РОССИЯ ПОРТВЕЙНГАЛЬСКАЯ

     По прошествии разных лет, когда нет уже той страны, о которой то там то сям прямая речь, и Вахтанговский с Малым целиком уместились в кулисах нового мира, становится ясно, зачем там возник и закончился напиток Портвейн.

То была маленькая масляная зимне-осенняя жидкость, которую пивали между кушать подано и выходом на поклон. Шлеплые мокрые листья за окном, низкое облачное всенародное небо.

Меж тем, град Китеж затонул в этот раз на Арбате. Странным был этот китеж, не вино, но облако в бутылке, нулевой напиток неопровержимой нежности, сыромосковкий личный кипеж, презираемый за бедность и косноязычие в миру.

В мире, где некоторое время обитал гневный и угловатый образ властителя Цурюпы, который отказал своим детям в наследстве, заменив его светлым будущим.

Ибо все мы известны лишь специалистам.

Ибо не был Портвейн вином,

но пойлом, подобно ярким историческим эпохам, и подобно им же, обладал способностью вызывать общее похмелье.

Фрейд писал, что не знает, что такое гипнозъ. Есть вещи, которые потому и завладевают умами, что непонятны в принципе. Может, потому провинциальная пассионарность водки уступила в полноте ощущений древнему темному русскому -изму Портвейна, что наимрачнейшей пойловостью последнего знаменовалось глухое презрение к содержанию российского и западного бытовизма. Его тяге к крутой завершенности социальных форм и национального содержания.

А может, оттого, что две тысячи лет назад отменили невзрачную иерархическую структуру мира, но мало кто уяснил, что паче гордости гордыня самоуничижения, что возвеличивая, легко и готовно отдаляют, что высокое, темное ханжество – в важной собачьей обычной преданности, в псовости рыцаря господня.

Нам легче одним.

Разливание Портвейна есть минута молчания. Ибо донеся по зову, расквитавшись по чести, плюнув с башни и убив в честном поединке по приказу, водку, этот напиток чувств, окороченных страхом, испивает веселый человек без чувства юмора. Таков герой нашего времени per se.

Россия не чистилище, но ад без того, что называют духовностью. Сама собой преходящесть скрытого настоящего, обнуляемость новой правды, перетекание оной в завтрашнюю ложь и vise versa через сообщающиеся сосуды истории, бессмысленное сиротство слабака при сильных родителях, спичка, прижженная к потолку, Третий Рим Нерона, medice, cura te ipsum.

Мы спасаемся на уровне семьи.

Пока филолог прикладывает к Евангелию частотный словарь, всей семьей мы гребем к спасению. Покуда ценен человек тем, что совершил, в протитвовес тому, от чего воздержался (оставив воздушные пустоты, плодородную почву), мы плюем на ценности. Ибо пили мы тошнотворный сыромосковный Портвейн свободы. Ибо наша религия едва не погубила веру, образованность – знания, справедливость – милосердие, и наш атеизм успокоился в суевериях. В преддверии массовых убийств мы воспели Прекрасную Даму. Ибо убогим издавна подавалиcь заработанные чужим горбом деньги, и наше достоинство друзьями полагалось гордыней. Ибо дружили семьями из одиночества, и романы писали мы от третьего лица, подобно доносам, и будущее наше обеспечено золотым запасом угрызений совести.

Таким молодой человек 70-х, сырец, набитый в колбасу очереди, увидел вокзал своего наследства. Повсюду был вокзал. Толповатые люди говорили банными голосами. Паровоз ходил туда-сюда, тихо подзынивая, как большевик по камере.

Per aspera ad astra.

Характер смены выдоха вдохом, днем ночи, смертью жизни придан ИН и ЯН похмелья и опохмеленности. В надтреснутом окне какой-нибудь хамовнической кухни месяц рай. В прихожей стоит грязноватая маленькая тишина. Тс-с- с. Реализовались и мудрость, и милосердие и справедливость высшего мира, чьи требовательные забота и присутствие ищут ныне другие формы.

&
nbsp; Чья северная сказка обречена была на счастливый конец?

Кто избежит глупого высокомерия взрослых своих детей, кто, отсидев, не снимет пару комнат в Квинсе, Мюнхене или чудной гавеловской Праге, не будет убит ночью на Мойке, не сопьется, чтобы замерзнуть на станции Удельная Казанской железной дороги, сможет найти себя приближенным старым существом новой власти. Заслужены будут сильные в опале.

Тогда кинематограф Даля и Высоцкого обнаружит дальнюю и давнюю связь с культурой русской рулетки. уйдет в идеологи Венечка Ерофеев. Вот снял шляпу у входа и повесил ее на гвоздь гениальный Саша Соколов: здесь даже крысы пищат по-русски.

     Ибо главное достижение эпохи Портвейна – отсутствие достижений, общее опровержение эпигонства. В трупной яме коего и роются хитроумные наследники, сказал бы зарубежный острослов, прогуливаясь по Кузнецкому Мосту в сопровождении русского друга. А может, и промолчал бы. Все еще писателю нельзя не острить в компании, дабы оставаться серьезным. Проделан большой творческий путь от великого до смешного, в мире победили малые люди, и надо вдоволь посмеяться, чтобы потом стало отчего-то грустно...