По августу

Первый запомнившийся мне август грянул после трех непрерывных смен в пионерлагере. Я вернулся в еще пустую, порожнюю Москву: под вьющуюся пыль и жесть первой павшей листвы тоскливо думалось: вот так и жизнь пройдет, как это лето, как этот август. Дурачок, я еще тогда не понимал, что жизнь короче любых августов, что всю ее можно увидеть за один выстрел рекламного ролика. И, думалось, вот, скоро опять мой день рождения, скоро опять в школу, а там – ничего нового. Жизнь, как оказалось потом, еще скучнее – в ней нет даже ничего старого.

Августейшая тоска и дрема, провинциальность августа: эти мальвы и отяжелевшие, беременные семечками подсолнухи, скрученные и свившиеся стручки душной акации, налитые опийной синевой головки маков. В августе на огороде все так и прет, если, конечно, он есть, огород этот, и если он не за Полярным кругом. Августовские цветы – крупные, тяжелые, жирные, аляповатые: георгины, гладиолусы, космеи, бархотки, настурции – они нарисованы маслом, в отличие от весенних акварелей. Августовские букеты – для пожилых и училок, а также всяким лауреатам, пожинающим плоды своего тщеславия.

Август – последние грозы и ливни года. По перронам и крышам электричек носятся косые струи дождя, курящиеся паром лужи и ручьи покрыты волдырями пузырей: значит, этот дождь опять повторится, и очень скоро, может быть, через десять минут. Пузыри, как утверждают догадливые синоптики, возникают из-за разности температур между разогретой землей и холодной водой, падающей из высоких (стало быть, развитых) облаков. Физически это явление сродни тому, как мы льем масло на шипящую сковородку. Август способен сооружать огромные грозовые тучи, упирающиеся своими наковальнями в тропопаузу на высоте 10-11 километров, выше любого Эвереста. Этой мощью августа объясняются и частые грады, безжалостно побивающие уже почти совсем созревший урожай. Прединфарктное удушье августовским послеполуденным зноем и маревом, а вслед за этем – холодный проливень, ну, чем это вам не русская баня?

В августе уже нет комаров (или почти нет), но зато – какие же летают и кусают слепни! Лошади, а не оводы, особенно сибирские пауты.

В августе, в самом его начале, все дружно обливаются водой – из шлангов, ведер, кранов, леек, из чего попало, тем и заканчивается купальный сезон, да как-то уже и не хочется, не тянет больше купаться. В августе рыба, обожравшись, плохо клюет, зато так сладко сидится на берегу или в лодке: неподвижный поплавок плывет в солнечном мерцании воды, жирный, откормленный лещ тупо смотрит на смиренно и вяло свисающего червя и думает: "Да, брат, не умеют еще у нас беречь кадры. Какого червя замучили! И всегда-то у нас в России наверху – злодеи и мучители." Нет, чтобы снять бедолагу с незаслуженного крючка, а все только интеллигентские причитания и брюзжания, а ведь я того червя не просто так, я для привлечения лещиных масс его конопляным маслом унавозил. Нет, плохо клюет в августе, хоть сам лез в воду и подсаживай этих скользких, сопливых интеллигентов на поклевку.

Зато, уж как хорош лещ или линь на августовской сковородке! Вычистил его, выпотрошил, порезал на крупные куски – и в кипящее масло, с молодой картошкой, которая тоже – толстыми кругляшами, а потом перевернешь зарумяненных на свежий бок, сметану с мучкой сильно размешаешь, зальешь всю сковороду по самые края, пускай оно там все это томится! А на готовое жарево-парево – укропу, прямо с грядки, не зеленого – сизого от собственной свежести, луку размашистой мужской нарезки; сковорода чугунная, тяжеленная, шваркнешь ее на стол, на подставку из двенадцатислойной авиационной фанеры, тут тебе, чуть не с неба, а вообще-то из ближайшего ведра – пара малохольных, в смородиновом листе, конечно же, черняшечка ноздреватая, стопки, он, домашний, еще пахнущий брагой коньяк "три свеклы", почему-то всегда теплый. Хлопнешь – а вы говорите, власть у нас поганая, ну, да, поганая, зато самогон каков! Да вы леща-то, леща-то попробуйте, пока не остыл!

В августе начинается Моспогруз – снизу, из Астрахани и других пыльных и знойных углов России тянутся в Южный порт помидоры с арбузами в трюмах речных судов, доходят до дверей, ворот и ручек овощных баз другие фрукты-овощи, от картошки до персиков. И мы, заядлые грузчики, начинаем заколачивать и зашибать потную деньгу на погрузо-разгрузочных работах. Прощай, сажа Шинного, которую мы глотали в ожидании бортов с юга! Прощай, хмельной дурман Очаковского портвейнзавода, где мы грузили бесконечную бормотуху, ждали южные урожаи, а нас ждал ближайший вытрезвитель!

О, этот аромат августовской бахчи, доплывший до нас из пустынных далей, это пасленовое ядовитое и сладкое удушье! Разламываешь свой первый в этом году помидор, увесистый и неровный, как оружие пролетариата, в сахарном изломе и жирных желтоватых зернах, присыпешь солью крупного помола и, с огромным обломом черного наперевес, впадаешь всей своей жадной рожей в сочные красные заросли.

А арбуз? -- Когда их много, быстро научаешься выбирать самый сладкий и спелый. Мы на арбуз обычно ходили с длинными, хорошо отточенными ножами. Оттяпаешь ломоть, чтоб от уха до уха, и в пол-ладони шириной – и, конечно, залипаешь в его прохладной сладости до белой корки. Два-три ломтя – и пол-арбуза как ни бывало. 10-15 минут – и красные превращаются в белых, совсем как во время перестройки, и только жалкая кучка обглотков да веер черных скользких семечек. А ведь бедняга килограмм десять только что весил.

Среди нас в Моспогрузе почти не было рабочих, сплошь инженеры с менеэсами, кандидаты всякие. Наше советское общество делилось не по уровню доходов, а по расходам: больше всех расходовались интеллигенты: на книжки, на отпуска, на заграницу, а рабочие и партийные либо этого не имели, либо имели почти даром.

Теперь я живу в Америке.

В августе начинается лихорадка переездов. Тон задают студенты – кончившие учиться или начинающие. Они определяют этот сезонный пик спроса на жилье, а, следовательно, и цены. За студентами тянутся и все другие: на хайвэях в августе каждая вторая машина – перевозка мебели и скарба либо мобил-хоум. Этот переездной ажиотаж порождает бесконечные гаражные распродажи, главное развлечение американцев по субботам и воскресеньям. Мне кажется, что весь этот хлам раскупается с единственной целью – в следующие выходные устроить свою гаражку и продать все то же самое тем, у кого это скуплено сегодня. Именно поэтому здесь стоит такой отчаянный торг и именно поэтому здесь такие низкие цены: нежалко отдавать сегодня, потому что завтра я у него же и куплю все это назад, да еще пару долларов выторгую.

На колхозном, простите, фермерском, рынке, на городском базаре, в августе также самый разгар. Чего только тут нет и чем только не торгуют! И все это – на чистом дерьме, без всяких химикатов, а, если где и есть нитраты, то самые свежайшие. Я только очень не рекомендую вам покупать селедку у персов, армян, греков и вообще у всех, кто только похож на евреев, но не евреи. То ли они ни черта не понимают в селедке, то ли не любят ее, то ли не любят тех, кто любит селедку, но это всегда такая дрянь и вонища! И у зулусов нипочем не покупайте селедку – я ни разу не видел, чтоб зулусы торговали селедкой, а, следовательно, они в этом не разбираются. Впрочем, селедкой на нашем рынке и не торгуют – это я где-то в другом месте напоролся.

Этим августом к нам в Марину заехал бродячий парк культуры и отдыха. На одной из торговых площадей появилась стайка аттракционов: чертово колесо высотой с трехэтажный дом (в Марине самый высокий дом – в два этажа), качели-карусели, еще какая-то фигня. Все это сверкает и кружится в ночи, будто не туда забредшее детство.

Замечательны августовские ночи, особенно эти две.

Со святого Варфоломея в одну из августовских ночей заживо содрали кожу и он так и умер, держа самого себя в окровавленных руках. Поистине мученическая смерть. Этот святой помогает нам переносить наши страданья, мы говорим себе: "была и есть мука погорше нашей, надо крепиться" – и продолжаем жить. Мне кажется и хочется верить: творчество, настоящее, истинное творчество – это навсегда содранная шкура, сверхуязвимая и совершенно беззащитная обнаженность личности, а уж только потом – мастерство и искусство.

В России Варфоломеевская ночь была первой государственной ночью и все так и идет, все так и продолжается. Все мочим в сортире то бояр, то евреев, то буржуев, то чеченцев. Всегда найдется кого мочить.

Ночь на 13 августа – ночь святого Лаврентия. У кого из нас не содрогнется все внутри от этого зловещего имени? А у беспечных европейцев желания счастья, загаданные в звездопад ночи святого Лаврентия, непременно сбываются. В эту ночь родилась моя дочка…

В августе продолжается сезон дождей в раю. Дожди здесь всегда мелкие – то слезы умиления и прощения. И все вспоминается восторженное умиление апостола Петра при Преображении перед ним Иисуса: "Господи, хорошо-то как! Давай позовем Илью!".

Августовские зарницы полыхают и грохочут за горизонтом, заставляя нас задумываться о предстоящем будущем. И так тревожно в этих сполохах грядущих погод и событий. Как перед войной или после страшной книги.