Москва кошмарная (реминисценция по австрийскому фильму)

22-10-1999

Японский режиссер Ягучи (молодой, хороший) очень удивился, увидев в Москве асфальт и самые глубокие в мире эскалаторы. Об этом поведал своим верным зрителям крестный папа главной внеконкурсной программы фестиваля "81/2" Петр Шепотинник, предваряя показ фильма "Мегаполисы" австрийца Микаэля Главаггера. Потом пошел фильм, анонсированный как портрет самых мощных и густонаселенных городов мира - Мехико, Бомбея, Нью-Йорка и Москвы.

Бывалые зрители, конечно, и раньше знали, что любимый герой документального кино - прокаженный олигофрен на инвалидной тележке. Они, конечно, подозревали, что настоящий документалист смотрит в окна большого города не для того, чтобы позавидовать рутинному семейному быту, теплым абажурам, ужинающим детям и беззвучно мерцающим телевизорам, а чтобы зазырить голую бабу, а еще того лучше - парочку жирных извращенцев с хлыстами и намордниками. Ясно было, что Бомбей люб ему грязью и фурункулами, Нью-Йорк - крэком и пип-шоу, а Мехико - скачущими по бойне обезглавленными куриными тушками.

Bilboard1

Главаггер предчувствий не обманул. Город в его исполнении предстал гигантским блошиным рынком, зловонной клоакой примитивного зла, горя и порока. Транспорт - потной, удушливой толчеей. Работа - лямкой антисанитарного рабства. Мириады ночных фар - угрожающим знаком таксомоторов, символа урбанистической нужды и дешевого криминала. Как говорила Доронина в "Тополях на Плющихе": "В Америке страшно. Об этом писали". Ночной ди-джей в полумраке студии бубнит в микрофон: "Как выжить в условиях большого города? Что должен сделать для этого человек? Еще не все нам позвонили! Как выжить в большом городе?" Городские не отвечают. Они заняты пьянством, жалобами, стиркой, попрошайничеством и воровством. Им некогда.

Режиссеру-бичевателю наплевать, что люмпенизация мегаполисов происходит именно из-за бьющего через край достатка, привлекающего тучи прорех на человечестве - всех этих неместных, похмеляющихся, хабалок с детьми, у которых только что украли билеты в Забодайск и срочно требуется операция в Америке. Город вместимостью более десяти миллионов человек способен прокормить и кормит армии захребетников-маргиналов, любящих сочинять, как он их бьет с носка и слезам не верит. А режиссер-колокол экранизирует эти гадкие песни широкими помоечными мазками. И нет на него скорого на правду-матку Н.С. Хрущева, говорившего как-то о взгляде художника через унитазный стульчак. Бог свидетель - не во всем большевики были неправы, как любит повторять критик Москвина.

Ну и пес бы с ним, нехай клевещет, - скажут многие и будут неправы. Потому что к середине фильма этот недорезанный Радищев добирается-таки до Москвы, города, где, может быть, родились вы или блистали, мой читатель. Географию его сентиментального путешествия по дорогой столице можно угадать с трех нот: вокзал, вытрезвитель, литейка, артель слепцов, катакомбы беспризорников и тусклая вечерняя электричка. Эту Москву мы видели десятки раз в американском игровом кино - кажется, уже гораздо чаще, чем в жизни. Убогую, заплаточную, злую, вонючую даже на вид, истошную, кривую с перепоя и всегда темную, хоть глаз коли. Возбуждающую брезгливую жалость, как раздавленная кошка. Если Нью-Йорк человечество знавало и дневным, артистичным, праздничным, музейным, небоскребным, то Москву мир представляет себе именно так и строит отношения по соответствующей кальке. Немытая Россия, черный квадрат, некуда пойти, дворы-колодцы, проселочная хлябь, кнутом исхлестанная муза и студенты с топорами. Башмачкины, Ваньки Жуковы да дети подземелья. И еще лезут в приличное общество за руку здороваться.

Bilboard2

Между тем город-блюз совершенно не нуждается в снисхождении. В нем иногда восходит солнце. В нем иногда смеются. Едят мороженое, купаются в фонтанах, ездят в автомобилях, покупают арбузы, цветы и книги, лично я видел в нем нескольких красивых девчат, мамой клянусь. В этом большом городе ежедневно пасется двенадцать миллионов человек, и одиннадцать девятьсот из них не думают, как им выжить в большом городе (а половина оставшихся не в счет, потому что находится в федеральном розыске). В нем - Боже мой! - даже случаются иногда мамы с колясками (любимый кадр предыдущего поколения документалистов) хотя прогрессивному человечеству в это поверить трудно. Прогрессивное человечество привыкло видеть в репортажах отсюда дно, темь, нищих, увечных, морги, ломбарды, аварии и посреди всего храм Василия Блаженного, что в принципе тоже переводится на нормальный язык как "дебил". Временами создается впечатление, что для сострадательных документалистов существует специальная карта московских канализаций, свалок, барахолок и траншей - чтобы был трагизм, какая ж документалистика без трагизма? Когда-то советские международники рыскали по нью-йоркам в поисках безработных, вшивых, драных, спящих на лавочке под газетой. Мы, все кто подурней, трудовые коллективы образцовых прачечных и личный состав воинских частей, страшно жалели тамошний простой люд, копящий гроши на рождественскую индейку. Теперь все переменилось с точностью до наоборот. Тамошние дурни болеют за нас, поротых-лапотных-золотушных, а сволочная банда профессиональных жалельщиков сбилась с ног в поисках очередной коммуналки, тошниловки или бабы с тазом.

А после японские режиссеры (молодые, хорошие) удивляются, что в Москве есть асфальт.

Известия 07/28/99

Комментарии

Добавить изображение