Наследники Бабеля в Сети

22-07-2001

В русском литературном мире Интернет по сей день смотрится экзотическим капризом. Российский литератор никогда не отличался, прости господи, инженерными талантами. Освоению новых культурных технологий он традиционно предпочитает сидение за столиками ЦДЛ или манхеттенского ресторана "Русский самовар" в компании таких же звездочетов, как он сам. Результаты удручающи. Русская литература может прекратить течение свое не потому, что она художественно беспомощна, но потому, что не готова к техническому вызову двадцать первого века - в отличие от рациональной, картезианской, технократически ориентированной культуры Запада. “Что для немца здорово, то для русского смерть”.

Но русский литературный Интернет все-таки состоялся. Увы, первые опыты общения с ним способны повергнуть в смятение. Здесь дико кощунствуют, каждый снимает с себя исподнее и является миру во всей первозданности и наготе. По воздуху со свистом проносятся пенисы и клиторы, никто не именует себя христианским именем, но какими-то Шмубзиками, Хрюшами, Антивосьмитами и даже каким-то Полупомидором с хреном. Мат стоит такой, что хоть вешай топор.

Но автор сего не сдавался и, осенив себя крестным знамением, продолжил исследование этого бесовского пространства. И постепенно сквозь морок и мглу стали проступать осмысленные одухотворенные лица, зазвучали внятные речи. То, что воспринималось вначале электронным Брокеном, постепенно структурировалось, обретало логос и топос, обнаруживало жизнеспособные литературные острова.

Один из них – "Сетевой Дюк", вот уже второй год собирающий под свои знамена авторов "одесской темы". Когда нескольким пламенным головам пришла идея организовать этот конкурс, его будущее виделось весьма проблематичным: "Позвольте, да от Одессы осталось одно название! Ее сыны давно гранят иные набережные и бульвары. Она вся унесена на подошвах эмигрантских башмаков".

Может, и правда, но какою радиоактивною оказалась эта пыль, если и через десять, и через двадцать лет одесская мелодия упрямо терзает сознание блудных одесских детей. Давид Шехтер поверг на суд жюри работу под полемическим названием "Есть город, который НЕ вижу во сне". Но даже оно парадоксальным образом подтверждает генетическую зависимость от этого проклятого, благословенного, святого и грешного города.

Что уже поступило в конкурсный портфель Дюка-2001? Здесь уже "Мир информеров" Олега Шохова ("Большая проза"), рассказы Евы Морозовской, Дмитрия Скафиди, Риммы Глебовой, Ярослава Бучинского ("Малая проза"), стихи Ильи Лейдермана, Галины Маркеловой, Игоря Божко, Алексея Шевелева, Игоря Ярошевского ("Поэзия") и особенно популярная рубрика Non-Fiction. Именно здесь собираются бесхитростные любители поговорить "за Одессу" и говорят о ней много и взахлеб, не особенно сообразуясь с законами жанра и, увы, литературного вкуса.

Но в том и очарование "Сетевого Дюка", что туда пускают всех. В отличие от надменных "Триумфов", Букеров и Антибукеров здесь царит воистину афинская демократия: пришел (-ла) и говорю.

Обратим, однако, внимание, что никто из говорящих не становится при этом на голову, не эпатирует собравшихся заявлениями о готовности расчленить возлюбленную или возлюбленного на куски. Это прерогатива постмодернистских клубов, конкурсов и сайтов. Таких в "Дюк" не пустили бы на порог. При всей демократичности конкурса, он, если можно так выразиться, литературно чистоплотен.

Некоторые говорят превосходно. Например, загадочный Синерукий Джамбль в ностальгическом цикле "Как это делалось в Одессе". Название, увы, подкачало, но, смею уверить читателей, содержание цикла этому залихватскому логотипу противостоит. Это серия сильных и точных зарисовок Одессы 80-х годов. Взгляд повествователя избирателен и остр. Если под "Синеруким Джамблем" не укрылся какой-нибудь литературный профи, поздравляю одесситов с новым талантом.

Есть и комические недосмотры. Какой-то ущербный остряк номинировал на конкурс газетную статью Александра Жеглова "Поженяна избил его шофер", а замотавшиеся организаторы ее проанонсировали. Но таков "Сетевой Дюк" с его подчеркнутой доступностью, прозрачностью и отсутствием цензурных рогаток. Как говорится, продолжением его принципиальных достоинств являются столь же концептуальные недостатки. Максимально упростив процедуру рекомендаций, организаторы поставили себя в трудное положение: в одних и тех же номинациях соседствуют на равных профессиональная проза и ерническая беллетристика, изысканный сонет и незамысловатый стишок, эссе и хохма. У ревнителей литературной чистоты это вызывает ехидный комментарий, а лично мне такое смешение уровней и стилей даже нравится: на фоне прочих литконкурсов "Дюк" смотрится этаким жизнерадостным разночинцем, готовым дать шанс каждому, у кого есть что сказать "за Одессу". Букеры, Антибукеры, Триумфы – это все великосветская затея, раздача слонов в узком кругу, политес и литературная интрига. Дюк смотрится на этом фоне истинно народным, демократическим мероприятием. Он румян, кислороден, жизнедышащ. Букер сардонически ухмыляется, Дюк громко хохочет. Обитатель Букера – интеллектуальная шишига, гомункулус, механический апельсин, обитатель Дюка – работник, семьянин, производитель потомства.

...И все-таки в "Дюке-2001" покамест не появилось ничего такого, что заставило бы воскликнуть "новый Гоголь родился!" Воодушевившись прошлогодним успехом, Юрий Овтин, автор блистательной "Оды одесским винаркам" выступил на этот раз с одой одесским градоначальникам, назвав ее "Дорогой к храму" (номинация "Non fiction"). Воспользовавшись своим скромным административным опытом, автор набросал портреты последних пяти мэров Одессы, завершив их филиппикой ныне правящему Боделану. Положа руку на сердце, получилось не очень: вначале довольно манерное вступление, где мемуарист рядится в одежды античного хронографа, затем сами эти портреты – без особого блеску, остроумия и попыток проникнуть во внутреннюю, человеческую суть портретируемых. Впрочем, среди бывших одесситов эти зарисовки наверняка будут встречены с трепетным вниманием: как-никак перед ними одесская власть позднего советского цветения - того самого времени, когда они готовились покинуть возлюбленный город надолго, если не навсегда. Не думаем, однако, что все они так уж дружно присоединятся к завершающему пассажу:

"И за него, Руслана Боделана, первого секретаря и строителя храма, помолимся, чтоб пал и с его души камень и принята была лепта в знак долгожданного примирения прошлого и настоящего, единения души и дела."

В этом же документальном жанре (но почему-то в номинации "Большая проза") стартовал дорожный дневник Эдвига Арзумяна о путешествии за три моря, из одесской гавани в Миссисипи-реку. Название настолько талантливо, что его стоит воспроизвести: "В КАЮТЕ ЛОЦМАНА, или СКВОЗЬ ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗАНАВЕС — НА ГРУЗОВОМ СУДНЕ ПО ЧЕРНОМУ, ЭГЕЙСКОМУ, ИОНИЧЕСКОМУ, МРАМОРНОМУ И СРЕДИЗЕМНОМУ МОРЯМ, АТЛАНТИЧЕСКОМУ ОКЕАНУ И РЕКЕ МИССИСИПИ (судовой журнал пассажира)". Завораживает, правда? В памяти сразу возникает "Фрегат "Паллада" Гончарова, то же "Путешествие за три моря" Афанасия Никитина и целая литературная традиция, заложенная в незапамятные времена. Уы, содержание находится в огорчительном противоречии со столь экзотическим названием. Автору, судя по всему, даже в голову не пришло воспользоваться опытом великих предшественников, хотя он аттестует себя филологом, журналистом, писателем. "Судовой журнал", иначе не скажешь. Впрочем, если судить именно в этих жанровых пределах - претензии к автору снимаются: скучновато, зато скрупулезно и старательно. Особенно по части "как кормили".

О приятном и неожиданном. В разделе "Малая проза" появились "Коллекционер" Александра Бирнштейна и "Рассказ без названия" Алекса Рапопорта. Оба авторских дебюта просто поразительны. В первом случае это биография раба пожизненной страсти, рассказ о хобби, которое стало судьбой. Кто-нибудь из здесь присутствующих занимается коллекционированием? В качестве нравственно-психологической профилактики настоятельно рекомендую ему сей ужасный отчет. Повествование ведется от имени 65-летнего мономана, последовательно пожертвовавшего всем: молодостью, карьерой, семьей, собственным сыном, самой жизнью – ради бесовского наваждения, имя которому "Монеты России". Иной рецензент непременно сопоставил бы это увлечение с фамилией автора и слепил соответствующую мистическую параллель, но рассказ и без этого предельно драматичен – при том, что герой отнюдь не считает, что прожил жизнь зря! Тут шекспировский Шейлок и пушкинский Скупой рыцарь вспоминаются. Этот нумизматический анахорет оперирует суммами в десятки тысяч долларов – и живет в аскетической простоте. Особого шарму публикации придают фотоиллюстрации, воспроизводящие уникальные экземпляры петровских монет. Автор сего тоже переболел в свое время нумизматикой и может засвидетельствовать, что речь идет о редчайших, уникальных экземплярах. Василию Розанову (который помимо философствований был еще и заклятым нумизматом) такие монеты во сне не снились. Странный, неожиданный рассказ-признание, и к тому же изложенный с отменным литературным вкусом. Так же, как и "Рассказ без названия" Алекса Рапопорта. Он посвящен старухе сталинского розлива, умирающей от рака. Сталинской? Но до того столбовой российской дворянки, чей предок упоминается в "Кирджали" Пушкина (доказательства приводятся!). Затем поклонницы Анны Горенко, затем катаевской "девушки из совпартшколы" в кожаном пиджаке с красной косынкой и, наконец, чистой и честной совслужащей Зои из "Гадюки" Алексея Толстого. Алекс Рапопорт, в сущности, продолжил галерею характеров, начатую Юрием Трифоновым. Именно благодаря Трифонову из исторического небытия возникли и наполнили читательскую душу трепетом пополам с высоким восхищением одесские старики и старухи, хранящие на себе отблеск великого октябрьского костра. Героиня "Рассказа без названия" – из этой же когорты. Сегодня положено считать, что эти люди служили ложным богам. Пусть. Но, когда читаешь Алекса Рапопорта, начинаешь сомневаться: не может такого быть, чтобы в этих богах не было никакой правды, если им служили натуры, подобные Корчевской. От концовки рассказа перехватывает дыхание:

"Вскоре мы уехали. Через неделю после нашего отъезда бабушка умерла. Мне не удалось быть на похоронах. Такой она мне и запомнилась в тот последний раз, на границе жизни и смерти: в прямого покроя тёмной юбке, в белой блузке, заколотой у воротника брошью и с этим вопросом: «Я comme il faut?».

Мы, нынешние, ну-т-ка? То-то и оно…

Комментарии

Добавить изображение