БЕЗ НАС
01-01-1997(Вместо святочного рассказа)
Перед самым Новым годом у бывшего сиониста и диссидента Минкина скоропостижно, на 87-м году жизни, скончался в Москве отец.
- Думаю, тебе надо поехать, - сказала Кира и, помолчав, добавила, - обязательно надо!
...Самолет задерживался и Минкин просидел лишних пять часов в Монреальском аэропорту. Это было мучительно, потому что он уже давно отвык сидеть без дела. Когда, наконец, объявили посадку, и он оказался в салоне, его охватило странное волнение. Вокруг звучала русская речь, стюардессы предлагали русские газеты и журналы, один человек в сером костюме, никого не стесняясь, достал из портфеля поллитровку и отхлебнул из горлышка.
Минкин стал листать "Огонек". Его поразил облик этого журнала - непривычный и совершенно "западный". Он попробовал читать, но не смог, потому что мысли прыгали, душа ныла неослабевающей болью, вспоминалось детство. Да и текст статей был каким-то вязким, непонятным.
Беспосадочный рейс казался нескончаемым. Минкину не раз доводилось по 12 часов кряду просиживать за рулем, когда он мотался в своим друзьям в Штаты, но просто висеть в кресле над Атлантикой было гораздо тягостнее. К счастью, сосед совершенно не говорил по-английски, и чтобы не увязнуть в чужих занудных откровениях, Минкин притворился англофоном. Где-то над Альпами он, наконец, задремал. Отец, молодой и красивый, в форме военврача, шутил и просил его смотреть на вещи проще. Минкина переполняла любовь к этому доброму и такому родному человеку. Он проснулся, вспомнил, что произошло, и сердце снова заныло.
Пограничники и таможенники в Шереметьеве не улыбались. "Похоже, после нашего отъезда здесь так ни разу и не ремонтировали", - подумал Минкин. Когда 14 лет назад он с Кирой и еще совсем маленькой Викой улетали отсюда в Вену, Минкин поклялся никогда больше сюда не возвращаться. Боже, каким издевательствам они подвергли Киру! Он сжал зубы, чтобы не дать душе вскипеть ненавистью, и стал искать взглядом Мишу по ту сторону барьера.
Миша, его пасынок по первому браку, заматерел и даже слегка обрюзг. Они обнялись.
- Как это случилось? - спросил Минкин в машине.
- Во сне. Он совсем не мучился. Просто заснул и не проснулся. Сердце... А как там Вика? Я ее совершенно не представляю взрослой.
- Она в Питсбурге, в университете.
Ржавая Мишина "Таврия" пробиралась по Тверской. Город заметно похорошел, витрины выглядели не хуже канадских, но на тротуарах было непривычно много людей. Бетонный Храм Христа-Спасителя, уже под почти готовым куполом, оказался неожиданно высоким - выше Кремлевских башен.
- Едем сразу на Востряково, может быть, успеем, - сказал Миша.
Они успели. В автобусе с черной каймой вокруг гроба грелись несколько стариков в кипах, снаружи курили незнакомые молодые люди. Минкин узнал только Аркадия, своего двоюродного племянника, который в свое время чуть не уехал с ними, но в последний момент передумал. Гроб погрузили на каталку, и процессия потянулась по заснеженной аллее кладбища. Минкин все время думал о том моменте, когда будет открыта крышка гроба, и когда ее, наконец, открыли, он не узнал отца.
Миша довольно бойко прочитал по памяти заупокойную тфилу. Два могильщика в ватниках ловко подхватили гроб, сноровисто опустили его в могилу и очень быстро закидали землей. Народ потянулся к выходу. Минкин тоже было пошел, потом вернулся, достал из кармана пластмассовую коробочку из-под фотопленки, вынул из нее небольшой камешек и положил его на свежую могилу.
- Поедем на моей машине, - предложил Аркадий, у которого оказался черный "Jeep Cherokee". - Что у тебя там за бизнес?
- Software. А у тебя?
Аркадий засмеялся.
- Я восстанавливаю СССР. Короче, политические игры.
В двухкомнатной квартире на Беговой, где отец последние годы жил вместе с Мишей и Мишиной girl-friend Аллой, уже был накрыт длинный стол, составленный из письменного, кухонного и чертежной доски.
Помянули добрым словом покойного, повосхищались, какой он был замечательный хирург. Минкин тоже встал и вспомнил, как отец, всю жизнь бывший правоверным коммунистом, сразу и без лишних разговоров дал свое согласие на эмиграцию. Заговорили о жизни в России и на Западе.
- Эмиграции больше не существует, - сказала умная и очень худая Мишина girl-friend Алла. - Сейчас каждый может поехать куда угодно и жить где угодно.
- Каждый? - удивился Минкин.
Стали вспоминать, кто где успел побывать. Оказалось, что, действительно, провести отпуск "за бугром" теперь не сложнее, чем съездить в Минск, который, кстати, тоже оказался "зарубежьем".
- Я этот крест купил в Иерусалиме, - расстегнув рубаху на волосатой груди, похвалился Аркадий. - И обеим дочкам по такому же. А ты бывал в Израиловке?
Минкина передернуло. Да, первый заграничный тур после получения канадских паспортов был у них на Святую землю. В Иерусалиме Минкин подошел к Стене плача и попросил у Бога прощения за то, что изменил Израилю, и Бог его простил. Потом Минкин нагнулся и поднял камешек... Но обсуждать все это с Аркадием не имело смысла.
С молодежного края стола раздался смех. Минкин прислушался.
- ... Врач с санитаром входят в палату к больным. Санитар с топором. Врач командует: "Этому - левую ногу". Санитар - хрясь! "Этому - правую ногу". Санитар - хрясь! "Этому - левую руку". Санитар - хрясь! Врач: "Я сказал - руку!" Санитар - хрясь! " Я сказал - левую!" Санитар - хрясь!..
Снова смех.
Под рокот разговоров старики незаметно разошлись.
Минкин отозвал Мишу в сторону и дал ему конверт.
- Это на памятник.
- Да что ты! Мы сами... - покраснел Миша, но конверт взял.
- Мне надо позвонить, - сказал Минкин.
Андрей сразу узнал его голос и невероятно обрадовался:
- Ты где? На Беговой? Приезжай немедленно! До меня всего две остановки на метро. Да ты знаешь!... - он был, кажется, навеселе.
"О, Московское метро! Что сказать о тебе? Ты - лицо города, ты - его суть, все остальное - лишь приложение к тебе. Но почему так угрюмы твои пассажиры?!" Минкин понял, что он тоже не слишком трезв.
Подъезд, пропахший мочой, присыпанная хлоркой куча дерьма в лифте, катастрофически постаревший друг... Минкину стало неловко, что сам он моложав, спортивен и что у него все зубы на месте.
- Что это у вас в лифте?..
- Прогресс, старик! Прогресс! Когда ты уезжал, в лифте только мочились, а теперь сервисные услуги расширились. Я предлагал домоуправлению проделать в полу каждого лифта по очку, на одном написать "М", на другом "Ж", и всем стало бы гораздо удобнее. Во всяком случае до тех пор, пока не загадят шахту до уровня первого этажа. Но они такие ленивые... Давай лучше выпьем за встречу!
Выпили, Андрей стал, матерясь, ругать каких-то неизвестных Минкину политиков, взгляд его помутнел. Потом он перебрался на диван и засопел.
"Что я здесь делаю?" - подумал Минкин и подсел к телефону. Рука сама набрала номер.
- Центральная? - нарочито веселым голосом спросил он.
- Господи! Минкин, это ты? Ты где? - Наташин голос нисколько не изменился.
Они никогда не были близки, но в те редкие дни, когда Минкин ругался с женой, он вспоминал почему-то упругую Наташину талию. Он совершенно точно знал, что она до сих пор одна.
- Можно, я приеду?
- Конечно! Конечно! Помнишь, как добираться?
- Я помню все!
Он вынул из сумки бутылку канадского виски и поставил на столик перед сопящим Андреем. Потом подумал и подсунул под бутылку 50-долларовую купюру. Захлопнув за собой дверь квартиры, лифт вызывать не стал, а спустился пешком, но это оказалось еще хуже, потому что на восьмом этаже пришлось перешагивать через дурно пахнущего спящего человека, а между вторым и первым на стене было намалевано: "Жидов - к ногтю!"
Интеллигентного вида владелец 401-го "Москвича" всего за 5 долларов домчал его до Наташи. Они обнялись. Минкин почувствовал, как его пальцы погрузились в теплую и податливую Наташину талию. Впрочем, лицо ее оставалось все таким же милым и заинтересованным, как прежде.
- Я слышала о твоем горе, - сказала она. - Очень жаль. Семен Давидович был таким жизнелюбом... Ты посиди. Я сейчас, быстренько...
Минкин сел на диван и осмотрелся. Однокомнатная Наташина квартира нисколько не изменилась. Мебель была все та же - добротная, гедеэровская. Новыми были большой телевизор и видеомагнитофон марки "Sony". На туалетном столике среди баночек и бутылочек лежал красный партбилет. Минкин раскрыл его и удивленно обнаружил, что взносы заплачены вплоть до текущего месяца.
- Ты же вроде вышла из партии? - спросил он Наташу, когда та вернулась с полной салатницей в руках.
- В 91-м все выходили. Тогда у райкомов партбилеты прямо грудами валялись. А я только заявление написала, но билет не сдала. Потом оказалось, что парторг все документы пожег, и мое заявление в том числе. А сейчас вот пригодилось. Но ты не думай, партия стала совсем другая, лицо у ней другое - человеческое.
Чокнулись хрустальными бокалами. Салат оказался с крабами. Минкин остался ночевать.
- Ну, ты гигант! - сказала Наташа утром.
"Может быть, и гигант, но теперь я на собственной шкуре... Теперь я совершенно точно знаю, что чувствует изнасилованная женщина и почему это считается тяжким преступлением", - подумал про себя Минкин.
Он поцеловал Наташу, подхватил сумку и спустился на улицу. Светило солнце, под ногами похрустывал морозный снежок. Возле здания школы его внимание привлекла стайка девчушек в ярких куртках. Этакие Набоковские нимфетки лет по двенадцать. Минкин невольно залюбовался их чистыми лицами. Девчушки заглядывали в подвал и делали там кому-то знаки. Потом одна из них наклонилась над темным провалом и визгливо закричала. Она снова и снова выкрикивала слово, которое Минкин в последний раз слышал много лет назад от соседа по камере, когда, будучи солдатом, угодил на гарнизонную гауптвахту. Это было очень грязное, очень неприличное слово. А девчушки смеялись и делали такие недвусмысленные жесты, которые не оставляли сомнений: смысл и значение крика им более чем понятны...
- Я бы хотел улететь не в пятницу, а сегодня, - сказал Минкин в стеклянное окошко, отстояв полуторачасовую очередь.
- Давайте Ваш билет, - буркнула кассирша, не глядя на Минкина.
...Незаходящее солнце над Атлантикой, аэропорт Mirabel, автобус до Оттавы...
- Hey, buddy, take me home, please, - попросил Минкин пожилого таксиста в чалме.
- Я так рада, дорогой, что Новогоднюю ночь мы будем вместе, - прошептала Кира, повиснув у него на шее.
- И я, - сказал Минкин, незаметно смахивая слезу.