ФИЛОСОФИЯ ДЛЯ ОБЩЕСТВА ИЛИ ФИЛОСОФИЯ ДЛЯ СЕБЯ (тезисы)?

Ольга Дмитриевна Волкогонова - дочь известного историка , генерал-полковника Дмитрия Волкогонова (ныне покойного). Она доцент МГУ, кандидат философских наук, сейчас заканчивает докторскую. Любезно предоставила нам часть своих докторских размышлений по поводу смысла философии.

         Философия всегда являлась проблемой для самой себя. Поэтому разговор о ее внутренней и внешнем истории, внутренней логике есть и разговор о ее самоопределении. Декартовская тавтология «cogito ergo sum» показывает нам истинное место философии в человеческом существовании. Несмотря на ее видимую аристократичность, - философия и есть мышление о «последних вопросах) человека, с чем согласны почти все философы, удивительно единодушно определяющие философию как «познание разума» (Кант), «мыслящее рассмотрение предметов» (Гегель), «мысль, обнимающую весь мир» (Грот), «мысль мысли» (Мамардашвили) и т.д. Констатация того факта, что судьба философии не завершена (и не может быть завершена, пока существует человек), так как континуум рефлексивных актов признается принципиально открытым, звучит тривиально, но не теряет при этом своей истинности.
Очевидно, что вне философской рефлексии человеческая культура может быть осознана лишь в виде отдельных ее проявлений, а не как некая историческая целостность. Цитируя того же Декарта, можно согласиться ним, что «философия одна только отличает нас от дикарей и варваров». Но осознание культуры может иметь различные формы, достаточно сильно отличающиеся друг от друга. Во многом именно формы философской рефлексии и определяют «исторические дела» философии, ее роль в жизни индивида и общества.
Изменения, происходящие с философией и ее местом в общественной жизни в течение последних двух-трех веков, бросаются в глаза. От уверенности в том, что именно рациональная (читай - «правильная») философия объяснит весь мир, все разложит «по полочкам», поставит диагноз всем болезням и даст рецепт чудодейственного лекарства, свойственной эпохе Просвещения и вообще становлению «ново-временного» мышления, до пренебрежительно- удивленного отношения к философии как к занятию для чудаков (Карл Поппер в одном из своих выступлений образно выразил эту ситуацию так: «когда узнают, что ты философ, на тебя смотрят как на человека, у которого яичница на галстуке»).
В русской культурной традиции весь спектр изменений происходит в условных границах нескольких этапов: 1) начальный, предфилософский этап, когда оригинальные философские идеи становились, по преимуществу, содержанием не философии, а богословия, 2) время выработки самостоятельного стиля философствования в первой половине 19 столетия, З) период «системного» развития русской философии во второй половине 19 века, 4) начало 20 столетия, ознаменовавшееся появлением как бы двух философских потоков в России в связи с явным расхождением устремлений и интересов так называемой «новой демократии» (термин введен Г. П. Федотовым описавшим процесс постепенного умирания старой русской интеллигенции, начавшийся еще до революции, и замещения ее новым сословием - «новой демократией». Он иронично писал об "экстернах" как отличительном признаке нового социального слоя: "Новые люди - самоучки. Они сдают на аттестат зрелости экстернами, проваливаясь из года в год. Экстерны - это целое сословие в старой России) и старой интеллигенции, 5) установление в России духовной монополии марксизма (являвшегося своеобразным продолжением философских увлечений «новой демократии») и русская зарубежная (эмигрантская) мысль как развитие самобытной философии после революции 1917 года, 6) попытки продолжить разорванную революцией философскую традицию во всей ее полноте в конце 20 века.
Не давая подробной характеристики каждого этапа, можно проследить изменение места философии в духовной жизни русского общества. Первую половину 19 века (вплоть до нигилистов 60-х годов) отличает в буквальном смысле слова очарование философской терминологией и проблематикой, связанное с невероятной интенсивностью развития самосознания общества. Философия была в то время обязательной составной частью образования, философские статьи и идеи находили своих поклонников не только среди профессионалов (которых, кстати, было мало). «Для русских интеллигентов той поры вся совокупность жизни подлежала философскому толкованию, и потому любой жизненный факт мог быть теоретически осмыслен, превращен в проблему», - замечает Е.Гинзбург. Характерен в этой связи довольно комический пример частных писем сестер М.Бакунина друг к другу и к брату, в которых они рассматривали свою жизни и жизнь своих близких как предмет философского анализа, используя при этом сложную терминологию гегельянства: «Вся жизнь состоит в том, чтобы сделать субъективным то, что в вас субстанционально, то есть возвысить свою субъективность до своей субстанциональности и сделать ее бесконечною...», - писали юные девушки.
Вспомним настоящую трагедию, пережитую Белинским, когда он увидел расхождение между выводами гегелевской философией и «свинцовой» российской действительностью. Нечто похожее произошло и с Боткиным. Философия играла роль «критика» по отношению к реальной жизни, сопоставляя «сущее» и «должное). Многочисленные легальные и нелегальные кружки занимались обсуждением философских проблем, воспринимая философию как средство социальной терапии.
Начиная с 60-х годов положение несколько изменилось. Упования на «терапевтический эффект» философских систем не оправдались, что привело к появлению «философских нигилистов», считавших философию занятием бесполезным и подчас даже вредным. Первым на ум приходит имя Д .Писарева, который, кстати, сам не чурался занятий философией, но безапелляционно заявлял, что философия - это «занятие для безумцев», вредное для молодых энергичных людей, так как отрывает их от реальных практических дел. Тем не менее, философия еще не сдавалась, еще видела себя не занятием «для внутреннего пользования», а социально значимым феноменом. Правда, в гениальной системе Владимира Соловьева «внутренний» и «социальный» аспекты философии сосуществовали, но дух времени был таков, что Соловьев уверенно констатировал: «...философия в смысле отвлеченного, исключительно теоретического познания окончила свое развитие и перешла безвозвратно в мир прошедшего», явно имея в виду «прикладное» общественное звучание философских идей.
В начале века ситуация неоднозначной трактовки философии усугубилась. На одном полюсе мы видим русских марксистов, либеральных народников, «толстовцев», воспринимающих философию как общественно значимое дело, а философов как стратегов, теоретиков социальных изменений. Такое «прикладное», утилитарное отношение к философскому знанию было особенно характерно для «новой демократии», внесшей явную нотку прагматизма в российскую культуру. Отсюда - увлечение посредственными, вторичными теориями (если только их можно было проинтерпретировать в духе «дела освобождения народа») и удивительное равнодушие к оригинальным философским система (если такая интерпретация не была явной). На другом полюсе - российские «аристократы духа», которые именно в начале нашего столетия положили начало «субъективистскому» течению в трактовке философии, когда она стала восприниматься как прежде всего как средство для самовыражения, индивидуального совершенствования, самопознания и т.д., а не как общественная теория. Особенно характерно это было для представителей «русского духовного возрождения». Разумеется, социальная философия продолжала существовать, но уже на периферии философского знания. В воздухе нового столетия носится мысль о том, что философские утопии радикально не выполнимы, следовательно, в философии человек реализует свою индивидуальную свободу, соотносится с самим собой.
Персонализм, экзистенциализм, иррационализм, интуитивизм и многие другие «измы» представляют абсолютно другое отношение к философии и ее роли в обществе (вернее, к отсутствию таковой). Революция буквально (государственной границей) разделяет мыслителей разной ориентации, - в стране торжествует марксизм и неявный позитивизм с их прикладным духом, русское же зарубежье углубляется в интроспекцию, духовные изыскания.
Постепенно прикладной характер марксистской философии тоже становится лишь привычным заклинанием, ежедневно внедряемым в сознание советского общества. На деле обычный человек о философии не думает, почти ничего о ней не знает, но относится как к чему-то необязательному и ненужному. Философия становится не просто аристократична, но эзотерична. Она воспринимается уже не как рецепт переделки общества и отношений между людьми, а как сугубо личностный поиск смысла своего бытия. Тенденция эта отличает не только русскую, но и европейскую философию 20 века, в ней человек «представляет зрелище для самого себя» (Тейяр де Шарлей), что заставляет задуматься: не является ли такая «субъективизация» философии некой общей закономерностью ее развития?
Любая научная система имеет посылки, которые в рамках данной системы носят характер аксиом. Поэтому всегда можно вести речь о некой метанауке. Философия же является метанаукой по отношению к самой себе. Кроме того, для науки объект уже дан, философия же ставит вопросы о существовании самого объекта. Она говорит о началах бытия, это додумыеание до конца. Но такое «додумывание» может реализоваться лишь в форме предположений, философия - сомневающееся знание.
Без фундаментального сомнения философия вообще невозможна. Здесь нет окончательных ответов. Именно это определяет глубоко личностную окрашенность философского знания. Процесс самоопределения философии неизбежно, по-видимому, связан с углублением личностной, индивидуальной составляющей философского знания. Вместо социально значимой теории философия все больше становится самопониманием и самосознанием уникальной личности, принимающей эстафету от другой уникальной человеческой личности. Видимо, эта тенденция сохранится и в следующем столетии.