Second Mind

Кузнецов Ю.П., "Атомная сказка"

Попытаемся ответить на два взаимосвязанных вопроса: 1) чем культовый писатель отличается от писателя просто выдающегося (или там великого, гениального и т.д.) и 2) чем интеллектуальный журнал в современном ярком полиграфическом исполнении отличается от просто «толстых» (литературно-художественных, научно-популярных и т.п.) журналов?

*

Стругацкие, они какими писателями были для своего поколения? Да, пожалуй, что именно культовыми. Ведь по любой - хоть официальной, хоть неофициальной - табели о рангах в великих и т.п. они не числились, как не числятся и поныне. Старшему из братьев Стругацких, Аркадию повезло родиться в один день со второразрядным советским номенклатурным писателем Юрием Трифоновым (1925-1981). Так вот, в ежегодных поминаниях в СМИ информация об этих литераторах располагается так: вначале Юрий Трифонов, затем Аркадий Стругацкий, притом панегирики последнему заметно скупее и суше. Характерно, что культовый писатель нынешнего поколения Виктор Пелевин тоже не забалован литературной критикой и признанием коллег по цеху. Непризнание официозом, это что, всего лишь случайное совпадение или же суть родовой признак сословия?

*

Интеллектуальные журналы отличаются от «толстых» по всему спектру отличий интеллектуалов от интеллигенции. То есть, сама идея различия таковых - это, конечно же, не более чем формальная модель типа «Белую работу делает белый, чёрную работу - чёрный». Но на подсознательном уровне как-то естественнее воспринимается мысль о большей готовности подвижников и передвижников к черновой умственной работе по освоению малоосвоенных интеллектуальных пространств. В то же время, за интеллектуалами столь же легко признать как блеск, так и - в зависимости от обстоятельств - нищету духа. Чёрно-белая интерпретация заставляет думать о близости, на самом деле, этих контрастных сущностей. Словечко «интеллектуал» устойчиво ассоциируется с определением «районного масштаба», точно также к слову «интеллигенция» неудержимо хочется добавить «гнилая». Откуда это?

*

Непризнание родится из отторжения, которому причиной обычно служит комплекс «отцов и детей» в поколениях. Прежде Стругацкие, теперь Пелевин отыскали признание в среде более мобильных и высокообразованных, тех, чьи поиски ещё не завершились, а это либо учащаяся молодёжь, либо те, кому в силу профессиональной необходимости требуется сохранять хорошую интеллектуальную форму (профессура и деятели высоких искусств). Интересен общий настрой кумиров разных поколений. Если Стругацких интересовал лишь внешний мир и только он, то Пелевин достиг успеха в диаметрально противоположном направлении исследований. У Стругацких в финале ХВВ возникает нерадостный образ крысы, которой пытливые учёные предоставили возможность через вживлённый в мозг электрод раздражать центр удовольствия, нажимая лапкой на рычажок, и вот несчастное животное занимается этим, забыв о личных потребностях и общественных обязанностях. Но там, где финишируют кумиры «бумеров» [От понятия "baby boom" - поколения послевоенных годов рождения, яркий его представитель - уходящий из большой политики Президент США Билл Клинтон. - Прим. автора.], только разминается кумир «иксеров» [От понятия "Generation X", имя которому дал Копланд Дуглас (р.1961) заголовком своей книги о молодёжи 90-х. К этому же поколению принадлежит и писатель Виктор Пелевин - Прим. автора.]. Где ещё вы читали (на русском языке) о том мире, который открывает лёгкое нажатие рычажка?

*

Что интеллектуалы, что интеллигенция - лишь неизбежное зло в своих обществах. На Западе к этому достаточно ничтожному слою населения отчасти уже притерпелись, но и у них история тоже не сильно ласкала представителей умственного труда: и на кострах жгли, и в судах инквизиции со всей строгостью спрашивали за ересь. Однако как-то обустроились. Социальную же роль т.н. «прослойки» интеллигенции, нигде более в мире не существующей (в таких, по крайней мере, количественных параметрах) специально придумали для России и только в середине XIX века [Термин «интеллигенция» был придуман писателем П.Д. Боборыкиным (1836-1921). - Прим. автора.]. Исследована она крайне поверхностно. Даже

в породившей её стране интеллигенция считается чем-то вроде системной оппозиции, меж тем, как вот уже почти полтора века она неотъемлемая часть структуры власти. Государству российскому, в продолжение всей его тысячелетней истории пребывавшему либо в нищете, либо, как верх материального благополучия, в бедности, содержать высокооплачиваемых профессионалов интеллектуального труда всегда было не по карману. И вот историческая эволюция методом проб и ошибок нащупала тот единственно возможный способ интеллектуальной поддержки властных решений, который только и смог реализоваться в нашем суровом климате. Способ оказался гениально прост: выделить особое сословие с возложением на него обязанностей прислуги (а равномерно и ответственности) за всё происходящее в стране, предоставив взамен тоже немало – «путь славный, имя громкое народного заступника».

С одной стороны, интеллигенция всегда решала задачу трансляции народных чаяний в многоэтажную иерархию сановников, с другой же - проводила разъяснение массам мудрых предначертаний вождей. То есть, проделывала огромный объём аналитической работы типа подготовки реформы 1861 года, строительства «реального социализма» в отдельно взятой стране и прочих гигантских проектов. Притом квалифицированную и важную деятельность интеллигенция осуществляла исключительно по соображениям этического порядка. Тот же самый интерфейс в западных демократиях, в арабских монархиях, в странах юго-восточной Азии, да, наверное, в большинстве государств мира устроен, хотя и дороже, но проще и, что самое главное, не служит источником спонтанных неустойчивостей во властных структурах.

Принципиальное различие социальных ролей западного интеллектуала и российского интеллигента в том, что если первый является по своей сути интеллектуальным наёмником, решающим всегда узкий круг задач повышенной сложности, то второй до самого последнего времени служил полноценным участником российской властной системы. Интеллектуалов в структуре западного общества по сравнению с российской интеллигенцией ничтожно мало. Интеллектуалы - просто часть элиты, в то время как интеллигенция, хотя и служит кадровым резервуаром правящих структур, но, во-первых, ни в коем случае не ассоциируется с власть предержащими, а во-вторых, является довольно-таки массовым отрядом трудящихся, а вовсе не эксклюзивной прослойкой. Относительное (по мировым меркам) усложнение структуры российской власти, возможно, явилось тем же, что в биологии называется функциональным ответом на особенности территории обитания. Ангажировав интеллигента к решению своих проблем, царствующий дом и властная элита огромной северной империи получили взамен фактически бесплатную интеллектуальную и моральную поддержку. Впрочем, и революции в России тоже были задуманы и возглавлены неугомонными экстравертами, выходцами всё из той же «прослойки» интеллигенции, для которой личные трудности - «чахотка и Сибирь» не были слишком высокой ценой всеобщего счастья.

Так было в России до момента начала лавинообразных перемен. Ныне интеллигенции предложено очистить занимаемые в социальных иерархиях места. Караул устал. Последний раз он был выстроен по поводу кончины ранее объявленного главным интеллигентом страны академика Д.С. Лихачёва. Последнего интеллигента, усыпанного наградами в диапазоне от Сталинской премии до ордена Андрея Первозванного, снесли на погост в Комарово и ныне власти выжидательно смотрят уже на интеллектуалов. Угадайте с трёх раз, чего дождутся? *

Примерно в одно и то же время прошли два характерных события: 1) по причинам, которые, возможно, прояснятся позднее, финишировал один культовый писатель - Виктор Пелевин и 2) стартовал другой, культовый же писатель – Баян Ширянов, удостоенный некой литературной премии в год безвременной творческой кончины первого из названных.

Если вкратце, суть романа «Низший пилотаж» автора, скрывшегося под псевдонимом Баян Ширянов, - это перипетии, целиком укладывающиеся в описанную у Стругацких схему «крыса - лапка - рычажок». В интеллектуальных кругах роман произвёл необходимое впечатление, поэтому вклад был со всеми подобающими скандалами номинирован на литературную премию, каковую премию, в отличие от пелевинских романов, в итоге и получил. В культовой литературной среде произошла далеко не всеми замеченная передача эстафетной палочки: один финишировал, другой стартовал. Смена поколений, однако. Дело хорошее, жизнеутверждающее. Вот, похоже, и «иксеры» завершили свои творческие муки.

И всё вроде бы хорошо, да что-то не хорошо. И премия есть, да сатисфакции нет, хотя роман лауреата как раз об удовольствиях. Всё позднее разъяснил в интернетовском «чате», последовавшем в порядке подведения итогов конкурса, Борис Натанович Стругацкий, председатель жюри. Собственно он ничего особо разъяснять и не стал, просто не удостоил беседы распираемого гордостью лауреата, а от участия в жюри очередного конкурса вежливо, но непреклонно отказался. По поводу же выбора жюри сэнсей выразился в том смысле, что текст Баяна Ширянова если и представляет некий интерес, то лишь в плане психологии тех, кто его номинировал на премию: оказывается не только эстетика распада, но и сам по себе распад как таковой может послужить предметом литературы. Но все эти умозаключения, впрочем, отражают всего лишь его, сэнсея личные проблемы, культовый же писатель Баян Ширянов тогда состоялся и в таковом качестве теперь пребудет, даже если ничего более не представит взыскательной публике, да и, право, зачем? Грибоедов-то вон тоже всего одну только книжку сочинил, а памятников ему понаставили не меньше, чем Пушкину. И в чём же тогда разница между двумя культовыми писателями одной темы? Да полно, существует ли она вообще, эта разница в сознании интеллектуального читателя?

*

Власть дождётся от интеллектуалов ровно столько же, сколько дождутся чаемой ими прибыли издатели интеллектуальных журналов, то есть нуль целых и хрен десятых. Новый человек, занятый интеллектуальным обслуживанием новой власти, он ведь и не решает новых-то задач. Его задачи стары и стандартны, как азы основных древнейших профессий: не столько знать, сколько владеть навыками, особенно рефлекторными, не столько уметь, сколько соблюдать правила поведения, особенно неписаные, а главное - не умничать и не суетиться. Постинги рекрутинговых агентств определяют идеального кандидата как молодого и адаптивного, что чаще всего одно и тоже. Не беда, коли Вы не владеете программированием на Java, подумаешь, бином Ньютона, этому-то как раз Вас на курсах в два счёта выучат; хуже, если Вы испытываете проблемы с адаптацией в определённой интеллектуальной среде, например, в среде «банковской молодёжи», как выразился Вячеслав Курицын, мудрый литературный Дуремар, имея в виду описать читательскую аудиторию писателя Виктора Пелевина. Впрочем, тогда не только он один, многие искренне полагали, что «ещё десять тысяч вёдер и ключик наш». Право, насчёт «банковской молодёжи» вовсе недурно пущено было и, главное, сколь своевременно, ведь книга Пелевина с многомудрым предисловием Курицына вышла аккурат в канун августа 98-го. Банковской системы и, соответственно, «банковской молодёжи» с той поры в России больше нет. То есть, конечно, что-то такое имеется, но на самом деле это и не банковская система вовсе, а так, зуд в простате. Банки приходят и уходят, а читатель русскоязычный остаётся и неуклонно притом эволюционирует. Чего же он хочет, неугомонный?

*

А что сочинил Пелевин после дефолта? Да ничего не сочинил, кончился потому как он к этому моменту времени. Надо отдать должное, и «писатели-коммунисты» - так, желая похвалить, называли Стругацких литературные критики эпохи застоя, - тоже отнюдь не прибавили, трансформировавшись в писатели культовые и постсоветские. И дело тут, скорее всего, не в каких-то там возрастных или иных личных проблемах, писательское ремесло ведь занятие странное, вот Лев Николаевич Толстой, семидесяти шести лет отроду, садится и пишет «Хаджи-Мурат». Имел, выходит, матёрый человечище, что сказать в эпоху общественного подъёма, за что и был небезызвестным публицистом ославлен как «зеркало». Да только ошибался публицист. Никакому писателю даже и в голову не придёт что-то там отражать: жизнь коротка, успеть бы самовыразиться. И здесь мы подходим к сути проблемы.

Движение в запрещённом направлении – «внутрь», однажды избранное Пелевиным, вначале с неизбежностью привело его на хожены тропы бесплодных мудрствований в духе тысячелетних эрзац-религий Востока, а дальше - теми же тропами - недальний путь и до обычного общечеловеческого маразма, поскольку ни в какое иное место эти самые тропы на самом деле не ведут. Наглядна иллюстрация тезиса у того же Пелевина. У него в рассказе «Хрустальный мир» действуют два юнкера - Юрий и Николай, судьбы которых автора, несомненно, интересовали, потому-то они у него и появляются вновь - уже вполне деградировавшими офицерами в романе «Чапаев и Пустота», а окончательно изгоняются из пелевинского мира его новым, полным надежд героем. Ясно, что лекции по древнегреческой мифологии в литинституте Пелевин не прогуливал, и потому знает, что чудо, которое хоть однажды не сработало, более не чудо, и Сфинксу, загадку которого [Строго говоря, чудовище Сфинкс являлось крылатой девой-львицей. – Прим. автора.] сумел разгадать хитроумный Эдип, ничего не оставалось, как уйти из мифа в небытие. Что монстр и проделал(а), кинувшись с разбегу в соответствующий древнегреческий понт. Так ушли из романа «ЧиП», с поднятыми руками и бросив оружие, бывшие юнкера Юрий и Николай, не сумевшие остановить в ночь на 25 октября 1917 года на Шпалерной древнего демона, в облике В.И. Ульянова-Ленина прорывавшего в штаб вооружённого восстания в революционном Петрограде. Так однажды может уйти из писателей в PR-службу Березовского и сам Пелевин, как только сбойнёт что-то в его придумывалке, на которой он только и вытягивал всю им до сих пор сочинённую «маловысокохудожественную» на самом деле прозу, а его же политизованная публицистика так и вовсе ничем не вытягивалась, несмотря на придумку, вроде бы неплохую местами. Гений выдумки, однажды «зависший» на проблеме, с которой может справиться и графоман Баян Ширянов, имеет ли ещё Виктор Пелевин шанс конкурировать с ним за массового читателя и сохранить притом читателя интеллигентного? И, кстати, нахрена он ему нужен, сей последний?

*

Журналов, рассчитанных на интеллектуалов, - вот чего, как предполагается, желает новый читатель, пришедший в наш мир вместе с новым укладом жизни. «Предполагается» тоже неспроста, определённо заказывались маркетинговые исследования, а доклады о них с умным видом заслушивались в бэк-офисах со всеми приличествующими причиндалами типа ярких экселовских диаграмм на слайдах, проецируемых на большие экраны, и пр. чепухой.

Ясно, что маркетологи не подкачали и ещё во вводной части не забыли напомнить об успехе проекта «Старые песни о главном». Идея, короче, напрашивалась: взять содержание, которым славились «толстые» литературно-художественные и научно-популярные журналы в советскую эпоху, да и «перепереть» его на финскую полиграфию. Эх, маркетологи, хвостом вас по голове, совершенно «не в кассу» оказалась ваша идея!

Выходит, допустим, в свет новый журнал «Цифровой жук», сделанный, насколько можно судить, профессионалами [Издатель – рекламное агентство «Фантазия» - Прим. автора.], и всё-то в нём радует глаз: и бумага, которая, кажется, даже в огне не горит, и гравюры Эсхера, и ещё из того же малого интеллектуального набора – Борхес, Лем, Интернет, и статьи с названиями типа «Эманативный форматизм» или, к примеру, «Мудрая архаика», равно ласкающие глаз и либидо вчерашнего ларёчника и сегодняшнего «крутого». После недолгого существования (на 3-м, кажется, выпуске) интеллектуальное издание испускает дух, но никто не пикетирует почему-то издательство с категорическими требованиями продолжить пир духа.

Но, допустим, тот журнал попал в перипетии, связанные с дефолтом. Допустим. И вот теперь затевается новый (на самом деле много новых, имя им легион), но с прицелом на те же грабли журнал под названием <вставить_сюда>. Ну-с, и где же пресловутые грабли? Вот сюда извольте, господа, вот они как раз и лежат-с, аккурат поперёк пути прогресса.

Бац!!! Больно? Скорее досадно и денег жаль? Ну и ладушки, легко отделались. И не извольте печалиться, господа, не последними будете, дело известное.

… Ныне подзабытый и отнюдь не культовый советский писатель Север Гансовский, кстати, первый (и до сих пор не превзойдённый) иллюстратор «Улитки на склоне», однажды, в «брежние» ещё времена выдал на-гора рассказ, «Голос» он назывался. Смысл сего рассказа далеко выходит за пределы собственно занимательности и возвышается до некой философии рынка услуг. В романе есть персонаж, некая инкарнация дьявола, бельгийский, почему-то, хирург, додумавшийся посредством хирургического вмешательства открывать у человека способность к пению. Эту свою технологию он продемонстрировал на одном итальянском (понятно почему) бедняке и тот в одночасье сделался гением, превосходящим Карузо. И вот предприимчивый хирург, решив заработать на своём успехе, предлагает богачам, которые собрались на модном курорте послушать ставшего гениальным бедняка, подвергнуться той же по смыслу операции, которая наделит их невероятным творческим даром. Затея эта у дьявола проваливается, как неуклонно проваливаются все попытки превратить советский журнал «Наука и жизнь» в постсоветское издание для состоятельных, среди которых ведь тоже есть – и немало – неглупых людей с кругозором, выходящим за рамки сканвордов.

Как пишет в порядке обязательной советской назидательности Гансовский в заключение своей фантазии, новый Мефистофель не учёл потребительской психологии состоятельных людей, которые готовы платить за то, чтобы их развлекали, но оскорбляются, когда им – в любой форме – предлагается работа по освоению того, что, по их мнению, является уделом наёмных работников, экспертов, пусть даже весьма высокооплачиваемых. Сколько бы ни тщились редакторы обречённых изданий травестировать проблему до якобы сниженного уровня понимания богатеньких, это напрасный труд. То, в чём им требуется разобраться «по жизни», они и сами разберутся. Нужное, но непонятное им растолкуют эксперты. По поводу же непонятного и, притом, не нужного всё сказано у К.П. Пруткова: «Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы; но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий». То есть, состоятельный читатель, положим, вполне способен и самостоятельно вникнуть в предлагаемый ему «необязательный» материал, но зачем? Вот ведь и «Роллс-Ройс», культовое авто, как известно, не выпускается для личного, без шофёра, управления этой престижной моделью. Шофёр в данном случае выступает некоторым социальным символом, а вовсе не функциональной единицей.

Короче, интеллектуальный журнал в современном глянцевом исполнении не может существовать. Потому что не может существовать никогда. В принципе. Это уже изначально «повесившийся труп мёртвого человека», а не жизнеспособная коммерческая программа.

Почему? Да по кочану с кочерыжкой! Впрочем, выше всё уже сказано. Добавим лишь одно, не самое главное по сравнению с уже изложенным: если бы в той же «Науке и жизни» и вправду нуждались в глянцевости, они бы её приобрели, пожертвовав чем-то, быть может, менее важным для развития издания. Например, контентом?

*

На самом деле лишь интеллигентный читатель (отнюдь не интеллектуал!) способен сформировать и культового писателя, и интеллектуальный журнал, хотя считается (критиками, маркетологами и выбрасывающими деньги на их пустую работу предпринимателями), что аудиторией культового писателя является «банковская молодёжь», а дорогостоящий интеллектуальный журнал купят те, у кого есть деньги, – чаще всего это одни и те же группы лиц. Это умозаключение - полная фигня, плод вульгарного рахита недоношенного русского капитализма, неспособного грамотно просчитать даже свои же собственные деловые интересы. Идея заставить человека с высоким уровнем достатка и соответствующей достатку самооценкой приобретать то, что здесь назовём «second mind» (по аналогии с «second hand»), – интеллектуальную продукцию, кем-то уже сношенную и по ненадобности сброшенную, – есть затея оскорбительная для target group; она не пройдёт. Хотя, нет правил без исключений, например, культовый для советской интеллигенции поздних семидесятых Дж.Р.Р. Толкин интеллектуалам, расплодившимся уже в условиях интеллектуального комфорта поздних восьмидесятых, достался как типичный second mind, но они-то всё равно совершенно искренне фанатеют от творчества английского писателя, нисколько не комплексуя по поводу неоригинальности своего культа.

Если же вернуться к исходной постановке вопроса, то предельно кратко можно было бы резюмировать так: культовый писатель от просто гениального, а интеллектуальный глянцевый журнал от журнала «Наука и жизнь» отличаются тем же комплексом признаков, каким контент отличается от знания. Культовый писатель разрабатывает контент, гениальный – пишет текст, гениальный же. Научно-популярный журнал передаёт знание, интеллектуальный же по замыслу должен распространять контент, но тут логическая схема даёт сбой. Контент не распространяется как научно-популярное знание. Потребителем последнего и средою его распространения являлась ныне вымершая интеллигенция; контент же не распространяют, им владеют или его «юзают». Стало быть, функции распространения контента избыточна по определению.

На том, как говорится, и покалим сростень.