О синонимии русского языка

Чтобы вполне сносно жить в английском языке, необходимо владеть 6-7 тысячами слов, во французском – четырьмя, в русском – двумя. Лингвисты объясняют это чрезвычайной синонимичностью русского языка и, как следствие этого, многозначностью каждого или почти каждого слова. На этом, собственно, лингвисты и останавливаются, потому что дальше – не их дело. Мы же с вами – люди простые, незатейливые, как говорят теперь на Руси, – отморозки1. И нам потому все интересно, в том числе и причина, по которой возникла эта невероятная русская синонимия и многозначность каждого слова.

В нашем маленьком Сан-Аэропорте живут русские всех генераций и волн эмиграции, чуть ли не со времен «Юноны и Авось», еще с наполеоновских войн. И все они сохраняют, берегут и лелеют свой родной русский язык, считая все последующие версии вульгарными неологизмами, а все предыдущие – чопорными анахронизмами.

Любопытно, как одно и тоже явление, практически отсутствующее в американской действительности, по-разному называется нами в зависимости от эпохи и волны эмиграции.

Вот небольшая цитата из брошюры Н.Горемыкина «О торговле и кредите»: «В последнее пятилетие возникло у нас множество различных общественных и других банковских учреждений, основанных с целью содействовать успешному ходу промышленности и торговли… казалось бы, что с открытием банками своих столь благодетельных для промышленности и торговли по своей цели действий, наши торговые рынки должны были преизобиловать свободными деньгами, а вместе с тем, промышленность и торговля, будучи облегчаемы в денежных оборотах, должны бы против прежнего значительно улучшиться. Однако ж все эти, можно сказать, всеобщие ожидания, не только не оправдались, но, ко всеобщему удивлению, с увеличением числа банков промышленность и торговля приняли направление совсем противоположное высказанным пожеланиям». Конечно, стиль выдает эпоху – написано это в 1875 году. Но ситуация удивительно похожа на современную!

Далее Н.Горемыкин открывает секрет устройства российской банковской экономики: кредитная ссуда выдается банками всего за 7-8% годовых, а векселя принимаются из расчета 36% плюс 44% «за комиссию». Это термин «за комиссию» называется на банковском сленге «копеечкой» (по нашему – взяткой, откатом): «одна копеечка» означает 12% годовых, «две копеечки» – 24%, три – 36% и так далее. По сути, теневая банковская «копеечка» втихаря просто задушила кредитную систему страны.

«При нынешних банковских порядках, торговать деньгами гораздо прибыльней, нежели употреблять их в какое другое производство» – горестно восклицает Николай Горемыкин, как будто читая о проделках нынешних российских коммерческих и государственных банков.

Явление блата (и, следовательно, само это слово) возникло на заре совдепии и совбюрократии. Существует, по крайней мере, две версии этого слова: от немецкого жаргонного «platt» («свой») или от «B'laat» на иврите («в тишине, потихоньку»). Обе версии вполне приемлемы, достоверны и обе указывают на воприимчивость русского языка к чужим словам и языкам, а, точнее, прилипчивость чужих слов – к русскому.

Если изначально «блат» означал принадлежность к касте избранных и криминалов («блатная музыка», «блатной язык»), то очень скоро слово приняло тотальный характер: люди поступали в институт, устраивались на работу, освобождались от армии, доставали дефицитные товары, продукты, билеты, услуги, путевки, места на кладбище и прочее по блату. Параллельно официальной экономике и деньгам существовала экономика и валюта блата. Нужный телефон или пароль превращались в предметы торга и обмена. Возникла даже особая профессия – прохиндей: спекулянт знакомствами и дырами в заборах официальных отношений. Эти же функции, но в сугубо производственной сфере выполняли толкачи (сбытовики) и снабженцы.

Новые реалии постепенно стали вытеснять слово «блат». «Калым» вошел в общеупотребительный русский язык в начале шестидесятых благодаря студентам, а точнее – студенческим строительным отрядам (ССО). Разъезжая по всей стране для производства строительных работ сомнительного качества и еще более сомнительного назначения (дороже всего расценки были на сооружение туалетов, поэтому студенты упорно специализировались на дерьмохранилищах и покрыли ими всю нашу необъятную в количествах, превышающих любое общенародное расстройство желудка), ССО разнесли идею калыма от Колы до Колымы.

«Калым» как обязательная, но ставшая в советское время нелегальной плата изначально за невесту, а затем – за труд, быстро прижился, ибо лучшие наряды и заказы студенты «выколачивали» вовсе не в Сибири, а на благодатном (климатически и жульнически) Кавказе и в не менее благодатной Средней Азии. «Калымить» ездили не только студенты – всяк, кому не лень. А позже и не только ездить: всякий приработок и нелегальный заработок стал называться «калымом», всякая взятка также часто стала называться этим же словом.

И тут «калым» вошел в конкуренцию с другим порождением начала 20-х годов – с «халтурой».

Изначально «халтура» значила «внебрачные половые связи». Позже халтурой стали называть плохую работу и ее результаты (здесь «халтура» вошла в конкурентные отношения с ГУЛАГовским словечком «туфта», а заодно и с вполне литературной «липой»), а к концу советской истории за ней прочно укрепилось понятие «левой», нелегальной работы или заработка.

Тут очень важно заметить, что и «копеечка», и «блат», и «калым», и «туфта», и «халтура» означали собой вторую, теневую суть общественных отношений, теневую мораль общества, теневое общественное согласие и законодательство.

Естественно, когда в стране «полной и окончательной победы реального и развитого социализма» вдруг победил рынок, вся предыдущая лексика тут же исчезла, а на ее месте возник новый глоссарий тех же, родовых для общества понятий.

Так возник и прочно укрепился в языке «откат» – плата продавца покупателю за предоставление услуги или товара (кредита, товарной партии, любых поставок).

Обычно об откате известно только тому, кто реально осуществлял сделку или подготавливал договор. Хорошо, если это – владелец товара или услуги (хозяин банка, предприятия), но чаще откат идет в пользу юриста фирмы, бухгалтера, доверенного менеджера. Размеры отката – от ничтожных сотых долей процента до 99% стоимости товара или услуги (тогда на откат идет контр-откат). Все зависит от обстоятельств или, как говорится в этой среде, от того, сколько «выпоишь».

Как долго просуществует «откат», сказать трудно – пока он успешно продвигается из коммерческой сферы в политику (многим еще памятен откат, который устроила думская оппозиция Ельцину в обмен на выдвижение в премьеры Примакова – коммунисты отложили процедуру импичмента на несколько месяцев. Несколькими годами раньше Ельцин совершил откат Думе, проявившей терпимость к его безобразиям и получившей за это разные квартирные и иные блага – именно тогда она и превратилась в оплот и дом терпимости).

Но, чтобы ни произошло с этим конкретным словом, можно утверждать, что на смену ему прийдет любое другое. И продолжаться это будет до тех пор, пока существует двойная мораль, двойная экономика и двойной стандарт отношений в нашем обществе.

И все тянется и тянется эта канитель всеобщего самообмана, годы и лета. А, кстати, (обращаюсь я к своим студентам сквозь скучную кисею своих размышлений о нелепостях двойной морали), вы не знаете, с чего бы это такие разные слова, как summer (лето), years (лета) и to fly (летать) – в русском языке однокоренные?

Начинается коротенький заплыв на тему об уходящем лете:

В русской жизни лето всегда означало сезон работ, деятельности, активности, событий. Зимой все спит и ничего не происходит, погребенное под пухлыми снегами. К тому же календарь в старину начинал год с первого сентября. Именно в это время по воздуху начинало летать и плавать легкое лето – серебристая паутинка. Увидев ее, люди говорили: «вот и лето полетело – Новый год настал!». И когда голова начинала покрываться такой же легкой паутиной седины, люди говорили: «прошло-пролетело много лет и они пали на мою голову и вот я сед и стар и столько лет повидал на своем веку».

В умах моих студентов эта картина предстает в зримой целостности и потому навсегда ими запоминается – жаркий август, седой человек, легкая паутинка, летящая по воздуху… а мне хочется связать свои размышления с уроком, с проходимым нами «непроходимым» родительным падежом и я, наконец, нахожу спасительную для себя идею.

– Ребята, предлог «у» в русском языке когда-то совпадал с «в». Собственно, и сейчас «у» – это почти «в». «У меня есть деньги» – значит, что они почти во мне, то есть в моем кармане и кошельке, на моем счету, в моем чулке или матрасе. «У» – несомненная принадлежность и собственность, почти неотделимая от того, при чем это «у».

Предлог «около» означает близость другого порядка. «Кол» – конструктивный элемент забора. «Около» означает, что нечто лежит у границ собственности, вокруг, но в этом «около» не указывается принадлежность: то ли это за пределами собственности, то ли в ее пределах. Мы не знаем, чье оно, лежащее около забора, потому что не знаем, по какую сторону забора оно лежит.

Но зато мы точно знаем, что «рядом с» означает инородную близость, близость чужого и иного. Дело тут не в расстоянии, а в принадлежности. Что-то может быть рядом, но оно не принадлежит тому, с чем оно рядом лежит.

Нравственная практика русского народа такова, что «около» оказалось ведущим понятием, а не просто предлогом родительного падежа. От «около» происходит нечеткость наших понятий и представлений о собственности, а эта неясность и неразличимость, по какую сторону забора лежит нечто, и породила особую вороватость того, что плохо лежит, лежит рядом, но если сосед зазевается, то будет лежать уже у меня – и я демонстративно-незаметно уношу со стола сидящего ко мне ближе всех студента ручку и сую ее в своей карман: «Я тут был около стола, рядом лежала ручка, а теперь она у меня!». Класс дружно смеется, потому что урок окончен, последний урок сегодня и на этой неделе.

Когда он кончается, я выхожу, словно прокрученный в центрифуге фикус: «До чего ж утомительна и суетна эта жизнь! До того все было, кажется, как-то спокойней, да и после смерти, говорят, будет поменьше суматохи. Но сейчас!…».

 

Как с рук моих стекают мысли,
так с яблони в зеленую траву
плоды ложатся: яркое на мягком.Неутомимо корни из-под спуда
ветвям и листьям соки извлекают.
Тяжелая и тяжкая заботаскривила корни и в узлы связала,
седой корой беременного цвета
покрыла их неутолимую усталость.

О, яблоня моя! В каких садах растешь ты?
В твоих плодах, как некогда в Эдеме,
горячечная горечность Добра
и вкрадчивая сладость зла. Отведать
от древа твоего, что выпасть из невинности
животных. И шмель гудит в кипении цветов.

Все думают: «вот, яблоня ожила,
она полна цветов, и множество плодов
нас ждет», а это просто гибель –
пред смертью яблоня прощается с людьми
последним, плодоносным урожаем.

 

------------------------------------------
1. "отморозками", "отмороженными" называют бедолаг, способных за самую низкую оплату на все. Обычно в отморозки попадают мелкие преступники и шестерки, вернувшие "с северов" и не нашедшие своего места в изменившемся до неузнаваемости мире "рыночной экономики". Один такой отморозок однажды оказался моим попутчиком. Округлив от ужаса глаза, он говорил, что на воле – абсолютный беспредел, гораздо больший, чем там, на зоне. В зону же он боялся возвращаться, понимая, что беспредел вольняшек уже проник за колючку. Многие русские эмигранты ведут себя как отморозки, хватаясь за любое дело, лишь бы выжить. Я, например, по манере поведения – типичный отморозок, схватившийся как за спасение за перевозку пиццы, а потом за преподавание русского языка за унизительно низкое вознаграждение.