Союзом для нас и для всего мира состоит в том что эта страна - не демократия. Если бы убрать идеологию большевизма, командную экономику и власть Политбюро - она стала бы почти нормальной. А если еще и распустить Варшавский договор, резко сократить военные расходы, вернуть нерусским республикам в составе СССР независимость, - так не останется ни малейшего повода для конфликта. Ну а если представить, что конституция принята, цензура отменена, уважается свобода вероисповедания, проводятся выборы и снова выборы - да разве же такая страна может представлять угрозу?

Теперь мы видим, что может. Политические институты, как мы видим теперь, играют гораздо менее существенную роль, чем нам некогда представлялось. Они не занимаются глубокими психическими, душевными и социально-культурными
мучительными проблемами, а легионы новых Кюстинов уже говорят, что для русских нет горше страдания и тяжелее муки, чем видеть свою страну в положении рухнувшей сверхдержавы, да еще и переживающей к тому же переход к рыночной экономике. Эта боль мучительна, невыносима, и считается, что облегчить ее можно только эскалацией агрессивной внешней политики, в идеале - восстановлением Советской империи. Другие же страны должны видеть и понимать глубокие корни этой болезни и не поддаваться иллюзиям, что какие бы то ни было средства современной медицины могут излечить ее. Во внешней политике, - утверждает один авторитет, - нет места для психоаналитических и психотерапевтических экзерсисов. А Россия - не наш "пациент" вторит ему другой.

Диагноз, который сейчас будет изложен, разделяет в той или иной степени целый ряд аналитиков и политических комментаторов, совершенно различных по своим взглядам и положению.

Несмотря на различия между ними, все они согласны в одном: российское имперское сознание не умерло. Напротив, пишет Ричард Пайпс, возможно, самый великий наш специалист по истории России, гибель империи "вызвала растерянность и боль".

Ничто сегодня так не волнует русских, даже падение уровня их жизни, даже разгул преступности, и ничто не способствует так падению авторитета правительства в глазах народа, как внезапная утрата статуса сверхдержавы (2).

Анатолий Лукьянов (некогда один из основных сподвижников Горбачева, ставший затем одним из главных предателей его, а в настоящее время - один из лидеров возрожденной Российской коммунистической партии) поддерживает эту точку зрения. "Мы, коммунисты, - сказал он (такое признание вряд ли было бы возможно раньше, когда правоверные коммунисты презирали буржуазные свободы), - всегда отдавали себе отчет, что советский человек, гражданин России, имеет меньше политических прав, чем европеец. Однако этот недостаток компенсировался ощущением принадлежности к великому народу, к великому государству". Ельцин разрушил эту мировоззренческую модель, сделав таким образом российскую демократию уязвимой для коммунистического реванша".

Генри Киссинджер сформулировал это следующим образом: "То, что называется российской демократией, слишком часто поощряет экспансионистскую внешнюю политику". Ельцин ведь не может позволить коммунистам стать единственными выразителями настроений народных масс, поэтому в результате его позиция "отличается от зюгановской лишь градусом накала"

Следующая цитата иллюстрирует роль и влияние внутреннего политического давления: Россия в настоящий момент склонна "проводить авантюристическую политику в Азии с единственной целью - поднять свой престиж".

Для Збигнева Бжезинского его уверенность в необходимости для России "сурово посмотреть на себя в зеркало" - больше, чем просто научный вывод. Это должно лечь в основу политики США. В конце концов, "демократия и модернизация начинаются с самообразования". К сожалению, в сегодняшней России, даже среди ее лидеров-демократов, он наблюдает самоодурманивание навязчивой идеей мощи и статуса". Будет нелегко заставить русских прислушаться, - признается Бжезинский, - однако наш долг сказать им "спокойно, откровенно и твердо" правду об их болезни и о том курсе лечения, который им необходимо пройти, чтобы выздороветь.

Трудно припомнить другой момент в истории, когда столько выдающихся умов посвящало бы себя тому, чтобы уложить целую страну на кушетку пациента. Взгляните только на психиатрические термины, оживляющие дискуссию. Здесь и "страдания", и "утрата статуса", и "идентичность", и "ощущение принадлежности", и "покаяние", и "самообман навязчивой идеей".

Однако метод анализа, мягко говоря, несколько необычен - не в последнюю очередь благодаря тому, что столь часто сочетается с резким настойчивым требованием, чтобы политика США в отношении России не была "разделом психиатрии", как сам Генри Киссинджер некогда выразился. А посему давайте попробуем проверить и подтвердить этот диагноз.

Геотерапевты отстаивают следующие четыре положения. Первое, будто бы российские лидеры вынуждены проводить экспансионистскую внешнюю политику под сильнейшим давлением общественного мнения, которое они не в силах игнорировать.

Второе, будто бы российская элита сохраняет в значительной мере имперское сознание, а в частности твердо намерена вернуть контроль над бывшим Советским Союзом. Третье, что российские лидеры слишком погружены в опасные заботы о престиже и положении страны, считая, что в прошлом это было главное достояние России. А четвертое сводится к тому, что снисходительное отношение Запада, прежде всего Соединенных Штатов, к России, даже когда она открыто бросает нам вызов, только усугубляет все эти патологии.

Нетрудно проверить эти четыре утверждения - и убедиться, что они неточны. Пациент в таком ужасном состоянии должен ежедневно давать подтверждения того, насколько плохо у него обстоят дела. Российской политической системе не хватает легитимности - с точки зрения геотерапевтов. Она не может дать хлеба, зато может давать имперские представления. Экспансионизм и только экспансионизм отвлекает народ от сосредоточенности на своем бедственном положении. В поисках симптоматики этой проблемы можно обратиться к последним президентским выборам - политическому событию, которое во многих странах способствует обнаружению скрытых неврозов. Борис Ельцин, следует помнить,  аллотировался на следующий срок на платформе двойной стратегии, что часто представляло собой совершенно непристойное зрелище. По тем вопросам, где коммунисты имели преимущество, он лицемерил и потворствовал общественному мнению. Отсюда его обещания выплатить задолженность по зарплатам и пенсиям и прекратить войну в Чечне. В то же время, по вопросам, где он принуждал их к обороне, Ельцин нагнетал пар. Отсюда его напоминания о мрачном коммунистическом прошлом и такие политические инициативы как указ о частной собственности на землю, которые задумывались с целью представить президентскую кампанию как выбор между теми политиками, которые принимают новый строй, и теми, которые не принимают.

В Москве острят: "Если вы не сожалеете о крушении Советского Союза, у вас нет сердца; если вы хотите его восстановить, у вас нет мозгов". Коммунисты сделали ставку на то, что в действительности люди так не считают, и проиграли.

Резолюция 15 марта 1996 года (тогда российский парламент принял две резолюции,предложенные коммунистической фракцией, аннулирующие акты, в соответствии с которыми в 1991 году был распущен Советский Союз. В этих резолюциях говорилось, что соглашение по созданию Содружества независимых государств (СНГ) "не имело и не имеет юридической силы" и вменялось в вину официальным лицам, которые "подготовили, подписали и ратифицировали" это решение, что они преступно нарушили волю народа России сохранить СССР) Но, надо признать, это единичный случай. Возможно, действия Думы были слишком дерзкими в ситуации, когда сохраняется слишком большая опасность реставрации коммунизма? Может быть, именно поэтому русский народ оказался не вполне готовым отреагировать на эти действия в соответствии со своими настоящими желаниями и стремлениями, с чистым сердцем и с радостью дав зеленый свет империи?

К счастью, имеются и другие факты, которые можно анализировать. В ходе избирательной кампании Ельцин принял популистские решения по некоторым вопросам внешней политики. Еще до думских резолюций 15 марта его советники открыто признали, что он намерен отреагировать на предполагаемое недовольство электората состоянием отношений между бывшими республиками Советского Союза. Эти нициативы, - сказали они, - помешают коммунистам монополизировать народное недовольство. И действительно, в конце марта - в начале апреля Ельцин обнародовал новые соглашения с тремя из этих государств: четырехсторонний "Договор об углублении интеграции в экономической и гуманитарной областях", подписанный Россией, Беларусью, Казахстаном и Кыргызстаном, который открыл "качественно новый этап в отношениях" между ними. Однако, чем пристальнее мы вглядываемся в эти соглашения и в реакцию общественности на них, тем меньше они кажутся доказаельством растущего имперского аппетита. Такое впечатление, что, изучая меню, русские никак не могут решить, насколько же в действительности они голодны, и хотят быть уверенными, что не переедят.
Понимая, что это наилучшая возможность для него к русскому народу по поводу данного соглашения, Лукашенко посвятил большую часть своей речи опровержению представления, что от этого соглашения получит выгоду только Беларусь, причем за счет России. ("Это не так. Это ложь, чтобы не сказать больше", - гремел Лукашенко. "Беларусь никогда ни от кого не зависела и никогда не была паразитом".)

Лукашенко, похоже, не осознавал, что русская душа одержима демонами, которые гонят страну к интеграции, вне зависимости от того, выгодна она ей или нет. Казалось, он не сомневался, что должен защищать договор унылыми доводами взаимной заинтересованности. Соответственно, он перечислял все товары, которые производит Беларусь для российского рынка, поминал отчисления, которые она делала в советский бюджет, указывал на важность координации национальных политик по таким вопросам, как "занятость, здравоохранение, приобретение собственности, жилищное строительство, и так далее".

После подписания апрельских соглашений начались обычные московские пререкания по поводу того, чьи заслуги важнее в достижении этого гигантского прорыва. Считать ли главной роль Думы, как настаивали коммунисты, которая подтолкнула Ельцина в этом направлении? Или же, как возражали помощники президента, главная заслуга принадлежит Ельцину, который уже давно глубоко предан идее интеграции? Эта была именно такая свара за политические очки, которая могла бы подкрепить аргументы геотерапевтов. Если бы не одна вещь, а именно: эти споры, похоже, совсем не привлекли внимание общественности. Пыл угас почти сразу же.

Учитывая, что попытка воссоздания Советского Союза потерпела политический крах, трудно защищать первое положение геотерапевтов. Не наблюдается такого давления со стороны ура-патриотического общественного мнения, которое радикализовало бы всю политику настолько, чтобы она "отличалась только градусом". Однако, мы вряд ли можем быть уверены, что Россия отказалась от своих имперских амбиций только потому, что население не охвачено имперскими настроениями. Элита может иметь свои, совершенно отличные от народных, устремления, и отсутствие народной поддержки не обязательно служит поводом удерживаться от их реализации.
Как бы ни было унижено национальное сознание россиян, сегодня российское общество совершенно не готово заплатить цену пролитой крови, чтобы вернуть утраченные геополитические преимущества.

В нормальном российском внешнеполитическом дискурсе вопрос престижа встает, причем, на первый взгляд, совершенно иначе, чем в американском контексте. Так, например, в аппаратном документе, подготовленном для президента Клинтона сотрудниками Совета по национальной безопасности, вряд ли будет говориться о защите престижа Соединенных Штатов как о важнейшем национальном интересе. Однако, прошлой весной в "Независимой газете" три полных страницы было отдано под именно такой документ: "Политика национальной безопасности Российской Федерации, 1996-2000", подготовленный аппаратом Совета безопасности Ельцина. Среди прочего в нем провозглашалось, что обеспечение и защита "международного статуса" России является главным приоритетом внешней политики. Насколько это нормально? Бжезинский утверждает, что это исключительно деструктивно. Такие припадки самовозвеличивания позволяют России не замечать, насколько она отстала экономически.

Более того, неизбежная сосредоточенность на былом величии, ностальгия по времени, когда Советский Союз мог на равных соперничать с Соединенными Штатами, - все это имплицитно "легитимирует коммунистическую партию" и отдаляет "подлинную
демократизацию". Возможно. Но стоит посмотреть повнимательнее на только что цитированный документ о "национальной безопасности", так как если его рассматривать в целом, он придает всем этим разговорам о престиже иной, на самом деле противоположный смысл. Даже самого Бжезинского должна удовлетворить неприкрытая откровенность и нелицеприятность описания российской действительности, которое дается в данном документе - в документе, опубликованном накануне президентских выборов. Здесь нет и намека на отвлечение внимания от экономической отсталости. Напротив, аппарат национальной безопасности предупреждает, что "потребуется несколько поколений, прежде чем мы сможем сравнивать себя с Соединенными Штатами, Японией, Германией, Швецией, Францией, и т.д". Нет и намека на вздохи по утраченному статусу сверхдержавы - напротив, документ эксплицитно "отвергает принцип военно-стратегического паритета с Соединенными Штатами". Нет и намека на былой дух конфронтации в документе говорится нечто, способное удивить тех, кто об этих вопросах знает только понаслышке от геотерапевтов: "Граждане России должны мобилизовать государственные структуры, общественность, семью и школу, чтобы сформировать неагрессивный тип личности и безопасное общество и государство". Учитывая всю ту работу, которую необходимо проделать, основа и смысл российской внешней политики очень просты: нужно обеспечить возможность направлять все имеющиеся ресурсы на успешное осуществление огромных внутренних задач.

В России прекрасно понимают, в каком положении они оказались, потому что - в отличие от нас - они там находятся. И они могут думать только об этом. В этих обстоятельствах "политика престижа" играет ту же роль, которую имел в виду Ганс Моргентау, когда характеризовал ее как усилия произвести на других впечатление мощью, которою данный народ действительно обладает, или мощью, которою он думает, что обладает, или хочет, чтобы другие народы думали, что он обладает". Строго говоря, - писал Моргентау, - когда ваша мощь не так велика, как бы вы хотели заставить думать других, такую политику следует назвать "политикой блефа". Однако цель все та же - воспрепятствовать тому, чтобы вашей слабостью воспользовались, если бы знали, насколько вы в действительности слабы.

Если в этом свете взглянуть на озабоченность престижем, она должна показаться весьма знакомой американцам - и вовсе не невротической. Разве не эта же интуиция стояла за решимостью администрации Никсона не допустить, чтобы война во Вьетнаме отрицательно сказалась на международной роли США, когда от "мира сейчас" отказывались ради "мира с честью"? Поэтому говоря о том, что замешательство и потеря ориентации США после падения Южного Вьетнама придали смелости Советском Союзу, мы описываем то же явление.

То, как в России говорят о расширении НАТО, свидетельствует в пользу нашей интерпретации их представления о престиже. Самый больной момент для России в западном плане расширения НАТО на Восточную Европу состоит в том, что эта ситуация подчеркивает и высвечивает потерю авторитета Россией. Россия оказалась изолированной, лишенной возможности влиять на события, лишенной "позиции" ("standing") в юридическом смысле - то есть лишенной права на обжалование в суде. Два видных российских американиста, Алексей Богатуров и Виктор Кременюк, недавно написали, что расширение НАТО продемонстрировало полнейшее "пренебрежение Америки мнением России". Это может огорчать русских, но положение вещей таково, что Вашингтон "не испытывает ни малейшего страха по оводу
возможной реакции Москвы" .

Геотерапевты, конечно, не против вежливости как таковой. Их беспокоит - кстати, это четвертый тезис - мысль, что Соединенные Штаты могут переусердствовать в добросердечности и фактически пересмотреть западную политику с тем, чтобы принять во внимание возражения России (или, хуже того, российские ссылки на внутреннюю политическую ситуацию). Киссинджер высмеивает "допущение, что Ельцина нужно холить и лелеять". "Если с ним обращаться, как с нежным побегом", это приведет только к более агрессивному национализму. Бжезинский эту же опасность усматривает в слишком медленном расширении НАТО. Промедление, которое он называет "позором", "ведет лишь к тому, что толкает нынешних российских лидеров соперничать с экстремистами. России, - настаивает он, - не поможешь "односторонним почтением". Больше всего она нуждается в курсе лечения реальностью, который мы в свое время заставили пройти Японию и Германию после второй мировой войны, что и заставило их "однозначно порвать" с прошлым.

Эти аргументы ложны в двух различных пунктах: во-первых, в пункте российского политического курса, а во-вторых, в отношении того, как Соединенные Штаты обошлись с проигравшими или умирающими державами в прошлом. Вовсе не стремясь "соревноваться" с коммунистами в своем противодействии расширению НАТО, Ельцин использовал тайм-аут, который ему обещали американцы на время его избирательной кампании, на то, чтобы рассмотреть возможные компромиссы. Новый российский министр иностранных дел, Евгений Примаков, начал публично заявлять, что Россия просто хотела получить гарантии, что если НАТО примет новых членов, не произойдет расширения на восток военных структур НАТО - в частности, не будет размещения его вооруженных сил или ядерного оружия. Это именно те формулировки, за которые его предшественника, Андрея Козырева, назвали предателем. А Примакова пока еще никто не призывал сбросить на пики. Что бы ни являлось причиной этого оследнего поворота сюжета (а это вовсе не конец), уже есть одна вещь, которая не случилась из-за "мягкости" американской политики, а именно: не произошло радикализации российской политики.

Что касается вопроса, который больше всего волнует Киссинджера - "можно ли заставить Россию согласиться с [сегодняшними, постсоветскими] границами" - за последние пять лет налицо огромные изменения. Когда Советский Союз распался в конце 1991 года, и российские, и западные аналитики вычленяли ряд возможных ревизионистских целей, которые в какой-то момент могут появиться в политической повестке дня России, причем многие считали, что этот момент вот-вот наступит. Эти цели включали возврат Крыма, вычленение и включение в состав России русских территорий северного Казахстана и восточной Украины, установление некоего протектората над русской общиной в Эстонии, и т.д. Что же произошло? В настоящий момент, спустя пять лет, все эти вопросы потеряли свой эмоциональный заряд и свою неотложность. За исключением периодических нот протеста со стороны Министерства иностранных дел, против, скажем, эстонской политики в области образования, в остальном Россия явно стремится сглаживать эти вопросы. А Киссинджер, несмотря на это, все же продолжает утверждать, что Соединенные Штаты наивно поощряли более "агрессивную" российскую политику (13). Что касается его утверждений - эскалация налицо; в российской же политике никакой эскалации не произошло.

Аргументы геотерапевтов очень слабы. Однако, если оставить в стороне их диагноз, есть достаточно оснований последовать их призыву, - хотя сами они не очень-то ему следуют, - поубавить психиатрии во внешней политике. Считать ненормальным то, что нам не нравится или то, что мы не понимаем, - по меньшей мере странно. Очевидно, что для всех было бы лучше, если бы американская дипломатия после холодной войны более походила на американскую дипломатию после второй мировой войны. И не по той причине, что в одном случае больше "нянчились", а в другом нет (вообще это понятие вряд ли можно отнести к уровню психиатрии). Причина в том, что одна дипломатия основывалась на дальновидной стратегической политике, а другая - нет.

После 1945 года главнейшей задачей Соединенных Штатов было создание международной системы, в которой побежденные державы заняли бы такое место, которое явно отвечало бы их интересам, и их лидеры и народы видели бы это. Такая политика была в наших интересах, и десятилетия спустя мы все еще пожинаем плоды этой стратегии. Почему же теперь мы выбираем другой путь?

Перевод Т.Чернышевой