Постсоветская сатрапизация и возможности будущей регионализации России
01-01-1999
Прежде всего, необходимо расписаться в своем профессиональном банкротстве и беспомощности: никакие теоретические построения и концепции не подходят для географического описания процессов, происходящих в России.
И даже более или менее ясное понимание происходящего не помогает выявлению закономерностей размещения и развития процессов ибо происходящее – явно незаконно, имеет характер слома и перелома, недолговечно. Попытки поиска закономерностей здесь также неуместны, как попытки логизировать (и тем самым увековечить в закономерностях) рыскания отрядов ЧОНа по продразверстке в короткий период военного коммунизма.
Никто не знает, куда и во что движется Россия, и потому теоретическая работа должна быть по-честному свернута и замещена, как это в свое время рекомендовал М. Вебер, историческим анализом: поиском исторических аналогий и прототипов. Разумеется, плодотворность подобного историко-культурологического поиска также весьма сомнительна.
Тем не менее, этот сравнительно-исторический поиск должен опираться на понимание происходящего, ибо только это понимание и может служить основанием осмысленной работы.
Важнейшим социально-экономическим следствием этой дезобъективации явилось отсутствие какой-либо личной ответственности. Так называемые собственники проиводительных сил, инфраструктуры, сферы обращения и сервиса, будь то политические или коммерческие собственники, о цикле жизни захваченного ими не задумываются и не догадываются. Эта одноразовость пользования приватизированной собственностью сродни ранне-большевисткому романтизму эсхатологического ожидания всемирной революции, ожидания, разрешающего любой произвол, террор и самоволие.
Собранная со всего света случайным образом, из разных стран, народов и культур, империя Александра стала разваливаться со скоростью распада СССР и РФ. Многотысячелетние культуры Египта, Сирии, Индии, Персии уже не могли восстановиться после краткосрочного вторжения македонцев, эллинистическая прививка оказалась сильней исторических укладов. Возврат в прошлое оказался иллюзорным и гибельным. Необходим был поиск нового пути. Опаленные александрийской вспышкой, старые страны замерли. Этот период их истории связан с сатрапами – имперскими ставленниками, оказавшимися вдруг независимыми от центральной власти императора. Привыкшие воровать под сурдинку, сатрапы вдруг обнаружили, что продолжают воровать у самих себя. Более того, тайно потакая разворовыванию, они теперь оказались покрывателями воровства и грабежа не чужой и чуждой императорской – их, сатрапской, собственности. И никакие грозные приказы и казни не могли остановить привычное разбазаривание бывшей императорской собственности. Во мгновение ока и не по своей воле сменив позицию государственных служащих на хозяев, сатрапы еще долгое время продолжали грабить собственные сокровища, резервы и ресурсы.
Ключевым процессом во всех странах посталександрийской эпохи стало овеществление: присвоение собственности. В античной, а позже и в европейской ментальности предметы, события, факты – все подлежит овеществлению, превращению в вещь, в то, что в состоянии вещать своему хозяину о заключенном в этой вещи благе для хозяина. "Каждая вещь вынуждена платить пеню по
бесчинству времен" – писал Анаксагор, великий мыслитель и учитель Перикла, более чем за сто лет предваряя сатрапство. И эта пеня направлена Разуму и носителю Разума на земле -- человеку (раб – вещь того, кто оказался более разумным, по Анаксагору). Овеществление, следовательно, превратилось в конкурс разумов и проектов использования неожиданно свалившегося от Александра наследства. Отсутствие финансов как инструмента и института сыграло решающую и благотворную роль: богатства нельзя было обратить в деньги и разместить в банках тогдашней Швейцарии по факту отсутствия самой Швейцарии как финансового инструмента. Невозможность отчуждения того, чему еще предстояло стать вещью и собственностью стимулировала интеллектуальные усилия по овеществлению и приватизации. Так появился исторический ход формирования нео-Египта, нео-Персии, нео-Сирии, модернизации всей Средиземноморской и далее, вплоть до Индии, цивилизации.
Позже два центра, Рим и Карфаген, развязали долголетнюю тяжбу за мировое господство, закончившуюся поражением Карфагена и установлением Rex Roma, включившего в себя почти то же географическое пространство, что и империя Александра Македонского (плюс много нового и ранее неведомого), но совершенно на иных основаниях: включенные в Римскую империю страны стали обладать правами и автономией провинций, они регионализировались до такой степени, что не римские боги вошли в дома и города людей, но местные боги вошли в римский Пантеон. Каракала, распространивший римское право и гражданство на всех, проживающих в пределах вала Адриана, завершил процесс регионализации. Тем самым Римская империя подписала себе смертный приговор и исторически вскоре рухнула, дав жизнь европейским странам, большинство из которых существует и поныне.
По нашему мнению, регион – это прежде всего элитный образец организации жизнедеятельности. Это вовсе не означает каких-либо льгот или привилегий, ибо элитность есть самоопределение региона и признание этого самоопределения человечеством.
Образец может иметь некоторую территориальную привязанность, но чаще рассматривается в иных, социо-культурном или универсумально-духовном пространствах. Такими "внетерриториальными" регионами-образцами человеческой жизнедеятельности можно считать вымышленные Хоббитанию, Утопию, Касталию и вполне реальные Интернет, Московский Методологический Кружок, франк-масонство, сионизм (кстати, создавший сначала проект самореализации, а затем и реализовав этот региональный проект в Израиле, поступив таким образом в точном соответствии с прототипом своего регионального проекта – Торой как проектом мироздания: "В начале было Слово").
Существование региона обеспечивается двумя базовыми процессами: социо-культурным воспроизводством (системой самопроектирования, образования и другими формами и средствами трансляции культуры) и развитием, которое является вектором мирового развития, не менее того. Этот вектор определяется миссией (осознанной или неосознаваемой актуально), влекущей не только данный регион, но и все человечество в онтологию будущего, как оно воспринимается и рисуется региональным субъектам.
Связь этих двух базовых процессов такова, что внешне направленный вектор развития внутрирегионально является процессом воспроизводства.
Таким образом, регион всегда самодостаточен (что вовсе не означает самообеспеченности) и самобытен, то есть обладает внутренними нравами, обычаями, кодексами, писаными и неписаными законами существования и бытийствования.
Исходя из такого понимания региона в России, разумеется, нет никакого процесса регионализации. Более того, шансов на регионализацию территории России остается все меньше (это, конечно, не исключает возможности формирования здесь внетерриториальных регионов; не исключена, например, такая сугубо российская миссия как первыми и досрочно встретить Страшный Суд и конец света, исторически это очень адекватно эсхатологическим ожиданиям в России на протяжении последних пятисот с лишним лет).
Обоснованию падения шансов посвящена вторая часть данной статьи.
относительно социума культура выступает в функции норм и регулятивов общественной и индивидуальной жизни
безотносительно социума, морфологически, культура представляет собой самоценность и одну из самоочевидных целей существования человечества (русский математик и богослов о. П. Флоренский, погибший в ГУЛАГе, на вопрос о том, что такое культура, дал предельно морфологический ответ: "по-видимому, это то, что только и останется после нас").
Изначально понятие "культура" сформировалось в ранне-эллинистическом обществе как "способ обработки земли" и в этом понимании уже была заложена дуалистичность культуры. С одной стороны, как всякий иной, "способ обработки земли" транслируем и передаваем – от места к месту, от генерации к генерации – как набор и последовательность процедур и операций, как технология. С другой стороны, "способ обработки земли" предполагает уникальную, сакрально уникальную, характеристику каждого клочка земли (прибрежные участки земли, которые осваивали и заселяли проникшие на пустой после катастрофы Пелопонес номады из Северного Причерноморья, были действительно очень мозаичны). В результате, важнейшим отличительным признаком формировавшихся раннеэллинистических ком и дем стала земля и ее иконическое и одухотворенное отражение – "гений места", "нимфа ручья", "дух дерева" и т.д.
Локальные боги и духи никуда, конечно, не перемещались и потому культура как способ обработки земли превращалась в константу места. В логике деятельностной парадигмы культура – набор норм, описывающий ту или иную деятельность, норм исторически преходящих и изменяющихся по мере развития самой деятельности. В этой логике культура входит в воспроизводственный процесс не только как регулятив деятельности, но и как ее продукт:
Схема 1. Культура в процессе воспроизводства
Движение от N1 к С1 означает функционирование норм культурной парадигмы N1 в социуме C1. Естественно, что культурный кортеж норм N1 сформирован в предыдущей социальной формации и принимается новым социумом С1 -- через систему образования, законодательство, бытовые стереотипы, общепринятые нормы и манеры поведения. Этот кортеж может восприниматься безусловно и безропотно, но чаще он видится как "устаревший", чересчур консервативный и требующий изменений – от взрыва культурного нигилизма до осторожных попыток модернизации. "Террор культуры", так пугавший Ф. Ницше, не имеет тотального характера и является причиной движения от С1 к N2: формированию новой культурной парадигмы. Тем не менее, этот "террор культуры" гораздо сильнее сексуализирова
нного "террора подсознания" З. Фрейда – даже набравшиеся окаянства преступники культуры остаются почти полностью под ее террором и осуществляют прорывы в новые сферы и на новые уровни в очень узкой сфере своего творчества.
Принципиальным здесь является то, что смена культурных парадигм N1, N2, N3 и так далее живут и сменяются по своим внутренним законам, независящим от социальных изменений, а смена социальных формаций С1, С2, С3 и т.д. осуществляется также сама по себе, вне зависимости от смены культурных декораций. Законы и правила игры в культуре независимы от законов и правил социальной игры. В этом смысле музыкальные комедии 30-40 годов неразличимы по месту производства, хождению и восторгу зрителей, будь то Германия, СССР или США. "Знамения времени", фиксируемые как гомогенные всем социальным группам одной эпохи (например, глинобитное домостроение), прямо противоположны идее укорененности культуры в "гении места" и ее нетранслируемости. В морфологической ипостаси культура является относительно деятельности ее ограничителем, указателем табуированных мест, зон запрета на деятельность и социальное вмешательство.
Необходимо указать, что выделить в культуре ее деятельностную и сакральную составляющие практически невозможно. По сути, это проблема взаимоотношения виртуозности и шедевральности в культуре.
Виртуозность (духовная честность) – совершенная часть культуры, признаваемая не как достигнутый уровень мастерства и деятельности, а как вдохновенная открытость и распахнутость культуре силам внесоциальным, вневременным, но сугубо локальным, заостренным на место снисхождения Духа. Имеется точная пространственная определенность установления первой скинии первосвященником Малхиседеком на скале, превратившей город язычников Салем в священный Иерусалим. Столь же определенна гора Сион, на которой дан был Моисею Завет. С топографической подробностью описан Завет Христа, но до сих пор мы теряемся в его датировке. Пифия Апполона могла вещать только в Дельфах ( и мы знаем, что случилось с Кассандрой, решившей изменить Апполону и Дельфам). Перемещение виртуознозсти в пространстве почти невозможно, но мы легко согласны смещать ее во времени, потому что для бессмертной вечности точная датировка смешна.
Виртуозность речи ветхозаветных пророков асоциальна – никто не внял этим пророчествам (как почти никто, если верить Геродоту, не понял пророчеств Дельфийского оракула) – они уместны, но несвоевременны. Эта удивительное свойство виртуозности культуры связано с тайной антропогенеза. Если допустить предположение о том, что человек произошел от совести (эту идею из разных подходов, но на едином основании обсуждают В. Лефевр, Ю. Бородай, А. Левинтов), то, помимо некоторой биодной составляющей этого процесса, например, идеи о том, что духовный выбор пал на племя приматов противоестественное и обязанное погибнуть в эволюции за счет внутривидовой резни (вся история человечества – непрекращающая внутривидовая резня и борьба, что непременно должно было бы закончиться еще в первом акте человеческой комедии бесславным фиаско) имело место вмешательство сил, самоназвавшихся Отеческими, духовными, сил, "пригвоздивших" страсти обреченных на вымирание биоидов к местам выхода виртуозных откровений – Древо Познания в Эдеме, дерево Будды, Сион, Нагорный берег Генисаретского озера.
По сути, мощнейшие виртуозные опусы стали не только источниками дальнейших культурных интерпретаций ("способов обработки земли"), но и местами духовного закрепощения и укрощения земных страстей и стихий, геомансии. Недаром к основным "укротителям" этих потоков планетарной энергии относятся такие античные герои как Персей и такие христианские суперавторитеты как Дева Мария, Св. Михаил и Св. Георгий.
Условной мерой виртуозности является канон – признание Боговдохновенности. Виртуозность меряется в универсумально-духовном пространстве, доступном всем, но достигаемым немногими.
Виртуозность, с точки зрения социума, потребляющего культуру, есть вмененная истинность, вмененная через виртуоза, честно и вдохновенно транслирующего истину. Отсюда – ощущение чуда при соприкосновении с виртуозностью (чудо, согласно теологической традиции, -- кратчайший и наиболее естественный путь от истины к человеку). Потрясенные вмененной нам истиной, мы прежде всего оцениваем виртуоза как транслятора духовности ("божественная игра", "нечеловеческая сила", "сверхестественное воздействие", "дьявольское исполнение" и т.п.).
Шедевральность (уникальное мастерство) подчеркивает социальность культуры. Шедеврами ("главными произведениями") назывались в средневековой Европе выпускные работы подмастерьев, признанные мастерами и мэтрами цеха одновременно и мастерскими (по умению) и непохожими на все предыдущие работы. Культура эволюционирует и развивается за счет шедевров, возникающих время от времени в социуме и становящихся эталонами и нормами для последующих генераций. При этом, смена норм вовсе не означает уничтожения или забвения предыдущих – по принципу уникальности шедевров. Кажется, еще никому не приходило в голову прятать в запасники, уценивать или выбрасывать шедевры Ренессанса на том основании, что появились шедевры импрессионизма (впрочем, в первые годы советской власти большевики по преступной дешевке распродавали шедевры Эрмитажа и других музеев в ожидании расцвета новой, пролетарской культуры, но это исключение носило воинствующий антикультурный, классовый, социально-политический характер).
Шедевральность культуры измеряется обычно классом: числом последователей и подражателей, фронтом ссылок и интерпретаций, школой и учениками, шлейфом критики и т.п. Шедевральность, в отличие от виртуозности, формируется в социо-культурном пространстве.
Принцип шедевральности, присущий культуре, имеет в науке ограниченную область действия. Здесь смена парадигм с неизбежностью приводит к устареванию знаний, признанию их неверными и подлежащими списанию (так было с Птоломеевской астрономией, алхимией, теплородом). Наука сохраняет предыдущие знания не в силу их истинности, а только в той мере, в какой сама наука является частью культуры. Следствием этого является требование к любой научной работе быть шедевром (требование не только новизны, но также обоснованности и доказуемости этого нового), что превратило науку в грозное средство прогресса человечества.
Дуалистичность культуры, ее шедевральность и виртуозность имеет своеобразный географический отпечаток.
В большинстве мировых языков имеются понятия "родины" (motherland) и "отечества" (fatherland, homeland). Образно говоря, родина Робинзона Крузо – Англия, но его отечество – тот необитаемый остров, который он цивилизовал.
При этом привязанность к родине во многом проистекает от виртуозности культуры, от вмененности духовных постулатов и истин, "пригвожденных" к определенному месту. Человек испытывает собственную истинность только на "родине", как правило, имея весьма неясные и размытые представления о границах, масштабах и очертаниях этой родины (родительский дом, городской квартал или деревня, город, страна). Лишь попав в другое место, он ощущает чужбинность этого места. Опросы в ходе региональных и муниципальных исследований показали. что по сути каждая страна и каждый город имеет столько индивидуализированных границ, сколько людей считают данную территорию своей родиной и чувствуют к ней духовную привязанность.
"Отечество" представляет собой интерпретацию шедевральности. "Отечество" предполагает ответственность за него. Границы отечества гораздо более явно очерчиваются – границами деятельности, власти, управления, влияния, понимания.
Различие между "родиной" и "отечеством" можно наглядно проиллюстрировать на примере Каталонии. Духовные особенности этого места взорвались в ХХ веке Каталонским модерном. Несколько тысячелетий накапливалась духовная энергия и копились силы гения этого места. Каталония ХХ века – родина Гауди, Миро, Казальса, Дали, Пикассо и других, породивших шедевры архитектуры, живописи, музыки. Для них Каталония – отечество, ибо они представляют Каталонию в мировой культуре и истории, в человечестве.
Естественно, что структура "родины" и "отечества" весьма различна: первая представлена иконическими святынями, второе – следами и результатами нашего пребывания.
В различных культурах и языках "родина" и "отечество" находятся в самых различных соотношениях. Вот несколько примеров (данные получены путем опроса более ста студентов колледжа Монтерейского полуострова в 1996-99 годах, данные по России получены по словарю Н.В. Засориной Частотный словарь современного русского языка\\Москва, "Наука", 1969):
Любопытно, что в странах с традиционалистской культурой "родина" заметно более употребительна, чем в странах с устойчивой культурой инноваций, где преобладает понятие "отечества".
Осваиваемые, заселяемые и колонизуемые земли (воды, космос, планеты) обычно воспринимаются как "отечество". Можно даже утверждать, что расширение границ и рамок ойкумены проходит в "отечественном" жанре, утраченная же родина вызывает только ностальгию, сиротское чувство и чувство ненастоящности существования вне родины или без родины.
Город – древнейшая форма человеческого поселения. При всем их невероятном многообразии – от страны к стране, от народа к народу, от века до века – города имеют одно свойство, объединяющее и пещерный город троглодитов, и античные Афины, и древний Салем-Иерусалим, и восточные города, города России, и новейшие города Америки. Речь идет о некотором источнике света в центре: будь то костер первобытных людей или даунтаун Чикаго. Вокруг этого источника возникают сложные социальные машины, называемые "город", морфологически очень разнообразные.
Важно подчеркнуть некоторые детали центрального пятна света.
Во-первых, оно имеет вертикальную ориентацию. Чтобы ни копошилось и не свершалось внизу, сверху – это всегда прекрасный цветок, обращенный к небу: крестами, куполами, небоскребами, шпилями, искрами огней. Кто видел огни ночных городов с вершин гор или через иллюминатор самолета, не может не испытывать восхищения этой картиной. Эта красота недоступна живущим в городе, она и предназначена не для них, а для тех, или Того, кто сверху.
Во-вторых, эта вертикаль города опирается на "тетраксис". "трапезус", четырехугольник, прообразом и прототипом которого был жертвенный камень. Трапециевидные холмы в центре города – это и главный афинский холм, и Капитолий Рима, и киевский Детинец, и московский Кремль (Боровицкий холм). Четырехугольную форму имеет Храм Соломона (и последующие версии) Иерусалима, китайские города имеют ту же "матрешечную" четырехугольную (квадратную) структуру. Эти своеобразные "места силы" потому и выбирались как жертвенники (храмы, капища, сакральные места), что были и остаются узлами геомансии, выхода энергии Земли на дневную поверхность.
В-третьих, вся эта вертикальная структура города имеет искусственный, контрастный окружающему естественному ландшафту характер.
Духовная виртуозность городов, их распахнутость универсумально-духовному пространству Космоса и Земли, натянутость между этими полюсами, и городские шедевры как следы истории, впечатанные в социо-культурное пространство, составляют единый и искусственный ансамбль. По сути, город обладает только искусственными ресурсами – интеллектуальными, креативными, духовными, сакральными, святынями и жертвенниками.
Как торнадо, смерчь города захватывает естественный материал, но не как ресурс своего существования, а в сугубо декоративных целях. Торнадо черпает энергию в собственной пустоте, в барометрических градиентах, город – в своей неестественности, в искусственном контрасте с окружением.
Этот образ города позволяет построить базовую гипотетическую модель города будущего. Если "Бог для всех" будет замещен "Богом для каждого", то каждая личность будет иметь персональный город, виртуальный или материализованный (это несущественно).
Проблема процесса воспроизводства, в который втянута культура, заключается в том, что собственно мультипликация, воспроизведение и тиражирование образцов, технологизация и обилие рутины оставляет все меньше места и для виртуозности и для шедевральности. Технологизированная инфраструктура, технологизированное сознание превращают технологии из средства в стереотипы и тормоза для рвущихся за рамки и пределы культуры (которая может существовать и за счет использования ее и за счет ее преодоления). К "террору культуры" добавился "террор технологии", которая сама по себе – своеобразная инженерная культура. Мы сами себе надели второй ошейник. Чем меньше в современной культуре места для виртуозной и шедевральной работы, тем возвышенней эта работа, тем возвышенней победа человека над самим собой.
Регион является поглотителем порождений городской культуры. Процесс регионализации, таким образом, есть процесс оживления культуры, ее вживления в территорию и историю территории.
Если догадка о "Боге для каждого" верна, то это и есть исторический предел регионализации и существования регионов. Инфраструктурная и технологическая насыщенность планеты достигает той "точки росы", за которой сохранятся только виртуальные, безтерриториальные регионы.
Да и сама культура довольно быстро, на наших глазах, виртуализуется: все более эфемерны инсталляции и акты художников, словесность, социально-политическая жизнь все более уходят в Интернет, индивидуализация среды обитания делает и архитектуру все более виртуальным мастерством. Разумеется, и наука увлекается во все более абстрактные сферы и темы.
Страны и территории, не успевшие пройти процесс регионализации, поглощаются инфраструктурными вихрями, теряя самобытность и актуальность. Эти жертвы "Макдональдса" и протестантских конфессий становятся вещественно незначимыми и не привлекательными для интеллектуальных инвестиций.
Россия достаточно заметно теряет шансы регионализации и потому, что затягивает своими блужданиями по идеологическому бездорожью переходный кризис на эти, во многом решающие два-три десятилетия, и потому, что выбранный ею в 20-30-е годы путь технического безтехнологического развития оказался если не ложным, то неподержанным человеческим сообществом. Страна искренне, с болью переживает свой исход с авансцены на окраины ойкумены. Тяжелая драма, трагический финал то ли всей пьесы, то ли очередного акта. И неясно, куда ж теперь идти – в буфет за следующей стопкой или в гардероб за последним пальто.
Loading...
