СХОДЯ С ОРБИТЫ

     Обсуждение, затянувшееся на виртуальных страницах "Лебедя", очевидно, затронуло не только участников дискуссии, но и многих читателей по обе стороны российской границы: и тех, кто еще там и то ли думает уезжать, то ли думает остаться, но все-таки думает, и тех, кто уже здесь, и думает остаться, или думает вернуться, но тоже, кажется, думает.

И потому, что предполагается: большинство читателей не только поглощают и созерцают, но еще и думают, -- давайте выходить из созданного нами же шоу-тупика: "Пятый микрофон отключить! Второй микрофон – говорите!".

Важно ведь не только, кто говорит, но и о чем.

Когда нам авторитетно предлагают купить "Линкольн" времен Линкольна, или показывают фамильный череп Флавиев, или тень отца Гамлета в экспортном исполнении, или скелет Володи Ульянова, гимназиста, в масштабе 1:2, мы ведь уже начинаем подозревать, что нас опять обувают?

Будем принципиальны.

И для начала скажем: это старый либерал Хайек утверждал, будто для человека культурного будущее закрыто и не нужно, ему достаточно настоящего для действий и прошлого для обоснования этих действий опытом, традициями, культурой- нам же, хотя наша культура не хуже европейской, американской или японской, важно знание будущего, даже если для этого придется жертвовать культурой и прошлым. Будущее для нас – ценность, более значимая, чем для других народов.

Взгляд на будущее России имеет два плана.

Первый – нормативный, каким, по нашему мнению, должна быть Россия, этот взгляд – не стакан сладких слюней, какой хотелось бы видеть Россию (православной, с умным народом и честным правителем и прочие благостности), а именно нормативный, с достаточно четкими параметрами и характеристиками, при этом необходимо иметь в виду, что этих нормативов – по крайней мере три типа:
нормативы самой России, ее образа, нечто вроде чертежа или схемы, во всяком случае, четкое проектное описание- этот тип представляет собой нормативную онтологию России
нормативы реализации этой онтологии, описание средств и действий по претворению проекта, нечто вроде сетевого графика или плана мероприятий, логику построения нового здания России, это также можно было бы назвать последовательностью и технологией проведения реформ, кабы слово "реформы" не было бы так опошлено, затерто, замусолено и замыто- кстати, через двеннадцать лет "реформ" – кто ведет их учет? кто знает список предстоящих реформ? и кто отвечает за сроки их выполнения? строго говоря, народ вправе знать, когда же и чем все это кончится?, потому что бодренькое "все само и естественно станет на свои места" уже не пройдет (мне эти экивоки на "естественный ход событий" вообще глубоко противны: "смерть наступила от внезапного удара головой об сковородку, случайно находившуюся в руках жены пострадавшего" – вот что напоминают рассказы о "естественных процессах в России")
нормативы, по которым придется жить в спроектированной России российскому народу или как он там будет называться, эти этологические нормативы необходимы нам, как они были необходимы евреям в виде Десятисловия (заповедей) и первохристианам в Нагорной проповеди.

Назовем это будущее действительным ибо за ним стоит наша проектно-реализационная деятельность.

Второй план взгляда на будущее – сугубо прогнозный, взгляд на то, что станет с Россией и какова будет Россия, если в ней будет продолжаться то, что имеет место сегодня. Этот взгляд также должен быть достаточно трезвым, а не под хмельком. Прогноз должен быть достаточно мрачным, чтобы мобилизовываться против этого прогноза. чтобы противостоять ему и иметь волю к преодолению этого темного будущего. Когда Лебедев и иже с ним внешним образом (и в эмиграции и до нее, потому что он, Лебедев, и тогда был в прогнозно-исследовательской оппозиции) "чернят" Россию, то реально они задают этот суровый прогноз. При этом прогнозов (в отличие от проекта и вообще действительного будущего) в виде сценариев или моделей должно быть много и, как правило, их действительно достаточно много. Если приглядеться к политическим прогнозам того же Лебедева, то заметно, как быстро, со скоростью нарастания злобы дня, менялись эти его прогнозы – от антикоммунистических к государств
енническим и от государственнических к авторитаристким
( по определению, по-моему, это не прогнозы, а как раз ближе к онтологии. И если эту онтологию не реализовать, то прогнозы давались такие: распад страны на отдельные княжества, протекторат, исчезновение России- В.Л.).
Тут не ругать и обвинять надо авторов мрачных прогнозов (они в их мрачности так же виноваты, как и синоптики, предсказывающие грозу), а тщательно собирать эти прогнозы, систематизировать их и ими корректировать проект и его реализацию Это ведь только Всевышнему повезло с проектом и реализацией, потому что до сотворения мира ничего ведь не было, а у нас – жуткий бардак и в проектном бюро, и на стройплощадке, и с будущими жильцами.

Важно, чтобы эти прогнозы имели основания. М. Вебер утверждал, что основания бывают либо культурно-исторические, либо теоретические. Все тот же Лебедев постоянно подчеркивает культурно-исторические основания своих прогнозов, открещиваясь от теоретической работы и позиции, а вот К. Маркс предпочитал теоретизировать. Сам М. Вебер также был больше склонен к теоретической работе, в отличие от школы анналов (М. Блок, Й. Хейзинга, Ф. Бродель и др.). К теоретикам можно отнести также Хосе Ортега-и-Гассета, А. Зиновьева, О. Тоффлера и др.

Это будущее можно назвать реальным благодаря его полифонии и минорной тональности.

В действительном будущем формируются цели, в реальном – увы, неизбежные последствия нашей целенаправленной деятельности. Прогноз последствий – самая необходимая часть любого целевого проекта, но, помнится, когда в одном очень заманчивом проекте были представлены прогнозы последствий, испугавшееся начальство приняло их за абсолютную неизбежность (хотя были представлены и средства преодоления или демпфирования последствий) и зарубило проект на корню.

По сути, имея только два этих принципиально разных будущих, можно действительностью просветлять реальность. Беспросветное реальное будущее озаряется не само по себе, а за счет и в меру реализации действительного будущего.

Но оба этих будущих мало что значат сами по себе без представлений об объемлющей Россию среде. Речь идет о самых общих представлениях, куда движется человечество и что оно будет из себя представлять к тому времени, когда мы реализуем свое действительное будущее.

На качелях реального и действительного будущих формируется стратегия как выбор средств действий и политика как организация этих действий.

Несколько слов о стратегии.

Перикл победил на выборах представителей партии аристократов, противопоставив их подачкам для бедных и нищих программу занятости – для молодых в армии, для взрослых – в освоении завоеванных земель. Будучи человеком скромного достатка, он после долгих лет служения Афинам вышел в отставку ровно с тем капиталом, с каким взошел во власть. И никогда не превышал доходов над расходами ни в афинском, ни в личном бюджете.

Фабий Максим, неудачный преследователь Ганнибала, при жизни обливался презрением за трусость и дуралейство, за чопорную честность и неумение предвидеть, но ни одному человеку не были оказаны столь пышные почести после смерти, когда римляне поняли, сколько молодых жизней спас этот полководец.

Железный Бисмарк, имея всего одну идею – объединения Германии, стал величайшим стратегом, сделавшим из лоскутного одеяла державу, возглавившую две мировые войны.

В мае 1940 года, после позорнейшего падения Франции, пришедший в кресло премьер-министра Англии Уинстон Черчилль пообещал народу и парламенту, что отведет от Альбиона за 100 дней немецкие пушки. И отвел. Во имя неприкосновенности Англии он пренебрег личным презрением к Сталину и пошел с ним на союз, именно благодаря июньско-июльским дипломатическим маневрам Лондона Сталин из друзей Гитлера №2 превратился во врага №1.

Опыт великих стратегов учит, что стратегия:
это прежде всего этическая позиция, неизменная ни при каких обстоятельствах
весьма технологична, в ней способ действий неизменен в постоянно меняющихся обстоятельствах
всегда двухшагова (один шаг – в действительности, второй, виртуальный, – в изменяющейся перспективе реальности).

Политика – умение согласовывать в едином действии м
ножество интересов, политика ситуативна и потому в ней важней силы и воли чутье чужих настроений и желаний. Нестратегированная политика – ловкачество, пустая техника социального инжениринга.

Все, что обсуждалось до сих пор – работа с будущим, футуротехника. Ее основанием и предысторией является концепция – сложное агрегированное представление о наших настоящих возможностях и средствах.

Ключевым фрагментом, фокусом концепции является замысел --достаточно привлекательная и манящая исполнителей и окружающих картина. Это очень важно,чтобы окружающий мир сочувствовал или восхищался нашим замыслом, а не содрогался, как в Октябрьскую революцию. Говоря современным языком, замысел во внешней своей функции – public relations, а во внутренней – мобилизационное предписание. В концепции ужения рыбы таким замыслом является червяк, в мышеловном деле – кусочек сыра или сала, в революциях – идея справедливости, равенства, братства, свободы, независимости, "кто был ничем, тот станет всем", экспроприации экспроприаторов, отмена шестой статьи конституции о руководящей роли КПСС и т.п.

Для того, чтобы замысел был доступен и понятен, его экскортирует кортеж понятий, разрабатываемый коллективно или всем народом, и дружно внедряемый средствами массовой информации в ходе тотальной дискуссии. Никто ничего при Горбачеве не перестраивал (разве что партийные ряды и дачу в Форосе), но так долго и звонко говорили о перестройке. что это понятие закрепилось и все начали перестройку.

Если говорить в залоге будущего, то, прежде чем начинать футуротехнику и даже разворачивать замысел, необходима разработка и накопление арсенала рабочих понятий, таких, например, как демократия. Ведь говоря "демократия", одни имеют ввиду власть большинства (то, что еще Аристотель называл "охлократией", властью толпы, неизменно сменяемой тиранией), другие американскую модель регулируемого общественного поведения, третьи исповедуют французскую модель демократии (мнение одного является всеобщим, если ему нет других противоречащих мнений), а четвертые вообще используют это слово в качестве ругательства.

Без понятийной работы, проделанной Кантом, Гегелем, Фейербахом, Фихте, Шопенгауэром и другими немецкими философами в течение нескольких тихих университетских десятилетий, не было бы Бисмарка и Великой Германии конца 19-начала 20 веков.

Нам, так привыкшим жить в беспонятийном мире ярлыков и наклеек, необходимы в нашей концепции понятия хозяйства и экономики, рынка, национальной идеи (миссии) и многое другое – не сами эти рынки и модели экономик, а понятия. Иначе получается только то, что получается – замысливаем одно, претворяем совсем другое, получается третье, а получившееся понимается по четвертому.

Все региональные прикладные разработки Лаборатории региональных исследований и муниципальных программ, то есть с 1988 года (уже десять лет!) начинаются с разработки прикладных рабочих понятий: рекреация, торговля, сервис, транспорт (Дельта Дуная, 1988),человек, здоровье, жизнь, мониторинг (Горный Алтай, 1990), регион, хозяйство, экономика, рынок, торговля, рекреация, образование (Крым, 1992), туризм, муниципальная программа (Шлиссельбург, 1994), региональная политика, городской маркетинг (Долина реки Вуоксы, 1995), страна и регион, город и регион, фирменный регион, региональная политика, региональная миссия, региональное образование (Кобрин, 1996).

С понятийной работой надо спешить, ведь уж от собственного визга отстаем, но именно понятийной работе никем теперь не уделяется место и время – весь талант философов уходит на полемику между сосбой да с властями или на переводы трудов своих иностранных коллег.

А начинается концептуальная работа с мощной квадриги:
Необходима вера, некоторое кредо, без которого невозможно социальное основание харизмы духовных и политических вождей и лидеров. Необходимы, как заметил один из участников дискуссии, "хорошие люди" в правлении страной -- честные, не воры, умные, не заплывшие с перепою и с жиру, здоровые, чистые, воспитанные и образованные, а, главное, нужна вера людей в то, что так оно и есть, чтоб тень Моники Левински ничтожно падала ниц перед стопами национального лидера. Нужен культ…у нас после Сталина стало считаться дурным тоном быть приличным и уважаемым человеком во власти, непременно надо быть изможденным пороками, мурлом
с открытым ощерившимся оскалом.

Нужны аксиологические основания, ценности – палитра общественно признанных авторитетов, чтобы можно было сказать "мы, народ…", а не бориска с егоркой. Мне, например, ценность территориального единства России весьма сомнительна всегда была, а уж в эмиграции особенно. Любой дискуссант и пограничник может бросать мне "отрезанного ломтя" в лицо, но в языке и культуре не я – "отрезанный ломоть", а водовку и мы пить умеем не хуже неуехавших и стерегущих "священные рубежи". Мне глубоко противны так называемые национальные ценности (присущие мне также, как и большинству)– ханжеское слабоверие и политическое легковерие, ксенофобия, почти автоматическая вороватость, пьянство до отупения (и отупение от пьянства), лень-матушка, обломовская надежда на авось само собой, наивность и невинность не по летам, интеллигентское "Надо работать! Мы будем работать!" – и тут же садятся за пульку.

Но, согласен с А. Солженицыным, нужен культ труда производителя хоть чего-нибудь полезного, необходимо уважением не только к результату труда, а прежде всего к его носителю, каждый трудящийся должен знать себе цену и не жеманиться "у нас незаменимых нет" и "чего уж там, мы и в сторонке постоим, не баре". Пока у нас не будет ценности труженника, у нас будет не экономика и не рынок, а принудиловка.

Для меня ценность свободы – высшая, ради нее можно и родину послать куда подальше и о ее целостности не беспокоиться.

При всей своей обидчивости ценность справедливости я не принимаю – в ней слишком много от зависти и слабосилия.

И так далее.

Это все – личные ценности, далеко еще не общественные. Но с кого же начинать, как не с себя? Чего от других-то требовать, своего не выставляя?

И предпоследнее – принципы, прежде всего, ведущий принцип – доктрина.

Для меня все эти ельцыны и чубайсы – преступники не потому, что воруют (это само собой, но по низшему счету), а потому что преступили собственные принципы и предали собственные концепции. Никто их за язык не тянул говорить одно и никто не понуждал потом делать другое и забывать принципы, благодаря которым они и оказались у власти.

С какой доктриной победил Ельцын? -- Мы – не край униженных и обманутых, мы – великая страна! А сам повел себя как выходец из мезозоя: то брякнется на стул, пока говорит английская королева, то отольет на шасси самолета на виду у всего света, то вообще пропьет официальный визит в Ирландию или Японию.

Чубайс, под стать себе имел, пусть дурную, но доктрину приватизации – за счет "дурных денег" (ваучеров) снять со страны ярмо инфляции, направить спрос на фиктивные потребности и приобретения, а ведь увлекся совсем другим и преступил и забыл собственную доктрину.

Потеря принципов – потеря себя в неменьшей мере, чем при потере веры.

Нужны теоретические построения. Как профессиональный географ-теоретик, я работаю именно на этой ниве, имею и публикации, и сторонников, и улюлюкание, и реализационные экспериментальные площадки. Именно за эти теоретические разработки по регионалистике меня приглашают в Россию на круглые столы экспертного совета Совета Федерации, на выборы (а вовсе не за бойкость пера и языка). К сожалению, никакой координации теоретических разработок концепции России не существует и существовать пока не может. Но этот нестройный пока теоретический задел есть, развивается, существует, зреет.

Для меня как теоретика, например, важна вторичность экономики относительно хозяйства. Эта теоретическая установка делает бессмысленными все экономические реформы прежде изменений в хозяйстве, его экологии, этологии и эстетике.

Собственно, это и есть мое самоопределение и нахождение своего места в развернутом фронте работ. Самоидентификация в этой ситуации – реально я могу по полной программе делать только это (я это и делаю, урывками). И несу свои теоретические разработки на ежегодный суд своих коллег и надеюсь этим быть нужным. Пока свободен и не попутан рутиной работы в Америке на Америку, готов к участию в российских делах.

Так, в ходе беглых рассуждений восстановилась схема концепции, которую и представляю читателям "Лебедя" в надежде, что найду таким образом соратников и единомышленников и, как могу, готов трудиться ради спасения и славы нашего отеч
ества. А если анонимный Сергей чего-то здесь не понял или ничего не понял, то просьба не беспокоиться, все-таки этот текст расчитан на людей думающих и интеллигентных.

Сходя с орбиты полемики, готов включиться и погрузиться в дела земные.

Монтерей, 4 августа 1998 года.