Теории и практики Александра Александровича

       "Я расскажу тебе одну притчу, сказал Болтун. В армию я попал еще до войны.

Приехали в полк. Привели нас в столовую. Посадили по восемь человек за стол.

Принесли буханку хлеба. Делить взялся интеллигентный по виду парень.

Разделил так. Один кусок самый большой. Другой - чуть поменьше. Остальные как попало. Воткнул нож в самый большой кусок, крикнул "хватай!", подвинул второй по величине кусок здоровому парню, своему соседу, который ему покровительствовал. Для меня наступил момент, один из самых важных в моей жизни. Или я подчинюсь общим законам социального бытия и постараюсь схватить кусок по возможности побольше, или я иду против этих законов, т.е. не участвую в борьбе. За долю секунды сработал весь мой прошлый жизненный опыт.

Я взял тот кусок, который остался лежать на столе. Самый маленький. Эта доля секунды решила всю мою последующую жизнь. Я заставил себя уклониться от борьбы." ("Зияющие высоты")

Он пользуется скандальной неизвестностью. Его не понимают рекордное число читателей - в ответ на глубокое понимание социума, которое демонстрирует он сам. Он - выдающийся сатирик, социальный мыслитель, логик. Он - беспредельно достойный человек. И он, Александр Зиновьев, сейчас снова живет в Москве. Он выступает и активно издается. Повод потолковать о нем - налицо.

Московское издательство "Центрполиграф", которое и раньше время от времени выпускало его книги (там лет пять назад вышел "Коммунизм как реальность", впервые изданный в 1981, потом - "Кризис коммунизма"), теперь поставило дело на поток и затеяло десятитомное собрание сочинений. У читателя сегодня есть выбор: он может снова восхититься-ужаснуться свифтовской сатирой "Зияющих высот" и "Затеи". Может пережить перипетии кусочно-непрерывной судьбы АА, читая автобиографическую "Русскую судьбу, исповедь отщепенца". Может погрузиться в социологическую материю, скрупулезно разъятую и снова сотканную и эксплицированную АА в трактате "На пути к сверхобществу".

А может вспомнить университетскую науку и логические "закорючки", открыв "Очерки комплексной логики", которые только что изданы в "УРСС-Эдиториал".

Если же наш гипотетический читатель захочет превратиться в слушателя, он сможет в том или ином месте Москвы побывать на выступлении АА перед разнообразными аудиториями, в том числе - и перед студентами Московского университета. Словом, концентрация присутствия АА в Москве сегодня весьма велика. Но рискну предположить, что ему это не прибавляет ни популярности, ни, главное, понимания. Отщепенец есть отщепенец: АА точен в самооценке.

Я давний, еще с "Зияющих высот", с 1976 года, поклонник Зиновьева, и четверть века - о Господи! - мое внимание невольно приковано к его феномену.

И четверть века я не могу понять: что за талант без талана, без удачи, заложен в этом человеке? Где в нем та "точка непонимания", которая выхолащивает, практически обесценивает его несомненную глубину?

1. "Зияющие высоты"

"Сортир надстроили и одели в сталь и стекло...

Новый Заведующий был такой же старый, как старый, но зато не менее прогрессивный и начитанный... Вокруг гостиницы воздвигли десять новеньких живописных церквей десятого века и ранее. Стены церквей древними фресками разукрасил сам Художник, создавший портрет Заведующего на передовой позиции и удостоенный за это премии, награды и звания. Художник изобразил...

выдающихся деятелей культа той далекой, но начисто позабытой эпохи. На главной фреске Художник изобразил Заведующего и его Заместителей, которые за это были удостоены премии, а сам Заведующий дважды: один раз за то, а другой раз за это... В результате цены на продукты были снижены, и потому они выросли только вдвое, а не на пять процентов... Речка Ибанючка... затопила картофельное поле, бывшее гордостью ибанчан, и образовала море, ставшее гордостью ибанчан... "

Меня, двадцатилетнего, книга поразила сатирическим зарядом невиданной силы.

Он таился во всех уровнях текста, вплоть до слова и слога. Книга впечатлила той словесной свободой, которую подвластна только металогикам. Потрясла тем, с какой трагической напряженностью была описана наша, советская, жизненная ткань. Но главное, конечно, для меня тогда была демонстрация "третьей общественной позиции". Первая и вторая были мне отлично знакомы: официально-ид
еологическая и диссидентская, критическая. Диссиденты нападали на власть: во-первых, она исказила "первоначальную прекрасную идею коммунизма", во-вторых - она осуществляла тиранию, диктат, иго над народом, подавляла демократические свободы и права.

А Зиновьев говорил: хватит обсуждать искажения - давайте посмотрим, что получилось, что сложилось, какие законы у этой новой социальности. Он говорил: "Народ и партия - едины" - это не набивший оскомину лозунг, а святая правда жизни. Советская власть сумела сформировать адекватного ей человека, а остальные были, конечно, уничтожены, но опять-таки - руками того же адекватного человека. Он говорил: диссиденты как социальные мыслители - ничто, конвергенционные теории Сахарова - детский лепет- надо изучать советское общество. Понимать его, а не морализировать и не оценивать чуждыми критериями. Он говорил: советский человек - это чисто коммунальное существо, в нем, стараниями нескольких поколений, стерты все культурные детерминанты человеческого (совесть, "государственное чувство", страх Божий, интроспекция). Его поведение подчиняется только тем законам, которые обусловлены вынужденным совместным сосуществованием коммунальной недифференцированной массы, и власть - плоть от плоти ее (а не какой-то внешний привнесенный угнетатель).

Что можно в этой ситуации сделать? - спрашивал себя Зиновьев, и отвечал так: прежде всего понимать и знать, знать общество и самого себя: не дать себе превратиться в коммунального индивида, действовать вопреки законам коммунальности. И это была, на мой вкус, очень достойная позиция.

Я бросился расспрашивать и обсуждать - и мало в ком нашел солидарность.

Недоуменное пожатие плеч... Понятно, что в конце 70-х "Зияющие высоты" можно было найти только в диссидентских кругах, а профессиональные революционеры отлично понимали, что взгляды Зиновьева выбивают почву у них из-под ног, принижают их безусловный героизм. Да и само обвинение в социальном невежестве родилось из всех тех дискуссий 60-70-х годов, которые АА вел с правозащитниками. Представляю, как он был поражен отсутствием у них, у диссидентов, какого бы то ни было серьезного логического и социологического мыслительного базиса. Они платили ему тем же: по их воспоминаниям, он был пустым человеком: ерничал, задирался, издевался, читал всякие стишки, - вел себя, с их точки зрения, неосмысленно.

(В скобках, из 2000 года: а ведь АА был тогда во многом прав! Никаких осмысленных, неразрушительных идей по реформированию общества и государства, когда СТАЛО МОЖНО, у диссидентов не оказалось!

Из героев тех лет только Натан Щаранский занял высокий государственный пост, да и то не в России.)

2. "Коммунизм как реальность"

Через пару лет, в 1982, у нас, аспирантов Физтеха, начал вести спецкурс методолог и философ Г.П.Щедровицкий, который самим своим появлением в аудитории произвел селекцию: три четверти населения курса безапелляционно заявили, что его лекции - бред, а оставшиеся почуяли в этих, разумеется малопонятных пассажах, что-то важное, нездешнее, какой-то зов. Я набросился на работы Щедровицкого, и сразу же понял, что он и Зиновьев - из одного семинара, факультета, из одной эпохи. АА тогда уже был под запретом, он был выкинут из страны, и я поеживаясь, читал изложение его "логики восхождения от абстрактного к конкретному" (тема кандидатской диссертации АА) в трудах ГПЩ.

И здесь нет нужды обсуждать, чем в деталях отличались позиции этих мыслителей. Это их дела конца пятидесятых (их разногласия описаны у Зиновьева в книге "В преддверии рая" А тогда для меня было важным то, что их объединяло против иных.

Объединяло многое.

Во-первых, отношение к мысли, к мышлению как к самому важной, необходимой - и очень практической вещи. Неадекватное, не прочищенное мышление является источником всех бед, не дает возможности вырваться из заколдованного круга псевдопроблем. Щедровицкий говорил об этом прямо: его целью было научиться строить "новые науки" - разрабатывая алфавит мыслительных операций, анализируя системы деятельности и мыследеятельности, затем, в конце концов, чтобы перестроить сложившиеся практики. Зиновьев об этом тогда нигде не писал, но вот что он говорил в интервью спустя восемь лет:

"В университете я был антисталинистом, проповедником и критиком режима... И вдруг неожиданно для всех я все это прекратил, потому что выработал свою программу
. Я решил, что начинать нужно с самого-самого фундаментального: с логики, а в логике - с самих азов. Буквально с того, что такое знак. И тянуть эту линию вплоть до, скажем, разработки методологии социальных систем. Хотя это расстояние большое, но, уверяю вас, иного пути нет"

Во-вторых, серьезное отношение к понятиям (в скобках: речь не идет о современном уголовном и правительственном жаргоне). "Сознание ошибок не совершает": если кто-то что-то утверждает, то к этому стоит отнестись не как к тому, что можно кое-как понять и перетолковать по-своему, а как к осмысленному и содержательному утверждению, имеющему свои основания: позиционные и понятийные. Важнейшей задачей тем самым становится разбор и прочистка используемых понятий.

Многие семинары и действа Щедровицкого были посвящены исключительно такому разбору. А у Зиновьева из такой позиции получилась целая книга исключительной глубины и силы: "Коммунизм как реальность".

В чем заключался тот "поворот мозгов", который позволил АА сделать такой разбор? То, что написано в партийных документах, то, что печатается в газетных передовицах - это идеологическая чепуха, от которой нужно отмахнуться и поскорее забыть. Так рассуждал любой интеллигент, поворачиваясь к приемнику и ловя "Голос Америки".

Зиновьев отнесся к этим текстам, к этой социальной практике по-другому.

Он рассмотрел их как элементы согласованной системы, не как бессвязный и бредовый набор неосмыслицы. АА утверждал: хватит рассматривать коммунизм как проект, искаженный при его реализации в СССР. Никакого другого коммунизма нет.

Давайте же посмотрим на его реальность, на то, что в нем происходит (с внутренней точки зрения), на то перетолкование понятий, которое произошло за время истории создания советского общества (коммунизм, власть, право, потребности и т.д. и т.п.). В результате получилась чуть ли не единственная книга, по которой теперь можно понять, что за общество существовало до 1990 года, и с каким наследством мы сейчас должны иметь дело.

В-третьих, и ГП, и АА были активными противниками этики неучастия в делах государства, в политике - а эта позиция была чрезвычайно распространена среди тогдашней интеллигенции. "Они там творят грязные дела, мы ничего сделать не можем - так пусть это все происходит не через нас" - так или примерно так рассуждал средний научный сотрудник 80-х.

К этому примыкало отношение к советской философии (и вообще гуманитарной сфере) как к клоаке. Советский философ был для нас тогда образцом халтурщика, приспособленца, бездельника. Что могло в СССР появиться хорошего в гуманитарной области? - да откуда! И мы страстно доставали и читали мелкого Джиласа, позитивного Фрейда, пустого Поппера. Мы перевернули анекдотическое высказывание ("любой советский ученый выше на голову любого зарубежного, потому что вооружен правильной идеологией") вверх ногами.

Марксизм даже едва тянул на объект осмеяния...

А Щедровицкий и Зиновьев утверждали: марксизм - достойный объект для анализа, нужно лишь найти этот самый правильный "поворот мозгов".

Системодеятельностный подход ГП, самый мощный из известных мне инструментов анализа социокультурных систем, восходит к марксовскому обсуждению "общественно-исторической практики". Логику анализа сложных социальных систем АА выявил (построил) на основе "Капитала".

Оба они не только осуществляли сверхпродуктивные проходы на всеми заезженном и прожеванном материале, но и всей своей работой утверждали: философом в СССР быть можно.

И, самое важное, оба были убеждены - и передавали это убеждение коллегам - что в СССР есть конкурентоспособные школы в области культурологии, философии, социологии, истории и методологии науки, логики. А раз они были в этом уверены - то и делали все возможное, чтобы это реализовать.

Щедровицкому это удалось больше, он оставил после себя несколько поколений тех, кто прошел его школу, Зиновьеву - меньше: он по духу одиночка, но зато АА сам очень рано получил всемирное признание.

(В скобках: итак, с моей точки зрения и Зиновьеву, и Щедровицкому присуще оправданно-серьезное отношение к казалось бы пустым, пропагандистско-идеологическим текстам и глубокая убежденность в конкурентоспособности нашей страны. Как это ни странно, есть еще один автор, в работах которого прочитываются - по моему мнению - эти два начала. Это - Виктор Суворов, разведчик-аналитик, автор "Ледокола", "Дня
М" и других военно-аналитических книг. ГП, наверное, не стерпел бы такого сопоставления, а АА, если я не ошибаюсь, прямо высказывал свое крайне негативное отношение к Суворову. Но с моей точки зрения, уж извините, этими тремя людьми двигает практически одна пружина.

Есть и другие "точки сходства" между Зиновьевым и Суворовым: и тот, и другой анализируют всем известные факты, не нуждаются в использовании секретных архивов - один читает воспоминания (и открытые источники), изданные массовыми тиражами, другому материалом служит повседневный социальный опыт.

Нетривиальные, необычные выводы - результат применения особых процедур анализа, нетрадиционного взгляда, уже упоминавшегося осознанного "поворота мозгов".)

И самое главное, что меня, восхищенного "Зияющими высотами" и "В преддверии рая", привлекло в семинар Щедровицкого, в его кружок. Книги АА были написаны человеком, живущим НЕ по социальным (коммунальным) законам, а вопреки им - смотрите эпиграф! - то есть, согласно его исторической социологии, антисоветским по определению. Кружок Щедровицкого давал возможность всякому его участнику жить против советской власти, жить по-зиновьевски (как НИИЧАВО у Стругацких предоставлял неограниченный возможности стать магом - или, уж простите, обрасти шерстью). Там, в кружке, было можно (это поддерживалось) вытравить из себя советского человека с его халтуртрегерством, завистью и карьеризмом, склонностью к интригам, к безнаказанным пакостям ближнему, к фиктивным действиям и к сокрытию своих оснований и побуждений. В кружке все делалось открыто и на пределе возможностей - так, как делаются ходы в шахматах, где лишь от игрока зависит, сможет ли он понять и выявить замысел и интригу противника- при этом доска - перед тобой.

3. "Манифест социальной оппозиции"

И когда году в 1988 в "Континенте" появился "Манифест социальной оппозиции", было очень лестно понимать его так, что зачаток проектируемой АА "социальной оппозиции" - это и есть Московский методологический кружок со всеми его перестроечными по времени и антиперестроечными по сути проектами. Опять выяснялось, что можно жить и действовать в русле антикоммунальной этики Зиновьева.

Но! Дальше - самое интересное: все новейшие труды Зиновьева, посвященные процессам, происходящим в СССР в 1986-1990 гг., например "Катастройка", "Горбачевизм", многочисленные статьи - все они и близко не подходили по уровню анализа и осмысления к предыдущим работам.

"Горбачев пытается все менять, ничего не меняя по сути" - вот смысл "перестроечных" книг АА до 1989 года, "Горбачев - преступник и разрушитель" - вот их смысл после, когда началась смена власти в восточноевропейских странах и в самом СССР, когда произошло объединение Германии. Предположим, он и вправду преступник - но что за процессы происходят в СССР? Что начинает происходить с хозяйством и обществом, когда начинают плодиться кооперативы?

отменяется цензура?

начинают действовать планы регионального хозрасчета? как можно, и можно ли, и нужно ли, "перейти к рынку"? и что это такое, вообще, рынок? деньги?

современный капитализм (в отличие от классического)? современное общество? - на все эти и тысячи других жизненно важных вопросов труды АА тех лет ответов абсолютно не давали.

Для тех программ, которые в те годы вел Кружок (и отпочковавшиеся от него объединения типа Межрегиональной Методологической Ассоциации) было недостаточно принять тезис о главенстве социальных (коммунальных) отношений в советском обществе и о трудовых коллективах как особой форме жизни и жизненной организации советских людей. А как в СССР было все-таки устроено хозяйство? Какие ограничения накладывает это специфическое устройство на возможности реформирования? (такие вопросы задавались еще до 1991 года...).

Но АА был, все-таки, социологом, не специалистом по хозяйству, а его неприятие того, что происходит в СССР (и восточноевропейских странах - например, он до сих пор кипит, вспоминая как "развратили в государственном масштабе восточных немцев") лишила его взгляд аналитической силы. Зиновьев в конце 80-х - начале 90-х, казалось нам, "вышел в тираж", отстал навеки.

Наверное, здесь в первый раз проявилась та главная черта в позиции Зиновьева, которая виновата в том, что его достижения не дают той отдачи, на которую он в принципе мог бы рассчитывать. Эта же черта резко разделяла АА и Щедровицкого, она же проходила меж

ду последователями ГП и Зиновьевым. Он всегда был невключенным, внешним исследователем, стремился прежде всего к пониманию. То Братство, о котором он мечтал ("В преддверии рая", "Затея"), должно было быть братством понимающих. социально сопротивляющихся, социально оппозиционных. Участвовать в действии им было заказано - сама их жизнь должна была стать их действием. Щедровицкий же настаивал на примате практичности знания, особенно социального: не участвуя, не пытаясь что бы то ни было реализовать - невозможно ничего понимать. Но пока оставим эту тему: она глубже, чем просто разница в двух позициях; мы вернемся к ней в самом конце.

4. Мюнхен, 1991.

И все же было интересно, как АА отнесется к тому, что делают "щедровитяне" сейчас (напоминаю, речь идет о начале 90-х). Мой друг жил уже год в Мюнхене и приглашал к себе; и вот, отстаивая в безумных очередях за визой и за валютой (350 немецких марок - и не больше!), я лелеял призрачную надежду найти Зиновьева и столкнуть его с фактом существования его как бы последователей. Надежда растворилась совсем 19 августа 1991 года - путчисты закрыли въезд-выезд - и восстановилась через четыре дня. Было потом о чем рассказывать в сентябре моему другу и его коллегам!

Найти в телефонной книге Мюнхена слово Zinowiew было минутным делом, и на удивление легко АА согласился на встречу. Полкоттеджа на самой окраине, кирпичный подвал с компьютером - рабочий кабинет... Сама же встреча... Как основа для интервью - она, конечно, удалась, но в целом впечатление было недоуменно-горькое. Вот что я писал тогда в качестве предисловия к публикации интервью с ним:

"В общении - человек чрезвычайно милый и открытый, горд своей собакой исключительно редкой породы (вольфшнауцер), увлечен воспитанием полуторагодовалого младенца. Больше всего по общению, по разговору, по конституции он напомнил мне покойного Н.Я. Эйдельмана.

      Но все меняется, когда он заговаривает на профессиональные темы: слова становятся рублеными, голос - резким, суждения - однозначными. Он уже не разговаривает, а вещает. Вспоминать пятидесятые годы (начало своей работы на Философском факультете - Г.К.) отказался: он может вспомнить о них только плохое. Подробно обсуждать сегодняшнюю ситуацию в стране - тоже: что копаться в мелочах, если очевидно, что Горбачев с Ельциным и "всякими Афанасьевыми" - преступники. Вникать в то, что делает кто-то другой - увольте: у него есть свой путь, своя работа и свои открытия, и именно они образуют передний край....

      Поразят логические разрывы, которые мирно уживаются в сознании АА. Его высокая самооценка - и то, что он считает себя лишенным тщеславия. Пиетет перед нобелевскими лауреатами - и убеждение в том, что почти все эти репутации дутые. Масса учеников - и слова о том, что они не то что продолжить его работу не смогли, но и понять его не сумели. И, наконец, постоянный рефрен "это элементарно", "простейший расчет показывает" (может быть, такая форма при общении с учениками непродуктивна?). Постоянное разбрасывание красивых идей - и сетования: или на отсутствие ссылок, если они (идеи) подхвачены; или на то, что их никто не берет; или - на то, что слишком многие ринулись в это... Мне кажется, что здесь - настоящая трагедия: АА живет с двойным аршином, с двойными критериями - к себе и к другим."

А вот несколько выдержек из тогдашнего интервью под названием "Я есть самостоятельное государство"

"Суть происходящих перемен в СССР значительно глубже, чем изменение какого-то политического и социального строя. На самом деле во всем человечестве происходит грандиозный перелом... Ломается все, и не только в Союзе, но и здесь, на западе. Западное общество есть общество с разрушенной нравственностью (таковой тут вообще нет), с разрушенной психикой, и вообще оно лишь внешне выглядит благообразным и упорядоченным... Не исключено, что на рубеже тысячелетия здесь произойдет какой-то страшный кризис. Так вот, в этой ситуации, когда весь мир погрузился в жуткую трясину исторической трагедии, я считаю, что надо уйти к самым основаниям бытия: к человеку. Все нужно начинать с азов - с "я". И если ты хочешь, чтобы мир изменился в желаемом для тебя направлении - изменись сам. Если хочешь, чтобы мир стал божественным - стань сам богообразным.

      Эта программа вовсе не означает, что через одно-два поколения будет успех. Нет. Успех будет, но может быть, через тысячу лет, кто знает... Ведь в конце концов, ту же революцию совершил Христос. В то время в той вселенной - это был критический период. Христос нашел гениальное, единственно правильное решение проблемы: царство Божие не вовне, оно в нас самих. Он переориентировал внимание людей. И я своей программой хотел переориентировать внимание хотя бы для себя. Я обращаюсь к людям и говорю: черт с ними, пусть они делают все, что хотят. Но мы - мы! - образуем свое собственное братство и изменим ориентацию внимания, критерии оценок, самые основы бытия.

      И я убежден: если многие люди пойдут таким путем, то пройдут поколения - и мир изменится. Но нам не дано знать, кто будет носителем этих идей. И других способов изменить мир в желаемом направлении не существует. Никакие реформаторы, никакие партии не сделают ничего. Вот, Запад достиг высокого уровня благополучия - все, он теперь катится вниз. Высшая точка перейдена.

      Но это, так сказать, общие соображения. Теперь конкретнее, если перейти к вашей - нашей - профессиональной работе. Ведь мы не проповедники, не морализаторы - мы люди, работающие в определенной сфере культуры. Назвать ли ее методологией науки, логикой, или общей теорией систем - это неважно. Существует круг идей, относящихся к самым различным сферам культуры, науки, знания. Их можно объединить и дать им совершенно новую интерпретацию, и, так сказать, направить их по новому руслу, - придав им иной смысл, чем это было в их прежнем контексте. Я лично для себя делал нечто подобное с Университета. До этого я всегда был политически активным, я был антисталинистом, проповедником и критиком режима; живы люди, которые должны это помнить, тот же Щедровицкий. И вдруг неожиданно для всех я все это прекратил, потому что выработал ту программу, о которой я сказал. Я решил, что начинать нужно с самого-самого фундаментального: с логики, а в логике - с самих азов. Буквально с того, что такое знак. И тянуть эту линию вплоть до, скажем, разработки методологии социальных систем. Хотя это расстояние большое, но, уверяю вас, других путей не существует...

      Небольшая группа - 5-6 человек, но одержимых и талантливых - может сделать больше, чем пятьдесят тысяч. Потому что в этом направлении, о котором я говорил, речь идет не о массовости... Речь идет о том, чтобы вырастить людей, способных брать идейные высоты, каких не удавалось брать до сих пор. Надо получать результаты действительно грандиозные. Иначе зачем жить?

      Но тут есть такое обстоятельство. Можно добиваться любых результатов, любых открытий. Но все равно это все будет впустую, потому что в современном мире, чтобы тебя заметили, нужно или занимать какие-то высокие позиции, или принадлежать к каким-то признанным школам. Поэтому вся та работа, о которой я говорил - она рассчитана на энтузиастов. То есть надо быть готовым к тому, что усилия многих лет и весь талант и может быть даже гений будет использован без вознаграждения. Это тоже чрезвычайно важное нравственное основание работы. То есть рассчитывать на то, что труд будет вознагражден, что все это найдет сразу практическое приложение - это бессмысленно." Итак, вот что, по мнению АА, является условием социальной успешности интеллектуальной работы: высокие позиции, принадлежность к признанным школам. Нетрудно заметить, что для человека, являющегося самостоятельным государством, стремящегося к образованию своего собственного братства, это условие невыполнимо. Но Зиновьев соглашается на социально-проигрышную позицию во имя самостоятельности и достоинства.

5. "Русская судьба, исповедь отщепенца"

Действительно, самостоятельность, достоинство, честность и трезвость - вот внутренний стержень его автобиографической книги, написанной еще в Германии в 1988 году и изданной в России в 1999. На мой пристрастный взгляд, это настоящий шедевр литературы такого жанра, шедевр самооценки. АА, как оказывается, может мастерски писать не только сатирические памфлеты, не только вести логические исследования, не только проводить строгие социологические рассуждения - но и безжалостно и открыто писать о себе.

Никакого "двойного стандарта", о котором я писал выше - его, по-видимому, АА позволяет себе только в устных высказываниях. Исповедь отщепенца - это трезвая объективность самоотчета. Смотрите:

"Люди, разрушившие старую Москву (речь идет о Генплане 1935 г. - Г.К.), думали, что они это сделали в интересах бытовых удобств и транспорта. Теперь это считают преступлением. Мне одинаково отвратительно как то, так и другое. Советская история выглядит одинаково гнусно как в совершении гнусностей, так и в их осуждении".

      "Я выдумывал игры (в детстве - Г.К.), увлекал других. Но всегда уступал формальное руководство тем, кто стремился к этому. Я выполнял самые трудные задачи... Но... я никогда не стремился командовать другими... Я первым брал на себя вину за общие проказы. Эта роль порою дорого обходилась мне, но я все же играл ее охотно. Я вовсе не горжусь ею сейчас... Роль отщепенца, которую мне предстояло сыграть ценою целой жизни, тоже была в какой-то мере навязана мне обществом".

      "С годам я стал заниматься самовоспитанием вполне сознательно, стараясь следовать нравившимся мне литературным образцам... Я констатирую как факт, что имел перед собой какие-то образцы человека и начал делать себя по ним еще в детстве. Потом и образцы эти отпали. И к проблеме самосоздания я стал подходить творчески: я решил сотворить существо, какого не было ни в реальности, ни в литературе."

      "Для меня женщина представлялась как нечто такое, что дается мужчине раз и навсегда, ... как высший божественный дар... Я не считаю это отношение наилучшим и достойным подражания. В годы войны... советское общество тихо, без внешних сенсаций, как на Западе, совершило "сексуальную революцию" и превратилось в общество сексуально распущенных людей... Я не осуждаю свободу сексуальных отношений, я лишь констатирую ее как факт. Я не принимаю ее лично для себя"

      "В конце 60-х годов я заведовал кафедрой логики философского факультета. На моей кафедре работали преподавателями два человека, которые оказались диссидентами. Руководство факультета предложило мне... уволить их. Я отказался это сделать... не потому, что сочувствовал диссидентам или что высоко ценил их как ученых и преподавателей (ничего подобного как раз не было)... мои принципы не позволяли мне сотрудничать с властями... в их деятельности политического и идеологического характера."

      "Моя жизненная концепция была эффективна лишь в определенных пределах, а именно - если ты не пытаешься реализовать свои способности сверх меры, допускаемой твоим всесильным окружением"

В этой книге Зиновьев подтверждает те смутные догадки, которые возникли при попытке ответа на вопрос: в чем пружина того, что он так жаждет достигнуть полного понимания общества и человеческой жизни? Догадки провоцировались замечательной "Молитвой верующего безбожника" из "Зияющих высот":

      "Просто видь. Видь да и только.
Видь всегда. Видь во все глаза."

Всепонимание, да и просто понимание - для Зиновьева прерогатива Бога. Стараясь достигнуть его по максимуму, АА в одиночку становится не только равномощным государству, но и сопоставимым с Богом. А вот что он сам говорит в "Исповеди": "Абсолютный свидетель твоей жизни и высший судья всего связанного с тобою должен быть в тебе самом.... - говорила мать... Я оказался в положении, сходным с положением первых христиан. Но в отличие от них, я должен был сам сыграть роль моего Бога и Христа. Это не мания величия, как может показаться на первый взгляд, а прозаическая необходимость." Для Зиновьева "быть богообразным" - это не столько этический, сколько гносеологический императив.

6. "На пути к сверхобществу"

И потому, естественно, Зиновьев не мог не попытаться понять Запад (современное западное общество) так же, как он понял советское воплощение реального коммунизма. Ряд работ последних лет - "Западнизм", "Глобальный человейник", а теперь и "На пути к сверхобществу" - все более определенно выстраивают его социологическую концепцию. Точнее, "сверхсоциологическую" - поскольку ключевая мысль АА состоит в том, что общественные системы в XX веке вытесняются сверхобщественными.

Общества как форма существования людей, национальные государства как форма реализации власти и национальная экономика как форма организации хозяйства - существуют только вместе, в качестве своеобразных цивилизационных организмов. Вопрос о первичности-вторичности здесь бессмыслен: то, что в социологии изучается как "общество", могло стать таковым и воспроизводиться только в рамках государства и экономически организованного хозяйства. То же можно сказать про другие два "члена" этой триады. (Вообще же типов "человейников" может существовать много.)

Сегодня же постепенно в недрах обществ-государств вызревают иные механизмы организации власти, людей, хозяйствования. Демократические механизмы власти, капиталистические формы хозяйства, старые организации воспроизводства человеческих общностей, политические партии, индивидуализированные хозяйства, национальные финансовые системы, тип деловых единиц - все это становится не более чем оболочкой, внешним скелетом, внутри которого начинают действовать "сверх" механизмы. Человечество (западное) играет роль куколки, инкубатора для постепенного вызревания сверхформ, которые в недалеком будущем будут осознаны и легализуются.

Многие признаки таких сдвижек хорошо известны: огромная роль транснациональных корпораций и всемирных финансовых институтов, власть банковского капитала над предприятиями и масс-медиа и идеологии - над самой человеческой природой. Но только в трудах Зиновьева все это осознано как глобальный цивилизационный сдвиг, опрокидывающий все попытки понять суть происходящего в старых мыслительных схемах ("новые империи", "конец истории", "разрушение культуры", "закат Европы"). Первая попытка формирования сверхобщества-сверхгосударства была сделана при создании СССР, теперь аналогичный по смыслу дела путь проходит Запад. Чтобы показать это, продемонстрировать возникновение сначала обществ, а потом и сверх-систем, Зиновьеву пришлось систематически изложить свою социологию, ввести разные типы "человейников" и типы регулятивов - книга "На пути к сверхобществу", наряду с трудом "Коммунизм как реальность" является, на мой взгляд, одним из лучших творений АА.

Но что происходит, когда он сегодня пытается излагать, распространять, пропагандировать свои взгляды и идеи?

7. Апрель 2000: выступление в ФИАНе.

Москва, Физический институт Академии наук на Ленинском проспекте, заседание семинара "Свободная трибуна" или что-то в этом роде. Туда и приглашен АА. Судя по всему, семинар этот начал действовать лет 12 назад, году в 1988; там в те славные времена обсуждались перспективы демократизации, там тогда наверняка выступал Сахаров, там широкие массы ученых приветствовали обновление России. Теперь же в зале хотя и не менее двухсот человек, но среди них нет ни одного младше шестидесяти, и всех их объединяет ненависть к антинародному режиму. На подступах к залу продают соответствующие газеты.

А.А.Зиновьев говорит про сверхобщество, сверхгосударство и сверхидеологию, про то, что первая попытка создать такого рода образование - Советский Союз - была загублена скоординированным усилием Запада и их добровольных помощников в СССР. Про то, что история перестала быть стихийным процессом, а стала управляемым. Про конец эпохи демократии и про вырастающий взамен нее западный тоталитаризм. Про закон социальной регенерации: ситуация, формы организации, схемы действий в новой России оказались скопированы с советских образцов.

Но собравшихся эти его идеи (действительно - весьма необычные и сильные) нисколько не интересуют. Их волнует другое: почему Путин не пересматривает итоги приватизации? Почему народ не поднимается на борьбу с режимом? Отрицает ли он теорию классовой борьбы? Церковь в России - тормоз или движущая сила? И АА принужден отвечать на вопросы, которые ему задаются в предположении, что он - критик и ненавистник режима, а не социальный мыслитель.

И он, конечно, высказывает свое мнение, но каждый раз оно оказывается слишком сложным и неоднозначным для собравшихся коммунистов. Теория классовой борьбы? - классов уже давно нет, движущие силы в сверхобществе сейчас совсем другие. Еврейский заговор? - да евреев просто не хватит, чтобы управлять сверхобществом, ведь уже при Брежневе число объектов, подлежащих управлению выросло раз в 500 по сравнению с тем, что было при Сталине. Народ не поднимается на борьбу с режимом? - а вы различаете народ и людей? Церковь? - я вам демонстрирую другой язык, другой "поворот мозгов", а вы...

Он, конечно, был вежливее и терпеливее, чем я написал в двух последних вопросах-ответах, но было совершенно очевидно: диалог велся в двух разных уровнях, и интерес АА к нему падал с каждой минутой. А аудитория, реагируя на знакомые словечки-сигналы, все разогревалась, и начала в конце концов даже аплодировать в особо ударных местах: сопротивление, противостояние...

Вряд ли эти аплодисменты так уж радовали Зиновьева. Тех 5-6 человек, одержимых и талантливых, способных брать идейные высоты, с которыми он мог бы развивать свою социологию дальше, в зале, скорее всего, не было. А непримиримые коммунисты, как видно, не в состоянии ни понять идеи АА, ни оценить их, ни тем более ими воспользоваться.

8. Точка непонимания

Отчего построения АА вызывают столь единодушное отторжение у тех, кто в принципе мог бы с ними работать, пользоваться, продолжать (а не просто - интересоваться)? Можно, конечно, вспомнить, что "Зияющие высоты" вызвали грандиозный скандал среди философов, диссидентов, социологов (отголоски слышны до сих пор: издатель "Очерков комплексной логики", по его словам, столкнулся с тем, что несколько человек требовали вычеркнуть их работы из списков литературы в книге Зиновьева - даже в чисто логической проблематике они не хотели, чтобы он на них ссылался!). Но это ничего не объясняет - все события с "Высотами" имеют четвертьвековую давность, и с тех пор выросло совершенно новое поколение политиков, экспертов, социологов, которые могли бы оценить идеи АА. Ссылки на "нетерпимость" или "манию величия" Зиновьева также ни о чем не свидетельствуют: можно работать с идеями, а не с человеком. Ситуация, на мой взгляд, глубже и интереснее.

Зиновьев в своих сегодняшних выступлениях и текстах констатирует тот факт, что никто, ни в России, ни на самом Западе, не заинтересован в знании и понимании подлинной реальности западного общества и происходящих процессов. Сам АА объясняет это наличием корыстного истэблишмента, господством посредственностей, сознательным замалчиванием и пр. Но может быть, если действительно НИКТО из тех, кому ведать надлежит, не проявили интереса к социологическим построениям Зиновьева, свидетельствует не о каком-либо злом умысле, а как раз о том, что сегодня просто отсутствуют структуры, которые могли бы "переварить", задействовать, использовать знания такого типа?

Действительно, АА обсуждает глобальное изменение всего общественного механизма, сам сравнивая этот переворот вообще с возникновением человечества. Но все-таки один "репер", точка отсчета для Зиновьева остается незыблемой. Меняются, плывут формы организации общества, власти, хозяйства, разрушаются культурные и образовательные механизмы воспроизводства, сам человек становится другим - куда там генная инженерия, есть вещи попроще и пострашнее! - а вот соотношение "общество" - "знание о нем" у АА остается неизменным.

Скажем проще: Зиновьев убежден, что, как и двадцать пять, и пять веков назад, знание об общественных системах накапливается и передается в трудах специальных "социальных мыслителей" - философов (в Древней Греции), социологов (в XIX веке), аналитиков-политологов-глобалистов - сейчас. Это знание получено во внешней по отношению к общественным системам позиции, где действуют правила беспристрастного исследования, независимости от проблем самого общества и т.п. Только таким образом полученное знание - по очевидной для Зиновьева презумпции - является достоверным и пригодным для использования.

Но, по-видимому, внешнее, исследовательское знание об обществе просто перестало быть нужным. Время "социологических систем" прошло. Теперь нужны не описания капитализма-западнизма, а ответы на вопросы типа "как сделать, чтобы...". Исследования нужны не беспристрастные - а включенные в ту систему суперуправления, о которой пишет и говорит АА. Но сама эта сфера "пануправления" не едина, а состоит из тысяч и тысяч актов управления, проектирования и программирования, направленных на локальные изменения в отдельных бизнес-единицах, социальных клеточках, регионах и т.п. - а потому обеспечивать эти акты могут не глобальные построения, а те, которые отвечают на задаваемые вопросы. Сегодня исследования без заказа бессмысленны, в них должны присутствовать интенция на изменения и включенность. Даже смысл происходящего можно ухватить, только участвуя в процессах изменений.

Но такой взгляд на суть социального знания и исследования противоречит фактически религиозному убеждению А.А.Зиновьева в том, что беспристрастное понимание того, что происходит с человечеством, делает исследователя богообразным. А Бог для А.А.Зиновьева - не Бог-творец, не демиург новой социальности (как могло бы быть в принципе), а Бог-свидетель: "Жить без видящих нету мочи". Но что можно увидеть со стороны?

 

P.S. Не согласиться ли уважаемый главный редактор "Лебедя" высказать свое мнение о творчестве и судьбе А.А.Зиновьева - тем более, как мне известно, на его, главного редактора, судьбу, АА повлиял непосредственно: В.П.Лебедев не мог не знакомить своих студентов Физтеха с "Зияющими высотами", а его начальство не могло соответственно не отреагировать...