ЧТО ДАЛА НЕЗАВИСИМОСТЬ ЛАТВИИ РУССКОЯЗЫЧНЫМ ЖИТЕЛЯМ

23-08-1997

Я, по-видимому, просто советский человек, т.к. мой отец - казанский татарин, переехавший с родителями в Крым в начале века, а мать - русскоязычная украинка, родился я в эвакуации в Баку, где у нас не было родственников-татар (всех их и крымских, и казанских, как известно, выслали из Крыма), потому и мой родной язык - русский. В Баку я кончил школу, а поступил в институт в Одессе, откуда переехал в Ригу. Для полной картины, жена моя - еврейка. Прожив в Риге более тридцати лет я был вынужден перебраться сюда по причинам, которые очевидны из моей статьи.

В бытность Советского Союза критики режима в Прибалтике были удивительно единодушны. Национальных трений при обсуждении язв единственно правильного учения почти не было. Национальные конфликты происходили чаще на бытовом уровне: в переполненных трамваях, в магазинных очередях.

Если кто-то из "националов" делал упор на своих специфических проблемах, то русские участники обсуждения сочувственно поддакивали: "Да, и это тоже." Расхождения появились, когда неприятие системы перешло из теоретической сферы в область повседневной жизни. Тут-то и выяснилось, что "националы" ставят своей целью как можно большую независимость от Советского Союза или от России, или, как они стали впоследствии говорить, от Востока, имея в виду все, что простирается от Прибалтики на восток вплоть до Тихого океана. Российские реформаторы своей целью видели демократизацию всего советского общества. Но при разных целях и у будущих россиян, и у будущих представителей Балтийских государств средство достижения цели было одно и то же - ломка советского режима.

Сейчас подобные рассуждения кажутся тривиальными, но тогда российские реформаторы не понимали их очевидности и мыслили в терминах "демократов" и "партократов".

Такому ослеплению очень способствовало, то, что оппозицию прибалтийским националистам (т.е. людям, преданным своей родине, патриотам, как, в первую очередь, определяет это понятие словарь Вебстера) составляли Интерфронты и Интердвижения ортодоксально-коммунистического толка. Хуже того, местная русскоязычная творческая интеллигенция в Прибалтике приняла сторону Атмоды (по-латышски -"пробуждение" - так в Латвии в начале называлось националистическое движение). Впоследствии, квислинги сетовали: "Первые программы Атмоды были демократическими! Мы не могли себе представить будущего национального неравноправия!" Большинство "мигрантов/колонистов", как тогда окрестили русскоязычных, опасность видело, а политическая элита е± просмотрела! Конечно, эти горе-политики прекрасно понимали, что националисты ставят реально осуществимые задачи, чтобы приблизиться к конечной цели - этнократическому государству, но надеялись, что и им там найдется место. Чего уж тут удивляться Ельцину, для которого прибалтийские националисты были естественными сотрудниками в борьбе с "центром". В один из приездов опального тогда Ельцина в Латвию интерфронтовцы пытались передать ему документ о подъеме национализма, но Ельцин его не взял, а резко отдернул руку.

В это время еще перестроечной прибалтийской печатью был создан обобщенный образ русскоязычного в Прибалтике в виде карикатурного "мигранта/колониста", приехавшего на готовую лучшую жизнь за пределами своей территории расселения. Этот "колонист" пользуется большими, чем у местного населения привилегиями. Предполагается, что он не блещет интеллектом. Когда страна его проживания добивается независимости, он чувствует себя ущемленным в своих правах и никак не хочет понять, что теперь он в составе меньшинства находится в иной культурной среде, которая прежде всего выражается в языке. Язык он учить ни за что не желает. Националистическую утку подхватили "демократы": Новодворская и Старовойтова. Чтобы понять, как все выглядит на самом деле необходим хотя бы краткий историко-культурологический экскурс.

Сначала о культуре. Понятие это воспринимается в русскоязычной среде как совокупность материальных и духовных ценностей, созданных человеческим обществом и характеризующих определенный уровень развития общества.

Для латышей же культура скорее совокупность общественно передаваемых образцов поведения характерных для какого-либо народа. В этом различии - ключ к противоречиям образов мышления латышей и русских/советских.

Латыши - малая нация в становлении. Вся история Латвии как нации/государства составляет двадцать довоенных лет и шесть послеперестроечных. Латыши в массе имеют родоплеменное мифологическое сознание. Выражается это в приверженности языческим обрядам, в связи с землей. Сплоченные в родовую общину они находятся на пороге формирования своей нации. Никакие чуждые элементы им не нужны, и им больше всего хочется наконец получить возможность самовыразиться: создать полноценный язык, развить какую-то свою самобытную культуру, государственность и прочие атрибуты нации. Диалог с ними на тему о том, чтобы они признали равные права существования других национальных групп на их территории невозможен. Присутствие чужаков мешает племенам развиться в нацию (первые ростки национального сознания появились у латышей не ранее прошлого столетия).
То, что не укладывается в принятые рамки воспринимается в лучшем случае как заблуждение/непонимание предназначения латышей, в худшем - как вражеский голос. Русский турист в Прибалтике в первую очередь замечает великолепие Старой Риги, ему невдомек, что вершиной достижений латыша в старину было стать подмастерьем или конюхом. Рига - немецкий ганзейский город. Латвийские территории завоевывали и поляки, и шведы, но доминировала в ней немецкая аристократия.
В 18-м веке Россия пробила окно в Европу через Ригу и восстановила отнятые шведами привилегии немецких баронов. Немецкое влияние заметно в обычаях, этикете, даже знаменитые прибалтийские праздники песни были скопированы с немецкого образца сначала в Эстонии, а потом уже и в Латвии. Но есть и исконное свое, и в первую очередь языческий праздник Лиго - Янов (Иванов) день с прыжками через костер, ритуальными песнями. Связь с традициями поддерживается и тем, что у каждого городского латыша есть родственники в деревне, которых он регулярно навещает. Приверженность латышей к природе, фольклору, традициям объясняют и то, что у них непопулярны инженерные профессии.
Даже в советские годы гуманитарные дисциплины латыши резервировали для себя: обучение в Консерватории, Академии художеств, на многих гуманитарных факультетах Университета, факультете архитектуры Политехнического института велось только на латышском языке.
Русские осознают себя большой нацией со своей особой миссией. Теперь это называется имперским мышлением. На фоне латышского монолита чужаки мигранты/колонисты смотрятся как неоднородное сообщество, но в целом на более высокой ступени общественного развития, чем местная латышская община уже потому, что эти люди, в основном, имеют практический опыт жизни в своем обществе и в латышском, т.е. обладают сознанием того, что жизнь возможна не только на одном и том же месте, с одними и теми же обрядами и только после повсеместного внедрения одного и того же языка. Но именно в силу неоднородности личного опыта отдельных членов сообщества их так трудно объединить.
Чаще всего "колонисты" попадали в Прибалтику либо по направлению на работу из армии (таков был способ вырваться из беспаспортной трудодневной кабалы в колхозе для солдата из деревни) или по направлению на работу из втузов и техникумов. Группу особо ненавистных "колонистов" составляют отставники-офицеры, оставшиеся жить по месту службы. Таким образом, большая часть "колонистов" попала в Прибалтику не по своей воле. Основной привилегией "колонистов" можно считать тяжкий труд на промышленных объектах. В начальство им выбиться было сложно. В вину "колонистам" ставят еще то, что они чаще получали жилье, чем местные жители. Однако, "колонисты" зарабатывали свое право на хрущевки десятилетиями в общежитиях. Согласно марксистской доктрине, партийными боссами и директорами (теми, кто набирали рабсилу на стройки и, соответственно, нес ответственность за "колонизацию") были местные "национальные кадры". Правда, КГБ впитало в себя немного местного материала, а состояло по преимуществу из русскоязычных, но штатные кадры тайной полиции представляли не такой уж большой процент населения (зато среди сексотов латышей было предостаточно, что дает неисчерпаемую почву для скандалов и шантажа в новых условиях). В таких условиях началась многоходовая операция, после которой треть населения Латвии оказалась в положении бесправных иностранцев в своей собственной стране.
Поскольку "мигранты" были, в основном, заняты в промышленности, то был взят официальный курс на ее разрушение. Официальная пропаганда объявила советское промышленное наследие отсталым и нежизнеспособным. Рассматривались три основные модели будущей независимой Латвии:
Латвия - аграрная страна - житница Европы. Этот сценарий наиболее импонировал ностальгическим национальным чувствам, но в реалиях современной Европы, где не знают что делать с излишками собственной сельхозпродукции, оказался совершенно нереальным.
Латвия - страна третьей волны цивилизации, производящая продукты информационной технологии, - этакий юго-восточный тигр на Балтийском побережье. Этот план отпал сам по себе ввиду полного отсутствия инвесторов в такие рискованные проекты при ожесточенной конкуренции существующих производителей.
Латвия - страна-мост между Востоком и Западом. Эта модель, продолжающая уже существовавшее разделение обязанностей, работает и ныне. Огорчительный аспект в том, что Латвийская железная дорога почти на 90% укомплектована русскоязычными специалистами, а автомобильными перевозками из России и других стран СНГ занят частный бизнес, в котором опять-таки преобладают русские.
Необходимо было раздробить нелатышей, чтобы властвовать над ними. Новая национальная доктрина объявила латышей народом-хозяином, а все русскоязычных разбила на национальные меньшинства. Открыли польскую школу, открыли еврейскую школу, открыли украинскую школу, закрыли несколько русских школ. Прекратили высшее образование на русском языке. Открыли национальные общества. Еврейское и польское национальные общества оказались более или менее жизнеспособными благодаря поддержке своих государств. Русское национальное общество - одно из самых малочисленных. Во-первых, для русских неприемлемо само представление о том, что они теперь меньшинство. Во-вторых, у русских как-то нет тяги в свободное время водить хороводы и плясать "Яблочко". Иное понятие культуры.
Вначале, еще до достижения независимости, был принят закон о государственном языке. Отводился трехлетний период для его полного изучения нелатышами, чтобы они интегрировались в жизнь Республики. В течение этого периода некоторое время на предприятиях действовали языковые курсы, как правило, весьма низкого уровня (считалось, что основным требованием к преподавателем должно быть то, чтобы он был носителем латышского языка). Единственным государственным языком в Латвии стал латышский несмотря на протесты и ссылки на Финляндию и Швейцарию. Более того, по этому закону, все, для кого латышский не являлся родным языком должны были сдать экзамен на владение им. После успешной сдачи экзамена выдавались удостоверение трех степеней. Для получения любой работы, даже дворника, необходимо было иметь такое удостоверение соответствующей степени. Без него нельзя получать пособие по безработице. Однако, сдача экзамена не решала вопрос окончательно. Была создана языковая инспекция (!), которая начала проверять знание языка прямо на рабочих местах. Кто не совсем понимал языкового инспектора или у кого обнаруживались какие-то документы на русском языке, штрафовался сразу. Кто отбрыкивался на государственном языке, тот должен был написать диктант, и при наличии ошибок все равно штрафовался. Инспекция работала по доносам и по телефонным звонкам начальников, желающих отделаться от того или иного подчиненного. После наложения третьего штрафа инспектор намекал: "При вашем знании латышского языка вам трудно будет работать на этой должности." Люди стали терять работу.
К моменту восстановления латвийской независимости этнические латыши составляли 52% жителей, остальные 48% были русскоязычными. Латыши называли такое соотношение геноцидом и публиковали мрачные прогнозы, по которым к какому-то моменту времени они должны были исчезнуть как этническая единица. Казалось бы, по результатам "колонизации" русскоязычные должны были занять место, достойное почти половины населения. Но сплоченность вокруг национальной идеи творила чудеса, в то время как аморфная масса "колонистов" не знала куда ей лучше пристать: следование ленинским заветам по Интерфронту вдохновляло все больше партийных пенсионеров, а сотрудничество с националистами (в пользу которого агитировали продажные "творческие интеллигенты") находило сторонников только среди приспособленцев.
Важным шагом была организация выборов в Верховный Совет. Население было распределено по избирательным участкам таким образом, что в сельских районах с практически чисто латышским населением на один участок приходилось в два раза меньше избирателей, чем в Риге, где латыши составляли только 30%. Да и сами участки были нарезаны таким образом, чтобы, по возможности, сосредоточить как можно большее количество русскоязычных избирателей в как можно меньшем количестве участков, зато в зонах проживания латышей участков наделали больше. Границы участков имели очень запутанный вид с тем, чтобы в преимущественно русскоязычные участки попали все дома новой застройки и наоборот.
Выборы показали правильность такой стратегии. В новом Верховном Совете уже было 70% латышей, а среди оставшихся 30% немало "творческих" карьеристов. Дальнейшее было уже делом техники. Верховный Совет постановил восстановить довоенную Латвийскую Республику в лице е± граждан, после чего началась регистрация граждан и просто жителей. В граждане записывали и тех, кто имел латвийское гражданство до советизации (необязательно этнических латышей; в довоенной Латвийской республике было 12% русских, проживали и другие этнические группы) , и их детей, но не внуков. Так от гражданства отсекались те, кто выехал из Латвии в глубь России в начале века - тогда не было латвийского государства и его гражданства. Смысл в отсечении Латвии от российских латышей заключался в том, что те, обрусев, потеряли национальный дух. И действительно, многие латыши, проживавшие в Сибири, приехав на историческую родину и помыкавшись в непривычных условиях, не получив гражданства, возвращались разочарованными обратно.
Регистрация дала такую раскладку по этническим группам: граждане Латвии латышской национальности составили те же самые 52% общего населения, но уже 79% от числа граждан. Оставшийся 21% граждан (соответственно 14% от всего населения) составили нелатыши, из которых - 76% русские. Но даже в рамках этой величины они непропорционально представлены в аппарате власти, например, в Рижской думе 7% русских депутатов в то время как 76% населения Риги и 32% граждан, населяющих ее, - нелатыши. Согласно регистру населения цыгане в Латвии более оседлый народ, чем русские, т.к. только 10% цыган, проживающих в Латвии, не имеют е± гражданства, а вот среди русских в Латвии не получил гражданства 61%. Зарегистрированные неграждане составили 27% населения, причем более трети из них родились в Латвии. Более 2% жителей не прошли регистр. Причины были разные: проживание в общежитии, проживание в КЭЧевском доме (даже те, кто получил там квартиру от горисполкома из общего списка очередников попадал в отверженные), неувольнение из Советской Армии до определенной даты. Незарегистрированные жители лишились права работать, получать пособия, даже прав регистрировать брак или рождение ребенка.
Закон о гражданстве сильно запоздал. В годы перестройки националисты призывали русскоязычное население поддержать независимость Латвии. "Латвия - наш общий дом!", - таков был лозунг. При этом, как само собой разумеющееся, предполагалось, что в независимой Латвии все получат одинаковые права. По мере продвижения по пути независимости все большую поддержку начал получать тезис о том, что прибывшие в Латвию люди смогут стать полноценными гражданами только разобравшись в специфике жизни латвийского общества, показав ему свою лояльность. Так начали формироваться ограничения в будущем законе о гражданстве. Сначала это были требования знания латышского языка, ценза оседлости (начальная величина в 5 лет постепенно достигла "совершеннолетия" в 16 лет) и принятия присяги верности. Потом к этому прибавились требования к отсутствию криминального прошлого, наличию законного источника существования. Принятый парламентом в 1994 г. (спустя три года после обретения независимости) закон о гражданстве предусматривал натурализацию неграждан по квотам в размере 0,1% от общего числа граждан в год.
Расчеты показывали, что для натурализации всех неграждан потребуется лет 300! Под давлением Европейского Совета латвийскому президенту пришлось наложить вето на этот закон. Новая версия не содержала квот, но разнесла получение гражданства во времени. В двадцатом веке предусматривалось дать гражданство латышам, не имеющим его, литовцам и эстонцам, супругам латвийских граждан, кому-то за особые заслуги (так заслужил свое гражданство коллаборационист Владлен Дозорцев, бывший редактор журнала "Даугава", а ныне политик). Польский посол в Латвии пытался добиться тех же привилегий для поляков , что были дарованы литовцам и эстонцам, мотивируя свою просьбу сходными судьбами польского и латышских народов, но получил отказ. Основная масса неграждан получила право подать прошение на получение гражданства в следующем тысячелетии начиная с 2001 года и позже в зависимости от возраста и времени проживания в Латвии. Практика блестяще подтвердила правильность нового подхода: за первый год существования закона (с 1994 г. по 1995 г.) гражданство получили 0,1% неграждан.
Положение зарегистрированных неграждан не идет ни в какое сравнение со статусом иностранцев, легально проживающих в США. Даже именуют их неопределенным словом "чужестранцы" ("арвалстниеки" по-латышски), т.е. как бы иностранцы, но без указания иностранного государства, к которому они принадлежат. Делается это потому, что большое количество лиц без гражданства портит имидж страны, а кроме того права лиц без гражданства определены международным законодательством. Когда же "чужестранцам" приходится указывать свою принадлежность к какому-то государству, то официально положено писать: "гражданин бывшего СССР". Ко времени принятия закона о гражданстве накопилось более шестидесяти социальных различий в статусе граждан и неграждан: негражданам досталось меньше приватизационных сертификатов, им нельзя создавать политические организации, нельзя владеть землей, нельзя быть председателем акционерного общества, нельзя заниматься той или иной предпринимательской деятельностью, выполнять те или иные работы, получать помощь от отдельных районных подразделений власти. Под давлением ОБСЕ ряд ограничений был снят. Латвийскому президенту пришлось основать специальный консультативный совет по национальным вопросам и поставить новые задачи перед "независимым" национальным бюро по гражданским правам. Бюро долго исследовало очевидное и пришло к выводу, что негражданам все же можно дать новые права, как например, работать охранниками или открывать ветеринарные аптеки. Различия в статусе, между тем, остаются.
Вкратце итоги национальной политики выглядят следующим образом:
Русскоязычную общину не удалось расколоть на мелкие этнические группки. Но и объединиться она не смогла. Отдельные организации, претендующие на всеобъемлющий охват, не добились своих целей. Тем не менее несмотря на попытки властей приостановить их деятельность две организации добились существенных результатов. Это Латвийский комитет по гражданским правам - радикальная организация, состоящая из бывших членов Интерфронта, и занимающаяся делами всех русскоязычных жителей Латвии и в том числе и тех, кто принял российское гражданство, а также Лига апатридов Латвии - организация бывших пособников националистов, теперь же выступающая против режима под лозунгом: "Соблюдайте свои собственные законы!", и не распространяющая свою деятельность на российских граждан. Комитет активно помогает всем, кто туда обращается за помощью. Лига ведет разъяснительную работу через масс медиа. Обе организации используют все возможности, чтобы проинформировать мировую общественность о положении русскоязычных в Латвии.
Шовинистические настроения, которые овладели буквально всеми латышами в период национального пробуждения, теперь прошли. Люди поняли, что независимость и экономика - это не одно и тоже. Однако, пропаганда делает свое дело. Если все время кому-то внушать , что он лучше своего ближнего, что он - хозяин своей земли, а к нему приехали "искатели счастья/колонисты/мигранты", которым положено меньше и во вторую очередь, то редкий человек полностью отбросит такую риторику, ведь она как будто в его пользу.
Но вера в шовинистическую риторику обернулась против того, кого она убаюкивала. Русскоязычные поняли, что никто им не поможет, и стали помогать себе сами. В настоящее время 80% всего частного капитала в Латвии принадлежит русскоязычным.
Но те кто, не преуспел в новых условиях, серьезно задумываются о выезде (официально это называется "добровольной репатриацией иностранцев на родину"). Кто может, тот выезжает. Основные направления: Россия, Германия, Израиль, США. Выезжают, как правило более энергичные люди, оставляя Латвии инертную массу.
Одинокие пенсионеры не имеют ни сил, ни возможностей выезда. В условиях информационной блокады (российское телевидение отключили, а русскоязычные старики не всегда хорошо понимают государственный язык местного телевидения, на газеты у них просто нет денег), при нищенских пенсиях ($60-$80) они находятся в самом отчаянном положении. ^ч С русскоязычной молодежью картина выглядит не так однозначно. Небольшая часть начала ассимилироваться. Эти молодые люди учат латышский язык, стараются попасть в какие-то бизнес-структуры (в государственные учреждения им путь закрыт). Большая часть молодых нелатышей дезориентирована. Они не могут поступить в школу полиции, или начать карьеру в качестве секретарши (основная квалификация - латвийское происхождение). Их удел: мелочная торговля, а также рэкет и другая криминальная деятельность, проституция (газеты пестрят объявлениями "интим-клубов", где работают сплошь русскоязычные представительницы), алкоголизм, наркотики и т.п.
Нет смысла взывать к чувству справедливости националистов. Они попросту следуют своему основному инстинкту. Остается сетовать на свои собственные просчеты в проигранном противостоянии. Лидеры Лиги апатридов Латвии объясняют: "Поезд ушел. Теперь нельзя изменить уже принятые законы, Осталось выжать из этих законов возможный максимум." А ведь если бы эти умники в свое время не подыгрывали бы националистам, а наоборот, попытались бы объединиться с противостоящими им силами, и если бы Ельцин, отпуская Латвию на свободу, поставил бы хоть какие-то условия, касающиеся положения русскоязычного населения, то теперь все могло бы выглядеть иначе: националисты не смогли бы так гладко провести свою операцию, в результате которой сотни тысяч людей оказались "опущенными", а Россия имела бы основания требовать обеспечения элементарных гражданских прав, без того, чтобы быть обвиненной в имперских настроениях и во вмешательстве во внутренние дела иностранного государства.
Сабирджан Курмаев
Молден, США, 15 августа 1997 г.

Комментарии

Добавить изображение