ОТ ТВАРИ К ТВАРИ(отрывок из книги «Тайны русского духа)

      Позвольте мне, старому писателю, предложить вашему изданию отрывок из моей новой книги. Беспощадная борьба, с тварностью, провозглашенная Христом на заре истории, постоянно занимает лучшие умы планеты. Однако ни разу не говорилось о том, что на пути развития человечества было два случая, когда не отдельный индивид, а индивид массовый, пусть далеко не полностью, но все-таки извлекался из твари, за чем следовали колоссальные общественные и личностные подвижки. Об одном таком случае и рассказывает предлагаемый отрывок.

Мне думается, что идея обожения, или Очеловечивания человека, не просто высказанная, чего было предостаточно, а воплощенная, особенно уместна сегодня, когда мир, регрессируя на исключительно цивилизационном пути, все более и более погружается в беспросветную тварность, то есть идет если не к самоуничтожению вида, то, во всяком случае, к разложению во мраке идейного хаоса, как это было после падения Римской империи, когда именно тварность разрушила все организованное пространство и как бы остановила время.

Искренне ваш , Владлен БЕРДЕННИКОВ

РОССИЯ ИЗНАЧАЛЬНАЯ      Некоторые исследователи утверждают, что россы, или северные славяне, в отличие от малороссов, или славян южных, осевших по берегам Днепра, первоначально были продвинуты далеко на запад континента, смешались там с варягами, то есть с норвежцами, но потом, видимо, кельтами были оттеснены опять на восток, где и поселились на землях, которые впоследствии стали именоваться Московской Русью. Отголоски этих мыслей слышны еще в "Повести временных лет", с опорой на которую в XVIII веке была создана так называемая норманнская теория происхождения Руси. Исследователи же противоположного толка говорят, что да, действительно, общение с варягами было, но они появлялись на Руси исключительно в качестве купцов или дружинников, что киевские князья Владимир Святославич и Ярослав Мудрый формировали даже из них наемные отряды для ведения междоусобных войн, но что никакого особого влияния на Русь варяги не оказали, так как, оседая, очень скоро ославянивались.

Установить истину, ввиду отсутствия серьезного документального материала, сейчас уже невозможно. Однако насчет влияния, которое оказали или не оказали народы, затем ассимилировавшиеся, следует поспорить. Ассимиляция у нас вообще воспринимается как явление, несущее на себе оттенок второсортности. Хотя, скажем, британцы ничуть не страдают от того, что когда-то на их островах появились англо-саксы, завоевавшие диких бриттов, а потом с бриттами смешавшиеся, но влившие в бриттов при этом изрядную бочку культуры. Еще более поразительная история произошла на Апеннинском полуострове, куда с востока пожаловали этруски, поначалу покорили северных латинян, создали без преувеличения великую культуру на основе культуры греческой, а потом были ассимилированы теми же латинянами, не побрезговавшими, тем не менее, этрусскими культурными ценностями и создавшими на этой основе удивительную империю. Однако на Руси о чьем-то влиянии даже заикаться не принято, а те, кто заикается, рано или поздно попадают в разряд сомнительных авторов. Но достоверно известно, что не будь ассимиляции россами многочисленных финских племен, проживавших как раз на территории будущей Московской Руси, нынешние русские не имели бы, даже физически, той физиономии, которую имеют, но главное - той душевной доброты, которую вдолбили в русский характер несомненно чрезвычайно незлобивые финны.

Обо всем об этом можно было бы и не писать, если бы не вопрос о необходимости прочной государственности, который почему-то возник в северных русских землях и не возник в южных, хотя Киевская Русь вроде бы стояла на пути создания государственности, но так ее и не создала. У нас мысль о создании государства связывают с Византией. Ее влияние и в самом деле неоспоримо, но также нельзя оспорить и то, что первоначально эту мысль принесли все-таки варяги, которые хорошо были осведомлены о римской государственности и генетически несли ее в себе. Если бы это было не так, вряд ли бы возникли государства в Новгороде и Пскове, а произошло это за несколько веков до появления Московской Руси.

Вопреки утверждениям историков русское государство создавалось вовсе не усилиями царей и князей, смею утверждать, что его формировали культура и духовность, создательницей и хранительницей которых на пе

рвом этапе выступала православная церковь. Она первая - отдадим ей должное! - из всех церквей поняла, что духовное возмужание народа, укоренение национальной идеи и национальной культуры могут начаться лишь при наличии устойчивого, или, как сказали бы мы сегодня, структурированного общества - государства. Избегая касательно этой темы всех других любопытных фактов, приведу один, наиболее характерный: никогда бы довольно заурядный московский князь Дмитрий столь победоносно не вошел в историю, если бы о бок с ним не находился идейный руководитель, величайший сын России игумен Сергий Радонежский. Именно Сергий, а не Дмитрий выиграл битву на Куликовом поле. Это Сергий долгие годы подготовлял молодого и нерешительного князя к подвигу, благословил его перед походом, а когда уже перед самым боем князь чуть было не спасовал и не увел дружины в свои пределы, Сергий, предвидя это, послал к нему своего нарочного с убедительным наставлением.

У нас с восторгом любят писать, как князь переоделся простым воином и сражался в первых рядах пехоты, выводя из этого, что Дмитрий проявил большую храбрость. На деле же - как бы это помягче сказать, щадя чувства слишком рьяных русских патриотов? - это была незаурядная осмотрительность, потому что князь, находясь в центре войска, во-первых, должен был руководить битвой, во-вторых, одним тем, что он на месте и жив - вдохновлять воинов, но в то же время, будучи на виду, именно князь и становился главной мишенью для неприятеля, именно на его истребление и бывали направлены все помыслы врага, потому что, как правило, с убийством, пленением или изгнанием с поля боя князя и добывалась победа.

Выигрыш в Куликовой битве, как известно, не принес русским долгожданного освобождения, еще почти сто лет платилась монголам дань. И тем не менее, уводя себя в тень, Сергий Радонежский всячески прославлял Дмитрия, возносил с амвона хвалу его существующим и несуществующим добродетелям, добился того, что князю было присвоено почетное прозвание Донской. Именно по совету Сергия князь московский впервые передал свой титул по наследству, не испрашивая на это разрешения в Орде.

Однако резкое ограничение влияния монголов на Русь было не первым и не главным деянием или, как его еще называли россияне, подвигом Сергия Радонежского. И для того, чтобы понять смысл его непреходящей деятельности, для того, чтобы оценить избранный им путь, а путь этот до Сергия был нехожен человечеством, следует вернуться к началу монгольского нашествия.

Сергий "родился, когда вымирали последние старики, увидевшие свет около времени татарского разгрома Русской земли и когда трудно было уже найти людей, которые бы этот разгром помнили, - писал великий русский историк Василий Ключевский. - Но во всех русских нервах еще до боли живо было впечатление ужаса, произведенное этим всенародным бедствием и постоянно подновлявшееся многократными местными нашествиями татар. Это было одно из тех народных бедствий, которые приносят не только материальное, но и нравственное разорение, надолго повергая народ в мертвенное оцепенение. Люди беспомощно опускали руки, умы теряли всякую бодрость и упругость и безнадежно отдавались своему прискорбному положению, не находя и не ища никакого выхода. Что еще хуже, ужасом отцов, переживших бурю, заражались дети, родившиеся после нее. Мать пугала неспокойного ребенка лихим татарином; услышав это злое слово, взрослые растерянно бросались бежать, сами не зная куда".

Вот именно - бежать. Начавшая было свое государственное оформление Русь, когда строились и разрастались городища, а вокруг них ширились и ширились селенья, то есть происходило естественное людское объединение, единственная возможность для создания государства, в один момент была рассеяна: стали пустеть, рушиться и не восстанавливаться города, исчезали поселки, а россы пустились бродить по незаселенным землям, прятаться в лесах, нигде не находя себе, однако, надежного пристанища, нигде надолго не обосновываясь и теряя даже мысль о том, что можно объединиться для преодоления обрушившейся беды. Ни одно завоевание, случавшееся в мире, не кончалось столь гигантским разором. Грабя и угнетая народы, другие завоеватели все-таки разрешали завоеванным пользоваться исконной общественной организацией, а значит, давали возможность совместно жить и развиваться даже под пятой пришельца, и лишь монголы, правда, только на Руси, в захваченном Китае этого не произошло, дотла разорили исконно русские, построенные на взаимопатерналистской семейственности, организационные начала, появившиеся, по всей видимости, во времена взаимослияния финнов и россов, и оставили лишь ту организацию, которая была им понятна, - в виде ослабленных разрозненных княжеств. Вот что сообщает по этому поводу философ Константин Кавелин: "Когда" монголы "завоевали Россию, князья не могли уже княжить без их согласия, а должны были ездить в Орду и получали от ханов ярлыки, или утверждение в княжеском достоинстве, если были им угодны. Это повлекло за собою важные изменения в нашем политическом быте. Удельные князья и великий князь остались. Прежде они садились на престол сами собою, большей частью по началам родового старшинства; по крайней мере, оно служило предлогом. Но ханам были чужды родовые расчеты. Какое было им дело до того, который князь имеет лучшее право по народным понятиям?" С этого времени "рабские привычки... наклонности, уловки - хотя и обманчивая, но единственная защита слабого против дикой силы - если не впервые тогда у нас появились, то усилились".

Напрасно оговаривается Константин Кавелин, рабских привычек до монгольского нашествия на Руси не было и быть не могло, так как, еще раз подчеркиваю, организация, или система, будущего государства строилась на взаимопатерналистских началах, которые обеспечивали полную свободу каждому индивиду. Любой холоп в любое время мог уйти от своего господина, если господин этот по какой-то причине ему не нравился, не говоря уже о людях, менее зависимых, чем холопы. Какие уже тут рабские привычки, если взаимоуважение, взаимоуступки, взаимопомощь, взаимозащита, взаимопроникновение, что и входит в понимание термина "взаимопатернализм", были неписаными первоосновами тогдашней Северной Руси! За восстановление этих первооснов и взялся Сергий Радонежский. Ему попросту претила политика, скажем, Ивана Калиты, который полностью подпав под монгольское влияние и переняв все монгольские традиции, хитростью, как известно, и по сей день почитающейся на Востоке за доблесть, подкупом, рабским унижением, подлостью, а иногда и силой, конечно, обезопасил Московское княжество, собрал вокруг него и земли, и людей, но не вдохнул в них, и не мог с помощью такой политики вдохнуть мужество самостояния и саморазвития. Все тот же Кавелин писал об Иване Калите: "Иоанн Калита был в полном смысле князь-вотчинник и смотрел на свои владения как на собственность. В нем вполне высказался ... новый тип власти, сменивший прежнюю".

Не только Сергию пришлось бороться с вотчинностью, с нею боролись потом и Грозный, и Петр, и Александр Второй, продолжаем бороться и мы уже на совершенно новом витке истории. Что же такое - эта вотчинность и почему она так неугодна России?

Уже изначально Русь, благодаря некровному семейному укладу, строилась на двух основных принципах - "служба" и "служение". Деятельность дружинника, а позднее - дворянина, была безусловно направлена на единственную цель - служение обществу или Отечеству. За это служение дружинник (дворянин) получал землю. И крестьянин, работая на этой дворянской земле, нес у него службу, отдавая дань дружиннику за свою защиту, или за дворянское общественное служение. Любопытно отметить, что в первоначальной Руси, не обладавшей еще теми обширными земельными ресурсами, которыми потом обладала и обладает по сей день Россия, дружинник лишался дарованных ему угодий как только по ранению, по неспособности или по каким-либо иным условиям прекращал службу у князя. Лишалась земли и вдова дружинника, если не выходила замуж за другого дружинника или не отправляла в дружину своих сыновей. Вот почему дворянское звание - лишь обозначение сословной принадлежности. Дворянин - это вольный человек, способный к служению; помещик - дворянин с землей, осуществляющей служение под руководством князя или царя.

Совсем иное дело - вотчинники. За неимением устойчивых исторических свидетельств (до сих пор не установлена даже этимология слова "боярин", которое является синонимом "вотчинника") трудно сказать, как возникли на Руси эти собственники обширных земельных латифундий, извечные соперники князей, а потом и царей. Достоверно известно одно, что именно при наличии наследственного землевладения вотчинники, или бояре, застолбили за собой право иммунитета, то есть неприкосновенности, имели собственных вассалов, которыми были все те же дружинники, и с помощью этой воинской силы утвердились на Руси в качестве соправителей князя и царя - заседали в боярской думе, добивались влиятельных должностей (чашие, конюшие, сокольничие), с помощью которых, как сказали бы мы теперь, лоббировали свои интересы. А так как интересы эти чаще всего замыкались на вотчинничестве, а по-иному говоря, на хозяйственной деятельности лишь в своей латифундии, то служба рядом с князем или царем, в отличие от дворянской, из разряда служения Отечеству переходила в разряд самообслуживания. Вотчинники выпадали из общественной жизни, а потому являлись той силой, которая отстаивала прежнюю внегосударственную раздробленность, невероятно ослаблявшую и без того далекую от могущества Русь. Петр Великий не случайно рвал в клочья боярские бороды, заставляя вотчинников заниматься службой, однако и ему не удалось заставить все боярство обратиться к служению.

Но какое отношение к вотчинничеству имел Иван Калита? Или утверждение Кавелина голословно? Отнюдь нет. Начиная как раз с Ивана Калиты, отождествляются понятия "государство" и "государь", служение обществу, или Отечеству, становится прежде всего служением интересам князя (царя), а эти интересы далеко не всегда соответствовали интересам широких народных масс, и значит, явление это было сродни все тому же вотчинничеству. И можно лишь с горечью констатировать, что влияние монгольского понимания устроения жизни, полностью сосредоточенного на вертикальной, жестко ранжированной системе, один к одному совпадавшего с боярским пониманием, не исчерпано по сегодня, хотя всегда Россия была сильна исключительно своими патерналистскими корнями, служившими общественному сплочению и обеспечивавшими на бытовом межсословном уровне людям относительное равенство, которое мгновенно исчезало, как только мерилом становился взгляд политический. Именно политическое устройство общества, привнесенное на Русь монголами, постоянно воспроизводит любезное властям крепостничество, а оно к концу каждого века - вглядитесь в нашу историю - ставит страну на грань катастрофы. В политике и философии монгольская организация общества именуется военной деспотией. С помощью этой военной деспотии управлялась Российская империя, с ее помощью велось управление и в Советском Союзе. Разве не те же хитрость и вероломство лежали, как и при Иване Калите, в основании сталинской политики, в основании политики Хрущева или Брежнева? Мне могут сказать начетчики, что, мол, у нас в советские времена армия не управляла, управляла политическая полиция, но, во-первых, это несущественные детали, а во-вторых, при надобности армия вступала в дело, как это было в Темиртау, в Новочеркасске, как это было при расстреле путчистов в российском Белом доме уже после развала Союза. И вообще дело не в уточнении политических нюансов, дело в неизгладимом противоречии между политической системой и национальным Духом.

Отнюдь не хочу сказать, что патернализм и взаимопатернализм непреходящая принадлежность лишь российского характера. Эта черта присуща характерам всех народов мира, так как она дана людям Богом, однако у нас она развилась в наибольшей степени, а потому вобравшая ее в себя и ею созданная ноосфера и приводит к самотяготению евразийское пространство. Запад почти стер со своей физиономии черты взаимопатернализма за счет технократически-прагматической идеологии, остались лишь редкая военная и материальная помощь слабым странам, но и она, как мы знаем, небескорыстна, а потому и мечется в поиске этих черт, не понимая, почему так трудно идет, скажем, европейская интеграция, почему не интегрируется в ФРГ Восточная Германия, почему рвется из Британского Содружества Австралия, почему вообще все интеграционные процессы постоянно чреваты раздорами. К месту сказать, развал СССР был во многом подготовлен и осуществлен за счет разрушения первооснов взаимопатернализма. Для того, чтобы взаимопатернализм существовал, но главное - становился неотъемлемой частью политической и социальной жизни, государственная идеология должна быть сосредоточена на человеке, на его духовных и нравственных интересах, а не на подавляюще интересах материальных, которые сродни интересам животных. Это, как никто другой, хорошо понимал в подмонгольской Руси Сергий Радонежский и, видя до нитки обобранную русскую землю, все равно направил свое внимание прежде всего на божье в человеке.

Я уже называл причины, которые привели к успокоению жизни в Московском княжестве, в то время, когда остальные русские земли полыхали от пожаров. Но следует заметить еще, что, грабя и разоряя русские земли, монголы почти никогда не трогали русскую церковь и ее священников. Трудно сказать, с чем в основном это было связано. Скорее всего с тем, что войско монголов, как мы знаем, было не только многонациональным, но и полирелигиозным. Даже в среде собственно монголов, наряду с язычниками, находилось очень и очень много христиан. Эта многонациональная и многоконфессиальная терпимость, привнесенная нашествием, удивительным образом прижилась потом на всем евразийском пространстве, за что, безусловно, мы должны быть монголам бесконечно благодарны.

Итак, пусть условная, но отгороженность от Орды, созданная по большей части Иваном Калитой, заставила стекаться сюда людей из разоренного окружения Москвы. Пришли и трое русских святителей: из Чернигова - будущий митрополит Алексий, позднее перенесший свою резиденцию из Владимира в Москву, чем упрочил положение этой земли; из Устюга - будущий просветитель дикой финско-русской пермской округи Стефан; из Ростова - Сергий, уже вскоре ставший главным идейным вдохновителем Руси. Все они "грамоту добре умели, всяко писание ветхаго и новаго завета пройде, книги греческия извыче добре", то есть были для своего времени самыми образованными людьми. "Проповедники и пророки, философы и моралисты, - писал Павел Новгородцев, - в ответ на мучительные сомнения", в ответ на растерянность, на отчаяние, на закравшийся в душу неумолимый страх "указывали на необходимость признавать высшую правду, высший идеальный мир, Божественный разум, который скрывается за покровом явлений, за суетой событий и служит высшей опорой человеческих надежд. Признавать этот идеальный мир, этот свет, который "во тьме светит", значит, найти и утешения в несчастьях, и путеводную звезду в жизни, и выход из тягостных, трагических противоречий мира". По-иному говоря, все три русских просветителя принесли людям не только слово поддержки, которое произносили священники и до них, они стали воспитывать в своей пастве мысль о возможности иной, светлой, прекрасной, свободной и справедливой жизни.

Однако на проповеди новые святители не замыкались. Дело, которое они делали, простиралось далеко за пределы церковной жизни. После смерти великого князя Ивана Ивановича, сына Калиты, митрополит Алексий сделался фактически верховным правителем Московского княжества, так как сыновья покойного, Дмитрий и Иван, были еще слишком малы. Был он и руководителем боярской думы, и ездил в Орду ублажать ханов, отмаливал их от злых замыслов против Руси, и карал церковным отлучением русских князей, сопротивлявшихся единению россов, энергично отстаивал значение Москвы как главного идейного центра. Стефан отправился в Заволжье и единственно христианской проповедью среди восточноевропейских и азиатских инородцев присоединил к Москве обширный край. Сергий в своей работе по пробуждению к действию оцепеневшей русской души использовал и напористое слово, и, что еще важнее - силу личного примера, тот способ подвижки людей к деятельности, который потом позаимствовал у него Петр Великий.

В 1330 году, через сто лет после сокрушительного поражения русских дружин в битве с монголами на реке Сить, Сергий вместе с братом принимается в семидесяти километрах от Москвы строить монастырь, названный впоследствии Троице-Сергиевой лаврой. В отличие от других монастырей Северной Руси, новая обитель замышляется, во-первых, как крепость, но не деревянная, а каменная, с высокими толстыми стенами и сторожевыми башнями, во-вторых, как просветительский и культурный центр: уже практически сразу тут стала создаваться библиотека, ставшая одной из крупнейших на Руси, появилась и своя книгописная мастерская. И совсем не удивительно, что в лавре долгие годы потом работали русские писатели Епифаний Премудрый, который составил жития Стефана Пермского и Сергия Радонежского, Михаил Триволис, известный нам под именем Максима Грека, который страстно критиковал крепостнические наклонности русского постсергиевского поповства, за что и был осужден на ссылку, Пахомий Логофет, также написавший житие Сергия, Авраамий Палицын, принимавший самое активное участие в организации ополчения Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского, мысль о котором зародилась именно здесь, в Троице-Сергиевой лавре. Совсем не удивительно и то, что этому монастырю посвятили долгие годы своего великого труда живописцы Андрей Рублев и Даниил Черный.

От мощных фундаментов росла и росла каменная кладка, со всех сторон стекались сюда монахи, для которых с первого дня Сергий стал не только духовным руководителем, но - "поваром, пекарем, мельником, дровоколом, портным, плотником, каким угодно трудником служил ей, как раб купленный... ни на один час не складывал рук для отдыха". Однако за черной хозяйственной работой "не спускал глаз с каждого новика, возводя его со степени на степень иноческого искуса, указывал дело всякому по силам", а если замечал праздность или пренебрежение изучением святых, и не только святых!, писаний, не обличал послушников прямо, "не заставлял краснеть, а тихой и кроткой речью вызывал в них раскаяние без досады"1.

Здесь необходимо особо отметить вот что. Монастырь стал не только средоточием культурной жизни и культурной мысли, монастырь Сергия и многочисленные лесные монастыри, которые начали основываться учениками Сергия (потом это движение значительно расширилось, покрыв практически всю тогдашнюю Русь этими учреждениями), становились главными центрами притяжения для пока еще незакрепощенного, вольного, но разбредшегося русского люда и "опорными пунктами крестьянской колонизации: монастырь служил для переселенца-хлебопашца и хозяйственным руководителем, и ссудной кассой, и приходской церковью, и, наконец, приютом под старость... Ради спасения души монах бежал в заволжский лес, а мирянин цеплялся за него и с его помощью заводил в этом лесу новый русский мир. Так создавалась верхневолжская Великороссия дружными усилиями монаха и крестьянина, воспитанных духом, какой вдохнул в русское общество преподобный Сергий"1 .

Он исходил из той простой истины, которую подарил человечеству Христос: "Царство Божие подобно закваске". Крестьяне и просто бродячий люд, попадая в монастырь, где игуменом был Сергий, к своему удивлению встречали преподобного в сермяжной ряске, покрытой заплатами, с топором, мотыгой или ножницами в руках, что невольно вызывало у них восхищение, так как впервые видели они обитель, в которой монахи и святые отцы не пьянствовали, не выуживали милостыню у мирян и величественно не бездельничали, а таким же крестьянским, плотницким, каменным, кузнечным и прочим трудом зарабатывали себе хлеб насущный, но, что было еще более удивительно, делились с осевшими хлебопашцами и орудиями труда, и деньгами, и знаниями, пробуждая в округе дух сотрудничества, дух братства, дух сплоченности или, говоря по-современному, взаимопатернализм. Поражали поэтому приходящих и лица монахов, и лица новопоселенцев, целеустремленные и одухотворенные, какие бывают у людей, знающих цену и работе, и высокой мысли. Становясь созидателем, человек обретал еще одну наиважнейшую черту. Вчера еще питавшийся плодами леса, то есть занимавшийся собирательством бродяга, начиная трудиться на своем участке, отвоеванном, кстати сказать, у леса, в связке с такими же недавними горемыками, каким был сам, проникался уверенностью в своих силах, нравственно взрослел, набирался смелости, то есть, добившись победы над собой, начинал верить, что добьется победы над ненавистным ворогом, а говоря по-иному, во всех отношениях мужал. "Мир видел все это и уходил ободренный и освеженный"2 . Конечно, приходящих было не очень много, "но ведь и в тесто немного нужно вещества, вызывающего в нем живительное брожение"3 - эти немногие очевидцы монастырской и околомонастырской жизни несли свое впечатление по городам и весям.

Страшно даже представить эти пьяные, развратничающие и бездельничающие, невероятно захиревшие города и веси: а зачем работать, если монголы все равно отнимут нажитое! Но так мыслилось уже по инерции, потому что Орда значительно ослабела, ее разъедали внутренние распри, и набеги кочевников становились все большей и большей редкостью, однако привычное сонное равнодушие к собственной судьбе у русских все равно сохранялось. И тут - рассказы паломников о совершенно непохожей, нравственной, взаимопатерналистской жизни, и особенно - об игумене. Эти рассказы, в которых истина соседствовала с восхищенным вымыслом, лучше любой продуманной пропаганды сделали Сергия легендарной личностью, уже при жизни преподобного молвой причисленной к лику святых. В сущности святым он и был. Святым той святостью, которая, а это - главное, понятна и посильна любому рядовому человеку. И еще нужно отметить, паломники не только видели, как живет игумен, они слышали его слово, а так как слово это уже почиталось за истину в последней инстанции, оно воспринималось в качестве руководства к действию. Возрождавшаяся желанием труда и нравственности, Русь как бы увидела себя заново в зеркале, поставленном перед нею Сергием, удивилась своей недавней беспомощности, почувствовав наливающиеся умственные и физические мышцы. И потому легко понять, с каким бесстрашием в сердце отправлялся на Куликово поле воин, которому Сергий говорил перед походом: "иди на безбожников смело, без колебания, и - победишь!". Это было благословение не придуманного, не созданного воображением, а самого настоящего, подлинного Отца нации.

Варясь в котле повседневных забот, имея дело с определенными учреждениями и определенной политической структурой, мы очень часто даже представлять перестаем, что могут существовать иные организационные формы, иные взаимоотношения между людьми, кроме тех, которые навязаны нам системой. Варфоломей Кириллович, или в монашестве - Сергий Радонежский, родился в довольно зажиточной боярской семье, то есть в семье вотчинников, и, естественно, с первых дней воспитывался в условиях самовластья и всепожирающего собственничества, а по-иному говоря, ничего, кроме жалкого мира потребительства и рвачества, ни в отчем доме, нигде вокруг видеть не мог. Откуда же в девятилетнем мальчике, каким он отправился на великое служение Руси, это захватывающее целиком желание подвижничества?

По сей день рассказывается легенда о том, что маленькому Варфоломею было послание свыше, наставившее его на святительский подвиг. Известный художник Михаил Нестеров запечатлел это событие на полотне, которое называется "Видение отроку Варфоломею". На картине на фоне неброского среднерусского пейзажа изображены мальчик, в чистой, расшитой крестиком, косоворотке, со свернутым в кольцо и надетым на руку длинным пастушеским кнутом, и святой, в темном монашеском одеянии, протягивающий мальчику дары Неба в виде двух сосудов. Кнут - это, видимо, намек на воспитание будущей паствы, хотя именно кнутом Сергий никогда не пользовался, а может быть, художник хотел показать, что Варфоломей с самого раннего детства приучался к труду, что соответствует действительности, так как дети боярских семей того времени в отсутствие крепостных работали наравне с крестьянскими детьми. Сосуды же, надо полагать, символизируют нормативную нравственность и нормативную духовность, подаренные людям Христом. Если учесть, что мир тогдашней Руси полон был всяческих видений и предсказаний, потому что в неспокойные эпохи растерянному сознанию вообще свойственен мистицизм, то легко предположить, что и Варфоломею видение - было, это тем более возможно в связи с переполненностью его мозга, так как, несмотря на свой юный возраст, будущий Сергий Радонежский, как мы помним, "грамоту добре умел, всяко писание ветхаго и новаго завета пройде, книги греческие извыче добре", то есть стоял на несколько голов выше не только своих сверстников, но, как вскоре выяснилось, смог быть наставником отнюдь не невежественной монашеской братии. Что такое греческие книги, которые он изучил, напоминать, по всей видимости, не нужно. Это, конечно же, историк Плутарх, это - Флавий Арриан и Лукиан, много писавшие об Александре Македонском, уже и тогда бывшим на Руси в почете, это - Аристотель, это - Платон, размышлявшие о судьбах государства и демократии, это - легендарный Гомер, это - писания византийских христианских авторов.

Был ли таким этот список, или в некоторых деталях иным, сказать не берусь, но то, что в Сергии была не только чисто христианская напитанность, что к ней примешана изрядная порция эллинского свободного духа и высокой эллинской культуры, судя по деятельности игумена, сомневаться не приходится.

Однако основную роль в его человеческом становлении сыграли, безусловно, евангелисты. От природы наделенный сверхгениальностью и, по-видимому, все схватывавший на лету, маленький Варфоломей душою приникал к удивительной терпимости Христа, который, искореняя в людях языческую дикость противопоставлением постулатам Моисеевым откровений Божественных, не уставал раз от разу повторять вроде бы уже с самого начала понятные истины. Однако не сегодня замечено и не мною, что даже священники, казалось бы, источившие Библию, аки черви, не всегда могут отличить послание по большей части нравственное, заключенное в евангелии от Матфея, от послания по большей части духовного в евангелии от Иоанна. Но если ты озабочен восстановлением Духа народного, от страха и отчаяния забившегося в самый потаенный уголок сердца, то ты, как "Отче наш", ежеутренне и ежевечерне будешь вынужден повторять и разъяснять Христовы Духовные Заветы, что и делал Сергий. А потому в монастырских стенах и за их пределами постоянно звучало: "Закон дан через Моисея, благодать же и истина произошли через Иисуса Христа", "Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух... Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа... не мерою дает Бог Духа"... "Не думайте, что Я буду обвинять вас перед Отцем: есть на вас обвинитель Моисей, на которого вы уповаете"... "Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную... Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда"... "Дух животворит, плоть не пользует ни мало"... "Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни", пока же, поскольку вы не можете отойти от язычества, "вам отец диавол, и вы хотите исполнить похоти отца вашего; он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи"...

Главным заветом для себя, для монахов и паствы Сергий Радонежский избрал слова Христа об основной духовной ипостаси - о Любви: "любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы любите друг друга". Но одно дело - произносить эти нетленные слова, что до Сергия и после него только и умела бесконечная череда российских, и не только российских, попов, и совсем другое - повернуть взаимоотношения людей так, чтобы слова стали повседневной жизнью, а потому Радонежский и принимается за воплощение людской мечты о "золотом веке" - противопоставляет дистанцированной от человека своей несправедливостью и корыстью светской общественной организации, которая ставила над обществом знать со всеми вытекающими отсюда последствиями, организацию монастырскую, где игумен, монах, крестьянин и бродяга равны без всяких оговорок, где любой труд в почете и все работают любую работу, где есть взаимопомощь, взаимозабота, но нет рвачества, где каждый отдает делу все свои способности и получает по труду, где нет лжи, потому что души распахнуты навстречу друг другу, а правдивость возведена в ранг высочайшего достоинства.

Трудясь наряду со всеми, не брезгуя и не пренебрегая никаким занятием, не претендуя на почести, положенные ему по сану, Сергий точно так же, как Христос, "омыл ноги своей пастве". Это не было самоуничижением, которое паче гордости, это было самое искреннее проявление всесветной Любви. И уже только одно наличие взаимопатернализма, то есть Равенства и Любви в самом высоком их смысле, стало взращивать одну за одной личности, людей воистину свободных, дорожащих своей свободой и готовых отдать за нее жизнь. А потому и проповедь высокого Духа легко ложилась на душу и навсегда входила в сердце, а потому и русский мир воспрял из страха, а потому пришла, наконец, и Куликовская победа. "Сергий жизнью своей, самой возможностью такой жизни дал почувствовать заскорбевшему народу, что в нем еще не все доброе погасло и замерло; своим появлением среди соотечественников, сидевших во тьме и сени смертной, он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший их светоч".

Я писал строки о восхождении и пронесенной через всю жизнь миссии Сергия и порою сам не верил написанному, хотя все, здесь сказанное, и подтверждается документально. Конечно, он был одним из тех исключительных людей, которые появляются на земле не часто. Такими были индус Сиддахартха Гаутама, известный нам под именем Будды, китаец Конфуций, еврей Моисей, грек Платон, галилеянин, или сириец, Христос, араб Мухаммед. Сергию, как и названным, удалось пересоздать сознание людей и на долгие века определить пути их развития. И все-таки я думаю, подвиг Сергия еще достаточно не оценен, его бессмертным идеям еще предстоит воскреснуть и повести за собой все человечество, и это совершенно несомненно, так как они один к одному совпадают с идеями Богочеловека Иисуса Христа. Ценность его деятельности заключается в том, что ему, как и Платону, удалось добиться материализации задуманного. Я не знаю, что сталось с последним местом успокоения святого Сергия, не разорено ли оно воинственными атеистами, которых наплодили мы за последнее столетие в излишке, но еще в последней трети XIX века Василий Ключевский, которого я несколькими строками выше в очередной раз процитировал, сообщал: "гроб с его нетлеющими останками невредимо стоит на поверхности земли". Требуют ли комментария эти слова?

Продожение следует