Homo xenophobicus: психология "своего и чужого"

От автора: Первые наброски этого материала я делал несколько лет назад еще в Петербурге, и неизвестно – когда бы вернулся к ним, если бы не письма некоего Пессимиста в «Гостевой Книге». Может быть, потому что уж где-где, а здесь я не ждал ни этого тона, ни этого уровня мышления. Чем-то таким повеяло, чему место бы в самой низкопробной российской националистической прессе. Короче говоря, это подхлестнуло процесс. Уже в ходе работы над материалом, я имел счастливую возможность порадоваться тем такту и мудрости, которые звучали в «ГК» по поводу его писем. Многие из них помогли мне организовать материал иначе, чем, наверное, я бы сделал без них. Опыт реакции на публикацию Homo Violentus заставил меня дать основные ссылки на литературу.

«Свобода – это когда свобода одного
упирается в свободу другого и имеет эту последнюю своим условием»
Мераб Мамардашвили

«Национализм — это когда свинья вместо того,
чтобы чесаться о забор, чешется о другую свинью»
Фазиль Искандер

«Интеллигент – это человек, чей гуманизм
(т.е. уважение к инакомыслию, инакочувствию и инакожитию)
шире, чем его собственные убеждения".

Алексей Симонов

ВСТУПЛЕНИЕ

      Эрбер ле Поррье пишет об Испании XI-XII в.: «Кордова создала народ, который никогда не склонял головы. В часы молитв все лица были повернуты к востоку, и, может быть, смотреть всем в одну сторону было знаком самого глубокого единения. Треть города праздновала день отдыха по пятницам, треть - по субботам, треть - по воскресеньям, и никто не противился этому. Существовал даже уговор с кастильцами никогда не сражаться в эти три дня … Разнообразная и единая, Кордова наслаждалась свободой» 1. Идиллия эта, а таковых в истории человечества не слишком много, закончилась в 1148 году со вторжением в Испанию альмохадов и последующими крестовыми походами против мусульман. Но она была, иллюстрируя и доказывая собой, что диалектика «своего и чужого» в человеческом воплощении однюдь не обязательно конфликтна.

Большой Сампсониевский проспект в Петербурге в советские времена был до уровня Ланской проспектом Карла Маркса, а дальше – проспектом Энгельса. В веселом перестроечном раже его именовали проспектом Братьев Карламазовых. А в 1965 году – я, студент последнего курса медицинского института, и доктор Вилен Гарбузов, мой преподаватель, с которым мы с тех пор подружились и потом многие годы вместе работали, шли по сентябрьскому проспекту Энгельса, вдыхая коктейль выхлопных газов и запахов бабьего лета, и беседовали о всякой всячине, о которой в эпоху КГБ лучше всего было говорить как раз на улице под грохот снующих в обе стороны трамваев и дрожащий рев автобусов.

Понимаешь, - говорил он, - все это ерунда. Эпоха классовых войн прошла. Ну, экономические всегда будут – «люди гибнут за металл». Но впереди – эпоха войн национальных. Есть какая-то часть в душе, которая, будь ты хоть семи пядей во лбу и трижды лауреатом, у одного отзывается на африканский там-там, у другого – на казахский кобыз, а третьего – на Моцарта или Чайковского. И то – свое, на что душа так откликается, всегда понятнее и роднее. Ты можешь знать наизусть всего Рахманинова и любить его, но если ты вырос под звуки зурны, то они всю жизнь будут для тебя нутряно своими и затрагивать те струны, которые Рахманинов затронуть не может. И рано или поздно все это начнет взрываться войнами, потому что это мощнейшая сила, и притом - сила иррациональная.

Для студента, прилежно «нанюхавшегося премудрости скучных строк» и вконец одуревшего от их интепретации до нуди скучными преподавателями «общественных дисциплин», все это звучало ново и интересно. Но тогда я и предположить не мог, что спустя не так уж много времени это не только подтвердится, но и станет интересующей меня проблемой. Реальность, правда, оказалась шире и противоречивее пророчеств моего друга, но тем не менее

Прошло 23 года. Я преподавал на кафедре, и мы проводили выездной цикл в Таллинне. Как раз опять сентябрь. Пик «поющей революции» 1988-го года. Вместе с моими эстонскими друзьями я был на стадионе, куда собралось, наверное, три четверти Эстонии и где яблоку было негде упасть. Стоял без всяких усилий милиции благоговейный порядок, и у тысяч людей при исполнении старого эстонского гимна выступали слезы на глазах. И у меня вместе с ними.

&nbs
p; А через пару дней в беседе о происходящем в Эстонии и выслушав какие-то мои поддерживающие слова, мой тогдашний шеф обронил: «Ну, В.Е. – вы лицо заинтересованное». Смысл сказанного дошел до меня, как до верблюда, лишь часа два спустя. Потом как-то, уже в застольной обстановке, он повторил эту фразу – теперь уже для меня ясную. Пришлось объяснить, что я рад за этот народ, как, впрочем, и за любой другой, так или иначе сохранивший свои землю, язык, культуру, и как человек, едва не оказавшийся в еврейской резервации на границе с Китаем по, слава Богу, не состоявшейся милости великого вождя – лицо, так сказать, идейно, платонически заинтересованное. Что уж никак не хуже плотской заинтересованности в этой стране как курортной зоне со всякими вкусными и красивыми вещами (это стало началом пути, который привел меня к решению оставить кафедру).

Правда, в это ж время в Латвии замелькал на каждом шагу портрет еврея, достойный кисти Гитлера и «черной сотни» одновременно. Да и во всей Прибалтике, до советской оккупации достаточно многонациональной, на какое-то время все русские оказались подстриженными под одну гребенку «оккупантов». И Карабах воевал. И грузины с абхазами. И Чечня. И московская «охота на брюнетов». И русские национализм и фашизм. И появление понятия «иностранные религии». И обнаружение в школьных уроках здоровья злых происков Запада, я уж не говорю о провозглашении злосчастной сексологии «геноцидом русского народа». И т.д. и т.п. – список проявлений каждый может продолжить сам. Идеология «своего и чужого» оказалась всепроникающей и привычной настолько, что часто просто не осознается как таковая.

Мне скажут, что это-де, всюду есть. Моя улица и соседняя. Моя религия и чужая. Монтекки и Капулетти. Англия и Ирландия. Турки и курды. Москали и хохлы. Движение за белое христианство в Америке. Ле Пен во Франции с его эксплуатацией образа Жанны д'Арк и заменой одного «А» на другое (Англии на Алжир). Еще недавно приличные французы от него шарахались, но сегодня (прошу прощения за длинную цитату): «Расистские настроения получают во Франции всё большее распространение. Об этом свидетельствует опубликованный 15 марта ежегодный отчёт консультационной парламентской Комиссии по правам человека, составленный на основе статистических исследований. В этом году более или менее убежденными расистами себя назвали 69% опрошенных французов, 61% выразил мнение, что во Франции сегодня слишком много иностранцев. Кроме констатации факта о распространении расистских настроений, специалисты по правам человека обращают также внимание на то, что расизм перестает считаться постыдной тенденцией и, как отмечается в отчёте, это опаснее всего. Главной мишенью расистов стали нелегалы из стран северной Африки, арабы, против присутствия которых во Франции высказалось 63% опрошенных. В то же время, 21% опрошенных французов признался в антисемитизме и 31% высказал недовольство по поводу того, что у евреев, якобы, во Франции слишком много власти»2. И даже об Израиле некоторые переселившиеся на историческую родину говорят, что, все, мол, хорошо, только слишком много евреев. Все так. Но это лишь подтверждает, что тема не лежит в области «местной российской патологии», а носит общий характер.

Проблема «свой и чужой» интересует меня в гуманитарно-психологическом плане- в задаваемых этим интересом границах я и буду удерживаться, отдавая себе отчет в том , что внутренние и внешние границы этой проблемы могут быть прочерчены и иначе.

ПРЕДРАССУДОК ИЛИ ЗАКОНОМЕРНОСТЬ?

 

      Хотя ксенофобия никоим образом не сводима только к национальной/этнической нетерпимости, именно в ней она обретает наиболее законченное и драматическое, если не трагическое выражение, и на этой мдели чаще всего и рассматривается3. Одна из лучших , на мой взгляд, работ в этой области принадлежит И.С. Кону4.

Слово «предрассудок» в наше рациональное время несет на себе определенно негативный отпечаток – по крайней мере, в социальном и социально-психологическом планах. Пред-рассудок - до-рассудка – без-рассудка. Другое дело, что ни один носитель предрассудка не считает свои взгляды пред-рассудочными или, тем более, без-рассудными: как раз эта негативная сторона обычно приписывается «чужому». Более того, делается множество попыток «научных» обоснований таких предрассудков. Иначе зачем бы антропометрия времен Третьего Рейха или «исследования» доктора медицинских наук В. Барабаша в Петербурге, утвержд
ающего, что по «слипанию лейкоцитов» он может пределить еврея в 16-колене? В психологической сфере такие «научные попытки» держатся на софистике, сведении понятия нации к понятию этничности, национальности «по крови», культурно-ментального плана человека - к характеру как набору устойчивых психических свойств и распространении казуистических наблюдений и выводов из них на всю совокупность людей, о которых идет речь. Еще более широкое пространство для подобных игр в наперсток предоставляют так называемые исторические факты, при ближайшей проверке оказывающиеся если не подделкой или подтасовкой, то предвзятыми интерпретациями. Предрассудок стремится не просто выдать себя за рассудок для других, но и – прежде всего – для себя самого.

Здесь у меня возникает одна формально далекая, но по сути близкая ассоциация. В своих записках о сахалинской каторге А.П. Чехов рассказывает удивительно психологически точную и показательную историю. Обыв каторжный срок за грабеж, молодой парень возвращается домой с твердым решением, как сегодня сказали бы, «завязать». Сколько-то времени так и происходит. Но однажды он слышит о живущем в этом городке купце, который дурно обращается со своими домашними и челядью. Купец, видимо, и правда был не золото, и парня это возмущает. Неделю или две, найдя подходящее место, он наблюдает за жизнью в подворье этого купца. То, что он видит, все больше и больше убеждает его в том, что купец этот – человек нехороший и вполне заслуживает наказания: освободить его от неправедно нажитого и эгоистически используемого было бы не грабежом, а справедливым возмездием. Он идет на грабеж, обитатели дома случайно просыпаются, дело заканчивается тройным убийством домочадцев купца, за которых парень так страдал, и каторгой – теперь уже пожизненной. Сам парень говорит об наблюдении за жизнью в доме купца удивительно точно: «Злобу копил».

Два момента я хочу подчеркнуть в связи со сказанным.

Во-первых, человек никогда не совершает того, что ему представляется дурным, нехорошим, некрасивым, преступным и т.д. В его сознании всегда происходит некое переосмысливание, представляющее будущий поступок как нечто позитивное. Происходит подмена, замена, сдвиг, перелицовка, переиначивание – назовите, как хотите – смысла деяния. Затмение или озарение – иной вопрос, но всегда – изменение смысла. При этом изменение, далеко не всегда осознанное как таковое, и, что не менее важно, обретающее и сохраняющее способность оживляться, актуализироваться в подходящих условиях или становиться достаточно постоянной детерминантой поведения5.

Во-вторых, изменение смысла направлено на отчуждение, на превращение «своего» в «чужого» и связь этого «чужого» с угрозой (реальной или воображаемой – опять-таки другое дело) «своему». Оно не просто направлено на такое превращение, а и определяется им. И это не другая сторона явления – это та же самая сторона: как в петле Мёбиуса, идя по которой, ты оказываешься то на черной, то на белой стороне, стороны не меняя.

История религий, культур, обществ, войн, история человечества вообще – история разделения на «своих и чужих», «свое и чужое». Частота связи «чужого» с угрозой и страхом заставляет думать, что речь идет не просто о предрассудках отдельных людей или человеческих групп, а о существовании неких базовых закономерностей страха перед чужим – ксенофобии.

Конечно, хотелось бы думать о ней только как об искоренимом предрассудке или некоей случайной или по недомыслию возникающей аберрации человеческого сознания. Однако, «Бог не играет в кости» (А. Эйнштейн) и «Ничто в мире не происходит случайно или по чьей-то глупости» (К. Гедель). Ксенофобия – не исключение. Ограничившись только этим, мы можем лишь градуировать степень ее выраженности и проявлений в конитинууме: ситуативная реакция настороженности – закрепление ее в виде невротического страха перед чужим – осложняющая собственную и чужую жизнь негативная установка ко всему чужому - поломка механизмов различения своего и чужого и реакций на это различение. Такая медицинская, восходящая к Эрнсту Кречмеру, количественная (да, разумеется, с переходами количества в качество: норма – невроз – психопатия – психоз) систематизация ксенофобии вполне применима и к отдельному человеку и к человеческим группам. В известном смысле она полезна для понимания явления и даже предупреждения некоторой части некоторой части конфлик
тов. Но остановиться на этой медикализации было бы такой же ошибкой как отождествитье, например, нудизм и эксгибиционизм. Кроме того, она сама требует некоторых дополнительных размышлений, чтобы быть мало-мальски понятной.

ЧУЖОЕ И СВОЕ КАК РОДИТЕЛИ «Я»

      У закономерности, о которой мы говорим, есть и другая сторона, которая одних иожет привести к весьма пессимистическим, а других к оптимистическим оценкам. Но как раз оценочности в ее обсуждении мне бы хотелось бы избежать.

В разных выражениях и контекстах многожды подчеркивалось, что человеческое «Я» не столько прямой результат развития его мозга, сколько отражение его окружения. Как заметил Е. Евтушенко, по окончании материнской беременности нами, начинается беременность нами дома. У А. Вознесенского: «Я - семья. Во мне, как в спектре, живут семь «Я». Более широко и материалистически сухо у К. Маркса: «Человек есть система общественных отношений». Еще шире и уже духовно – у И. Анненского: «… но в самом Я от глаз - Не-Я ты никуда уйти не можешь». А «Глядясь, как в зеркало, в другого человека» стало просто столь же крылатой, сколь банальной фразой.

Мысли о чужом при этом просто не приходят в голову – все это свое: свои общественные отношения, своя семья, свой дом, у И. Анненского власть Не-Я это сочетание «бога и тленности» - то есть высоких измерений жизни, но увиденных своими глазами. Да и глядеться в другого человека, сколько ни повторяй: «Избави меня бог от друзей, а от врагов я и сам избавлюсь», все-таки куда как приятнее, когда он «свой».

Между тем, свое не существует и не возможно без чужого. Свое очерчено границами, отделяющими его от чужого и являющимися границами своего в восприятии обеих сторон. Чужое – обязательное и необходимое условие своего. Совершенно блестяще это рассматривает Александр Лобок6. Настолько блестяще, что его хочется без конца цитировать. Приведу, однако, лишь ключевые моменты.

«Любая культура – идет ли речь о культурном мире отдельно взятой личности или об историко-географическом кульурном материке – существует постольку, поскольку у нее есть особая система семантических шифров, представляющих загадку для всех, кто смотрит на эту культуру извне. Любая культура является культурой постольку, поскольку она таинственна для других … Эта система особых семантических шифров культуры и есть не что иное, как мифология культуры. Именно миф является подлинной сердцевиной любой культуры … Миф – это не экзотическая периферия культуры, а сама ее суть. Потому что проблема культуры – это всегда проблема ДРУГОЙ культуры, которая находится по ту сторону существования ЭТОЙ … И речь идет отнюдь не только о культуре других географических пространств или другой исторической эпохи, но и о культуре другого по сравнению со мной человека … Миф – это то, что позволяет человеку чувствовать себя уютно и естественно в своей культуре и не уютно и не естественно – в чужой … Они смотрят друг на друга из реальностей разных мифов, и каждому из них представляется верхом нелепости точка зрения другого».

Чужое предстает здесь совершенно иначе, оказываясь необходимым на путях не стирания, но сохранения различий между своим и чужим. А в плане развития «Я» – системообразующим фактором. «Я» – всегда система отождествления себя со «своим» (культурой, мифами, традициями и т.д.), а стало быть и не-отождествления с «чужим». И так же, как в самой культуре, в индивидуальном сознании существуют табу на смешение своего и чужого, проблемы непереводимости или неполной их взаимопереводимости, а как следствие – и относительность взаимного понимания.

Именно здесь и рождаются системы смыслов, как того «что оправдывает существование. Узаконивает. Дает право на существование. Это то, ради чего совершается существование. То, что делает жизнь небессмысленной», - говорит А. Лобок. То, без чего человек не может. То, без чего ему угрожает экзистенциальный вакуум.

Итак, разграничение своего и чужого – условие и важнейшая ипостась «Я», без и вне которого «Я» (человека или культуры) развиваться и существовать не может. Утратить чужое и дать чужому вытеснить свое – равно страшно, равно угрожает обессмысливанием, экзистенциальной катастрофой. Это отношения взаимодополнительности. Отношения, надо сказать, не лишенные внутренних и внешних противоречий, разрешаемых в весьма тонком и всегда так или иначе рискованном б
алансировании. Ибо даже уже для маленького ребенка утратить мать и оказаться без остатка растворенным в ее любви – всегда пространство страха, сравнимого со страхом смерти. И он стремится выйти из него, устанавливая сбалансированные отношения в системе «Я – мать». Это путь к самостоятельности при сохранении любви. «Я» как человек (этот – отдельный и уникальный) и Человек (человечество) живы постольку, поскольку такой здоровый баланс своего и чужого принципиально возможен.

Утрата этого баланса сравнима с болезнью, настигающей эпохи, общества, отдельных людей. Выход в пространство самодовлеющего страха перед чужим и есть ксенофобия в том негативном смысле, в котором это слово обычно используется. Защитой от него становится ксенофобическая агрессия на разных уровнях – индивидуальном, групповом, культурном, политическом.

Продолжение следует

1 - Эрбер ле Поррье – Врач из Кордовы. Алия: Иерусалим. 1989 2 -Б. Шлаен – Европейские репортажию Вестник, №7, 2000 3 - См., например, Психология национальной нетерпимости, Харвест: Минск, 1998 4 - Психология предрассудка (о социально-психологических корнях этнических предубеждений. Новый Мир, 1966. № 9.

5 - Смысл – тема особая. Только что вышла книга Д.А. Леонтьева – Психология смысла. Смысл: Москва, 1999. Для массового чтения ее рекомендовать трудно, но при некоторой склонности и способности пробиваться через сложности специальной терминологии – интересная далеко не только для профессионалов.

6 - А. Лобок – Антропология мифа. ФАУ: Екатеринбург, 1997.