РУССКОЯЗЫЧНЫЕ В ЛАТВИИ: КТО ВИНОВАТ?

Жалобы русскоязычных жителей Прибалтики на новые порядки, ущемляющие их права, заставляют третью сторону принять чью-то позицию: либо тех, кто жалуется, либо, тех на кого жалуются, - а для этого необходимо быть убежденным в правоте той или иной стороны конфликта.

Между тем, положение в Прибалтике во многом напоминает старый анекдот о ссоре двух евреев. Один из них пошел к раввину искать правду. Раввин его заверил, что он прав. Но сразу после него пришел второй участник ссоры, и раввин также сказал ему, что он прав. Слушавший все это служка удивленно спросил раввина: "Как это может быть, что и этот прав, и тот прав?". "И ты прав!" - был ответ.

Националистическая точка зрения логически безупречна: Латвия была независимым государством. Ее оккупировал Советский Союз при попустительстве мировой общественности. Последствия оккупации были катастрофическими: разрушена государственность и ликвидирован традиционный уклад жизни, т.е. возможность развития как нации, десятки тысяч людей депортированы в восточные районы СССР, загнан на второстепенные позиции латышский язык, всюду появились промышленные и военные объекты, в результате чего не во всякий лес можно было войти, не во всяком месте можно было удить рыбу, даже один из речных утесов, имеющий мифологическое значение, был затоплен водохранилищем гидроэлектростанции. Но самое печальное то, что этнические латыши к концу восьмидесятых годов составляли немногим более половины населения.

Экстраполяция этого процесса в будущее, в соответствии с доктриной создания новой общности советских людей, грозила потерей национальной идентичности. "Латвия - единственное место, где латыши могут развиваться как нация," - говорили они, имея в виду тот факт, что у пришельцев есть своя территория, где они будут у себя на родине.

Но некоренные жители также имели свою правду. Они не чувствовали себя за границей. Мало того, в большинстве случаев государство само решало на какой территории (в какой республике, области, районе, в каком городе) каждый конкретный советский человек нужнее для своего государства.

Находясь в Латвии они были гражданами СССР, проживающими в СССР.

Юридически их права проживания на латвийской территории и гражданства Латвийской Советской Социалистической Республики (тождественного гражданству СССР) никем не оспаривались. Очень важно понять, что ни "Голос Америки", ни "Свобода", ни Би Би Си, ни другие зарубежные радиостанции (т.е. единственно доступные в СССР альтернативные источники информации) никогда не подвергали сомнению эти права.

И вот, казалось бы, прочное положение некоренных жителей (русскоязычных мигрантов/колонистов, как их стали называть) стало рушиться. Вначале это была только психическая атака. Не проходило дня, чтобы в газетах не был бы напечатан материал на эту тему. Некоторые карикатуры были остроумными - латышская девушка протягивает оборванцу военную шинель, текст: "Бери шинель, иди домой!"- другие были сделаны попроще - по центральной рижской улице бежит свора собак, на ошейниках надписи: "искатель счастья", "мигрант" и т.п. В статьях обсуждалось как важно быть у себя на родине в России. Начавшаяся тогда регулярная телепередача Лабвакар (добрый вечер) в каждом выпуске показывала репортажи, героями которых были неизменно русскоязычные, например, из вытрезвителя или из больницы, куда привезли избитого матерью ребенка.

Народный фронт Латвии, однако, в своих официальных документах призывал к единству всех "народов Латвии", часто повторяемым лозунгом был "Латвия - наш общий дом". Но другая, менее многочисленная, но более радикальная организация Движение за национальную независимость Латвии как бы вопреки Народному фронту сформировала так называемые гражданские комитеты, активисты которых ходили по домам и распространяли среди русскоязычных анкеты для заполнения. В анкете нужно было указать данные о себе, декларировать лояльность независимой Латвии и сообщить о своем желании стать кандидатом в граждане (новое понятие в мировой практике).

Впоследствии об этих анкетах никто не вспоминал и они никак не повлияли на процесс натурализации. Но тогда они сыграли очень важную роль. Те, кто заполнил такую анкету, психологически оторвались от своих. Этим людям казалось, что они сделали первый шаг по пути упрочения своего нового положения. Их эффективно отключили от противостояния новым властям в политике прижатия к ногтю нежелательных иностранцев. На решающих выборах в Верховный Совет часть из них голосовала так, как нужно было националистам. А там, где необходимо было открыто определиться, они были еще более нейтрализованы.

Затем, в противовес Народному Фронту, была сформирована крупная организация русскоязычных жителей - Интерфронт (были и другие организации, но малочисленные и непредставительные). Сначала казалось, что Интерфронт уравновесит Народный Фронт, но постепенно стало понятно, что Интерфронт был рожден "вечно вторым". Народный Фронт проявлял инициативу, а Интерфронт ее оспаривал. Еще было далеко до независимости, а в Латвии уже протекала бурная политическая жизнь. Народный Фронт заполнял главную идеологическо-культурную нишу: проводил конгрессы, фестивали, издавал газеты, а под покровом этой деятельности получали известность будущие ведущие фигуры политической сцены Латвии. Менее многочисленные и более решительно настроенные националистические группировки готовили костяк административно-юридической системы нового этнократического государства. Интерфронт им всем оппонировал и в качестве альтернативы националистическим конгрессам ^е проводил субботники по очистке улиц, а мелкие русские группировки забрались еще дальше: они что-то искали на кладбищах и в церквях.

Мой личный опыт того времени может быть какой-то иллюстрацией тех событий.

Первого из моих героев я знал давно по Рижскому джаз-клубу. Это был Владимир Стешенко - ответственный секретарь латвийской газеты Советская Молодежь (там же работали в свое время и будущие корреспонденты Радиостанции Свобода Генис и Вайль). Стешенко представлял в джаз-клубе интересы Рижского горкома комсомола и, должно быть, следил за идеологической чистотой. Я все время задирал его, имея в виду слабые познания комсомольского представителя в джазе. Вдвоем с Копманом - нештатным сотрудником той же газеты - они меня поймали "на службе вражеским силам". На их вопрос, с чего я взял, что у меня патент на джаз, я необдуманно похвалился тем, что я хотя бы слушал передачи Уиллиса Коновера. Стешенко прикинулся непонимающим: "А что это за передачи?" Я уже понял, что попался, но смело признал, что то был "Голос Америки". Стешенко во всеуслышание объявил, что империалисты умело ловят простачков, заманивая музыкой, а после нее отравляют идеологической диверсией. Я неуверенно оборонялся: "Но это всего лишь пятнадцать минут новостей и те на английском языке." "Но ты же нам сказал, что знаешь английский. Нужно было бы о тебе позвонить по телефону на 99!" (т.е. в КГБ). Через тринадцать лет Копман взял у председателя джаз-клуба Нидбальского интервью, и я прочитал в Советской молодежи: "Леонид, расскажи немного о себе. Как произошло твое знакомство с джазом? - ...Джаз открыл для себя году в 1957-м. Эта ни на что не похожая музыка, уникальный голос У. Коновера пленили." Направление марша противоположное, текстовые клише все те же комсомольско-восторженного типа.

Поворот Стешенко еще интереснее, но и личность он более значительная.

Вообще-то он неплохой журналист с бойким пером. Джаз не был для него самоцелью. Он с гораздо большим профессионализмом писал о хоккее.

Впоследствии он некоторое время прожил в Вильнюсе, где был спецкором Советского cпорта, а также учился в высшей партийной школе. Вернувшись в Ригу он дождался своего часа. Когда началось латвийское национальное возрождение, Стешенко стал одним из организаторов так называемого Балто-славянского общества и его первым главой. Общество объединяло славянских "латвийцев" (термин Общества), проповедовало православные ценности и занималось культурным наследием славян в Латвии. Идея увлекла людей, Общество стало влиятельной силой, а сам Стешенко получил место в Думе Народного Фронта Латвии. Слушая выступления этого нового политика по телевидению о судьбе русской интеллигенции, которой угрожают партократы из Интерфpонта, я чувствовал себя участником событий из фантастического рассказа, где пришельцы убивают землян и принимают их облик - внешне выглядят как люди, а нутро у них уже не то. Как-то я поделился своими мыслями с Нидбальским. Он мне со смехом сказал, что помнит, как Стешенко с Копманом подловили меня на Коновере, и ему самому странно видеть Стешенко в новой роли. Нидбальский полюбопытствовал у него самого, как мог произойти столь крутой поворот. Стешенко поведал, что прозрение явилось в недрах партшколы. Там был доступ к религиозной литературе, и он понял, что нужно служить своему народу во Христе, и в этом высший смысл его жизни.

Прошло еще два года, и я наткнулся на новую для меня джазовую программу радиостанции "Свобода". Ведущий Дмитрий Савицкий в парижской студии представлял записи классического джаза, а в конце или начале передачи неизменно просил написать ему почему-то в Мюнхен. Я написал, что его передача напомнила мне давнюю историю о связях джаза с идеологической диверсией и добавил, что Стешенко в новой роли часто цитируется и их радиостанцией. Через два месяца в передаче о слушательской почте Савицкий упомянул, что получил письмо от Сабирджана Курмаева и в одной из ближайших передач прочитает его текст. Не прочитал. Я понял, что мне не дотянуться до Стешенко. Что, собственно, значит одно порочащее письмо, когда налицо многочисленные статьи нового демократа.

Тем временем Стешенко вышел на новый уровень своей карьеры. Он стал главой департамента по национальным вопросам в структуре латвийского националистического правительства. Видимо, пришло новое прозрение с поправкой на то, какому народу служить. Националисты оценили его личные качества и не обратили внимания на несоответствие формальным требованиям. По новым законам любой латвийский начальник начиная от колхозного бригадира обязан был знать "государственный" язык. Стешенко не сумел выучить латышский на шестом десятке лет, но не это оказалось причиной его отставки с нового поста. Мавр сделал свое делo.

Другой журналист, принесший мне неприятности, - единственный известный мне в Риге однофамилец - Владимир Курмаев. В отличие от тезки Стешенко у него отсутствовало безошибочное чутье и способность моментально переориентироваться. Решив "не поступаться принципами" он написал какие-то листовки-призывы к русскому населению об угрозе латвийского национализма и анонимно разослал их по школам (следователю он показал, что как корреспондент "Учительской газеты" хотел провести нечто вроде социологического обследования). Его разоблачили и собрались судить по обвинению в разжигании национальной розни. В местной масс-медиа поднялась шумная кампания. Курмаева сравнивали с Гапоном, требовали сурового наказания, фамилию его употребляли как имя нарицательное, с малой буквы. Меня же все подряд спрашивали, не родственник ли он мне?

Неожиданная скандальная слава меня весьма раздражала. С другой стороны, хотя мне мало импонировали коммунистические идеалы однофамильца, я так и не мог понять, в чем же его вина. За полтора года следствия его политические оппоненты понаписали такого, что его листовки выглядели невинной школьной шуткой. Дело утратило актуальность и его спустили бы на тормозах с условным сроком провинившемуся журналисту, но на суде он доказал, что графологическая экспертиза была проведена некорректно.

Назначили новую экспертизу, дело отложили уже, по-видимому, навсегда.

Еще один русскоязычный деятель Борис Цилевич вначале активно сотрудничал с Народным Фронтом, а потом по мере того, как у националистов стали разыгрываться аппетиты из союзника превратился в их оппонента. Цилевич писал аналитические материалы в СМ Сегодня (как стала называться Советская Молодежь) и на страницах этой газеты выступил вместе со Стешенко с призывом создать Лигу Апатридов Латвии. В призыве всем желающим предлагалось дать свои соображения по будущей организации. Я им написал, что сотрудничество с националистами невозможно, необходимо объединить всех нелатышей включая и граждан России (некоторая часть неграждан в Латвии приняла российское гражданство), не отказывая никому, а средством достижения своих целей избрать мирное сопротивление в духе сатьяграхи. Однако, у Цилевича со Стешенко уже была выработана своя тактика требования выполнения уже существующих законов, а не оспаривания их. Неожиданно для меня они опубликовали мое письмо в СМ Сегодня, но оно не имело никаких последствий.

Тем временем уже были предприняты необходимые ходы по лишению прав русскоязычных и осталось только сетовать на то, что так получилось.

Молден, США, 31 августа 1997 г.