Платье: соблазн и пагуба

Ежедневно облачаясь в разные наряды, торопливо или внимательно рассматривая себя в зеркало, о чем мы думаем? Сидит хорошо? Толстит или стройнит? Подчеркивает или нет фигуру, цвет глаз? Насколько функционально платье, подходит ли для театра, гостей, службы? Ревниво оглядываем других женщин на улице - как красиво! безобразно! - как это можно носить! С жадным любопытством листаем модные журналы: что носят, чем обзавестись на сезон, чтобы не выпасть из моды. Весь этот слой размышлений о моде - эмпирический и обычно мы им и ограничиваемся.

Но есть ли у одежды другой смысл, другой символ, может быть, скрытый, сакральный?

Для ответа на этот вопрос не стоит обращаться к работам по истории моды - историки моды движутся в том же, эмпирическом слое. Работ по философии моды почти нет. Но есть другой надежный источник - литература. Две великие литературы мира - русская и немецкая - дают настолько различные ответы на вопрос о скрытом смысле платья, что стоит обратиться именно к ним.

"Я Вас воображаю на бале в лиловом", - говорит Кити Щербацкая Анне Карениной. Но Анна появляется на балу не в лиловом, а в черном, обшитом венецианском гипюром бархатном платье. Платье - только рамка, из которой выступает греховное великолепие цветущей женственности Анны. Рамкой является и нарядное платье Долли Облонской, но это обрамление для совсем другой идеи. Долли одевается в церковь не для того чтобы быть красивой, а потому, что она, мать нарядных детей, "этих прелестей", не должна портить общего впечатления. С занудной настойчивостью повторяет Лев Толстой одну и ту же сентенцию: мятый, с засученными рукавами халат и растрепавшиеся волосы Кити или Наташи Ростовой, купающих детей, милее ему во сто крат, чем парижские туалеты Анны Карениной или Элен Безуховой.

Анна в черном на праздничном балу - не случайность. Все было прелестно в ней -платье, жемчуг, маленькая гирлянда анютиных глазок в прическе. Но даже юная Кити чувствует что-то бесовское, ужасное в ее прелести. С покорностью и страхом смотрит на Анну Вронский. Кити - вся невинность, в кружевном платье на розовом чехле, в розетках, кружевах, розовых туфлях, и Анна - в черном, жестокая в своей прелести. Дьявол празднует победу, грех вершится без покаяния и прощения, трагедия нарастает, и в конце ее - Анна на вокзале перед своей смертью - в черном, с красным мешочком на руке, который она снимает, прежде чем броситься под поезд.

Черное и красное - цвета трагедии.

Такое отношение к одежде - характерно для русской литературы. Ни в одном великом русском романе не найдем мы строк, где писатель любовался бы нарядом героини, если только она - не девочка-подросток. Если наряд - пышный, великолепный, светлый, то это не для того, чтобы подчеркнуть прелесть женщины и идущий от нее соблазн.

Социально-нравственная нагрузка всегда доминирует. Вот Анна, легализовавшая свою связь, едет вопреки желанию Вронского в оперу, одевая парижское светлое шелковое платье с бархатом и белые дорогие кружева на голову, особенно выгодно выставляющие ее яркую красоту. Это - провокация, вызов обществу, спор с ним. Настасья Филипповна в "Идиоте" Достоевского скандализирует общество на вокзале и для этого одевается с чрезвычайным вкусом и богато, но несколько пышнее, чем следовало. Ту же задачу выполняет и венчальный наряд Настасьи Филипповны. Перед венчанием с князем Мышкиным, которое, как известно, не состоялось, а закончилось ее побегом с Рогожиным, Настасья Филипповна, счастливая и возбужденная, занимается нарядами. От модистки прибыли венчальное платье, головной убор и "прочее, и прочее" ( этим небрежным "и прочее, и прочее" Достоевский выдает себя с головой). Но цель Настасьи Филипповны - не жениху понравиться, а затмить общество богатством и вкусом своего наряда, прибить его, поднять перед ним голову. "Пусть кричат, пусть свистят, если осмелятся!"

И она победила: толпа засвистела, увидев ее на крыльце, но уже через минуту негодование обратилось в восторженные крики: "Экая красавица!" А несколькими страницами дальше все это великолепие наряда, цветов, лент в беспорядке разбросано вокруг кровати, на которой лежит зарезанная Рогожиным Настасья Филипповна.

Так же как и Толстой, Достоевский никогда не останавливает плотный психологический поток повествования, чтобы не спеша полюбоваться нарядом героини или отметить
, как отозвался на него герой. Наряд для него - только штрих в судьбе или характере персонажа. Он замечает, например, теплое и широкое пальто семинариста-карьериста Рогозина, который любит, чтобы ему было удобно. Напротив, холодный без рукавов европейский плащ на Мышкине - деталь, подчеркивающая, как зябко и неуютно князю в промозглом Петербурге. Там, где "психология на всех парах", там не до красивой одежды. Поэтому лохмотья и посконная, латаная-перелатаная одежда - не редкая гостья в русской литературе. В лохмотьях - не только нищие и униженные.

Аристократка Долли Облонская гордится латками и штопкой на своем белье.

Черный цвет - излюбленный. В черном Анна Каренина. В черном шелковом платье и черной кружевной накидке Настасья Филипповна на своем скандальном вечере, в черном платье и дорогой черной шерстяной шали -Грушенька в "Братьях Карамазовых".

Катерина Ивановна на суде - вся в черном. Черное - покрывало для греховной плоти и знак судьбы, приводящей к возмездию и гибели. Маргарита, когда ее впервые встречает мастер, - в черном пальто, с нехорошими желтыми цветами в руках (роман Булгакова "Мастер и Маргарита"). И черный силуэт на пороге наружной двери - последнее, что видит в своей земной жизни мастер. Нагота Маргариты - ведьмы - та же уловка в стремлении показать греховность плоти. Ее торжество - всегда временное, за ним последует наказание.

Но русская литература никогда и не была только литературой, и эстетическая функция никогда не была для нее главной. Она заменяла религию, была моральным кодексом, она учила , грозила пальцем, наказывала и одобряла. Немецкая теория искусства как свободной игры свободных сил, как поприща красоты и только, никогда не была популярна в России. Красота - это страшная и ужасная вещь, поле битвы дьявола с богом, говорит Достоевский. Для немецкой литературы ужасна не красота, а ужасна борьба с ней, ее гибель и разрушение. Может быть, поэтому такого внимательного и любовного отношения к костюмам героев мы не найдем больше ни в какой другой литературе мира. Пожалуй, это единственная литература, по которой можно восстановить внешний облик той или иной исторической эпохи. Русская литература в таком деле - не помощница. Культурологи обращаются в таких случаях не к литературе, а к живописи. Но если мы захотим знать, как одевались немецкие сенаторы, члены городского магистрата конца 19 века, нам имеет смысл обратиться к роману Томаса Манна "Волшебная гора". И по портрету сенатора Касторпа, деда героя, мы узнаем, что они носили широкие черные мантии, открытые спереди и обшитые широкой меховой каймой. Из широких с буфами верхних отороченных мехом рукавов выступали более узкие нижние, из простого сукна, кружевные манжеты закрывали руки до середины пальцев. На ногах черные шелковые чулки и башмаки с серебряными пряжками, шею охватывали крахмальные, широкие и пышные брыжи, спереди они были плоские, по бокам стояли вверх, а из-под них на жилет спускалось еще плотное батистовое жабо.

Тщательность формы, уважение к ней оборачиваются волшебством и магией, и внук, сравнивая живого деда и деда на портрете, находит что-то необычное и волшебное в будничном деде.

Вот что любопытно. Действие романа "Волшебная гора" происходит в туберкулезном санатории, и все отношения героев разворачиваются в атмосфере болезни и смерти. Но им объявляется война. И одежда - самое сильное оружие в этой войне. Почти на всех женщинах - обтягивающие фигуру белые или цветные свитера с отложными воротниками и боковыми карманами. "Когда женщины стояли, засунув руки в эти карманы, они казались очень изящными." Вот хлопнула дверь, и появляется Клавдия Шоша, героиня романа. В пестрой юбке и белом свитере, она проходит через зал, поворачивается, словно демонстрируя себя, и поднимает свою детскую "наивную" руку к затылку.

Соблазн еще только начинается, это его самые первые, мелкие уколы. За ужином она в голубом платье с белым кружевным воротником. За завтраком - в свободном кружевном матине, которое удивительно шло ей. Герой, Ганс Касторп, наблюдает. Соблазн нарастает. На сеансе психоанализа он сидит за мадам Шоша и смотрит на ее руку, закинутую за голову. На ней белая с прозрачными рукавами блузка. Очертания предплечья выступали сквозь материю газа особенно воздушно и легко. Как женщины одеваются! – грезит Ганс. Они показывают какую-то часть своего затылка и груди, окутывают плечи прозрачным газом. Они ведут себя так на всем земном шаре, чт

обы пробудить в нас страстное желание. "Господи боже мой! ведь жизнь прекрасна! Она прекрасна, потому что женщины одеваются соблазнительно…Это просто сказочный обычай." Он борется с возникающим влечением к мадам Шоша, ставит ее перед трибуналом разума, и она не выдерживает его суда – слишком много в ней недостатков с точки зрения добропорядочного буржуа. Но соблазн идет другим путем, в обход разуму. И одежда – одно из его оружия. Ганс бледнеет от восхищения, когда видит Клавдию в вечернем платье, светлом, вышитом, с кушаком, осыпанном золотыми блестками. И окончательно сдается в карнавальную ночь. Мадам Шоша – в платье из легкого шелка, отливающего золотисто-коричневым. Платье было с маленьким девичьим круглым вырезом и юбкой, не закрывающей ног, с легкими буфами. Руки Клавдии обнажены до плеч – полные, нежные, белые на шелковисто-темном фоне платья. Все! Ловушка захлопывается. В ответ на такой соблазн можно было только поникнуть головой и беззвучно повторять: "Господи!"

Мотив судьбы, греха и смерти есть и в немецкой литературе. Но это не грех плотской связи мужчины и женщины, не грех супружеской измены. Это тайный грех стыдного влечения мужчины к своему полу. В этом отравленном грехом соблазне одежда тоже играет не последнюю роль. У Манна – только намек, только штрих. У Германа Гессе зов пола слышен уже в полный голос. Герой романа "Степной волк" видит девушку с мальчишеским лицом, которая ему понравилась. Когда это лицо заговорило с ним, оно напомнило ему друга детства Германа, в которого он был влюблен. На какое-то время она совсем превратилась в этого Германа. Медленно движется он на зов Гермины. Но еще не время, она еще не его возлюбленная. Но вот на костюмированном балу Гарри Галлер видит красивого юношу без маски, во фраке и узнает в нем Германа-Гермину. Она была причесана под мальчика, слегка подкрашенная, необычным и бледным казалось ее умное лицо над модным стоячим воротником, удивительно маленькими, по контрасту с широкими черными рукавами фрака и белыми манжетами, руки, удивительно изящными, по контрасту с длинными брюками, ее ножки в шелковых, черно=белых мужских носках. Это единственное у Гессе подробное описание костюма – совершенно необходимый сюжетный ход. Ибо это именно тот костюм, в котором героиня заставляет его влюбиться в себя. Колесо судьбы сделало полный оборот, и Гарри безо всякого сопротивления, но с восторгом следует за ней. Героиня играет роль девочки-мальчика, все светится эротикой и на пути к чувствам Гарри все превращается в прелестный соблазн. Вожделенная сеть, сладкая отрава… Последующие бесчувствие и гибель – точка в этом маскараде жизни, где любовь и смерть – одно.

Женщина без наряда – только намек, набросок, фрагмент. Лишь платье создает или восстанавливает целостность ее личности. Портной –художник, рисующий ее портрет в полный рост. Эрих Мария Ремарк пишет настоящий гимн женскому платью. Этот восторженный гимн полон в то же время самого серьезного философского смысла. Прежде всего, платье и у Ремарка – капкан, сеть , в которую должен попасть герой. И он попадается. Когда Пат ( роман "Три товарища") появляется в вечернем платье из серебристой парчи, у Роберта перехватывает дыхание. Она кажется ему серебристым факелом, неожиданно и ошеломляюще изменившейся, праздничной и очень далекой. Он шутя говорит, что к такому платью нужен мужчина с большими деньгами и не шутя думает: "До чего же страшно – любить женщину и быть бедным". Он любит смотреть, как она одевается и чувствует в эти минуты вечную, непостижимую тайну женщины. Он смотрит на ее белье, платье, купальный халат и понимает, что он живет, что он спасся.

Платье – не только соблазнительная сеть. Никто, кроме Ремарка, не написал с такой силой о платье, как о средстве борьбы за жизнь. Лилиан (роман "Жизнь взаймы"), выбирая себе наряды у Баленсиага, думает о том, что платья для нее – не оружие борьбы за мужчину. Здесь платья – защита от смерти, символ самой жизни. Они – товарищи по оружию, они охраняют ее от страха, от одиночества, кошмаров. Платья любят и оберегают ее, они помогают женщине больше, чем духовник, друзья, возлюбленный. Лилиан знала, что во всем этом нет ни грана пошлости, просто не надо забывать, какое большое значение имеют в жизни мелочи. Вот почему покупка платья доставляла ей столько же радости, сколько другим доставляет философский трактат. "У Вас такой счастливый вид. Вы влюблены?" – "Да. В платье".