Михаил Жванецкий: либо наша жизнь станет лучше, либо мои произведения будут бессмертными

16-10-2013

НТВ продолжает новый проект Леонида Парфенова под названием "Весь Жванецкий". Появление Михаила Жванецкого на НТВ странным образом совпало с началом кризиса в стране. Жванецкий полагает, что, если бы его не показали по телевизору, никакого кризиса не было бы. О том, как создавался цикл "Весь Жванецкий", и вообще о себе нынешнем он рассказал корреспонденту Ъ ВИКТОРИИ АРУТЮНОВОЙ.

 

-- Михал Михалыч, проект "Весь Жванецкий" начинался еще в мае прошлого года. Как вы отнеслись к этому предложению тогда и что вы думаете о нем сейчас?
-- Мне сразу понравилось предложение Леонида Парфенова. Оно было взволнованное. Он взволнованно звонил, искал меня, и где-то даже нашел. Причем вначале "Весь Жванецкий" выглядел очень красиво: планировался выход кассет, книжек, растяжки должны были висеть по всему городу, и только потом начинался сериал. Я, конечно, этот проект испортил. Опять же юридические трудности. Мы-то с Парфеновым люди творческие, и мы как-то быстро договорились, а юристы... Там возникли права владения. Мне показалось, что НТВ свирепо, я почувствовал, что влипаю, что нужно быть осторожным. Я нанял юриста, на всякий случай, как-то впрок. Вообще, НТВ -- это организация хищническая, это бизнес. Поэтому мы были не на равных, и мы бились.
Потом начался отбор материала. Устроили четыре концерта в Политехническом. Хотели еще что-то на этом заработать, отыграть в театре Эстрады, но я не решился. Материал старый, я понятия не имел: пойдут люди, интересно им это? Меня же не только слушают, но и смотрят. Раньше было интересно смотреть, сейчас, наверное, интересно слушать, думал я. Ну, понятия не имею! Меня еще очень смущало наглое молодежное название "Весь Жванецкий". Какой весь? Если честно говорить, в этот проект вошло, ну, пятнадцать процентов того, что я написал. Но сейчас новое время, эта кампания рекламная, и ребята собрались в общем-то молодые -- не мне с ними спорить. Они специалисты по названиям, по завлечению женщин и публики. Ну, "Весь Жванецкий", так "Весь Жванецкий". Я это переиначил и сказал, что "весь" в том смысле, господа, когда мужчина говорит женщине: "Я весь твой". Какая часть этого мужчины вам в результате достанется, никто не знает.
Не успели выйти первые серии, как разразился кризис, ими, я думаю, и вызванный. У меня всегда так получается. Я современный. Я не знаю почему, но то, что я пишу, всегда звучит. То есть если оно даже не звучит, это временно. Я когда-то уже говорил и теперь могу только повториться: либо наша жизнь станет лучше, либо мои произведения будут бессмертными. Ничего другого я предложить не могу. Если даже мы ушли в сторону демократизации, капитализации, приватизации, то все равно жизнь подруливает, подруливает и снова выравнивает. И мы опять попадаем на накатанную дорогу этих наших собраний, коллективных решений, огромных морд и маленьких глазок.
-- А вы читаете то, что пишут про вас?
-- Читаю. Раньше писали, что я сник. Ну, я не сник, я просто пытался разобраться в этой жизни. Посмотрите, как сейчас вдруг отступило телевидение. Потому что слишком мощная жизнь подошла к его границам. А за месяц, за два, за год до кризиса телевидение, со всеми девочками и рекламами, было совершенно отделено от жизни. Это была своя виртуальная жизнь, абсолютно оторванная от нас, достаточно пошлая, мерзковатая, надоедливо наглая, со всеми "угадай мелодию" и "русскими гвоздями", со всеми удачными и, в основном, неудачными шутками артистов, которые говорят сами. Это было время, когда аккомпанемент выступал с сольными концертами. Сейчас начали искать, у кого же спросить: "а как вы"? И почему-то не побежали к Филиппу Киркорову или Алене Апиной. Стали спрашивать у кого-то другого, кто эти годы молчал. И снова те, кто молчал, вышли на передний план, потому что они хоть что-то могут сказать.
-- Во время президентских выборов 96-го года вы напоминали о социализме, "где водка -- три шестьдесят два, где все знакомо, как в родной помойной яме, где висят для поцелуя, похожие, как близнецы, ряха начальника милиции и задница первого секретаря обкома партии". О чем вы напомнили бы сейчас, спустя два года?
-- Я не думаю, что в сериале обращаюсь только к тем временам. Это, скорее, демонстрация возможностей, обозначение своего местоположения. Это, скорее, осмотр достопримечательностей -- так я бы это назвал. Сегодня у нас очень странная ситуация. Я сам понимаю, насколько сложно после Кириенко снова дать шанс молодым. Но ведь мы уже начинали привыкать к новой жизни. Я скажу, что я потерял. Я потерял в Москве тех людей, которые мне стали нравиться. Это мальчики и девочки, на маленьких машинах, которые заполняли супермаркет -- нормально говорящие, сидящие у компьютера, читающие, довольно спортивные. И что самое главное -- не пьющие. На этих людей была вся надежда. Сейчас, если они будут выброшены на улицу и мы начнем возвращаться к тому времени, о котором я все время читаю, мне будет страшно жалко. Ведь я читаю не для этого. Я не хочу снова быть популярным, хотя популярным быть приятно. Вот мы очень любим ссылаться на соседа -- ну вот же, рядом, в Америке, в этой несчастной, прекрасной стране американцы и на 800 долларов в месяц вкалывают с 6 утра до 6 вечера, и на миллион в год вкалывают с 6 утра до 10 вечера. Я, правда, рано вставать не люблю, зато ложусь поздно.
-- Видимо, потому, что вы не любите вставать рано, вы так и не уехали?
-- Америка немножко не моя страна. Мне ближе был бы, допустим, Израиль. Правда, там не нужна моя специальность. Но дело даже не в этом. Боже мой, ну, женщина, которую я любил и из-за которой я, можно сказать, превратился в животное, уехала. А я отказался. Она вернулась к семье, и уехала. То есть ради меня она ушла из семьи -- мы были вместе, но она сказала, что здесь она жить больше не может. Она не может выносить советский трамвай -- это были те годы, не может выносить советский суд, не может выносить советскую милицию, не может выносить советские магазины, не может выносить коммуналку, не может выносить загаженный туалет. Я прекрасно понимал все, что она не может выносить. И не уехал. Я остался при этих туалетах и коммуналках.
-- Хорошо, давайте от этого грустного к другому...
-- Почему мы говорим о грустном? Видимо, потому, что говорим о стране. Я всегда смотрю последние известия. Ну что ж это такое? Ну какую тему выбрать, чтоб было веселей? Я думаю, что эта тема все-таки в кризисе. Мало того, что все произведения, которые я читаю, написаны об этом времени. Кризис -- наше привычное состояние. Чего бояться? Мы уже привыкли -- и запасались, и жуки у нас заводились. И у меня когда-то дома все было по 2, по 4, по 6, по 8. Куда не войдешь. И если уж у тебя есть электробритва, то к ней 4 запасных ножа. Все лежало по квартирам. Такие маленькие складские помещения, среди которых мы жили. Багажник автомобиля был забит коленвалами, распредвалами. А колеса... Мы не могли ездить, потому что внутри, вместе с колесами, сидели дамы. Мы об этом просто забыли. Но здесь расслабляться нельзя, здесь все время нужно быть настороже.
-- Когда вы встретились с Райкиным, он был уже пожилым и усталым от жизни человеком. Райкину тогда было приблизительно столько же, сколько вам сейчас...
-- Я понял. Мы не похожи -- мы разной крови, потому что он исполнитель, а я автор. В любом случае, он слишком много времени уделял внешнему, своей красоте, заказам, их исполнению. Вокруг него всегда сидели люди, которые исполняли его заказы и распоряжения. А я предоставлен сам себе. Я все время размышляю, без конца рискую. Я думаю, что Райкин, по большому счету, мало рисковал, потому что он выбирал авторов. Возле него крутилась целая страна -- он был один, и писать для него было огромной честью. Он мог выбирать, поэтому риск провала был минимальный. У меня же, если я сажусь к столу, возможность провала гигантская. То есть 90 процентов провала и 10 процентов успеха. Но я не могу уйти в провале, я должен уйти в успехе -- это сцена. Вот этим мы и отличаемся: я сам пишу и еще обязан иметь успех.
-- Так получилось, что роль социального сатирика Райкин передал вам. Кому передадите ее вы?
-- Пока ощущения, что пора передавать, нет. Я не хочу готовить организм к тому, что я должен на кого-то оставлять... И вообще не верю карканью со стороны Геннадия Викторовича Хазанова, что, мол, жанр умирает. Ну где же умирает, когда такая страна, которая все время дает под зад, и жанр снова взлетает. Это ж такое дело -- получил под зад -- и взлетел. Нет, нет, жанр не умирает. При такой жизни новый Райкин обязательно родится.
-- Михал Михалыч, как в Аркадии с погодой?
-- У нас похолодало, на море барашки, небо затянуто не тучками, а облаками. Я тоже думал: ну когда ж погода наладится? Я обращался: когда будет погода? Они говорят -- жизнь наладьте. Наладится жизнь, наладится и погода.
Подробнее о проекте "Весь Жванецкий" читайте в следующем номере журнала "Коммерсантъ-Власть".

Комментарии

Добавить изображение