СМЕХ (социальный этюд)

01-01-1999

Сердце мудрых – в доме плача, а сердце глупых – в доме веселия
Экклезиаст, 7.4-- Алло! Это магазин тканей? У вас ситчик веселеньких расцветок есть? --
Приезжайте: обхохочетесь.

Советский анекдот

Alexander Levintov      Терапевтами называли себя члены ессейской секты в Александрии в последние века Старой и первые века Новой эры. Они владели тайным искусством врачевания – не тел, но душ. В те далекие и возвышенные времена духовных борений и битв за веру и религию терапевты четко и сознательно отделяли себя от греко-римской традиции врачевания и вообще очень хорошо представляли себе, что же они делают.

Теперь не то. Теперь есть "смехотерапия", которая лечит перемежающуюся лихорадку, болезни сердца и печени, смех используют как успокаивающее, при астме, мигрени, болях в спине, сексуальных расстройствах (глянул на то, что осталось, посмеялся – и как рукой сняло), потери сна и аппетита, повышенном давлении, щекоткой избавляют младенцев от золотухи, смех разглаживает морщины, является геронтологическим средством и т.п. Смехом лечат в Стэнфорде и в Швеции, в Индии и Нью-Йорке действуют клубы любителей здорового смеха.

Мне это кажется зоологией.

Биологический подход к человеку не только унизителен, напоминая нам о нашей животной бренности – он не имеет никакого отношения к наиболее существенному в человеке – его духовному содержанию, его социальной организации.

Русское "смех", как и английское smile, и то же слово во многих других языках восходит к латинскому mirus – "чудесный". И, как и "чудесный", имеет двойную природу.

С одной стороны "чудеса" – продукт манипуляций, магии и обмана (кудесники, маги, волшебники, чародеи, иллюзионисты, фокусники, престижитаторы, просто шулера – всегда и во все времена рассматривались как слуги и ученики дьявола, лукавого, дразнящего и блазнящего нас своими затеями, обещающего горы златые и совращающего нас на пути скользкие, легкие и неправедные).

С другой стороны -- чудо как простейший и прямой путь истины (Сотворение мира), как Откровение и знамение Божие (пророк Даниил), как акт его присутствия и распоряжения (суд Иова и Бога), как урок и наставление (скрижали Моисея и неопалимая купина), как исцеление неправильного и обуянного бесами – и тогда мы благоговейно говорим о Христе и чудотворцах.

В первом случае мы имеем дело со злом. Сатанинский смех, зловещая ухмылка, хохот, гогот, смех лукавого – много в смехе и звериного, и животного, и нечистого.

Во втором – с неестественной (внеэволюционной), чудесной природой человека.

Библия, Коран, священные книги и тексты разных народов и религий лишены смеха. Они все – трагичны, как трагичен и сам путь становления человека. Плач как прямая противоположность смеху заполняет Ветхий и Новый Завет. Плачут пророки и царь Давид. Плачет апостол Петр и сам Христос, и даже последние слова Его на кресте – плач: "Или! Или! лама самахвани? то есть: Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?" (Мтф.27.46). В Евангелии если где и упоминается смех, то неизбежно как "усмехались" и "надсмехались" – как форма кощунственного надругательства и издевательства. В "Экклезиасте" же говорится прямо и недвусмысленно: "О смехе я сказал: "глупость!" а о веселии: "что оно делает?" (Эккл.2.2), "Сетование лучше смеха- потому что при печали лица сердце делается лучше. Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песни глупых- потому что смех глупых то же, что треск тернового хвороста под котлом. И это – суета!" (Эккл.7. 3-6)
Да, смех всегда суетен – и злобный и добродушный. Мы в смехе слегка отвлекаемся от сути или принижаем ее значение. Все свои тексты и лекции я обычно приправляю в той или иной мере смехом, шуткой, юмором, чтобы хоть немного скрыть и преуменьшить мысль и смысл: открытие сути и истины дано пророкам и святым, не нам, грешным.

В философии рассматривается два возможных происхождения смеха.

Смех-оскал, громкий и угрожающий, происходит от страха. Он очень напоминает смех-оскал бабуинов и павианов, защищающих своем гарем от вторжения чужака. Здесь и демонстрация клыков, и удары кулаками в грудь со страшной силой (наблюдались даже случаи инфарктов от таких бешеных ударов), и покатывания со смеху, и многое другое, отвратительно напоминающее наш беспощадный площадной смех
.

Смех-улыбка, когда в смехе участвует не столько рот и губы, сколько глаза, происходит от стыда. Мы преодолеваем свой стыд застенчивой и тихой улыбкой, мы на упрек совести отвечаем признанием своей вины или промашки. Обнажаясь в неподходящих обстоятельствах, мы, особенно мы-дети, порой хихикаем, выдавая свою стеснительность и застенчивость. Это – самый неестественный, а потому и самый человечный смех, нежный смех первого грехопадения.

Смех – сильнейшее средство опошления, если понимать под пошлостью выравнивание, социальное равенство (а именно так французы и понимают пошлость, им ли не знать целей социальных революций?). Смеясь, мы уравниваем свое положение с вышестоящими. Сатира и юмор – средства политики по выравниванию социального рельефа. Это хорошо понимают американские политики, завоевывая голоса и симпатии непрерывными шуточками, и еще лучше – российские политики, на юмор почти неспособные, но зорко следящие за карикатурами и анекдотами на себя, не столько за их содержанием, сколько за количеством – мера доверия народа определяется вовсе не социологическими опросами, а анекдотами: когда кончились анекдоты про Ельцына, его службами стали насаждаться карикатуры на него в средствах массовой информации.

В известном смысле смех замещает собой понимание, и мы часто смеемся над непонятным. Картины импрессионистов вызывали смех и улюлюкание публики, непонимавшей происходящего перехода живописания с внешнего мира на внутренний.

Смех не возвышает, но ставит обсмеиваемого на уровень с насмехающимся или ниже. В этом смысле смех – сильное средство социальной псевдосправедливости (а другой, к сожалению, и не бывает, справедливость настолько присуща каждому и настолько индивидуальна, интимна, что в обществе непременно приобретает псевдоформы) – нам кажется, что смех воздает по заслугам, но он лишь позволяет избежать настоящего возмездия. Отсмеявшись, мы прощаем: "чего теперь с него взять?". И потому смех – не только форма прощения, но и способ забывания.

Порой мы частенько забываем, над чем смеялись, но остро помним, когда были всеобщим посмешищем. Нас не стыдит наш смех над поскользнувшимся и упавшим, но мы долго помним обиду, когда смеялись над несчастьем или недостатком.

Редко, но смех помогает. Никому не рекомендую этой процедуры, но по собственному опыту знаю – когда превращаешься во всеобщее посмешище, то, если не впадать в обиду и не принимать позу оскорбленного, появляется шанс отодрать от себя социальные путы и очеловечиться.

Комментарии

Добавить изображение