ТИПИЧНЫЙ МОСКОВСКИЙ ПЕЙЗАЖ

Поздний вечер, дождь... Мы пробираемся вдоль нескончаемого забора к засекреченному зданию. "Синие ночи Ч. К." - так назывался идиотский самонадеянный спектакль начавшего свое существование Молодежного театра МГУ. Они тогда играли в старом клубном здании (рядом со старым солидным Университетом), а впоследствии и до недавних пор выезжали с ты спектаклем за рубеж.
Вы догадываетесь, конечно, каким было исполнение артистов, которые "не нюхали", что такое Министерство Госбезопасности и каково сидеть на Лубянке.
Итак, мы идем... Или, точнее сказал, "мы шли, шли и, наконец, пришли" (цитата из пьесы Э. Ионеско "Стулья"), куда бы вы думали? Конечно, не на Лубянку, но тоже в цитадель. Она носила гордое название освященного покровительством государства Института им. академика Курчатова. И здесь, в небольшом зале дозволено было молча созерцать запретное чудо: картины Роберта Рафаиловича Фалька, родившегося в 1886 г. в Москве, но перекочевавшего в 1928 году в Париж, куда А В. Луначарский на всякий случай выслал группу философов-идеалистов, художников и писателей. В Париже Фальк счастливо прожил со своей женой десять лет - до 1938 года). То есть до наступления жесточайшего террора Сталина и его, к тому времени уже полностью запуганных прихлебателей, наших вождей - Калинина, Берии, Молотова (жену которого Сталин вскоре арестовал и сослал в лагерь).
В то время дочка Молотова Светлана была моей студенткой в ИМО (Институт международных отношений). Она скончалась уже после войны, по-видимому, от излишнего потребления снотворного, а возможно, и наркотиков.
Мы теперь вспоминаем Светлану с дочерью Жукова, моей соседкой по двору (мы живем на улице Воровского, ныне снова переименованной в Поварскую).
Разумеется, выставку Фалька никто не разрешал, о ней не сообщалось в прессе. Вообще-то говоря, это было не радостное событие, а криминал. В перспективе у нас было еще много лет, мягко говоря, полуофициальной культурной деятельности и поднадзорного существования.
На выставке было темно. Никаких принятых в таких случаях световых эффектов, как бывает на выставке шедевров, здесь не предполагалось. Фальк долго "отсиживался в Париже" и для официальной России он просто не существовал.
Сохранилась легенда о том, что по своей душевной простоте он в праздник зашел к какому-то преуспевающему мазиле (конечно, членкору Академии), но Роберта Рафаиловича не пригласили даже сесть за стол. И тогда он скинул кафтан и на соседнем столике перед обалдевшими гостями сплясал лихой одесский хулиганский танец.
Фальк умер в Москве в 1958 году. Светлая память ему, "вернувшемуся на Родину". Конечно же, выставка Фалька была не единственным "подрывным" мероприятием. Люди мало знали об этом, но одна за другой (особенно после смерти тирана), последовала серия мероприятий, которая закончилась апофеозом - Всемирной художественной выставкой "Москва-Париж" (1900-1930 гг.). Двухтомная уникальная монография, из данная в 1981 году Государственным музеем изобразительных искусств им. А. С. Пушкина тиражом 25 тыс. экземпляров - ее памятный каталог.
Вот тут мы уже увидели Филонова (1883-1941), ставшего жертвой Ленинградской блокады. Центральное место на выставке занимала большая картина "Пир королей", не потерявшая своей актуальности вплоть до наших дней. На ней навалено невиданное количество яств, а за столом сидят истощенные люди, которые уже не могут принять эту "гуманитарную помощь". Филонову не потребовалось изображать среди гостей "Пира королей", например, Жданова, о зловещей роли которого все давно знают, как помнят и о его разгромной послевоенной статье в "Правде", направленной против Зощенко и Ахматовой.
Сейчас мы, взрослые люди, в тот момент ничего не знавшие о жизни и творчестве Роберта Рафаиловича во Франции, задаем себе наивные вопросы (как позже о Прокофьеве и о многих других достойных иди не столь уж достойных деятелях культуры, напр., о Горьком, Маяковском): зачем они возвращались в Россию в самые неподходящие годы? Что их ждало - мы-то теперь знаем. Можно было понять Сергея Есенина, столь неразрывно связанного с русской природой, что он, еще овеянный бурной юностью, решил повторить мифологический сюжет похищения Европы.
Более благополучным было другое возвращение. Русский пианист профессор Московской консерватории Борис Борисович Тиц привез Россию свою жену, красавицу-негритянку Коррети Арле-Тиц, которая первые же сезоны Большого театра исполняла на его сцене арию Aиды (она обладала замечательным сопрано).
Мы жили с Коррети в одном доме в Полуэктовом переулке, у нас была общая коммунальная кухня и я очень любил в свои 4-5 лет слушать народные негритянские песни и спиричуалс, которые много спустя столь успешно исполнял Поль Робсон.
Теперь я вспоминаю, что Коррети была весьма образованной женщиной. Я брал для нее из библиотеки Академии наук Стерна. По-русски она, конечно, не читала, да его в то время и не переводили. На мой вопрос о Пале Робсоне она ответила: "Он был у меня. Поет он, конечно, хуже, чем я." И видно было, что ее это даже огорчает. С тех пор я больше ни разу не слышал в России подлинных негритянских песен. И до сих пор помню, как Коррети пела мне на ночь "Sleep, My Baby".
Итак, зачем было возвращаться в Россию Фальку? Еще в Москве Роберт Рафаилович написал свою очаровательную небольшую картину "Красная мебель" (1920). Он нашел себя, свой стиль, свой смысл жизни. Человек он был деятельный. Основал общество "Бубновый валет", был членом объединения "Мир искусств". Но вскоре он споткнулся о порог Революции. Вы помните, как писал об этом Иосиф Уткин: "Я видел пожар большого погрома... и пламя маленькой революции". Это изречение и сам Уткин постарался забыть.
Чем же обосновал свою жизнь Фальк? Подумайте только! Он стал членом Коллегии Наркомпроса. С Фальком, как известно, обошлись по-хамски. Иная, сияющая судьба ждала Павла Николаевича Филонова, глашатая сюрреволюционного искусства, ближайшего соратника Маяковского. Побывавший в 1911-1912 годах в Италии и Франции проповедник принципов аналитического искусства, в 1923 году Филонов руководит Отделом общей идеологии Института художественной культуры (Ихук). Но делом его жизни и спутником смерти оказался "Пир королей", висевший над его постелью в день его смерти. Кто вынес это мало кому известное грандиозное полотно на Всемирную выставку "Москва-Париж" - Антонова, Мальро или, может быть, Помпиду? Перед погибшим от голода Филоновым, которому, по-видимому, всю жизнь пытались заткнуть рот, позволяя говорить только косноязычным искусствоведческим языком (великим молчальником у нас был только Д. Шостакович), скрижали открылись перед смертью. Не случайно он не разрешал перевесить подальше от его кровати "Пир королей".
Курьезно то, что лекции я обычно читал в большой аудитории. Первые два часа вещал прокурор Союза Андрей Януарьевич Вышинский (как правило, его никто не слушал, хотя он был, бесспорно, выдающимся оратором-демагогом). Вторую пару читал я - молодой человек, не старше своих учеников. Они меня слушали, по-видимому, из .любопытства, понимая, что я часто импровизирую. Любили лекции о Мопассане, Хемингуэе, Томасе Манне. (Генриха я игнорировал). Из поэтов увлекались Верленом (поскольку знали языки), Элюаром, даже Арагоном. И, наконец, день завершал Евгений Викторович Тарле, иногда возвращавшийся из своих перманентных ссыпок, как Наполеон с Эльбы, но без всяких последствий.
Каждому из нас была уготована своя судьба. О самоубийстве Вышинского, находившегося за границей, по-моему, в прессе не сообщалось. О смерти Е. В. Тарле писали мало и глухо. Может быть, правительственные неучи не считали его великим ученым и историческим писателем? Помню, как углубленный в свои мысли после лекций он вдруг положил руку мне на плечо и спросил:
- Я что-нибудь не так сказал?
- Что Вы, - сгорая от стыда, - ответил я.
- Но Вы улыбались...
- Это от удовольствия, - искренне ответил я.
Надо сказать, что Евгений Викторович никогда не раскрывал свой зеленый портфельчик и пел как соловей о войнах, царях и полководцах. Я иногда спрашивал студентов:
- Почему вы не записываете лекции профессора?
И получал вполне достойный ответ:
- Мы и так все запоминаем.
В те годы учился Мэлор Стуруа. Пусть он подтвердит мой рассказ и напишет что-нибудь путное, кроме газетных статей, об ученых своего времени. Думаю, ему есть что сказать.
В самом начале 50-х, когда с двумя дочерьми я жил в девятиметровой комнате в Глазовском переулке (рядом со Старым Арбатом) - главной трассой правительственных кортежей, набитой филерами, которых мы знали в лицо, настолько они нам примелькались, со мной (со мной?) стряслась беда. Меня внезапно сняли с работы в один и тот же день в обоих институтах, где я работал (в Библиотечном и ИМО).
Оказывается, власти добрались до моей мамы. На нее нашлось дело: она была членом партии с 1905 года. Я тут же отнес письмо в Кремль.
Там тогда еще было окошечко для жалобщиков. Нимало не смущаясь, я возложил на Сталина ответственность за жизнь матери, поскольку она была старым и больным человеком. Тут надо было бы сажать меня, но, внезапно для властей, у меня нашлась горячая защитница - Александра Михайловна Каллонтай, до той поры наш Чрезвычайный и Полномочный посол в Стокгольме, советник министра иностранных дел. За мной ходили по пятам. К Молотову и Берии полетели письма с грифом "срочно, лично, секретно".
Смешно и грустно, что отстранение меня от преподавательской деятельности (пока решали, посадить этого скандалиста или пусть живет) продолжалось всего два месяца. Лето мы с детьми прогуляли на Гоголевском бульваре, а осенью мне в один и тот же день позвонили и из Библиотечного института, расположенного в Химках, и из ИМО, чтобы сообщить часы запланированных лекций. Ну, просто как в романе Кафки!
Маму продержали в одиночной камере на Лубянке полгода. Берия написал Коллонтай, что ее письма будут приняты во внимание. Наконец, получил "уголок" (письмо без марки, брошенное из товарного вагона прямо на рельсы). Мама писала, что она все еще жива и везут ее вагоном в Акмолинскую область. И срок-то у нее всего пять лет без поражения в правах. То есть, приехав, она сможет зарабатывать, жить "на воле" и преподавать детям математику. Мама была сотрудницей Н. К. Крупской, подругой А. М. Коллонтай, профессором педагогики, первым создателем детских домов для беспризорников (детский дом им. III Интернационала).
Судьба смилостивилась над нами - тиран умер. И тот же прокурор Главной прокуратуры Москвы - Сучков, который подписал и ордер на арест моей мамы и присутствовал на двух ее допросах (это за полгода одиночного заключения!), - сообщил мне, что вот теперь он закроет дело и мама вернется (если перенесет обратную дорогу в Москву), впервые увидит своих внучек и все будет хорошо.
Интересно, что за всю подрывную деятельность против граждан своей страны он ответил только тем, что пересел из одного кресла в другое и стал надзирать за деятельностью Прокуратуры СССР.
Вот так мы шли, шли и шли. К чему? К социализму? К капитализму? До Свободы наше поколение не дойдет. За это я вам ручаюсь.

Виталий Бернштейн - Возвращение (повесть)................................5
Сергей Голлелбах - Заметки художника........................................ 71
Ольга Дидковская - На деревню бабушке ..................................... 80

Иван Акимов, Андрей Грицман, Вацлав Стукас, Анатолий Либерман,
Изяслав Котляров, Леонид Cеменюк. ........................................... ..89
Духовная поэзия Владимира Нарбута (публ. И. Померанцева) ....106
Лев Пумпянский - Из поэтического наследия
(публ. Н. Сарафанникова) ................................................................124

Алексей Скалдин - Письма Вячеславу Ивановичу Иванову
(публ. 3. Гимпелевич, прим. В. Крейда).............................................135
Зинаида Гиппиус - Письма Владимиру Злобину
(публ. Темиры Пахмусс)........................................................ ...............193
Игорь Дюшен - Типичный московский пейзаж ................................ 228

Марк Альтшуллер - Диптих Пушкина
и палинодия митрополита Филарета............................................. ..233
Белла Езерская - Александр Раевский - демон Пушкина ............. 246
Сергей Карпенко - "Руль": зеркало кадетского Берлина .............. 251

Юрий Зорин - Сергей Голлербах
(к 75-летию художника и писателя) .................................................268
Илья Куксин - Великий ученый-эмигрант .....................................273
Валерий Лебедев - Загробное правосудие .......................................280

Библиография........................................................................................293

Об автораx..............................................................................................361

Для университетов и организаций за год - 4 книги - $60
Индивидуальная подписка за год - 4 книги - $40
(пересылка в США $7.00, за границу - $14.00)
Цена отдельного номера - $12.50
(пересылка в США $1.70, за границу - $3.00)

Редакция располагает номерами прошлых лет. Цена - от 5 до 10 долларов.
Плата от заграничных подписчиков принимается только в международных чеках.

Заказы посылать по адресу:

THE NEW REVIEW (ISSN 0029 5337), Inc.,
611 Broadway, # 842, New York,
N. Y. 10012.

Тел. и факс. ред. (212) 353-1478
E-mail: nrewiw@village.ios.com