ОТКРЫТОЕ ОБЩЕСТВО В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ НЕРЕАЛЬНО. Ну и что ?

01-01-1998

Прежде, чем вступать в полемику, я хотел бы поблагодарить Владимира Торчилина за серьезный отклик на мою брошюру «Идея открытого общества в современной России» (М., Магистр, 1997). Статья Торчилина, собственно, не рецензия, а особый (любимый и мною) жанр «размышлений по поводу». Автору, естественно, приятно, что он (т.е., я) смог вызвать у старого товарища желание «поглубже поразмышлять» а, как следствие, «кое с чем и не согласиться». Теперь мой черед поразмышлять. Так что, глядишь, в ходе разговора нам удастся понять или сообразить что-нибудь, о чем в начале мы и не подозревали.
Сам факт нашей открытой дискуссии уже ставит под сомнение исходный тезис моего оппонента о том, что политическая действительность России «все еще целиком и полностью укладывается в прокрустово ложе «закрытого общества». Защищать политику (или политиканство?) нынешних российских властей у меня нет никакой охоты, но все же «целиком и полностью» в формуле Торчилина я заменил бы на, скажем, «принципиально», «во многом» или «в значительной мере». Не только справедливости ради и потому, что российская действительность очень неоднозначна, но и потому, что открытое и закрытое общество в моем понимании – веберовские «идеальные типы» общественного устройства, т.е. нечто принципиально существующее только в мыслительной (а не в российской или американской) действительности.
Другое дело, что фактическое устройство общества и государства может быть ближе к тому или иному идеальному типу. В этом смысле во времена противостояния двух систем можно было говорить по контрасту об открытом (на Западе) и закрытом (в социалистическом «лагере») обществах как об эмпирической данности. На Западе относительная открытость пока воспроизводится. В этом же направлении пошли трансформации у бывших советских сателлитов в восточной Европе. Что же касается России и стран СНГ, где тоталитарная система безраздельно господствовала три четверти века,– здесь положение куда более сложное.
Я не буду спорить: признаю сразу (признал уже в наименовании своего ответа), что открытое общество в современной России нереально, НО – и это «но» для меня имеет решающее значение – мыслимо. Мыслимо как некая потенция, возможность, а для кого-то (в частности, для нас с В.П.Торчилиным) еще и как общественно-политический идеал. Сказанное, в сущности, и дает основания для всего последующего, а потому здесь небесполезна некая аргументация, хотя вообще-то это особая тема.
Итак, вспомним, возможны ли были в доперестроечном Союзе открытые идеологические дискуссии? Возможно ли было легальное существование политической оппозиции, оппозиционных СМИ и обсуждение в Верховном совете (или хоть в ЦК КПСС) вопроса об импичменте генерального секретаря партии? Возможна ли была в советской стране публичная политика? Какова была мера самостоятельности субъектов Федерации («Союза» ССР)? Как обстояло дело с частной собственностью? Вопросы в общем-то риторические, но приходится несколько освежить наши воспоминания, чтобы, как гласит реклама, «почувствовать разницу» между тем, что было, и тем, что есть теперь. В том, что есть, хорошего мало: здесь у нас с Торчилиным нет расхождений. Расхождения касаются не столько даже будущего – о нем нам знать не дано, – сколько нашего отношения к будущему России.
Возвращаясь непосредственно к идее открытого общества, я полагаю, что все идеи рождаются маргинальными по определению. Весь вопрос в том, как складывается их дальнейшая судьба.
В этом смысле попперовской идее и повезло, и не повезло. Повезло в том, что в эпоху «холодной войны» она получила достаточно широкое хождение. Не повезло в том, что в тогдашних обстоятельствах все казалось настолько понятным (см. выше), что идея открытого общества так и оставалась идеей, не получая достаточной интеллектуальной подпитки, чтобы вырасти в развернутую концепцию. Лишь горбачевская перестройка и последовавший затем развал советской системы изменили положение. Уже «отработанная», полузабытая на своем родном Западе, ставшая там достоянием истории идея открытого общества (действительно, не без участия Дж.Сороса) обрела вторую жизнь в бывших странах социализма.
И только здесь, думаю я, «здесь и теперь» начинается ее вторая жизнь. Как заметил когда-то Фазиль Искандер, люди озабочены больше всего тем, чего у них нет: голодный думает о еде, раб о свободе, замерзший о тепле. Поэтому, во-первых, возможно, что концепция открытого общества родится в России, и, во-вторых, Россия покажет миру путь к открытому обществу, каким бы странным ни казался этот тезис Дж.Сороса. Однако меньше всего я хотел бы представить дело таким образом (а именно так понял меня В.Торчилин, и это свидетельство дефектов текста брошюры), что процесс формирования открытого общества где бы то ни было и, в том числе, в России следует мыслить как естественно–исторический по типу «неизбежной победы коммунизма» или либерализма (по Ф.Фукуяме).
Вроде бы я об этом писал. Писал, что большевистские методы и средства приходят в противоречие с объявлеными демократическими идеалами и целями (расстрел «Белого дома» и война в Чечне лишь открывают бесконечный ряд примеров такого рода), и что перевесит – отнюдь не предрешено. Писал о том, что открытое общественное устройство и, в т.ч. гражданское общество нельзя построить, а можно только вырастить на себе и своих детях, что для этого нужен не проектный, а программный подход и т.д. Не писал (и напрасно) разве что о бессмертном mot В.Бакатина, уподобившего строительство социализма изготовлению яичницы, а восстановление демократии обратному преобразованию яичницы в яйца.
Тем не менее я понимаю «смущения духа», возникавшие у Торчилина по ходу чтения. Так или иначе, но связаны они по большей части с вопросом о субъектности обсуждаемых действий: кому в России нужно открытое общество? Потому что, если никому не нужно, то незачем и бумагу переводить; все эти разговоры об открытом обществе «прилагаются как бы к безвоздушному пространству». А как свидетельствуют приводимые моим оппонентом социологические соображения, «подавляющая часть наиболее активного слоя российского населения просто по определению ни в каком «открытом обществе» не заинтересована...»
Не будем спорить с социологическими соображениями (хотя они вовсе не так однозначны), проведем лучше маленький эксперимент. Скажите, Читатель, нужен ли Вам Кундюб? Хотите узнать, кто это (или что)? Нет уж, Вы сперва скажите, нужен ли Вам Кундюб, потому что, если он Вам не нужен, то все мои разъяснения будут пустой тратой бумаги и времени. Тем паче, что я-то, отлично зная все о Кундюбе, могу наперед сказать, что подавляющему большинству из Вас он абсолютно ни к чему.
Так – в шаржированной, конечно, форме – выглядят для меня социологические выкладки В.Торчилина. Я могу привести свои, еще и похлеще. Собственные мало-мальски содержательные представления об открытом обществе имеют в России (думаю, как и в США) несколько тысяч человек. Несколько сотен тысяч про этот «Кундюб» слышали, и для подавляющего большинства из них он синоним капитализма (что, как я попытался показать в брошюре далеко не так). Для остальных без малого полутораста миллионов россиян открытое общество – чистый кундюб. Притом, что в среде ученых социологов, политологов и т.д. общепринятой и четкой трактовки идеи открытого общества нет, что, спрашивается, делать немногочисленным ее сторонникам? Прорабатывать эту идею, развертывать соответствующую концепцию, ликвидируя тем самым дефицит ценностей, характерный опять же и для Америки, либо, посчитавши, «кому это выгодно», согласно старому анекдоту завернуться в саван и ползти на кладбище? Или изучать развитие и распространение фашистской идеологии в России? Почему-то количество тех, кому это выгодно, растет по экспоненте, а сторонники фашизма очень доходчиво объясняют преимущества своих идеалов.
На мой взгляд, здесь и зарыта собака. В политике (как и в бизнесе) побеждают не интеллигенты, ведущие социологические опросы и согласующие с ними свою стратегию, а практики, умеющие держать свою линию, ставить цели и достигать их. Они не изучают, а создают общественное мнение, не ищут, кому это выгодно, а делают выгодным то, что считают нужным. Для бизнесменов и политиков все это банальности, а вот русские интеллигенты (независимо от пятого пункта и места жительства) никак не могут смириться с таким ненаучным подходом.
Познакомившись пятнадцать лет назад с Георгием Петровичем Щедровицким и став членом Московского методологического кружка, я, надеюсь, перестал быть «интеллигентом» и «научником». Поэтому вопрос «кому выгодно» для меня второй. Для начала же достаточно того, что это «выгодно» мне: такова моя гражданская позиция. Ну, а чтобы не выглядеть совсем уж карасем-идеалистом и кустарем-одиночкой, добавлю, что идея правопорядка, откуда при некотором напряжении мысли выводится идея открытого общества, является в России одной из наиболее популярных. (Из чего, заметьте правопорядок тоже еще не возникает.) Так что, не исключено, что наши с Владимиром Петровичем внуки и доживут до чего-то вроде открытого общества в России. Что делать: характерное время исторических процессов часто несоразмерно длительности человеческой жизни.
P.S. А вот, что касается политики нашего государства, то теперь я внес бы в ее квалификацию значительные коррективы. Как-никак два года прошло.

Комментарии

Добавить изображение